Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

наслаждаясь тишиной и покоем. То, что он делал по хозяйству, в саду и на

огороде, вовсе не утомляло его, потому что делал он не ради необходимости и

получения какой-то наживы, а опять же ради отдыха, как это ни покажется

кому-то странным. Да, даже с топором, лопатой или тяпкой в руках он отдыхал

от утомительного сидения на тракторе, от этой бесконечной тряски, от жары,

пыли и неумолчного рева и, что греха таить, от всяческих неприятностей,

которые бывают у каждого человека на любой работе, в любом коллективе. Сюда

он уходил от скуки, если выдавался свободный час или день. Без двора, без

сада Михаил не то что не знал, чем занять себя, но он чего-то лишился бы,

испытывал бы какую-то неприкаянность, словно не дома он, а в гостях, где не

можешь поступать так, как хочешь, а вынужден подчиняться чему-то и кому-то.

И хотя комендант назвал его куркулем – а ясеневских он всех так называл,

потому что считал их мужичками, только и думающими о наживе, – Михаил иной

выгоды ни от сада, ни от огорода не получал. Никогда ничего не продавал. Ну,

а если на столе в доме не переводились свежие овощи и фрукты, так это опять

же приятно – сам вырастил. Хотя в колхозе все это продавалось за копейки и

можно было запастись без канители.

Была у него и такая еще забота, схожая с мечтой, – пропустить по всему

карнизу замысловатые узоры, наличники изукрасить, калитку резную изготовить.

На зиму он эту затею намечал. Уже и инструменты нужные припас и рисунки

подобрал. Заодно хранил и рисунки декоративных дорожек, скамеечек и прочих

чудачеств, которыми он собирался украсить когда-нибудь свой двор и сад. А уж

от всего этого и вовсе никакой выгоды. Однако что вспоминать, душу

тревожить. Видно по всему, в коробку придется ехать...

– Нет, – воспротивилась жена, выслушав Михаила.– Если уж жить без двора,

без сада и огорода, то лучше в город подаваться. И ты не будешь день и ночь

работать, и я в четыре перестану вставать.

Она высказала его мысли. Однако, произнесенные вслух, они вызвали в нем

досаду, потому что подводили все ближе к какому-то решению, к необходимости

менять привычный уклад, покидать то, что создавалось годами, менять место и

образ жизни, чего ему не хотелось.

– Может, обойдется? – проговорил он, сам уже не веря в это.

Да и как было верить, если уже многие дворы опустели и теперь

разваливались. Деревенские ребятишки устраивали в них всякие забавы. От этих

шалостей, должно быть, брошенные дома часто горели. Их никто не тушил, никто

не бежал к ним с ведрами, а пожарные машины стояли в сторонке лишь для того,

чтобы пламя не перекинулось на соседние, жилые еще дворы.

И Михаилу было странно и жутко смотреть на эту картину: на огонь,

пожирающий жилье, на людей, глазеющих кто с любопытством, а кто и вовсе

безразлично – да хоть все сгори синим пламенем! Словно и дела им нет ни до

своей, ни до чужой беды. И это с детства знакомые ему односельчане, которые

вчера были и добрыми, и отзывчивыми, убирали с дороги и камень, и брошенную

палку, чтобы кто не споткнулся в темноте...

Начал замечать Михаил и другое: нет у односельчан и прежнего веселья в

работе, нет той жадности к жизни, с какой преодолевали они и злую засуху,

приносившую недороды, и проливные дожди, грозившие погубить урожай. Словно

ватными люди стали: что-то вроде делают, а дело ни с места. Через пень-

колоду все пошло, лишь бы день до вечера. По рукам бы за такую работу,

однако бригадир тоже смотрит осоловело, будто обоспался.

И не было уже ни о чем другом разговоров и мыслей, как только о

переселении. Поначалу, правда, это были энергичные восклицания:

– Эка, чего захотели! Да лучше нашей Ясеневки поискать еще надо! Так что

крест на карте, должно, по недомыслию кто поставил. Вот снимут этого

деятеля, другого назначат, он-то и отменит...

Но крест, видно, отменять не собирались, потому что строптивых продолжали

«вразумлять» штрафами: сказано же было, не увеличивайте стоимость строений,

а вы, мол, что же? Эдак, мол, жилой фонд не амортизируется и через полсотни

лет.

Зачем и кому нужна была эта «амортизация» собственных дворов, ясеневцы не

знали, но рассуждали так: «К тому времени, когда ломать Ясеневку придут, не

обветшают дома, вот, значит, и разрушать трудновато. Ветхий-то двор пихнул —

он и рассыпался, а с добротным еще повозишься».

Правда, поначалу, когда еще слышались энергичные восклицания, подобные

«разъяснения» на ясеневцев не действовали – платил человек десятку штрафа и

продолжал новить свое жилье. Однако постепенно стали надоедать им и эти

штрафы, а еще больше – скандалы, без которых ни одно подобное «разъяснение»

не обходилось. За год какой-то переругались не только со всем местным

начальством, но и друг с другом. Потому что, обороняясь от штрафа, выяснять

зачем-то начали: «А почему с Митрюшкина не взыскиваете?», «Почему мимо

Матюхина прошествовали?» Заходили, конечно, к Митрюшкину и Матюхину, которые

тоже задавали вопросы.

Так что теперь, если бы крест кто и отменил, проживать в Ясеневке решился

бы не каждый (да и на центральной усадьбе не каждого хлебом-солью встретили

бы). Рассказывают, так и случилось в соседнем районе. Тоже года два

штрафовали, а потом «докумекал» кто-то, что зря, село крупное, колхоз там

новую ферму строит, и надо бы его оставить. А «докумекав», взял да и

зачеркнул в слове «неперспективное» всего лишь две буквы «не» – долго ли – и

без всяких усилий получил таким образом противоположное тому, что было.

Получил село с будущим.

Однако... Словно подменил кто жителей: ни работы, ни доброго взгляда,

одни дрязги да суды: и товарищеские, и народные. Казалось, даже коровы на

ферме осатанели: отощали, ни молока, ни мяса, ревут на всю округу...

Окончательно осознав свое положение, ясеневцы перестали играть свадьбы,

которых здесь всегда было много. Ходили по Ясеневке женихи, ходили и

невесты, однако ходили без прежней уверенности и сочетаться не решались:

сначала, мол, на жительство определись, отвечали девчата вовсе даже без

улыбки.

Подобным же образом размышляли и семейные, когда заходила речь о

прибавлении семейства. Даже жена Михаила, мечтавшая о дочке, заявила вдруг

со слезами: «Не надо». Этот отчаянный выкрик и принудил его к окончательному

решению:

– Съезжу-ка я, жена, в райцентр. Слышал, там дома с участками продаются.

Может, и приторгуюсь.

И уехал. Долго ли по автостраде. Двадцать – тридцать минут – и там.

С этого момента, когда Михаил, выйдя на автостраду, сел в рейсовый

автобус, он навсегда отделился от деревни, от Ясеневки. Все мысли его теперь

были о Лисянске, том самом райцентре, куда он ехал. Думал о том, что

Лисянск, даже если вдруг и не будет центром района, никогда не обзовется

неперспективным...

* * *

Вот и загрузил Михаил Матвеев последние машины. Потолкал в них все, что

могло пригодиться на новом месте: доски, сорванные с пола и потолка,

выломанные оконные рамы, дверные косяки, снятые со стен отопительные

батареи. «Кажется все. Прощай, родимый дом, и прости».

Михаилу было стыдно, что так беспощадно, варварски обошелся он с новым

домом своим, осквернив отчий кров, самого себя.

– Яблони-то зачем ломать? – ругнулся он на шофера, загнавшего машину в

сад. Однако легче от этого сердитого выкрика ему не стало.

Проворчав еще что-то, Матвеев распрямился, взглянул на Ясеневку. «Может,

приеду, а тут пашня», – подумал он. И вдруг онемел.

За развалинами соседского двора увидел кущу берез, обелиск и солдата,

склонившего обнаженную голову. Издали как живой стоял, припав коленом к

земле. К земле родной Михаилу Ясеневки. К земле, в которой лежат отдавшие за

нее жизнь, на которой жил Михаил. Жил, да вот покинул. А солдат оставался.

Он, скорбящий по погибшим товарищам, пока еще не замечал развалин,

окружавших его, не замечал запустения и того, что он покинут, оставлен теми,

кто поставил его.

И теперь он будет стоять среди берез на пустынном бугре над рекой. Будет

напоминать не только о тяжкой године, но и о том, что здесь была деревня

Ясеневка, стоявшая, как утверждали старики, со дня сотворения земли...

* * *

Из протокола общего колхозного собрания: «В результате сселения Ясеневки

в квартиры городского типа на центральную усадьбу переехало 23 (двадцать

три) семьи, из них половина (половина – 12) семей нетрудоспособных

пенсионеров. Все другие жители Ясеневки выехали за пределы хозяйства, из них

120 (сто двадцать) трудоспособных членов колхоза.

При ликвидации строений в Ясеневке высвободилось 150 (сто пятьдесят) га

земли. Из них распахано 15 (пятнадцать) га. Вся остальная площадь в

севооборот не может быть включена из-за крутизны приречного склона и

оставшихся отдельно стоящих дворов.

Постановили:

Незамедлительно решить вопрос с кадрами для ясеневской фермы.

Так как колхоз свободных квартир не имеет, обратиться в райисполком о

переселении оставшихся 20 (двадцати) дворов, в которых проживают одиночки

женского пола (бабушки).

В ближайшее время приступить к сселению деревни Соколихи».

* * *

Постойте, не трогайте пока Соколиху! Неужели мало дров наломали в

Ясеневке? Хватит! Должны же научить нас ошибки. Мы не строения, не фермы, не

гаражи реконструируем, а села. Мы людей переселяем. И переселяем не из

квартиры в квартиру, а совсем в другие поселки. Значит, оставить надо все

самое дорогое для человека – землю, где корни твои. Лишиться той малой

родины, которой суждено теперь жить только в памяти да в паспорте. Что и

говорить, утрата огромная.

Вспомним: «Без своей Ясной Поляны я трудно могу себе представить Россию и

мое отношение к ней». Твардовского вспомним: «Если стерто и уничтожено все

то, что отмечало и означало мое пребывание на земле, что как-то выражало

меня, то я становлюсь вдруг свободен от чего-то и ненужен».

Да, тяжко сознавать себя свободным от чего-то и ненужным. И сознавать это

не одному человеку, а миллионам. Что будет с теми чувствами, на которых, по

выражению Пушкина, основано «самостоянье человека и все величие его»? Тяжко

решиться «выкопать» себя, при этом неминуемо поранив корни, и потом

«пересадить» на новое место. Как известно, даже деревья не всегда переносят

эту болезненную операцию – болеют и усыхают.

Так давайте же подумаем. Может, найдем иные пути решения этой сложнейшей

проблемы?

Для начала обратимся к исследованиям. Переселение, если оно выполняется

по заданной идее, не всегда согласуется с желаниями сельских жителей, —

таков вывод ученых, проводивших исследования. Люди старших возрастов,

имеющие свои дома, зачастую недавно отстроенные или капитально

отремонтированные, вовсе не горят желанием куда-то переезжать и там заново

устраиваться. По данным проведенного социологами опроса, даже в активном

трудоспособном возрасте (20—50 лет) почти четверть жителей не хотели бы

покидать свое подворье. Еще 40% населения в этом возрасте тоже согласны

остаться в родной деревне, но при условии, что будет проложена дорога и

налажена повседневная транспортная связь с городом.

Напрашивается вывод: преобразование сельского расселения не должно

сужаться до вопроса о переселении сельских жителей из мелких деревень.

Решать эту задачу нужно на более широкой основе, комплексно, опираясь на

серьезный социально-экономический анализ.

Есть, к счастью, пример и такого подхода. Я имею в виду опыт

Волновахского района, широко известный как «волновахский эксперимент». О нем

писали в газетах и журналах. О нем говорили и спорили специалисты. Сейчас

уже можно утверждать, что опыт этот вполне себя оправдал и можно подвести

некоторые итоги.

До начала 60-х годов (а эксперимент начался в 1966 году) миграция из сел

Волновахского района Донецкой области была очень высокая – в деревнях каждая

вторая хата стояла заколоченная. Что делать, чтобы остановить отток?

Надо укрупнять поселки, из малых всех жителей переселить в большие,

говорили проектировщики.

Хорошо, сказали им в ответ, давайте посчитаем. И взяли для примера одно

хозяйство – колхоз «Россия». Оказалось, что только на сселение жителей

восьми существующих деревень в одну центральную усадьбу потребуется 26

миллионов рублей. Даже экономически сильное хозяйство выделить такую сумму,

да еще в короткий период, не может. Растягивать же переселение, а значит, и

улучшение условий ЖИЗНИ на десятилетия, нельзя: именно из-за этих условий и

покидают люди свои села.

Однако дело не только в прямых затратах. Переселять – значит снести не

только жилье, к тому же не всегда ветхое, чаще – новое, добротное, но и

свинарники или коровники, птичники или кошары, на которых жители этих

деревень работают, тоже надо ликвидировать. А потом, когда деревни будут

переселены, где-то тут же придется строить полевые станы и дороги к ним

прокладывать.

Нет, сносить и строить – дело дорогое и ничего не прибавляющее к

имеющемуся уже жилищному фонду. Получится, что все новое строительство – на

возмещение ликвидируемого жилья.

Построить в каждом населенном пункте (а их в районе 80) хорошую больницу,

школу, магазины? Но это тоже немыслимо. И сил не хватит, и загружены они не

будут – значит, и цели не будут достигнуты, и затраты не оправданы.

А не лучше ли вложить эти средства и материалы в развитие

производственной базы, в культурно-бытовое строительство и в дороги? Так,

пожалуй, быстрее можно» приблизить сельский уровень жизни к городскому, а

село – к городу.

«К каждому населенному пункту – своя дорога с твердым покрытием! К каждой

ферме! К школе! К магазину!» – такую задачу поставили перед собой

волновахцы.

По этому пути и пошли. Начали строить дороги с твердым покрытием,

которыми связали все центральные усадьбы колхозов и совхозов, – их в районе

39. Дороги нужны хозяйствам, нужны они и людям, потому что, как утверждают

социологи, люди уезжают из сел не по дорогам, а по бездорожью.

Всего в районе, как уже говорилось, 80 населенных пунктов. И пока

никакого сселения с начала эксперимента, то есть с 1966 года, не проводилось

и не проводится, да и нужда в этом отпала. Здесь в ходе эксперимента все

села, даже если в них 100 дворов, были названы перспективными. А надо

заметить, что в некоторых областях Украины, в том числе и в соседних, в

число «неперспективных», подлежащих переселению, зачислялись иногда села, в

которых проживало от 500 до 1000 человек. Села, которые не имели лишь одного

вида благоустройства – дороги.

Одновременно со строительством дорог к каждому из 39 центров, выделенных

в качестве первой очереди, волновахцы начали строить на центральных усадьбах

и жизненно важные объекты: административное здание, школу, детсад и ясли,

медпункт или больницу, торговый центр с пунктом общественного питания,

комбинат бытового обслуживания и культурно-просветительный центр – это клуб

или дворец культуры с библиотекой и музеем. Постепенно обустраивали и

усадьбы бригад.

Сейчас все 39 центров полностью застроены, проложено около тысячи

километров дорог, почти все покрыты асфальтом. Дороги связали все населенные

пункты с центрами – теперь в любую погоду человек может на машине или

автобусе проехать на центральную усадьбу и в город. Дороги пролегли ко всем

производственным участкам, ко всем фермам и бригадам – в любую погоду можно

подвезти все необходимое, без потерь в пути вывезти урожай и продукцию ферм.

Жилой фонд за эти годы обновлен в селах почти полностью, без малого на

100%. При этом застройка жилых домов ведется в основном за счет средств

индивидуальных застройщиков (это в районе, где еще недавно половина домов

стояла заколоченной). Хозяйства помогают только материалами. Из общественных

фондов строятся дома лишь для переселенцев из других областей (ежегодно в

хозяйства района прибывает более пятисот семей!) и для специалистов,

направляемых на работу.

По итогам хозяйственной деятельности район, ранее самый отсталый в

области, теперь один из лучших. Это дало право первому секретарю райкома

партии Василию Степановичу Тетерюку, которому в 1977 году было присвоено

высокое звание Героя Социалистического Труда, написать книгу «Здравствуй,

будущее», выпущенную Политиздатом в 1976 году. Книга заслуживает того, чтобы

ее прочитал каждый, кого волнует будущее села.

А теперь еще раз посчитаем затраты, теперь уже фактические.

Вывод центральных усадеб колхозов и совхозов на автомагистрали обошелся в

пять с половиной миллионов рублей. Но здесь надо подчеркнуть, что строили

дороги в основном методом народной стройки: каждое хозяйство выделяло людей

и необходимую технику. Строили из местных материалов. Сначала строили

«сверху вниз», то есть от районного центра или существующей автомагистрали —

к хозяйству, но потом поняли: лучше начинать «снизу», от самого дальнего

колхоза, совхоза. Иначе руководители хозяйства, к которому пришла дорога,

теряют интерес к ней и помогать в дальнейшей прокладке не хотят. Это тоже

опыт, кому-нибудь может пригодиться...

Конечно, пять с половиной миллионов рублей – деньги тоже немалые. Поэтому

нужно посмотреть на затраты и с точки зрения их эффективности. Окупились они

всего за полтора сельскохозяйственных года.

Как подсчитали? Дело в том, что именно в ту пору, когда думали, сокращать

количество сел или строить дороги, специалисты района подсчитали ежегодные

потери из-за бездорожья: тут и буксировка машин, и износ техники, потери и

порча продукции. Все, что поддается учету и подсчету. Получилась

значительная сумма – более трех миллионов рублей в год. Теперь этих потерь

нет. Вот вам и экономический эффект.

Но главный эффект, конечно, социальный. Можно, оказывается, не рушить

дома, не рвать корни. Во всяком случае не рушить там, где можно их сберечь,

проложив дороги – эти важнейшие артерии нашей жизни и деятельности. Это и

волновахцы на юге доказали, и починковцы на Смоленщине. Условия у них

разные, а итог тот же: при дороге и малая деревня способна жить и

развиваться. А дорога нужна не только деревне, но и полю. Нужна – даже если

бы деревни тут не было.

ПО МЕЩЕРЕ

Нет, не стремление к идиллическому уединению побуждало наших предков

селиться малыми деревнями. Их понуждали к этому природные и экономические

условия, диктовавшие и величину поселений, и их людность. Сколько вокруг

земли, пригодной под пашню и выпас, столько и семей могло обосноваться в

одном месте. А вокруг – значит, в радиусе пешеходной доступности, чтобы

можно в поле сходить и домой к вечеру вернуться, навоз вывезти, скот на

выпас отогнать и на дойку ко времени успеть. Это только с баловством – по

ягоды да по грибы – можно и в дальние дали податься, а с работой вдалеке от

дома не управиться, нива постоянного присмотра требует и ухода, приложения

рук всех членов семьи.

Хорошо, когда в этом радиусе доступности степь да степь, без конца и

края, украшенная реками и озерами. Степь, которая становилась благодатной

пашней. О таких краях далеко летела добрая молва: мол, воткни оглоблю —

дерево вырастет. Вот и ехали сюда. Сельская улица, которую часто называют

«порядком», застраивалась сотнями дворов, разрасталась в большое село. От

села дороги прямиком прокладывали в любую нужную сторону, посуху.

Однако не вся земля так хорошо устроена, есть и менее удобная: вся в

болотинах, как в мокрых болячках, сырыми низинами испещрена, как лишаями.

Так что для пашни и сенокоса лишь лоскутки между болотами пригодны. Нет

места и для большой деревни. Хорошо еще, если природа не только болотами, но

и холмами наделила, как, к примеру, Смоленщину. На них, по сухим косогорам,

и выстроились деревни: окнами в даль неоглядную, к речным лугам, к

перелескам. Пусть и малы они, всего на несколько дворов, а все же улица,

порядок в них есть.

Совсем иное в Мещерской низинной стороне. Поля здесь не просто малы, они

клочковаты. Не устроены, беспорядочны и деревни. Избы, нарушая порядок, из

стороны в сторону мечутся, все на отшиб, будто копируя след первого

землемера, с кочки на кочку прыгавшего. Где ступил, там и дом стал. То один

к другому прижались, сгруппировавшись хоть в кривой, но все же порядок; то

разомкнулись дворы, каждый наособицу, за сотни метров от других; потом,

нащупав сухую гривку за болотцем, опять сгрудились кучно, однако метнулись

не туда, где виднеются редкие крыши, а совсем в другую сторону, Знаешь, что

дворов в деревне вроде бы и много, но они так беспорядочно разбрелись, что

перед глазами лишь несколько изб, да и те будто застряли у непросыхающей

обочины грязной дороги, которую лишь утки преодолевают беспрепятственно, без

рыка, недовольства и брани,

Какая земля, такие и села. Чтобы понять эту истину, зримо осознать ее,

надо обязательно побывать на Рязанщине, неторопливо поездить, походить по

той ее части, которая именуется Мещерой.

Понимаю, каждый из нас читал повесть К. Г. Паустовского об этом крае,

природа которого стала главным действующим лицом, его и нашей любовью.

Поэтому при слове «Мещера» видятся нам медноствольные сосны, тихие лесные

речки с чарующими названиями, лесные озера и старицы, на километры тянущиеся

луга с неслыханным разнообразием трав, многие из которых встречаются только

здесь, в этом богатейшем естественном музее флоры и фауны центра России.

Однако мой рассказ не о лесах Мещеры – о ее ниве.

Мне повезло. С Мещерой меня знакомил Иван Иванович Дорофеев, человек,

который в этом краю исходил с Паустовским не один десяток километров, а за

жизнь свою обошел всю Мещеру, все ее самые глухие и непроходимые,

недоступные для других уголки. Нет, это не хобби его, а дело, которое он

любит, как любит Мещеру. А любит он ее так, что за всю жизнь свою лишь

однажды провел свой отпуск за пределами Мещеры, да и то не весь, а всего

несколько дней. Отозвали на изыскания, потому что лучше Дорофеева никто не

знает здешних природных особенностей. Он – инженер-гидротехник, заслуженный

мелиоратор РСФСР, многие годы возглавлявший изыскательские партии, а ныне

руководитель Рязанского проектно-изыскательского института по проектированию

водохозяйственного строительства (Рязаньгипроводхоз). Однако, став

директором института, ведающего реками, озерами, болотами Рязанщины,

разрабатывающего проекты обновления земли, в душе он остался изыскателем, да

и обликом тоже – с обветренным лицом и руками крестьянина, всю свою жизнь

проработавшего на земле в зной и в непогоду. Может исподволь и обрел бы он

некоторую изнеженность, если бы сидел сиднем в своем просторном кабинете,

если бы, уже будучи руководителем, не облачался в робу изыскателя, когда

нужда в этом возникала

Однажды зашел к нему молодой специалист, которого на изыскания

направляли, а он видел себя проектировщиком. С этим и пришел к директору.

Иван Иванович внимательно выслушал все его доводы, потом сказал вовсе не

директорским тоном:

– А теперь мой совет послушай. Хорошим проектировщиком можно стать лишь

в одном случае – походив по земле изыскателем. Надо научиться смотреть на

все своими глазами, глазами натуралиста, тогда, проектируя, не только умом

воспринимаешь каждый новый объект, а физически его чувствуешь, видишь не

какое-то сырое болото, которое надо осушить, а знакомый тебе уголок природы,

нуждающийся в улучшении. В таком улучшении, которое не нарушит сложившихся

взаимосвязей с рекой, лесом, всем миром природы

Слушал я разговор старшего с младшим, не по чину, а по возрасту, и

хотелось добавить вот что он край свой узнает и полюбит, не будет

безразличен к натуре на которую вынесен его проект, научится душой болеть за

« свое дело, радоваться успехам, переживать, если ущерб природе причинит,

пусть и ради благой цели, или укор услышит. Но тогда надо было добавить и

другое: как любит, болеет, переживает Иван Иванович.

Впервые я встретился с этим человеком, так непохожим на директора, во

время поездки группы писателей по мелиоративным стройкам Рязанщины. Хозяева

с гордостью показывали обновленные земли, называли объемы работ, сроки

окупаемости затрат, количество продукции, получаемой до и после.

А как чувствует себя природа? Не скудеет ли она?

Как чувствуют себя реки и озера? Не мелеют ли они в результате всех этих

преобразований? – спрашивали писатели.

Мелиораторы хоть и отвечали на эти вопросы, но без той уверенности и

увлеченности, с какой называли они экономические показатели, поэтому в

разговоре об экологии писатели все решительнее брали верх. Каждый приводил

примеры, которые подтверждали, что вопросы вовсе не надуманны, они на

горьком опыте основаны.

И тогда поднялся человек, который, представившись, начал, не без обиды за

подобные нападки, рассказывать о том, что здесь было и что здесь стало. Нет,

не о количестве продукции он говорил. Он тоже речь вел о природе, о самой

чистой и тихой красавице Пре, об озерах и старицах в ее пойме. Рассказывал в

деталях, которые стороннему человеку конечно же неизвестны, их мог знать

только человек, исходивший своими ногами всю пойму и каждое болото,

проваливавшийся в трясины, умудрявшийся на кочке-сплавине умостить теодолит

и, не шелохнувшись, проделать все те съемочные операции, которые в обычных

условиях требуют «топтания» вокруг инструмента. Он говорил так убежденно, с

таким поэтическим чувством природы, что все заслушались.

И никто бы не обиделся на него, если бы сказал гостям с упреком:

– А вы собрали ошибки отовсюду и почему-то нам их пытаетесь навязать.

Нет, он не сказал этих слов, но каждый услышал их и согласился: ошибки

эти действительно не на рязанской земле совершены.

Это был Иван Иванович Дорофеев, на которого все обратили внимание,

подходили к нему, говорили потом о нем, и, чувствовалось, все поверили ему:

хорошо, что проектный институт возглавил человек, так знающий и любящий

Мещеру, обиду природе он причинить не позволит.

Как человек деятельный и щедрый, Иван Иванович мечтательно рассказывал о

том времени, когда его любимая Мещера станет самой обширной и самой

прекрасной зоной отдыха, расположенной в огромном треугольнике между

Москвой, Рязанью и Владимиром. Да, он этого хотел страстно, вопреки мнению

многих хозяйственников, для которых отдых и польза несовместимы.

Но чтобы Мещера стала такой, надо прежде «вылечить» эту землю, пропитанную

ржавой болотной жижей.

Да, кроме звонких сосновых боров и красивых речек здесь «топи да болота»,

как писал о родных местах Сергей Есенин. По этой же причине другой русский

писатель, А И. Куприн, назвал Мещеру краем, забытым богом и людьми

«Вылечить» эту землю можно, но лишь «хирургическим» путем: прорезать

траншеи, чтобы «вживить» в них дренажные вены, по которым и будет уходить

излишняя влага.

Что и говорить, нелегкая и ответственная операция, немалых сил и затрат

требует, немалого умения и мастерства всех, кто причислен к званию

мелиоратора.

Принято считать, что мелиорация – благо для земли и сельскохозяйственного

производства, потому что улучшает угодья, делает их плодороднее и

просторнее. Не только. Есть на земле немало мест, где она, улучшая землю,

облагораживая облик ее, в корне меняет и условия жизни человека – социальные

условия. Вспомним Голодную степь, превращенную усилиями мелиораторов в

цветущий край. Вот и здесь, в Мещере, в низменности с «полесским типом

ландшафта», она – и в первую очередь она – призвана преобразить край,

напоминающий огромное плоское блюдце (почти три миллиона гектаров), в

которое с обширной территории трех областей стекаются талые, дождевые и

грунтовые воды, заливая все низины. Так что сосновые боры и лиственные леса,

эти самые яркие краски природы, которыми и завораживает Мещера, только на

супесчаных и суглинистых островках-гривках среди болот и заболоченных низин,

площадь которых исчисляется сотнями тысяч гектаров. Почти половина этих

болот – на Рязанщине.

Есть, конечно, в этом огромном блюдце посреди российского Нечерноземья и

пригодные для возделывания сельскохозяйственных культур угодья. Однако их

всего 900 тысяч гектаров, да и те или заболочены, переувлажнены, в

кустарниковых зарослях, или это тощие песчаные и супесчаные гривки среди

болот и заболоченных низин. Вот почему урожаи, надои, да и экономические

показатели в мещерских колхозах и совхозах значительно ниже, чем в

хозяйствах, находящихся за пределами низменности. Вот почему здесь тысячи

малых деревенек, разбросанных, затерянных среди болот, плохо связанных с

внешним миром. Только в Клепиковском районе, центре Мещеры на Рязанщине,

насчитывается в среднем по 28 населенных пунктов на хозяйство.

– Это в среднем, – уточнил директор совхоза «Тюковский» Ю. А. Вольнов. —

В нашем хозяйстве их около шестидесяти. А пробраться к любому из них или

оттуда выбраться – всегда проблема. Вот и думаешь, когда людей перебросить

надо на работу, а стоит ли машину посылать? Застрянет – значит ни людей, ни

машины не будет, к тому же и трактор на выручку посылать придется. И так

каждый раз, каждый день.

Говорят, надо быстрее переселять жителей малодворок на центральную

усадьбу. Однако землю-то не передвинешь, значит, людей все равно надо будет

возить на работу, но теперь уже в обратную сторону: с центральной усадьбы на

дальние поля у покинутых малодворок.

Нет, никакое переселение из малодворок на центральную усадьбу само по

себе не поможет, не принесет ни экономической эффективности хозяйству, ни

особой радости людям, если не будет преображена земля, если мелиораторы не

приложат к ней свои заботливые руки, дороги через поля не проложат. Сами

посудите, много ли толку от такой концентрации населения, много ли жителям

даже большого села радости, если вокруг сплошные болота, а значит, сырость и

грязь всюду: и по пути к полю, и в поле, и у домов. Поле из окна видно, а

чтобы добраться к нему, надо круг сделать в несколько километров. Если

выращенный урожай, даже небогатый, убирать приходится с великими мучениями:

то комбайн застрянет, то автомашина, а то и мощный трактор, пришедший на

помощь. И – хоть плачь, хоть рукой махни.

Вот почему, страстно любя эту землю, Иван Иванович посвятил всю свою

жизнь ее лечению.

Вот почему и меня не яркие краски Мещеры влекли, а земля, нуждающаяся в

лечении и коренном преобразовании.

– В том числе и ради того, чтобы краски Мещеры стали еще ярче, – уточнил

Иван Иванович.

И тут я усомнился, да, хирургическое вмешательство улучшит

сельскохозяйственные угодья и условия жизни человека – избавит землю от

излишней влаги. Но добавит ли красок? Не все, думал я, что полезно для

производства и человека, полезно для природы. Вспомнилась речка моего

детства, на которой побывал совсем недавно.

* * *

На этот раз не память, не воспоминания привели меня на Курсак. Решил

взглянуть на орошаемые сенокосы, созданные в пойме, где были когда-то

заливные луга с травами в пояс, где в тальниковых зарослях было обилие