Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

воду на орошение. Значит, виноваты мелиораторы!

Теперь, когда я постоял у земляных перемычек, насунутых бульдозерами в

русла малых рек, убедился: не мелиораторы в том повинны. Одну из них видел

даже на упоминавшейся Совке: в нее сбрасываются дренажные воды с крупной

осушительной системы, занимающей около восьми тысяч гектаров. Стояли с

Дорофеевым у этой перемычки и гадали: не вознамерился ли директор совхоза

«Мещерский» снова превратить мелиорированные поля в болото и тем самым

свести на нет многолетний труд мелиораторов и огромные (около 12 миллионов

рублей) затраты государства? Другой видимой цели, как ни пытались с Иваном

Ивановичем разгадать смысл этой проделки, обнаружить не смогли.

Тогда я стал допытываться: кто же следит за порядком на реках, какие есть

санкции, чтобы наказать виновных за такое вольное обращение с рекой?

Оказалось, нет такой организации. Нет и таких санкций. Любой руководитель

хозяйства волен поступать по принципу: что хочу, то и делаю. Хочу – земли в

нее натолкаю и перекрою, а захочу – движков понаставлю и высосу всю, чтобы

не текла куда-то вдаль, за пределы наших полей. Мол, земля здесь наша, а

значит, и река, протекающая по территории хозяйства, тоже нам принадлежит. А

так как делают это для орошения земель, то компрометируют тем самым и

мелиоративные работы, и доброе имя мелиоратора.

И все же, мне думается, есть такая организация. Это областное управление

мелиорации и водного хозяйства, которое представляет на местах министерство

той же отрасли. Могут сыскаться и санкции (и довольно строгие!), если кто

захочет поискать их. Есть и более скорый путь: областной Совет народных

депутатов (и не только Рязанский) может принять соответствующее решение,

запрещающее перегораживать русла рек земляными плотинами без всякого на то

проекта.

Говорю так потому, что знаю о решении, объявившем примечательные

ландшафты памятниками природы и заповедниками. Знаю, что Совет, приняв это

решение, настойчиво проводит его в жизнь. И не случайно предприятия,

хозяйства и учреждения, которым поручено сберегать красоту, делают все, что

им предписано: огородили, чтобы не заезжали на машинах и не пасли скот,

установили плакаты и указатели, оповещающие каждого о том, что данный объект

природы находится под охраной, что на его территории каждый обязан соблюдать

такие-то правила. И люди соблюдают. Я был на одном из них, на глубоководном

озере Лебедином у села Селезнево. Чисто на его берегах, ни кострища не

увидишь, ни брошенной банки, склянки. Хоть и находится озеро в нескольких

сотнях метров от шоссейной дороги, и съезд к нему хороший, однако в пределы

запретной зоны ни заехать машины не могут, ни помыть технику чистой

артезианской водой: оставь машину за оградой и иди любуйся, купайся,

отдыхай.

* * *

Мы ехали в Клепики. Миновали мост через Оку и приокскую пойму, на которой

то там то тут маячили экскаваторы, сновали скреперы, ползали дреноукладчики,

– мелиораторы готовили поля для нового овощеводческого хозяйства.

За поймой пошли леса, леса и леса, ухоженные, чистые сосновые боры на

песчаных гривах, березовые рощи в низинах. Вдоль дороги мелькают искусно

выполненные места отдыха: где островерхий шатер, а то и теремок, где

огромный гриб, самый настоящий подберезовик, только многократно увеличенный,

где столик, а вокруг него стулья и кресла – пни, будто бы выросшие из земли

сами по себе. Так и подмывает остановиться и, как в сказке, посидеть и на

большом, и на маленьком стуле, полюбоваться и природой, и замысловатым

творением искусных рук человеческих.

Что ж, останавливайся, отдыхай, любуйся, для того и старались

клепиковские лесоводы, создавая эти творения малой архитектуры, так хорошо

вписавшиеся в природу.

Остановились и мы.

Вот они, яркие краски Мещеры! Не зря певец русской природы Михаил

Пришвин, прочитав «Мещорскую сторону», накинулся на Паустовского:

«Сумасшедший, безумный вы человек! Разве можно такие книги печатать?! Ведь

через десять – пятнадцать лет от вашей Мещоры ничего не останется – все

затопчут и разнесут туристы...»

Однако что это? Все съезды на лесные дороги перегорожены полосатыми

шлагбаумами. Остановись, моторизованный человек, оставь машину на

придорожной поляне. В лес иди ногами. Иди по грибы, по ягоды иди, послушай

лесную тишину, дыши всей грудью чистым воздухом соснового бора. Не надо по

лесу на машине ездить, это причиняет вред ему, из нее ты не увидишь, не

услышишь ничего. Оставь! – взывали плакаты у шлагбаумов. Видно, пожары 1972

года многому научили здешних лесоводов.

Искал я, что кто-то со зла (как же, в лес на машине не пускают!) шарахнул

топором или дубиной по тому же островерхому шатру или узорчатому теремку.

Нет, не нашел ни одного надлома – будто только сегодня все это сделано.

Искал, что увижу след миновавшей шлагбаум машины. Тоже не увидел.

Можно, оказывается, уберечь природу от моторизованного туриста! Сам

когда-то работал в лесу и знаю, какая это неумолимая сила. Почему же здесь,

в Мещере, эта сила не топчет и не разносит? Должно быть, поведение человека

зависит от обстановки: если хлам и грязь кругом, то и человек

распоясывается. Дисциплинируют и облагораживают его чистота и порядок. Так в

селах, так в городах, в лесу так, у озера, у реки.

Спасибо вам, клепиковские лесоводы, вы сумели – знаю, как это трудно, —

навести в лесу и чистоту и порядок, вы красоту человеку показали – и

сдержали буйный нрав его.

А дорога, как растянутая пружина, вьется и вьется по лесу, мимо таких же

ярких, как и природа, деревень. Вот что значит дорога! Деревни рядом с ней

большие, дома добротные, многие недавно срубленные, порядки без единой

щербинки: ни одного пустого двора, ни одного заколоченного окна.

Иван Иванович рассказывал о приключениях, случавшихся с ним вон в той и

той низинке, когда здесь не было ни асфальта, ни грунтовой дороги, была

глубокая колея да трухлявая гать через болото. Жил он тогда в Клепиках,

занимался изысканиями Мещеры. Тогда и с Паустовским познакомился. «По болоту

ли бредем, или на берегу сидим – он молчит, о чем-то думает. Я тоже молчу. И

вижу, обоим нам хорошо, и не скучно, и думать, смотреть никто не мешает».

– Останови, – вдруг прервал свой рассказ Дорофеев. На обочине стояла

старушка, весь вид которой говорил: ой, как мне худо, пешком не добраться, а

у вас вон сколько свободного места в машине. Мы остановились, проскочив ее

метров на сто.

– Ай, миленькие, подождите, сейчас я, в Клепики мне, – говорила она,

виноватя себя за неудавшуюся попытку перейти с шага на трусцу. Села,

вздохнула и сказала без зла:

– Два часика тут стою, все мимо да мимо, все поспешают. Сказать бы им про

болячку свою, которая тут, может, и прихватит бабку, тогда бы взяли. Уж и

говорила, да где ж им услышать меня, мчат мимо.

Оказалось, по малину на вырубку выбралась, да что-то сердце расшалилось.

Испугалась, что в лесу свалится, вот обратно к дороге и поворотила, не

добравшись до того малинника.

– А как клюква, будет нынче? – спросил Иван Иванович.

– Клюква! – воскликнула с сарказмом старушка.– Была клюква, ведрами,

кулями таскали, да, видно, оттаскались! – Она назвала болото, на котором в

прежние годы добывали ягоду все Клепики.

– Куда ж оно подевалось?

– Да осушили ж его!

Наша неосведомленность так поразила ее (едут в Клепики, а ничего не знают

про болото!), что она в деталях начала живописать, как пришла она на него

уже после осушения и как вскрикнула «мамочки», когда увидела голую черноту.

Потом поехала на другое болото, оно победнее ягодой было. Но и там сухо.

– Под суд бы не жалко отдать того мелиоратора, который сушить догадался.

Под суд да в тюрьму, – решительно закончила старушка свой горестный рассказ.

– Вот так, Иван Иванович, а утверждаем, что мы не осушаем ни верховые, ни

клюквенные болота, – напомнил я его слова...

Въехали в Клепики. Наша попутчица указала, где бы ей лучше выйти.

Поблагодарила щедро нас, насулив нам таких хороших дней и дел впереди,

такого светлого счастья, что и вправду хорошо на душе стало. Выйдя из

машины, она вдруг поразилась:

– Ой, а про сердце-то я и забыла?! Должно быть, выговорилась вся, вот оно

и отпустило.

Мы рассмеялись. А когда старушка зашагала прочь от машины, подумали: как

много теряет каждый из нас, едущий по дорогам и не замечающий человека у

обочины, его умоляющих глаз. Лишаем себя благодарного попутчика, который с

удовольствием, если мы только слушать готовы, расскажет то, чего от других

собеседников не услышать.

Однако приехали и мы. Иван Иванович предложил зайти в райком партии:

«Если первый не мотается по району». Шагая по безлюдному коридору – был

субботний день, – он вдруг сказал:

– Да, мы, мелиораторы, не осушаем ни верховые, ни клюквенные болота...

Вот так, клюквенные болота не трогают мелиораторы, а они оказываются

осушенными. Парадокс этот объяснил первый секретарь Клепиковского райкома

партии Николай Андреевич Баранов.

– Да, по клюкву теперь далеко надо ходить, – подтвердил он рассказ

старушки. И по голосу, каким сказал он эти слова, чувствовалось, что

собеседник не из тех, кто с легкостью, а порой и с гневом, отмахивается от

разговоров о красоте и пользе природы, если эта польза не выражается в

центнерах сельскохозяйственной продукции. Такие руководствуются лишь

утилитарными соображениями, поэтому тут же выставляют непреложный вывод:

мол, кормить-то население надо. Кто ж с этим спорит, надо. Однако нельзя же

всю землю превращать в одну сплошную пашню. Человечеству нужны и леса, и

реки, без которых не будет и хлеба. Нужна и та продукция, которую не

вырастить на пашне, а только в лесу, в воде, на болоте. Нужны и те ценности,

пусть и не материальные, без которых жизнь на планете немыслима.

– Думается, ошибку тут делают лесоводы, – добавил так же задумчиво

Баранов. – Нельзя сушить верховые болота, нельзя губить клюквенный огород,

который кормит человека, а ухода не требует.

Вот ведь как привыкли мы, что мелиорация – это улучшение

сельскохозяйственных угодий. И забыли, что ведется она и в лесном хозяйстве,

на территории так называемого государственного лесного фонда. Размах, темпы

и важные задачи сельскохозяйственной мелиорации затмили лесную мелиорацию, и

она словно бы выпала из поля зрения общества. Лишь изредка появится в печати

короткая заметка, вроде вот этой, опубликованной в «Правде» под рубрикой «С

любовью к природе». Приведу ее полностью.

«В Цуманских лесах немало непроходимых мест. А помехой всему вода. Чтобы

взять богатства рощ, местные специалисты разработали комплекс мелиоративных

мер. В короткий срок в урочищах Берестянского и Холоневицкого лесничеств

пролегла сеть магистральных водосборных каналов с регулирующими сток

сооружениями. Но вот беда: как только комиссия приняла новостройку, на

некоторых участках образовались заторы. Громадные охапки хвороста, густо

переплетенные травой и молодой корой, преградили сток, и уровень воды

поднялся до полуметровой отметки. Как появилась эта искусственная дамба?

Коллектив мелиораторов, возглавляемый В. Я. Таласом, добросовестно

расчистил канал, но через неделю людей снова подняли по тревоге. В том же

месте точно из таких же веток и жердей стояла новая перемычка. Замерили

скорость течения, определили объемы стока. Оказалось, строит дамбы не

стихия. Пришлось устанавливать дозор.

Как же удивились дозорные, когда увидели плывущих по воде бобров с

ветками в зубах. Вот, оказывается, кто «вредит» делу.

Однако на поверку выяснилось, что не бобры мешают мелиораторам, а люди

нарушили их покой. Обосновавшаяся вблизи колония зверьков, почувствовав

утечку воды, стала защищать свою обитель. Бобры по ночам дружно выходили на

работу и успешно справлялись с задачей.

Поняв свою ошибку, проектировщики внесли коррективы в план регулирования

водного режима на участке, заселенном бобрами. Новая нить канала пролегла в

другом месте Лесная история научила людей согласовывать свои действия не

только с руководителями служб и ведомств...»

– Вот и в наших лесах что-то подобное происходит, – проговорил Николай

Андреевич, прочитав заметку. – Проложат по болоту канал, к тому же без

всяких сооружений, регулирующих сток, сбросят по нему воду, а так как бобры

у нас почему-то в это дело не вмешиваются, выхухоли тоже бездействуют, то

болото постепенно высыхает.

– Лесоводы его распахивают?

– Нет, такие болота не годятся под распашку – лес на них не вырастет,

сельскохозяйственные культуры тоже. Осушают, как и в заметке говорится,

«чтобы взять богатство рощ».

Взять богатство рощ.

Смысл этой лирической фразы очень прозаичен: высушили болото, чтобы

вывезти заготовленную на дальних делянках древесину. Однако не хочу лукавить

и давать специалистам возможность позлословить по поводу такого утверждения.

Знаю, не только ради этого копались каналы. Главная цель все же в другом:

после осушения болот и заболоченных участков улучшается рост деревьев в

прилегающих лесах, что ведет к повышению продуктивности рощ, к повышению

качества древесины.

– Спору нет, лес после осушки действительно растет лучше, – продолжал

размышлять Николай Андреевич. – Но давайте положим на весы те сотни и даже

тысячи кубометров древесины, которые получим за счет повышения

продуктивности леса, и ту пользу, которую приносило болото людям, реке и

природе в целом. Думаю, кубометры эти окажутся невесомыми. Однако на

ведомственных весах все наоборот. – Помолчал, потом добавил: – А вообще я

бы, будь моя власть, перекрыл водосборные каналы, как это сделали бобры, и

новых бы не копал. Я имею в виду не низовые болота, а именно верховые и

клюквенные. Так, Иван Иванович?

Они были единомышленниками. Хорошо знали друг друга и поэтому,

воспользовавшись встречей, заговорили о тех нерешенных проблемах, которые

обязательно надо решать, и решать как можно скорее. Нельзя увлекаться

строительством осушительных систем и забывать про орошение, откладывать

строительство прудов и водохранилищ.

– Согласен, – отвечал Баранов – И все же в первую очередь нужно бы

заняться не орошением, а улучшением существующей пашни, биологической

мелиорацией наших тощих супесей да суглинков, нуждающихся в хорошей заправке

торфом

Глаза Ивана Ивановича засветились. Именно эта мысль и побудила нас

поехать в Клепики. Вернее, мы ехали в клепиковский колхоз «Новый путь»

взглянуть на эти самые тощие супеси и суглинки, которые лишь с натяжкой

можно назвать почвой. Это скорее минерализованные грунты. Однако и на этих

землях колхоз получает рекордные в районе урожаи. И получает именно за счет

внесения торфяного компоста, или, как выразился Баранов, за счет

биологической мелиорации.

Таково поле Рязанщины. Если не болотина, то пески, супеси да суглинки.

Так что не только сырые земли нуждаются в наведении порядка, но и сухие.

Однако сухие можно облагородить только за счет сырых, а точнее, за счет

торфяников, которыми славится Мещера. Кто не знает, к примеру, богатые

шатурские залежи, которые и по сей день питают топки первенца советской

энергетики? Торф, добытый в мещерских болотах, сжигают многие другие

предприятия, пусть и менее известные, но не менее крупные.

Однако вот с какой мечтательностью откликнулась на мой вопрос Валентина

Федоровна Егорова, уже много лет председательствующая в колхозе «Новый

путь»:

– О, если бы мы могли вносить на каждый гектар нашей пашни по сорок —

пятьдесят тонн торфокомпоста! Не только с картошкой были бы, но и с зерном,

и с кормами, а значит, с молоком и мясом.

К сожалению, мечта ее пока что несбыточна. Из всей колхозной пашни, а вся

она, как уже говорилось, на супесях да суглинках, удобряется торфокомпостом

только шестая ее часть – 500 гектаров, которые будут заняты картошкой.

Может, колхозу «Новый путь», как самому крепкому в районе хозяйству,

урезают поставку торфа, чтобы дать больше отстающим, имеющим урожайность в

два-три раза ниже?

Мне дали справку, сколько вывозится торфа на поля Клепиковского района.

Вот эти цифры: 1976 год – 168 тысяч, 1977 – 64 тысячи и 1978 год – 29 тысяч

тонн.

Выходит, в 1978 году одиннадцать хозяйств района из двенадцати не

получили, можно сказать, ни тонны торфа. Почти весь он пошел на удобрение

небольшого картофельного поля в колхозе «Новый путь». Значит, получили

подкормку всего 500 гектаров.

А не получили сколько?.. Не получили 38 тысяч гектаров районной пашни. Ни

щепотки не получили.

Правда, в других хозяйствах района есть немало хороших осушенных земель.

Но ведь они тоже требуют органических удобрений. К сожалению, мы порой

забываем, что при осушении создается всего лишь нормальный водно-воздушный

режим в почве, что в удобрении, и в первую очередь в органическом, нуждаются

эти земли не меньше, чем старопахотные. В органике и в грамотной

агротехнике. Только в этом случае мелиорированные земли оправдывают наши

надежды на высокие урожаи. Без этого могут не оправдать и, случается, не

оправдывают. Однако об этом позже.

А сейчас приведу расчеты специалистов, подтвержденные практикой многих

хозяйств, в том числе и колхоза «Новый путь». Вот они.

Если бы на песчаных, супесчаных и суглинистых почвах, каких в Рязанской

области почти половина, хозяйства вносили на каждый гектар по 40 тонн

торфяного компоста, то устойчиво собирали бы по 200 центнеров картофеля.

– Не собирали бы, а собирают, – уточнил Иван Иванович, имея в виду те

хозяйства, которые вносят именно такую дозу.

– А без органики? – спросил я.

– Это то, что получают хозяйства области сейчас.

Уточню, сейчас с картофельного поля области (а оно занимает более 100

тысяч гектаров) накапывают в среднем с гектара около 60 центнеров клубней.

Это значит, что недобирают с каждого из них по меньшей мере 100 центнеров

вкусной рязанской картошки. Это значит, что все трудовые затраты сводятся к

нулю, а чаще – к убытку.

Однако вернусь к справке, которую только что упоминал. Цифры в ней

свидетельствуют о катастрофически резком снижении вывозки торфа на поля

Клепиковского района за последние годы. Сразу оговорюсь, это не вина местных

руководителей и специалистов, а беда их. Такая же картина и в других районах

области. Сравним, в среднем хозяйства Нечерноземной зоны вносят на гектар

около 5 тонн органики. Это вдвое меньше, чем получает тот же гектар пашни в

Прибалтике. Еще хуже обстоит дело на Рязанщине, имеющей, пожалуй, самые

тощие земли в зоне. Здесь вносится всего по 3,2 тонны на гектар пашни.

Меньше всех в зоне.

А дело вот в чем. В области, имеющей огромные залежи торфа, нет ни одной

организации, которая бы занималась заготовкой торфа для нужд сельского

хозяйства, которому – подчеркнуть хочу – он нужен не на топливо, а для куда

более важной цели – на повышение плодородия тех тощих супесей и суглинков,

которые как раз и нуждаются в биологической мелиорации.

Да, по своему значению она для здешних земель не менее важна, чем

мелиорация заболоченных земель. Но так уж сложилось, что осушением

заниматься престижнее как для самих мелиораторов, так и для планирующих и

хозяйственных органов. Справедливости ради хочу заметить, что в прежние годы

рязанские мелиораторы не гнушались утруждать себя заготовкой торфа и

внесением его на поля. Но тогда они занимались осушением не в таких объемах.

Итак, 40 тонн торфокомпоста, внесенных на гектар пашни, повышают урожай

картошки, как показывает практика, на 80—100 центнеров. Не меньшей щедростью

отзываются на удобрение, залегающее в болотах, и другие культуры: зерновые,

овощные, кормовые. Теперь экономику прикинем. Хозяйство за тонну торфа

платит 4 рубля. Значит, чтобы удобрить гектар пашни, затратит 160 рублей. А

получит от реализации дополнительной продукции 800—1000 рублей. Причем

получит их в тот же год. Хозяйству – доход, нам всем – рассыпчатая, вкусная

картошка вместо мыльного продукта, в какой превращают картошку минеральные

удобрения.

И другая сторона проблемы. Без подкормки почвы торфокомпостом урожай на

этой земле несоразмерен с затратами человеческих сил, а это неминуемо

приводит к разочарованию, к горькому осознанию, что овчинка выделки не

стоит. Отсюда мы терпим не только материальный, но и моральный урон. Жить

среди болот тяжко, но из года в год бросать зерно в бесплодные супеси тоже

радости мало.

Вот почему Николай Андреевич Баранов, первый секретарь Клепиковского

райкома партии, так обеспокоен сокращением заготовки торфа для полей. Чтобы

не только поправить дело, но и в корне изменить его, нужно остановить

движение эшелонов с торфом к топкам и повернуть их на поля. Остановить и

повернуть как можно скорее, потому что запасы его истощаются, а пашня еще не

удобрена.

Я читал проект, разработанный учеными, проектировщиками, мелиораторами,

который намечает такой поворот уже в ближайшее время. Все сейчас ждут

решающего слова планирующих органов. Если согласятся они с проектом, то те

же торфопредприятия, работающие ныне на топливную промышленность, могли бы

продолжать привычное им дело, адресуя продукцию плодородия не в топки, а на

поля.

И все же, думается, ожидание такого решения не исключает решения и менее

трудного вопроса: нужны специализированные предприятия (назовем их

предприятиями плодородия), которые уже сейчас могли бы развернуть

подготовительные работы на торфяных залежах, принадлежащих колхозам,

совхозам и лесхозам. Нужны они будут и потом, когда все запасы природных

кладовых (а такое наступит) будут использоваться только на удобрение полей.

* * *

Мы часто говорим, что гектар мелиорированной земли способен «работать» за

два. Но не всегда добавляем, что способен он одарить удвоенным, а то и

утроенным урожаем не без человеческого старания, не без грамотного

выполнения агротехнических приемов и не менее грамотной эксплуатации

осушительной или оросительной системы в целом. А такого умения как раз и не

хватает. Подтверждает это и упоминавшаяся уже земляная перемычка,

перегородившая русло, по которому должны отводиться дренажные воды с

огромного массива. Значит, нарушена нормальная работа всей осушительной

системы, что может привести к вымоканию посевов, если не вторичному

заболачиванию. Видел я и дождевальные установки, которые запустили в работу

не без труда, да и управляются с ними не без канители: то одно не ладится,

то другое капризничает. Бывает, вместо дождевых капель струи начинают

литься, вымывая корни растений. А уж если из строя почему-либо выйдет, то и

вовсе беда, потому что система сложная, работает от насосной станции в

автоматическом режиме, а в колхозе, совхозе и специалистов-то таких нет.

Едут тогда на выручку все, кто есть в районном аппарате: инженеры, механики,

которые в это время должны управлять хозяйством района.

И все же, пусть и не без канители и чертыханья, рязанцы и в этом деле

справляются лучше, чем, скажем, на Смоленщине. В Гагаринском районе,

например, дорогие дождевальные установки, которых пока еще не хватает,

оказались не при деле, бездействуют. Мелиораторы проложили закрытую

оросительную сеть, смонтировали дождевалки, опробовали их, а уж потом

вручили хозяйствам: орошайте – и будете всегда с урожаем трав. Хозяйства

приняли их, поблагодарили строителей, правда, без проникновенных слов, и

поступили по принципу: пусть стоят, еды они не просят и плакать, жаловаться

не умеют. И дождевалки стоят, ни разу за три года не брызнув дождем.

Руководители хозяйств рассуждают так: у нас не Поволжье, сырости и без

того хватает. Да, в иное лето дождей действительно хватает, бывает и

избыток. В такие годы хлеба могут и не уродиться, но уж травы-то растут, их

нечего поливать.

Признаться, все эти доводы смутили меня, как смутили они и местных

мелиораторов. Во всяком случае, они все неохотнее берутся за претворение

новых проектов орошения, тоже на сырость ссылаются.

Поехал я тогда в колхоз имени Радищева того же Гагаринского района, чтобы

спросить у Ивана Антоновича Денисенкова, председательствующего в этом

знаменитом хозяйстве более четверти века, зачем он, имея перед глазами опыт

соседей, дождевалки задумал ставить, да еще торопит мелиораторов, покоя им

не дает. Сказал ему о травах, которые здесь и без полива растут неплохо.

– Растут-то они неплохо, – откликнулся Иван Антонович, – однако почему

тогда многие хозяйства из года в год без кормов остаются?

А ведь знал я, что в районе с кормами бывает так туго, что хуже и некуда.

Знал, что каждую весну многие хозяйства к радищевцам едут – сена, соломки

выпросить, чтобы хоть как-нибудь до молодой травки дотянуть. Знал, однако же

вот согласился с доводами, очень уж они убедительными показались.

И Иван Антонович начал доказывать, что даже в сырой год такие месяцы, как

май и июнь, частенько бывают засушливы, и травы растут плохо. Да и в другое

время дожди идут не тогда, когда травам они нужны. А уж в сухой год и

подавно орошение нужно, иначе не избежать бескормицы, которая приводит к

снижению продуктивности скота, к сокращению поголовья. Вот и получается, что

после одного такого лета нужен не один год, чтобы животноводство поправить.

На Рязанщине это понимают. На Рязанщине я не слышал ссылок на сырость.

Правда, может, потому, что лето было очень уж сухое. Может, именно оно и

убедило всех в том, что орошение кормового поля не мода, а жизненная

необходимость, орошение позволяет избавить животноводство от спадов и

трудных подъемов. И дождевалки здесь не бездействуют. Одна беда – действуют

не всегда как надо.

Ездил я по полям, облагороженным руками мелиораторов, смотрел на

действующие дождевалки и нет-нет да и вспоминал русскую народную сказку про

Ивана Бесталанного и Елену Премудрую.

«Поедет, бывало, Иван пахать, мать ему и говорит:

– Сверху-то земля оплошала, поверху она хлебом съедена, ты ее, сынок,

поглубже малость паши!

Иван вспашет поле поглубже, до самой глины достанет и глину наружу

обернет; посеет потом хлеб – не родится ничего, и семенам извод. Так и в

другом деле: старается Иван сделать по-доброму, как лучше надо, да нет у

него удачи и разума мало».

Теперь мы говорим иначе: нет навыка, опыта нет. А в остальном то же самое

случается: и с пахотой осушенных торфяников (а они требуют особого к себе

отношения, иначе могут быстро сработаться и истощиться), и с орошением —

вроде бы и поливают не жалея воды, а урожай называть стыдно.

Все чаще приходится читать письма вовсе не дилетантов, не созерцателей, а

коренных хлеборобов, что раскорчевали мелколесье, пойму осушили – и ничего

на этих землях не получили. Вред заметен, а пользы нет. Я и сам видел таких

примеров немало. Нет, я не имею в виду те случаи, когда мелиораторы

вывернули наружу бесплодный слой или проектировщики ошибку в расчетах

допустили. Я о тех мелиорированных землях, которые могут давать высокие

урожаи, но не всегда их дают.

– Потому и не дают, что все надеются на их силу...

Это парадоксальное, как мне показалось, суждение высказал однажды мой

смоленский собеседник Федор Степанович Васильев. И тут же пояснил:

– В хозяйствах, где и существующая пашня используется кое-как, нечего

ждать и хорошего использования мелиорированных земель. Не нужны они им,

преждевременны. Корчевать да осушать надо только в тех колхозах и совхозах,

которые потолка достигли, в которых, как ни крутись, прибавки солидной не

добиться.

Думается, председатель прав. Хотя, знаю, в хозяйственной нашей практике

все наоборот делается. Кажется всем, что именно слабому хозяйству в первую

очередь и нужна мелиорация, что именно она, без особых на то усилий,

позволит ему скакнуть в гору, сравняться с передовыми. Как же, ведь не зря

пишут и говорят, что мелиорированный гектар способен «работать» за два

обычных! Способен-то он способен, однако не без старания человека. Ведь и

пашня, на которой сейчас получают по 12—15 центнеров зерна, при разумном

хозяйствовании и правильной агротехнике способна удвоить, а то и утроить

урожаи, о чем свидетельствует опыт того же колхоза «Красный доброволец» и

многих других хозяйств Нечерноземья.

И нет ничего удивительного, что упования на волшебную силу

мелиорированной земли зачастую не оправдываются, да и не могут оправдаться,

удвоения не получается, но зато есть кого винить: мол, мелиораторы наобещали

нам горы зерна, а мы поверили. Так и отвечают вполне серьезно и официально

на тревожные письма хлеборобов. Никто еще не признался, что, мол, не умеем

мы пашней как следует распорядиться, вот поэтому не сумели и новые земли

довести до ума, да и от мелиораторов их приняли без особой придирки, а

отсюда – лишь вред природе нанесли, ничем не оправданный.

Нет, освоение новых земель – это резерв и только резерв, который должен,

как НЗ, пускаться в оборот лишь при крайней надобности, когда все прочие

резервы повышения продуктивности поля исчерпаны. Есть у нас такие хозяйства?

Есть, и немало. Однако именно в этих случаях, именно таким хозяйствам и

чинятся иногда препятствия по расширению клина: то из плана проектных

разработок исключат, то из плана проведения мелиоративных работ.

Хорошо ли хозяйства используют орошаемые и осушенные земли, говорит

полученная с них продукция. По стране в целом мелиорированное поле занимает

примерно десятую часть сельскохозяйственных угодий, а получаем мы с него

около тридцати процентов продукции. Это значит, что каждый гектар земли, к

которому приложили мелиораторы руки, равен трем. Знаю немало хозяйств, где

эта пропорция значительно больше. В колхозе «Оснежицкий», например, на

землях, отвоеванных у Пинских болот и топей, получают, не первый уже год, и

вовсе баснословные урожаи – на круг по 54—55 центнеров зерна с гектара!

Говорят, снимают кубанские урожаи. Нет, впору кубанским хлеборобам мечтать о

таких урожаях. Не беднее кубанского и кормовое поле: по три, а то и четыре

полноценных укоса снимают за лето. До 600 центнеров зеленой массы накашивают

с каждого гектара! Тут один гектар не с тремя сравнивать надо, а с десятью,

пожалуй.

На Рязанщине счет этот пока что поскромнее: в том же Клепиковском районе

один к полутора. Маловато. Явно не добирают здесь по нескольку центнеров с

каждого гектара, способного на значительно большие урожаи. И это, повторить

хочу, при хорошем и даже отличном качестве работы мелиораторов. Не зря же

псковский директор совхоза, насмотревшийся на освоенные клепиковскими

мелиораторами земли, с завистью воскликнул:

– Да это же золотое дно! – И мечтательно добавил: – Нашему бы совхозу с

тысчонку таких гектаров!

Однако был в этих словах и укор. Хозяйство, располагавшее этим «золотым

дном», имевшее не тысячу даже, а около трех тысяч гектаров мелиорированной

земли, было все еще убыточным. Этот факт вызывал у приезжего директора

досаду. Он ходил, смотрел и, восторгаясь делом рук мелиораторов, сокрушался: