Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Цветут сады, и ветер с поля не дышит отравленным воздухом.

Так и должно быть, – подтвердил профессор. – Ведь ядохимикаты мы

начали применять в годы, когда техники для обработки почвы еще не хватало, а

вручную делать это действительно трудно и накладно. Сейчас техники

достаточно и пора переложить эту работу на ее плечи. Так что хлеборобы

«Оснежицкого» проявили не только хозяйскую сметку, но и высокую

гражданственность. Ведь они выращивают чистую продукцию, не подрывают

здоровье и продуктивность экосистем.

Вадим Дмитриевич опять отвлекся, – приглашали его в Ташкент на какую-то

конференцию. Отказался: только что вернулся с международного симпозиума,

пока ездил – дел накопилось невпроворот.

– Как видите, проблем много, – это он мне сказал. Сказал и замолчал, как

бы давая время осмыслить эти проблемы. Голос его стал строгим, деловым. —

Все их надо изучать, изучать основательно, чтобы понять и познать

действующие силы, формирующие лицо биосферы, чтобы наметить пути

рационального использования природных ресурсов. – И пошутил: – Проблем

много, а времени мало...

На нехватку времени пожаловался профессор, а вот про материальную и

организационную стороны дела умолчал. В ожидании встречи я перелистал папку

с докладными и справками совета по этому вопросу и знал: разработка этого

множества проблем почти не финансируется. Тема крупной государственной

важности, какой является разработка научных основ рационального

природопользования, выполняется учеными пока что на одном лишь энтузиазме.

Спросил: так ли? Профессор тоже с вопроса начал:

– Вы, конечно, слышали об успешном развитии в МГУ молекулярной биологии,

одной из двух «точек роста» современного естествознания? Так вот, в немалой

степени этому способствовало целевое планирование научных работ и

финансирование исследований. Значит, чтобы и вторая «точка роста» пошла в

рост, нужно сделать то же самое. И конечно же полностью использовать научный

потенциал университета, крупнейшего научного центра нашей страны, возложив

на него, наряду с Академией наук СССР, ведение, перспективное планирование и

координацию комплексных исследований по темам, затрагивающим глобальные

вопросы будущего биосферы. Опыт и силы для этой работы в университете есть.

К тому же и выполнена она будет здесь быстрее, с меньшими затратами сил и

средств, как и любая другая комплексная тема...

Да, быстрее и лучше. Потому что научный совет МГУ по проблемам «Человек и

биосфера» объединяет усилия ученых многих факультетов. А каждый из них с его

кафедрами и лабораториями вполне можно сравнить с крупным научно-

исследовательским институтом. Каждый!

Нужно сказать – сделано ими немало. Вот уж более десяти лет ученые и

студенты Московского университета ведут комплексное изучение природных

ресурсов Западной Сибири, ищут пути их рационального использования. В

результате были составлены мерзлотные и инженерно-геологические карты,

почвенные карты Тюменской и Томской областей. Даны рекомендации по освоению

пойменных земель в Приобье, а также характеристика западносибирских торфяных

болот. Комплексные экспедиции, работающие в районе строительства Байкало-

Амурской магистрали, ведут научные исследования геолого-географических,

биолого-почвенных, экономических и других условий с целью охраны природной

среды на этой обширной территории, остававшейся не затронутой деятельностью

человека, практически девственной.

Постоянную «прописку» получили экспедиции МГУ на Белом море и на Каспии.

И как результат – многими рекомендациями ученых уже широко пользуются

работники рыбных и нефтяных промыслов, других организаций и ведомств.

Все это разнообразие научных исследований как раз и служит хорошей базой

для разработки основ рационального природопользования и охраны окружающей

среды в нашей стране, для создания управляемой экологической системы.

– Управляемая экологическая система – это перспектива нашей науки, нашего

завтра. А природа ждет помощи уже сегодня. Помощи и защиты от тех, кто рвет,

жжет, ломает, браконьерствует.

А сегодня, – с улыбкой откликнулся профессор, – весьма важно, хоть это

и не очевидно на первый взгляд, широко пропагандировать необходимость защиты

окружающей среды. Широко и хорошо. Говорят, воспитывать покровителей леса

сегодня важнее, чем выращивать лес.

Пожалуй, это правильно. Потому что еще недавно отдыхать на природу

отправлялись единицы, сегодня – миллионы. И все эти миллионы, благодаря

прогрессу, давно уже не чувствуют прямой зависимости от матери-природы: не

поле, не лес, не река их кормит, греет, поит. Заработал деньги, пошел в

магазин да и купил все, что нужно для жизни. При этом часто ли мы

вспоминаем, откуда эти продукты в магазин попали?

– С базы.

– Вот именно. Мы теряем, и с каждым поколением все больше, ту

непосредственную связь с природой, от которой прямо и непосредственно

зависела материальная и духовная жизнь рода человеческого. Отсюда ослабление

и даже утрата экологического сознания, которое воспитывалось повседневной

жизнью, опытом, укладом, традициями поколений. Родник поил всю деревню – и

всей деревней его оберегали. Под березкой в поле хлебороб вырос, отдыхал в

жаркую страдную пору, а потому и детям своим внушал бережное к ней

отношение. То же самое и к птице.

– Иногда и карающей силой ее наделял...

Помню, в годы моего деревенского детства, чтобы хоть чуть-чуть голод

утолить, мы брали из гнезд яйца, как из-под курицы. Мелкие птицы от наших

нашествий тоже несли урон. Но мы никогда не прикасались к ласточкиным

гнездам, хоть и налеплены они были на виду, в сараях на стропилах, —

боялись. Потому что бытовало поверье: разоренная ласточка принесет в клюве

жар, уголек – и в отместку спалит дом разорителя.

– Выходит, нужна и острастка, или, как мы говорим, нормы ответственности

за действия в отношении природной среды. Кто их должен разработать? Опять же

это лучше всего сделать в МГУ, где закладываются научные основы

рационального природопользования. И тут же, под боком, юридический

факультет, ученым которого и карты в руки. А как же? Проект-то должен быть

комплексным. А раз комплексным, то не забыть и нормы нравственные. Значит,

все социальные и философские аспекты экологии разрабатывать нужно ученым

философского факультета. От этики стихийного культа жизни пора переходить к

этике, основанной на понимании экологических норм жизни...

Да, это так, я живу на белом свете потому, что есть на планете зеленые

листья, вода, почва. Я, как человек, могу исчезнуть с лица земли, если

срублю, нет, если не посажу дерево, если ожгу землю огнем, цветущую лужайку

или куст ограблю, убью флору и фауну ядохимикатами, воздух и воду загрязню

отходами. Эго раньше, как бы ни ошибался человек, природа легко залечивала

нанесенные раны. Сейчас масштабы производственной деятельности людей

стремительно выросли и впервые в истории человечества стали соизмеримы с

масштабами действий естественных сил на планете: геологическими, химическими

и биологическими процессами. Поэтому и от «капли» может расплескаться чаша,

которая именуется биосферой. А значит, и я несу персональную ответственность

перед окружающей средой, каждый человек в отдельности.

– К сожалению, – продолжал профессор, подписывая какие-то бумаги, – в

нашей системе воспитания и образования практически отсутствуют

последовательные этапы, формирующие правильное экологическое мировоззрение.

А чтобы добиться нужного эффекта, надо влиять именно на подрастающее

поколение. Нет их и при последующей трудовой деятельности. В немалой степени

повинен в этом узковедомственный подход к окружающей среде, отражающий

интересы каждого из ведомств вне связи и зависимости от интересов других...

Да, кроме научных исследований, кроме разработки тех или иных

природоохранительных мероприятий пора всерьез подумать о профилактических

мерах – о воспитании «природоохранительного чувства». И не только у наших

хозяйственников.

Экологическую этику и мораль надо воспитывать в каждом человеке. И

начинать с «ликвидации безграмотности». Речь идет не только о

просветительской работе среди населения и в школах. Пора подумать об

организации народных университетов «Природа» при городских отделениях

Общества охраны природы. Не в той форме, в какой ныне существуют такие

университеты. Сейчас, в эпоху прогрессирующего вмешательства

человека в окружающую среду, народные университеты должны заниматься не

только популярной пропагандой идей охраны природы. Они должны стать

действительной школой природоохранительного всеобуча и охватить системой

экологического просвещения не вообще слушателей, а в первую очередь

специалистов тех отраслей народного хозяйства, с развитием которых связано

наибольшее воздействие на природу. Короче, должно быть поотраслевое

обучение, в процессе которого слушатели ознакомятся с природоохранительными

мероприятиями, осуществляемыми на местах их работы, с организацией

правильного природопользования, с мерами предотвращения нежелательных

изменений природной обстановки и мерами борьбы с отрицательным воздействием

человека на природу. Без такого, почти профессионального экологического

просвещения работников сельского и лесного хозяйства, нефтяной, газовой,

химической и горнодобывающей промышленности, работников всех без исключения

учреждений и организаций вся наша деятельность по охране природы будет

походить на аварийный ремонт прорванных плотин. Прорванных из-за

экологической неграмотности тех или иных работников.

И опять отвлекли Федорова. На этот раз надолго. С кем-то говорил по

телефону. У собеседника, видимо, времени было в избытке, а как им

распорядиться – не знал и не умел, поэтому болтовней увлекся. Профессор

сердился, качал головой, отвечал односложно. Я наблюдал за ним и поражался:

когда же он, доктор биологических наук, успевает наукой заниматься? Не знаю.

Приходил я к нему еще несколько раз и видел все тот же нескончаемый поток:

студенты, аспиранты, ученые.

Положил со вздохом трубку, – наконец-то! – и, словно наш разговор вовсе

не прерывался, продолжил недосказанную мысль:

– Да, нужна широкая пропаганда. Чтобы опыт того же колхоза «Оснежицкий»

знали все специалисты сельского хозяйства...

А я подумал: в первую очередь, если уж речь зашла о специалистах

сельского хозяйства, они должны знать теорию и практику Терентия Семеновича

Мальцева, его философию земледелия, в основе которой – познанные законы

природы.

– И чтобы отношение общественности к этим проблемам изменилось от

довольно пассивного к резко активному, – продолжал Федоров.

– Но значит ли это, что общественность, даже активная, не будет

оказываться в роли персонажа известной басни, нравоучения которого кот

Васька слушает, но...

– К сожалению, и так бывает, и не только в отношении к природе. Значит,

надо и власть применять. Но при этом нельзя забывать о формировании

интеллекта, от которого зависит поведение человека в обществе и в окружающем

мире. Думается, тогда он не решится с охапкой награбленных цветов гордо

шествовать по улице – кто ж невежество свое захочет демонстрировать? Тогда

он перестанет с восторгом напевать «а вокруг, а вокруг только щепки летят,

потому что в тайгу мы врубаемся...». Устыдится... И слова подобные, якобы

отражающие нашу героику, разбоем зазвучат для него... Сегодня каждый должен

понять: лихое обращение с природой опасно для собственной жизни. Охрана

природы есть борьба за жизнь человека на земле, «в интересах настоящего и

будущего поколений»...

ФИЛОСОФИЯ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ

Если бы кто сказал нам: «А Терентия

Семеновича Мальцева вы все же не знаете», – как

бы мы прореагировали на такое – не нелепое ли! – утверждение? Наверно,

усмехнулись бы. С иронией бы усмехнулись. Этого человека знают все, даже не

имеющие никакого отношения ни к его деятельности, ни к сельскому хозяйству

вообще. Мы часто встречаемся с ним: слышим по радио, видим на голубом

экране, читаем размышления его в газетах и журналах. Знаем, что он

знаменитый хлебороб, к тому же то ли изобрел что-то, то ли открыл. Изобрел

или открыл что-то выдающееся, за что и отмечен высокими наградами и

уважением. Так что и знаем и узнаем его при случайной встрече на улице, в

толпе.

Могу это подтвердить: мне доводилось бывать не только в его родном селе,

но и по городским улицам ходил с ним, в гостиницу к нему заходил в Москве, а

он ко мне – в Шадринске. Всюду он бывал обласкан взглядами. Правда, сам он

не замечает, не видит и не ищет этих взглядов. Идет, глядя под ноги, думает

или с собеседником разговаривает.

В городе он точно такой же, как и в родном селе, где его, человека с

мировым именем, не отличить от односельчан, вышедших на пенсию колхозников.

Ни на улице, ни в быту. Дом тоже ничем не выделяется в ряду рубленных из

дерева изб – не хуже и не лучше. Со всеми работами по дому, по двору сам

управляется, как и все деревенские старики, дети которых давно выросли,

обзавелись семьями и отделились. Хоть и неподалеку живут, и наведываются

частенько, однако по хозяйству не помощники, самому надо управляться.

Зашел я к нему ранним ноябрьским утром, а он на 85-м году жизни! – березовые

дровишки покалывает: в стариковских теплых валенках выше колен, в долгополом

изношенном пальто, в шапке – одно ухо торчком.

– В охотку или ради разминки? – спрашиваю. Нам всегда почему-то хочется

услышать от человека какие-нибудь особые слова: мол, люблю это дело, жить

без него не могу.

– Надо, – ответил он коротко, как ответил бы на его месте любой

крестьянин, для которого работа – необходимость. Люби не люби ее, а делать

надо, никто за тебя с ней не управится.

В другой раз увидел Терентия Семеновича с новой кадушкой на плече – из

Шадринска вернулся с покупкой.

– Давно пора капусту солить, а посудины нет – старая непригодной

оказалась. Вот и пришлось ехать, – объяснил он и причину своей отлучки из

дому, и сложившуюся в хозяйстве ситуацию.

Однако вернусь за калитку, потому что, когда впервые подходишь к дому

Мальцева, нельзя взяться за железную щеколду и открыть калитку, не прочитав

табличку, прибитую на доме: «Здесь живет... заслуженный член колхоза». Я

тоже стоял и читал. В каждое слово вчитывался. И подумал: а ведь она вовсе

не упоминает, скромно умалчивает, что он еще и почетный академик,

родоначальник новой для нашего отечества системы земледелия. Правда, сам

Мальцев считает, что дело не в научных званиях и разного рода титулах, он

больше дорожит именно этой честью: «заслуженный член колхоза».

Заметил я, что и мимо бюста, установленного среди села дважды Герою

Социалистического Труда Терентию Семеновичу Мальцеву, проходит без внимания,

будто это не он увековечен в бронзе, а безымянный, земледелец, ставший

символом извечного трудолюбия, преданности делу и родимому полю.

Он может так считать, волен распоряжаться своими выдающимися заслугами

так, как, пожалуй, не распоряжается своим положением ни один бригадир. А мы?

Задав этот вопрос, я решаюсь сказать здесь: да, зная Мальцева, мы видим в

нем не ученого-земледельца, а совестливого, преданного земле хлебороба,

выращивающего на полях родного колхоза высокие урожаи. За счет чего? Тоже не

очень четко представляем это. Многие полагают, за счет крестьянской своей

сноровки. Мне доводилось слышать восторженные рассказы знатоков о том, как

ходит по вешнему полю Мальцев, земельку руками щупает – определяет, когда

сев начинать. И угадывает тютелька в тютельку. Мол, это ему удается, он

наделен каким-то чутьем крестьянским, которого нет у других агрономов,

поэтому, как ни стараются подражать ему, ничего толкового не получается.

Не на улице я слышал подобные рассказы, именуемые в народе байками, а в

стенах Министерства сельского хозяйства – от специалистов, от аграрников. А

может, и не байки вовсе это, а легенды, которые слагаются вокруг знаменитых

имен. Но легенды есть легенды, какими бы правдоподобными ни казались. Они —

подмена той истины, которая оказалась или не понятой нами, или не столь

удобной в нашей жизни, как нам того хотелось бы.

И все же не расхожие байки эти, не легенды подтолкнули меня к такому

парадоксальному выводу: лишь немногие догадываются, представляют себе, что

сделано Мальцевым—опытником, агрономом, ученым Утверждаю это, потому что

знаю: не ощупью добивается он успехов, не крестьянской интуицией постигает

природу.

Снимая этот налет таинственности, я ни на минуту не забываю, что труд

земледельца, как утверждал великий русский естествоиспытатель Климент

Аркадьевич Тимирязев, наиболее таинствен, потому что он имеет дело с живой

природой. Да, это так. Чтит таинства матушки-природы и Мальцев. Однако

ничего интуитивного в его познании этих таинств нет и никогда не было. Он

умеет наблюдать, умеет видеть явления природы и терпеливо изучать их,

основываясь на глубоком знании диалектики природы и том философском

мировоззрении, каким является диалектический материализм.

Откуда взялось у него это умение? С чего началось? Наверное, с вопроса,

который он задал самому себе: «Почему?..»

* * *

Февральским вьюжным днем 1921 года Терентий Мальцев вернулся в родную

деревню, к единоличному наделу после пяти лет отлучки. Сначала – первая

империалистическая война, а потом длительный плен, подневольная работа на

заводах в Германии отторгли его от родины и земли. Вернулся обеспокоенный

раздумьями: земля его ничем не хуже, не беднее той, что видел он, гоняемый

войной по чужим краям, мужик русский молится богу не меньше немецкого, почти

каждое лето крестные ходы по полям устраивает, чтобы дождичка у бога

вымолить, а работает, пожалуй, и побольше. Однако почему же тогда урожаи в

родимом краю значительно ниже виденных?

Вот с этим вопросом и вернулся в отчий дом, к единоличному своему наделу.

Ни радость встречи, ни навалившиеся крестьянские заботы не погасили этих

раздумий. Больше того, увлек ими и односельчан своих, таких же, как он сам,

в поте лица добывающих хлеб насущный.

Нам трудно сейчас представить, сколько душевных сил и энергии пришлось

потратить ему, чтобы побудить полуграмотного, а чаще и вовсе неграмотного

крестьянина заняться изучением агрономии, того крестьянина, который и сам

«не лыком шит», да и чужого ума занимать не очень склонен был, больше на

дедовский и собственный опыт полагался.

И все же несколько человек потянулись в сельскохозяйственный кружок,

организованный Мальцевым. В кружке этом учились хозяйствовать «по науке»,

применяя рекомендации ученых-агрономов. Добывал эти рекомендации, читал и

растолковывал своим слушателям Мальцев сам, потому что ни одного агронома в

ту пору не было еще ни в деревне, ни поблизости. Был лишь в Шадринске, а это

по тем временам далековато: без дороги, без нынешнего быстрого транспорта.

На лошадке нужно затемно выезжать, чтобы возвратиться к полуночи. Мальцев и

ездил, и пешком ходил – за советом и за книгами.

Здесь надо сказать вот о чем: за плечами у Терентия Семеновича нет ни

института, ни техникума и даже нет ни одного класса церковно-приходской

школы. Ни одного года, ни одного дня в школе он не учился – отец не пустил в

обучение «к попу», боялся, что учеба отторгнет крестьянского сына от

крестьянского дела.

Сын никогда не осудил за это отца своего, неграмотного сибирского

крестьянина. Не он в том виноват, а та вполне конкретная действительность,

которую сейчас даже трудно представить.

Бережно, как реликвию, Терентий Семенович достал с полки какой-то старый,

как мне показалось, журнал. Нет, не журнал, а «Всеобщий русский календарь»

на 1909 год. Листаем его. Многие статистические данные в нем относятся как

раз к тому далекому времени – к первым годам начала нынешнего века, когда

Терентий Мальцев просился в школу.

– Вот, смотрите. Вместе со мной в России не училось тогда 16 973 410

детей в возрасте от 8 до 14 лет. Из каждых четверых российских ребят учился

только один, а в Сибири – один из пяти-шести. А вот в Северной Америке на

народное образование расходовалось в среднем на каждого жителя 7 рублей 10

копеек, а в России – всего 44 копейки. Во сколько же это крат меньше?

Потом Терентий Семенович обратил мое внимание на любопытный рисунок,

иллюстрирующий расходы на образование. Стоят мужчины в национальных одеждах:

кто в элегантном костюме, кто в куртке, при галстуке, в цилиндре или в

шляпе, с тросточкой, все в ботинках, а наш бородатый русский мужик в зипуне

и сапогах.

– Вернее было бы в лаптях его нарисовать...

За каждым на полках книги: у американца две полных полки книг, у

россиянина одна-единственная книжица в уголке пустой полки.

– А вот на эти цифры обратите внимание. На каждые сто жителей

отправлялось по российской почте 533 письма. Это за год! А в Великобритании

9 494 письма. Передавалось у нас 16 телеграмм, а в Великобритании 202, в

Германии по почте за год поступало в среднем 2817 экземпляров газет, а в

России – всего две газеты. Две газеты на сто жителей.

Под впечатлением этих сравнительных цифр и иллюстрирующих рисунков к ним

я спросил Терентия Семеновича, когда же и как он учился читать-писать.

– А кажется, всегда умел, как и дышать, – ответил он. – К началу русско-

японской войны грамотеем уже слыл. Это, выходит, на восьмом году жизни.

Когда надо было кому весточку на войну написать, бабы меня звали.

И читать, и писать он учился точно так же, как и по земле ходить – без

помочей. Буквы не по букварю изучил, а по всяким бумажкам да оберткам, какие

в руки попадались. Всю деревню обегает, пока не скажет кто-нибудь, что за

буквы на той бумажке написаны. Не сохранилось и первых его уроков письма,

потому что не в тетрадках писал, не на бумаге, а на снегу зимой, на

запотевшем окне, на мокрой земле широкой деревенской улицы после дождя.

Недавно я просматривал письма, адресованные Терентию Семеновичу Мальцеву.

Те письма, которые он разрешил мне прочитать и которые явились откликом на

ту или иную телевизионную передачу, на ту или иную статью о нем. Зрители и

читатели выражают в них свои добрые чувства к нему, «великому российскому

земледельцу», «любимому народом колхозному академику». А точнее сказать,

подают голос: мы вас знаем, любим; хорошо, что вы есть, благодарим за все,

что вы делаете и что отстаиваете.

Однако обнаружил я в этих письмах и вот какое сожаление: писатели и

журналисты рассказывают, что у Мальцева в личной библиотеке более пяти тысяч

книг, «это больше, чем у А. С. Пушкина в доме на Мойке», в телевизионных

передачах показывают ее, но еще никто не рассказал и не показал, какие книги

читает Мальцев.

«Я понимаю, что поле, природа – это наша лаборатория. Но почему так мало,

до обидного мало показывают вас, ученого, за рабочим столом, за книгой? —

сетует в письме преподаватель вуза книголюб Я. И. Денисов из Львова. И

продолжает: – Понимаю и согласен с вами, что важно не количество книг в

личной библиотеке, а сколько прочитал их человек, какую пользу извлек из них

для себя и дела. Именно поэтому и хотелось бы побольше узнать, какие мысли

волнуют нашего великого современника, о чем думает ученый, образ, жизнь и

работа которого служат примером всем нам, являются нашей гордостью».

А как стремятся в его кабинет попасть, на библиотеку своими глазами

взглянуть экскурсанты-школьники, группы которых очень часто приходят и

приезжают в деревню Мальцево, лелея надежду встретиться с «дедушкой

Мальцевым». Ну, а когда встретятся, то руководитель группы непременно и про

библиотеку вспомнит, на что Терентий Семенович обычно отнекивается: мол, там

беспорядок.

Уточнить хочу, там тот порядок, который удобен хозяину и нарушить который

он никому не дозволяет. Здесь он предпочитает быть один, наедине с книгами —

своими друзьями и умными собеседниками. Если и допускает кого в этот мир, то

не сразу и не ради удовлетворения любопытства своего гостя, а когда

обнаружит в человека единомышленника.

Мне повезло. Не несколько мгновений или часов, а много дней и вечеров (и

зимних, и весенних, и летних) я провел с Мальцевым в его кабинете Кажется,

поведал он за эти дни и вечера всю свою жизнь, все, что было в его жизни

примечательного и будничного, все, что волновало его и волнует сегодня, все

свои взгляды на практику и теорию, на сельское хозяйство и на нравственные

основы нашего бытия.

Неловко мне приглашать читателя в чужую избу, скажу лишь: если что и

напоминает, что здесь живет человек с мировым именем, то только книги. Много

книг. Так много, что ни для какой мебели, тем более современной, и места-то

нет. Поэтому, кроме книжных шкафов, стола и табуреток, ничего никогда не

покупалось и в дом не заносилось – и без того тесно.

Я просматривал библиотеку, собранную Мальцевым и постоянно пополняемую. В

ней, считает хозяин, тысяч пять книг. Думается, больше – тысяч шесть с

лишним, добрая четверть из них – по философии. Собраны не ради модного ныне

накопительства, а для чтения. Не могу уверять, что все они прочитаны. Но

какую только книгу ни извлекал я из тесных шкафов, каждая помечена рукой

читавшего: подчеркнуты фразы, абзацы, целые страницы. Где тонкой, где жирной

чертой, а где и виньетками на полях разрисованы – это те места, которые

побудили его к размышлениям, убедили в чем-то и которые, в разговоре или

споре, он находил и зачитывал. Зачитывал вовсе не для того, чтобы подкрепить

свои слова цитатой из книги, нет. Книга для него – это размышления автора,

которого он приглашает в собеседники.

– Вот что умный человек по этому поводу говорил...

Находил книгу, нужную в данный момент разговора, быстро: беглый взгляд по

полкам – и извлекает на свет божий именно ее, хотя и хранилась она не в

первом ряду, не под рукой.

– Читай...

Я читаю вслух. Мальцев слушает, кивает головой, подтверждая верность

мысли.

– На Аристотеля ссылается? Сейчас найдем. А ты читай, читай. – И Терентий

Семенович, не первый уже раз, опускается на четвереньки и так передвигается

вдоль шкафа – еще какую-то книгу на нижних полках ищет. На четвереньках,

босиком. Кстати, все дни, когда я был у него, видел его в избе только босым.

Так, босиком, и в холодные сенцы выходил. Правда, в одном из писем я

прочитал недовольство по этому поводу: мол, как можно показывать всемирно

известного человека босым? Мол, все знаменитые люди у нас обеспечены всеми

благами, и мы это знаем, а на Западе могут подумать бог знает что.

Наверное, так думают многие, кто считает, что заслуги не бывают без

материальных благ. Одно могу на это ответить: Мальцев распоряжается своими

выдающимися заслугами так, как, пожалуй, не распоряжается своим положением

ни один бригадир. И если он пользуется какими благами, то только теми, какие

даются и каждому соседу его, рядовому колхознику. Все, что сверх этого, он

не принимает.

Ну, а то, что Мальцев босиком ходит, это, разумеется, не от бедности, это

крестьянская привычка. Он до недавнего времени и по полю – по пашне и по

жнивью – всегда босыми ногами ступал. Ученые-медики утверждают, что это

очень даже полезно для здоровья. Наверно, если ты не изнежен и босиком

пробежаться по росе можешь не только в песне.

О том, какие и как читает Мальцев книги, я постараюсь рассказать по ходу

своего повествования. А сейчас вернусь в прошлое. Это ныне перед ним, как и

любым другим человеком, открыты все библиотеки – только читай, не ленись, и

никто за это бранить не станет. А в детстве, как и в ранней юности, когда

отец боялся, как бы грамота не отвадила сына от земли, приходилось мальчишке

тайком, с оглядкой, забегать в библиотеку при той самой церковно-приходской

школе, в которую его так и не пустил родитель учиться. Читал тоже тайком,

укрывшись на печке, а то и за печкой. Спокойнее жилось, когда отец из избы

отлучался. Читал вовсе не «завлекательные» книжки, а больше те, в которых об

окружающем мире рассказывалось, земном и звездном.

– Добрый у меня был отец, однако и строг, боялся я его. А мачеха видела,

что книги читаю, но отцу не говорила. Только когда набедокурю что-нибудь,

она и пригрозит: «Вот скажу отцу, что книжки почитываешь». Тут уж я

послушным и тихим делался, вот она и молчала. Спасибо ей за это терпеливое и

мудрое молчание.

Не очень потакал отец сыну и позже, когда Терентий опытами надумал

заниматься: не пахарю против божьей воли идти, терпение всевышнего

испытывать. Однако сын уже мог и на своем настоять. В конце концов махнул

рукой отец, мол, виноват, не уберег сына от науки, теперь худа жди. А что

худо будет, в этом он не сомневался. Да и как было сомневаться, если май к

концу, все справные хозяева давно отсеялись, уже на всходы ходят смотреть, а

Терентий все еще пашню боронит, сорняки вычесывает. Когда же сеять будет?

Вот уж правда, кого бог наказать хочет, того он ума лишает.

Посеял Терентий только в конце мая. Мало сказать, позже всех – позже

худых хозяев, у которых ни лошаденки, ни коровенки, которые совсем без

тягла. Экий позор на свою и родительскую голову.

Однако осенью надел Терентия уродил на зависть всем, и худым и справным

хозяевам. Тут-то и потянулись они к нему, к молодому, – послушать, почему же

так случилось: посеял позже, вовсе уже под жарким небом сеял, на исходе

весны, а собрал больше. Так и зародился, вроде бы сам собой,

сельскохозяйственный кружок, о котором я уже упоминал. Сначала восемь

мужиков по вечерам приходили, а к моменту коллективизации уже 45 хозяев в

нем было.

В январе 1930 года кружковцы, хоть и не из голытьбы были, первыми

объединились в колхоз, избрав Терентия Семеновича Мальцева полеводом: «Умел

хозяйствовать на единоличном наделе, теперь распоряжайся общей нашей

землей».

– Понимали: на общей просторнее.

Всякие с той поры годы были, и засушливые, и холодные да дождливые, но ни

разу не случалось, чтобы на колхозной этой земле, ему доверенной, не

уродился хороший урожай. Ни разу не числился колхоз «Заветы Ленина» в

должниках перед государством. Никогда колхозники не оказывались без хлеба:

ни до войны, ни в лихую военную годину, ни после нее. В том и его, полевода

Мальцева, немалая заслуга.

– Каждую весну, двадцать лет кряду позорили меня за поздний сев,

позорили, ругали почище, чем отец, бывало. И каждую осень, тоже все двадцать

лет подряд, хвалили за хороший урожай. Я привык к этому, и когда позорили —

не особенно печалился, и когда за высокий урожай отмечали – не очень

радовался, знал, что весной снова будут позорить, – скажет он, оглядываясь

на прожитые годы И добавит: – Но послушать, почему же мы высокий урожай

получили, те ругатели не приходили. У них отчеты, им некогда.

Его ругали, а он делал по-своему. Правда, ныне в районах Зауралья и

Западной Сибири к позднему севу попривыкли. Однако не все и не всюду.

– Не хватает смелости агрономам? – спросил Терентия Семеновича. Я имел в