Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

свое удовольствие в благоустроенной квартире городского типа. Сказал Василию

Макаровичу об этом.

– За что же вы меня так наказать хотите? – пошутил он, улыбнувшись. И

покачал головой: – Нет, крестьянин я, на земле работаю, на земле и жить,

детей растить хочу...

Их у него пятеро. Всех пятерых отцовские уроки привели в

сельскохозяйственный институт, отцовское поле стало родным для них полем.

Ладно, думаю, приведу ему, механизатору, самому занятому в селе человеку,

вот какой довод – я его от районных работников частенько слышал: Мол, все

это хорошо, только где время найти тому же трактористу или комбайнеру

заниматься садом, огородом?

– А он что, только на порог и, не раздеваясь, спать падает? —

поинтересовался Чердинцев. – Наверно, пыль с одежды стряхнуть, сполоснуться

и поужинать все же находит время?.. Тогда это лучше в саду проделать, на

свежем воздухе, а не в душной комнате. Можно тут же под яблоней и на

раскладушку упасть.

Однако вернусь к жителям многоэтажек.

Пожив вот так, между небом и землей, нарадовавшись беззаботному своему

жительству и утомившись бездельем, одни мечтать начинают об отдельном домике

с участком, где можно выйти в сад, где отдохнуть можно и себя занять, где

старикам и детям будет какая-то забота. Другие все настойчивее подумывают:

если уж в многоэтажке жить, то лучше в городе. Работа там по часам и

выходные все твои. И уезжают.

Так что, по существу, дома эти – как временное жилье: приехали

постояльцы, пожили – и подались в иные края, если лучшего жилья не нашлось.

На их место другие приезжают. Но, как правило, не переселенцы из города, на

что сторонники многоэтажек надеялись, а уехавшие из дальних сел, из дальних

хозяйств, где и без того рук не хватало, а теперь, значит, еще один трактор

или комбайн остался без механизатора, а коровы – без доярки.

Что ж, говорят, эти люди из сельского хозяйства не выбыли и какая, мол,

разница, где пользу они будут приносить. Эта ложная теория рождена

руководителями таких «выманивающих» хозяйств для успокоения совести, «для

отбрехивания», как выразился Бизунов.

Текут, текут кадры, ничем к месту не привязанные: ни домом, ни садом, ни

личным хозяйством. Ну, а казенную типовую квартиру можно получить и в другом

месте.

Все так, соглашаются теперь и проектировщики и хозяйственники,

возводившие многоэтажки в селах, – люди хотят жить в отдельных домах, и

закрепляются в них лучше. Но и экономику нельзя забывать: квадратный метр

жилой площади в пятиэтажном доме, к примеру, процентов на тридцать пять

дешевле, чем в одноэтажном.

Допустим, что дешевле. Но выгоднее ли? Не превратится ли через десяток

лет «временное жилье», капитально построенное, в пустующее? Практика, опыт

многих колхозов показывает: для хозяйства и государства выгоднее строить

индивидуальные дома.

* * *

Частенько Лучесу тоже называют селом городского типа. Коммунальное

снабжение здесь на уровне города: в домах газовые плиты, отопительные

радиаторы, водопровод на кухне, есть даже ванны. Правда, централизовано

здесь только водоснабжение. И дома не многоэтажные, а индивидуальные, с

приусадебными участками. Все до одного прячутся в садах и белоствольных

березках.

Нет, не городского, а санаторного типа село. И не случайно, когда Лучесу

показали по телевидению, то за один только год в село пришло около двух

тысяч писем с просьбой принять в колхоз. Писали из сел и городов, из ближних

и дальних областей страны. Не взяли почти никого, хоть и продолжали строить,

и была возможность заполучить дополнительную рабочую силу. Но порешили, что

делать этого не нужно. Переселяли своих – из малодворок. Переселяли даже

тех, кто уже не мог работать. Как же было оставить их на многие годы

неблагоустроенной жизни в малодворках? Это же они, всю свою жизнь

проработавшие в родном колхозе, вынесли на своих плечах все тяготы

становления хозяйства.

Знал я, что во многих хозяйствах, получивших возможность строить жилье,

распахнули двери новых квартир и домов в первую очередь для тех, кто со

стороны ехал, то есть из ближних и дальних колхозов, где условии пока еще

похуже. Их и поселяли. А свои оставались жить как и жили – в неперспективных

малодворках, подлежащих сселению.

Спросил я у председателя «Красного добровольца», оставшегося без

молодежи:

– Вы переселяли из своих малодворок?

– Нет, – ответил Васильев. – Нет никакого резона тащить стариков на

центральную усадьбу.

– Но в них же не только старики живут, есть еще и трудоспособные?

– В новые дома мы только приезжих поселяем.

– Оседают?

Махнул рукой председатель.

Спросил о том же у Сергея Ивановича Бизунова:

– Вы и стариков немощных из малодворок переселяете?

– А как же?

– Даже если они ни дня в колхозе не смогут отработать?

– Не отработают, так добрыми словами отблагодарят. Дадим им дом,

переехать поможем, с некоторых и платы за все это не возьмем.

– Словами, пусть и добрыми, урожай не вырастишь...

– А мы разве только ради урожая живем? Сдается мне, что еще о людях

заботиться входит в нашу задачу, обо всех, кто в колхозной усадьбе живет, о

старом и малом. Чтобы не сказал старый, что он, отдавший колхозу всю свою

жизнь, теперь никому не нужен. Чтобы малому не запала обида на колхоз.

Однако к экономике вернемся. Говорят и пишут: да, хороша усадебная

застройка, но многоэтажная экономичнее – экономится земля, удешевляется

прокладка коммуникаций. Экономичнее? Это с какого боку посчитать.

Да, экономичнее, если все затраты по перестройке взвалить на плечи

хозяйства и государства. Да, при индивидуальной застройке увеличиваются

затраты на прокладку коммуникаций. Но и только! Главные же расходы на

жилищное строительство возвращаются в кассу хозяйства: приобретая дом в

личную собственность, семья выплачивает его стоимость в рассрочку, чего не

сделаешь при многоэтажной застройке. Там все эти затраты до копеечки – на

возведение, на последующее содержание и ремонт жилья – ложатся на плечи

хозяйства или государства. А в хозяйстве, как и в государстве, нет

бездонного денежного мешка: кончились средства – и строительство заглохло.

– Колхоз наш, получая обратно затраченную сумму, имеет возможность

ежегодно вводить по 10—12 новых домов. А при надобности – и больше. При этом

все время будем строить дома по новым, более современным проектам. Ведь не

секрет же, что многие кирпичные дома, построенные не так давно – в

пятидесятые годы, сегодня безнадежно устарели, не привлекают взгляда, хоть и

добротные...

Как видим, безвозвратными в этом случае остаются лишь затраты на

коммуникации.

Но тут напрашивается другой вопрос. А нужно ли в селе прокладывать такие

же коммуникации, какие есть в городе? Давайте заглянем на несколько лет

вперед. Не окажутся ли они через 30—40 лет таким же анахронизмом, как для

нас сейчас керосиновая лампа, которая 40 лет назад освещала многие наши

избы? Скорее всего, так и случится. Уже сейчас не только в городах, но и в

некоторых селах газовые плиты вытесняются электрическими, в домах ставятся

водяные котлы с электрообогревом, и уже сейчас довольно экономичные.

Недавно председатель колхоза со Львовщины не без гордости рассказывал,

что никогда не поменяет свой дом в селе на городскую квартиру: и просторно,

и ванна, туалет есть, потолки выше, отопление – электрическое. Нужна вода —

нажал на кнопку, и вода есть. В ванну пошел – тоже электричество воду

нагреет. Из дома выйдешь – сад. Так что все бытовые вопросы решены лучше,

чем в городе.

Не к тому ли идет, что через несколько лет, когда подключим к дому единый

энерговвод, электроэнергия «отменит» все эти тепло– и прочие трассы? Значит,

не будет тогда иметь никакого значения даже самое сверхпросторное

расположение домов.

Но это будет через несколько лет. А что делать сейчас?

Ответ на этот вопрос дает сама жизнь. Уже сегодня во многих селах можно

встретить «буровых дел мастеров», подряжающихся пробивать скважины во

дворах, а то и прямо в доме. До самых дальних сибирских деревень уже дошли

эти мастера. Не только пески и глины проходят бурами они, но и вечную

мерзлоту пронзают. В Баяндаевском районе Иркутской области (это один из

самых холодных районов Сибири, здесь холоднее, чем в зоне БАМа) я заехал в

село Васильевск, зашел к председателю колхоза. Слышу, рокочет бензопила в

огороде за двором.

– Скважину бурят, – ответил Александр Васильевич Перевалов.

– Работники комбината бытового обслуживания?

– Нет, – отвечает, – частники предлагают свои услуги.

Подхожу к мастеру, спрашиваю, сколько возьмет за работу. Мастер оказался

человеком открытым, словоохотливым, и мы разговорились. Дешевле двухсот

рублей, как он сказал, делать скважину не возьмется, потому что вечную

мерзлоту пробивать надо, а она хуже плитняка, под которым и залегает

водоносный слой. Это восемь – десять метров. Значит, трубу надо иметь на

один-два метра больше, чтобы вывод был с краном. Насос ставит электрический,

но чаще ручной, собственной работы. И показал мне его. Действительно,

самоделка из труб разного сечения, любой слесарь может сделать в любой

колхозной мастерской.

Потом я спросил председателя про надежность такого сооружения.

– А можно сказать, вечное: трубы не разморозятся, улицы не надо

перекапывать, чтобы водопровод проложить, не надо и водонапорную башню

сооружать.

– И дешево, – добавил я.

– Если бы это дело организация какая-нибудь взяла в свои руки, то еще

дешевле обходилось бы, рублей пятьдесят на двор.

Итак, вода есть. Есть газ в баллонах, подвоз которых наладить легче и

дешевле, чем тянуть сеть. Есть водонагревательные колонки, которые охотно

покупают сельские жители, когда они есть в продаже. Во всяком случае,

наладить производство таких колонок и небольших электронасосов опять же

дешевле, чем снимать с родных мест жителей тех сел, которые пусть и утратили

свое экономическое значение, но могли бы существовать еще многие

десятилетия.

– И даже дешевле самых коротких инженерных коммуникаций, – уточнил

Александр Васильевич Перевалов, отдавший немало сил, чтобы село Васильевск,

дальше которого тайга на сотни километров, и без многоэтажек было уютным и

устроенным.

Наши с ним мнения на этот счет совпадали: нет, не перспективно стремиться

делать все как в городе, без учета специфики села, в котором труд, быт,

культура, общение иные, чем в городе. Не хуже, в данном случае, а именно

иные. И чтобы по уровню жизни оно не отличалось от города и даже имело

преимущества, вовсе не нужно слепо переносить городские атрибуты.

Однако любой честный человек, отстаивая ту или иную позицию, должен

сомневаться в своей правоте, а сомневаясь, вдумчиво выслушивать доводы «за»

и «против». И анализировать, искать. Вот поэтому, отстаивая усадебную

застройку, я при каждой поездке – на Украину ли ехал, или в Белоруссию, в

Сибирь или в районы российского Нечерноземья, – стремился попасть в село

экспериментальной застройки: вдруг да где-нибудь увижу такое, в котором и

многоэтажки вписались не только в пейзаж, но и в сельский быт. Так что

показательных сел видел немало, в том числе и знаменитых, но знакомство с

жизнью в них все больше укрепляло меня в убеждении: человек без подворья —

что дерево без корней

* * *

Спросил я у местного шофера, который вез меня из райцентра в

экспериментальное село, чем, по его мнению, отличается оно от обычного.

– Тем, что в нем никто ничего для себя не делает,– ответил он с усмешкой.

И добавил: – Говорят, больше таких сел строить не будут

– Это кто же говорил? – Подобное утверждение я уже слышал, бывая в

некоторых других похожих селах, однако толкового ответа так и не добился.

– Наши, кто пожил на всем готовом.

– Интересно, что же это им не понравилось.

– Скука одолела.

Не буду передавать весь наш разговор, скажу лишь, что подобные мысли

высказывали и многие другие: рядовые колхозники, инженеры, учителя. Одни

утверждали, что «больше таких сел строить не будут», другие спрашивали:

«Правда ли?..» И все говорили: «Скучно».

А если взять и усомниться? Скучно в селе, в котором быт полностью

благоустроен? Где в каждом доме канализация, центральное отопление, холодная

и горячая вода? Человек избавлен от великого множества деревенских забот: ни

о ремонте дома не думает, ни о его озеленении – придут и сделают все другие,

за колхозный счет. Не надо в огороде копаться, не надо скотину поить,

кормить, так как избавлен и от огорода и от скотины. Не о такой ли жизни

люди мечтают? Пока лишь мечтают. Да не в каждом городе вот так обустроено,

чтобы никаких тебе забот.

– В том-то и дело, – отвечал мой собеседник, – избавившись от многих

домашних забот, человек, привыкший беспокоиться, оказался словно бы в

невесомости. Чувство такое зародилось после того, как начало угасать

радостное сознание, что дело это приняло хороший оборот и не требует

никакого личного участия, личной активности: все за тебя продумано,

расчерчено и расписано. Захотел, к примеру, кто-то куст сирени посадить под

окном (любит человек ее), а ему говорят: нельзя, тут другое дерево намечено,

такое, чтобы не кустилось и дом не затеняло. Скучно.

– Да, но в селе есть новый Дом культуры, даже просторней, чем нужно.

Каждый скучающий может не одно, а два места занять. Может стать участником

художественной самодеятельности: петь, плясать, играть в спектаклях.

– Может, но не хочет. Ему кажется, что это дело тоже не его, а чье-то

чужое, специально назначенных лиц, которые и должны развлекать.

Далее собеседник рассуждал так.

Хорошо, если вечером интересный фильм, пусть и старый, тогда человек

помечтает, развеселится или подумает. А нет хорошего, примет и плохой,

волей-неволей посмотрит (в который раз!) про драки и убийства. Словом,

отдохнет так, как прикажут афиши и работники кинопроката, не балующие

селянина новыми фильмами.

Но и это – если он минует торговый центр и дойдет до храма культуры. Дело

в том, что проектировщики в самом центре села торговые точки расположили,

чтобы именно они взгляд привлекали, пусть даже на другом конце улицы человек

стоит. Дом культуры хоть и рядом, но в сторонке; чтобы увидеть его, надо к

торговому ряду приблизиться. Может, конечно, и миновать его, и дойти, если

не перехватят скучающие товарищи, знающие фильм наизусть, и не повлекут к

поступкам вполне самостоятельным, в столовую или к кому-нибудь домой. Здесь

он удовлетворит собственные свои желания, будет пить, есть и говорить все,

что его «душе» угодно, без помех и принуждения. Здесь он может быть самим

собой, иметь и высказывать свои мысли, то есть вести себя вполне

самостоятельно и независимо, и никто не вправе потребовать от него говорить

или молчать. Ощутив себя самого, отвергнув чужие мнения и интересы, может в

любое время встать и уйти домой. Однако торопиться нет нужды, дома жена,

которой вовсе не нравится ни подобная самостоятельность мужа, ни такой вид

отдыха.

Она, освободившись от повседневных забот по уходу за живностью, огородом,

избавившись от топки печей и от коромысла, и конечно же возрадовавшись от

уймы свободного времени, ухватила в руки тряпки и носилась с ними во двор,

по пути пересчитывая ступени и дивясь мудрости архитекторов, сотворивших

многоэтажные дома. Так постепенно каждодневное мытье полов, выбивание

дорожек и бегание к торговому центру снова заполнили все ее свободное время,

укороченное крепким сном намаявшегося человека. Здесь, у торговых точек, она

узнавала уйму интересных и вполне доступных пониманию новостей, которые

вызывали в голове неподготовленного слушателя полнейший сумбур, путаницу.

Именно эта путаница и приводила потом к скандалам с соседями, живущими

точно в таких же типовых домах и так же заполняющих свободное свое время. А

так как окна этих домов смотрят в широкое поле, откуда ветерок доносит

привычные запахи земли, а иногда и мычание колхозных коров, то жена,

встречая развеселого мужа своего, нет-нет да и взгрустнет. Вот, мол, был

огород, была живность во дворе, и веселее было, на душе мягче, муж от дома,

от семьи не отбивался.

Отдохнувший муж, выслушивая ругань жены, тоже вспоминал недавнее прошлое.

И рисовалась ему такая картина...

Вышел он из дому покурить. Постоял во дворе, прислушался. Тишина кругом.

Но тишина не пустая, не мертвая, она полна едва различимыми звуками и

запахами. Так что это вовсе и не тишина, а покой. Улеглась, должно быть,

корова в сарае и теперь дремлет, вздыхая шумно: подоена, накормлена,

отдыхает. Завозились куры на насесте, зашебуршали: какая-то молодка чуть не

свалилась спросонья, вот и переполошила всех. «Курка и есть курка, дурья

башка, спать как следует не может». Эта мысль, явно направленная против

жены, которая никак не соглашалась «изничтожить» кур, расшевелила в его душе

желание что-нибудь сделать. Он обошел двор, поднял и снес в угол лопату,

убрал с верстака инструмент, оставленный ребятами, приблизился к сараю,

недавно переложенному заново. Хорошо, тепло теперь корове. Не удержался,

открыл дверь, чтобы удостовериться, так ли ей хорошо и тепло, как ему

думается. Корова уже знала, должно быть, что это хозяин ее по двору ходит,

лежала спокойно, без настороженности. Он почесал ее, потом присел на

корточки, и она дохнула ему в лицо таким ласковым парным теплом, от которого

в душе его стало сладко и покойно.

Возвращаясь в избу, он, умаявшийся за день, думал иногда (нужно же

утомленному человеку подумать!): «Что и говорить, хлопотно с хозяйством».

Однако такая мысль не побуждала его к определенному решению, а тем более

действию. Думал так только потому, что устал. Постепенно слово «хлопотно»

стало заменяться другими, вычитанными в газетах. «Что и говорить, много

времени отнимает хозяйство», – думал он теперь. Но дальше этого не шел и

пришел бы нескоро, если бы дело не приняло «хороший оборот», то есть если бы

проектировщики не предоставили ему возможность ничего не делать и не изъяли

из его сознания потребность личного участия.

Правда, помехой в раскрепощенном его досуге оставался еще огород за

селом, куда на часок не пойдешь, смысла нет, а надолго не всякий день

выберешься. И он перестал ходить туда, считая, что дело это «себе дороже»,

так как идти надо мимо торгового центра, где можно и застрять. Рассудил, что

в этом вопросе творцы «хорошего оборота» допустили непоследовательность, а

может, и уступку, чтобы не ошарашивать сразу полной свободой от крестьянских

забот и обязанностей.

Справедливости ради надо сказать, что поначалу радовались переменам,

соглашались с тем, что писали о них и говорили. Но когда нарадовались вволю,

нагрелись у батарей, накупались в ваннах, отдохнули от хлопот по хозяйству,

то затосковали. В квартире вечером сидеть – скука. По улице пройтись – всей-

то улицы теперь несколько шагов, километра со всеми поворотами не находишь.

Не город и не село, а хутор какой-то с десятью высотными дворами. Непутеха и

есть непутеха.

Выйдет человек на улицу, посидит у подъезда на скамеечке, побалагурит о

чем придется, сны порасскажет, обсудит ученые трактаты и статьи, в которых

он, житель показательного села, с разных сторон рассматривался, да и решит:

– Все так, ни приусадебных участков не имеем, ни живности. Как хошь тут

рассуждай: или не хотим, или не можем...

– Вот так, – закончил мой собеседник свое повествование.– Хлопотно было,

зато весело. А как домашних забот не стало, то и скучно человеку. Да и то

сказать, не будешь же каждый вечер в кино да в кино, в кино да в кино или на

концерты. Надо и отдохнуть, иначе ошалеешь. Взять меня хотя бы. Сколько раз

садился за книгу, читаю, а сам о чем-нибудь постороннем думаю: кто там по

улице пошел и куда он так спешит, может, в магазине что хорошее продают? Не

вытерпишь, пойдешь. Если и не купишь ничего, то набалакаешься вволю. А

вечером сяду читать – засыпаю тут же. Утром начну вспоминать прочитанное —

ну ни слова не могу припомнить, то ли заспал, то ли балабон такой, с детства

не приученный к умственному делу. Вот и выходит, что такому человеку, как я,

никак нельзя без живности, о которой заботился бы, ласку к ней проявлял и

сам от этого добрее бы становился, получал бы, так сказать, размягчение

своим чувствам...

И неожиданно добавил:

– Вот тебе и сбылась, как говорится, сказка.

– Какая сказка?

– А вот какая. Пришел мужик однажды в боярские палаты, глядь – постеля

пуховая. Вот бы, молвит, мне так пожить, год бы проспал, ни рукой, ни ногой

не шевельнул. Услышал боярин эти слова и говорит: будь по-твоему, вались в

эту самую постелю и спи, о еде не беспокойся, мои слуги напоят тебя и

накормят, так что тебе и вставать не придется. Проспишь таким манером год,

большим начальником тебя сделаю. А если нет, если елозить начнешь, то велю

на каторжные работы сослать.

Эка, думает мужик, запугать чем решил работника: бездельем да сном! В

хоромах да в пуховой-то постели! Отродясь, должно быть, не живал боярин в

крестьянской избенке, потому и дивно ему такое желание. Ладно. Лег мужик.

Спит день, спит два и три. А на четвертый зуд по всему телу, словно не

пуховик под ним, а ржаное остье. Однако уговор помнит, лежит: не этакое

вытерпливал.

Лежит дальше. Окна ставнями затворены, не поймешь, день ли на дворе, или

ночь: спи в свое удовольствие. Но не тут-то было, не спится, хоть ты лопни,

будто и не работал до упаду никогда.

Лежит с закрытыми глазами, а сам думает: косу бы в руки сейчас или топор,

вот уж размялся бы. А размяться ему до нетерпежу хотелось, потому что бока

затекли и спина онемела, до бесчувствия дело дошло. Эдак и обезножеть можно,

рук лишиться, – думает мужик.

А позади-то всего неделя, а может, две. Впереди, считай, непочатый год

сна при всех тебе, как теперь бы сказали, городских удобствах. Однако

взглянул он вперед – и заплакал: ради чего же это гублю я себя? Ни света

белого, ни ночи темной не знаю, не пашу, не сею, а лежнем лежу, ем, как

малое дите, – из ложечки да песни слухаю, какие, значит, самодеятельный

дворовый хор исполняет в соседней зале. Уж у него ли не голосище, не глотка

ли? Так ли спел бы?

Ну, ладно, думает дальше, вылежу я год, а поднимусь ли, сумею ли дело

какое делать, детей своих на путь-дорогу наставлять? Языком-то, будь он

неладен, немного наделаешь да наставишь. Нет, пожалуй, вставать надо и на

каторжные работы идти.

И слез с кровати. Спрашивает у боярина: как, мол, ты-то жизнь такую

терпишь? А боярин смеется. Привычка, говорит, на такую жизнь нужна. Вот если

бы ты, говорит, вытерпел, то уж детки твои без всяких на то усилий способны

были бы спать и ничего не делать. И отпустил его на все четыре стороны...

* * *

Сторонники многоэтажек называли мне все новые адреса. Чаще других

упоминалось село Дайнава в Литовской ССР. Говорили и писали: оно может

служить образцом и в застройке и в создании условий ведения личного

подсобного хозяйства.

В Дайнаву я попал вместе с участниками семинара, съехавшимися из разных

зон страны, чтобы ознакомиться с опытом жилищного строительства в Литве.

Заметить хочу: показать это знаменитое село хозяева почему-то не собирались.

Но все же уступили общему нашему желанию.

Мы увидели село, глядя на которое все восторженно ахали. Стоят

чистенькие, облицованные плиткой двух и трехэтажные дома, чисто и у домов,

цветники вдоль асфальтированных дорожек, за околицей индивидуальные сады, в

садах грядки с разной зеленью, сараи для скота тоже за околицей. Ни одна

дверь у подъезда не оторвана и даже не обшарпана. Ни одна скамеечка не

поломана. Ни одна клумба не потоптана и не ободрана – цветы цветут. И

деревья не измученные, не чахлые, а в сочной густой листве.

Выслушав наши восторги, Станиславас Науялис, которому в облака воспарить

бы от гордости за сделанное, умолчать бы о тех недостатках, которых ни один

из участников семинара не обнаружил, показал нам на новую улицу

индивидуальных домов.

– В проекте ни этих домов, ни этой улицы не было. Однако жизнь заставила

внести коррективы: многоквартирное жилье в селе, даже полностью

благоустроенное и просторное, не устраивает сельского жителя. Если, конечно,

он собирается жить здесь не временно.

И добавил вовсе неожиданно:

– На примере этого эксперимента мы убедились – так застраивать села

нельзя. Нельзя лишать человека удобного жилья, каким является отдельный дом,

неразумно удалять от дома приусадебный участок и необходимые надворные

постройки.

Нет, убедились в этом литовские специалисты не после июля 1978 года,

когда партийный Пленум четко и ясно предостерег от чрезмерного увлечения

многоэтажной застройкой сел, отдав предпочтение домам усадебного типа. После

июльских решений даже ярые сторонники сельских многоэтажек (до этого они

анафеме готовы были предать всякого, кто выступал против них) вдруг осознали

свою ошибку и начали основательно поругивать то, что сами недавно

проповедовали, пропагандировали, внедряли и насаждали всеми силами. Поэтому

уточнить хочу, в Дайнаву мы заехали летом 1977 года, когда многоэтажные села

еще оберегались от всякой критики, а усадебная застройка была вне закона,

продиктованного Госгражданстроем.

Так что читатель поймет всю необычность ситуации и нашу реакцию на слова

Науялиса. Признаться, я уже слышал такое суждение, но слышал только от

сельских жителей, и ни разу от тех, кто ведал, руководил перестройкой села.

Получалось так: те, для кого строили,– сопротивлялись, а кто строил, были

убеждены, что они благодетельствуют.

Я сказал Станиславасу про похвальные отзывы о Дайнаве, которые мне

доводилось слышать от специалистов в других республиках и областях. Напомнил

и о премиях, полученных архитекторами, по проектам которых строилась

Дайнава.

– Знаю, слышал и читал. Однако у нас сложилось на этот счет иное мнение:

если мы хотим закрепить людей в селе, то и строить дома должны лучше, чем в

городе. А лучшим может быть только отдельный дом с приусадебным участком.

Поэтому в Литве вы нигде больше не увидите села, подобного Дайнаве.

Теперь хочу представить Станиславаса Науялиса. Он заместитель начальника

управления Министерства сельского хозяйства Литовской ССР. Того управления,

сотрудники которого ведают обновлением литовского села: руководят

переселением из хуторов в поселки, занимаются организацией сельских жилищно-

строительных кооперативов, держат в своих руках все индивидуальное жилищное

строительство. И делают все это, как о том свидетельствует практика,

толково, по-хозяйски, со знанием дела и жизни, увлеченно, с высоким чувством

ответственности, меры и красоты, с пониманием интересов сельских жителей.

Нет, я имею в виду не какое-нибудь одно село, на застройку и

благоустройство которого не поскупились. Речь я веду о селах, которые можно

назвать обычными, так как каждое из них – это одна из 1150 центральных

усадеб колхозов и совхозов республики.

Например, побывав в селе Моседис Скуодасского района, я считал, что

побывал в сказке. Однако вскоре меня разочаровали, сказав, что Моседис

действительно красивое село, но есть села и получше. И начали перечислять

их, загибая пальцы сначала на одной руке, а потом и на другой.

– Ну, а Лабунава, к примеру, что в Кедайнском районе, или Запишкис, Рокай

в Каунасском? – спросил я. Села эти в любом другом районе страны были бы

образцовыми как по застройке, так и по их благоустройству.

– А таких и вовсе сотни можно назвать, – ответили мне. И в этом ответе не

было преувеличения.

Недавно я проехал по дорогам Литвы более тысячи километров. И не увидел

ни одного старого села. Дело в том, что еще лет пятнадцать назад больших

деревень здесь почти не было, преобладали хутора. А хутор – это одна-две

избы среди поля, на взгорке, у лесной опушки. До 1967 года, например, в

республике насчитывалось 260 тысяч таких хуторских поселений. Немало их и

сейчас. Но многих уже нет – хуторяне переселяются на центральные усадьбы

колхозов и совхозов, где и строятся. Как правило, ставят новые дома,

просторные, со всеми удобствами. Хуторские избы, даже самые добротные, по

сравнению с ними кажутся убогими, годными лишь для Музея быта, созданного в

Литве очень и очень своевременно.

Растут, застраиваются небольшие деревни. А застраиваясь, обновляются,

разрастаются в большие и красивые села, в которых ежегодно ставится 6—7

тысяч домов. Дома кирпичные или щитовые, но облицованные силикатным

кирпичом. Так что литовские села сегодня – чаще всего белокаменные, в зелени

садов и деревьев. Села ухоженные, чистые, улицы многих из них напоминают

аллею заповедника, где нет никаких загородок, но где сорить, по газонам

ходить, а тем более цветы рвать строго-настрого запрещается. Запрещается не

табличками, а совестью человеческой. Не случайно же в Моседис каждую весну

прилетают гнездиться и выводить потомство дикие утки, белые и черные лебеди.

И гнездятся в самом центре села. Утки – в домике на берегу декоративного

прудика, для красоты созданного у колхозной конторы. Нет, прудик этот, как и

утиные гнездовья, не отгорожен от прохожих. Подходи, смотри, можешь

покормить уток и даже погладить их при этом. Это диких-то! Лебеди плавают на

большом пруду у старой мельницы, переоборудованной под уютный ресторан.

Плавают вовсе не прячась, не шарахаясь от человека. Привыкли, что здесь они

в полной безопасности.

– В нынешнем году черных лебедей почему-то меньше прилетело, – сказал

председатель колхоза. Сказал тем тоном, каким говорят председатели о

неурожае или ином каком бедствии.

Ходили мы по чистым улицам, любовались дворами, отгороженными от улицы,

от дороги и тротуара лишь декоративными кустиками, деревьями или валунами,

над украшением которых потрудился самый искусный художник – природа. За

кустами, деревьями или валунами – декоративный дворик с лужайками и

цветниками, с родничком посреди лужайки или крохотным бассейном между

камней. Дворик этот перед домом (так во многих литовских селах) не для

огородных грядок – для красоты.

Я спрашивал:

– Но ведь дворик этот – часть приусадебного участка, который хозяин

вправе картофелем занять? Как: вы этому препятствуете?

– Никак не препятствуем, – отвечали в разных селах.– Но чтобы не картошку

под окнами человек сажал, а создавал красивые лужайки, мы эту территорию

сразу же исключили из приусадебного участка. Считаем, что у него не

пятнадцать соток, а десять. А чтобы компенсировать эту землю, которую он мог

занять под картошку, выделяем ему за Селом на пять соток больше.

– И никто не возражает? Ведь декоративные лужайки во дворе, чтобы с весны

до зимы красивыми были, еще и немалых забот требуют...

– Поначалу не все соглашались, продолжали картошку сажать. Никто их за

это не ругал. Сажай, но посмотри, какой двор у соседа, сколько выдумки и

красоты там. К тому же мы начали практиковать конкурсы на лучший двор и дом.