Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

удобрениями, ни заботой большего и не добиться, хоть расшибись. Но людям

надоедает расшибаться, надоедает изнурять свои силы на этих тощих почвах.

Оттого-то и пустых дворов в деревне много. Местный совхоз, не дожидаясь

мелиораторов, пытался хоть чуть-чуть упорядочить пашню – выкорчевал на

пятачках-болотцах кустарник, чтобы хоть среди поля помехи не было. Но только

силы зря потратил. На блюдцах этих росли лишь хвощи, да и те редкие, тонкие

и уже желтые. Вот так иногда и мелиораторы поступают: очистят заболоченные

поля от кустарника и считают дело свое завершенным.

Словно уловив мои мысли, Иван Иванович проговорил:

– Уборкой кустарника здесь не обойдешься. В основательном лечении земля

нуждается.

– И какой ваш диагноз?

– Диагноз ясен, избыточное увлажнение всей территории. А вот способ

эффективного лечения найдем лишь после того, как геодезисты дадут нам

необходимые топографические данные, а изыскатели изучат физическое строение

подстилающих грунтов, режим поверхностных и подпочвенных вод, их химический

состав.

Предупреждение шофера сбылось: машина села, и, кажется, прочно. Не

помогла и раскачка, лишь глубже загрузли колеса в податливый грунт. А от

деревни-то мы далеко отъехали. Одно теперь утешало – свежий след вездехода.

Это, по утверждению начальника партии, ехавшего с нами, след буровой

установки, которую нам и нужно разыскать где-то в этих болотах. Что ж, пошли

своим ходом. Надеялись, что геологическая бригада где-то рядом и мы скоро

услышим гул бурового станка.

Но след уводил нас все дальше и дальше, а вокруг – тишина, не нарушаемая

даже птичьим писком Видно, и пичуги избегают таких мест, не селятся.

Иван Иванович все чаще спрашивал начальника партии о местонахождении

бригады, а тот, смущаясь, говорил виновато

– Они же долго не стоят на одной точке, двадцать – тридцать минут – и

дальше едут.

Вскоре след вывел нас на выкошенную косами поляну, по которой машина

проехала не один раз, и все в разные стороны. Дорофеев высказал

предположение, что буровая упиралась вовсе в непроезжее болото,

возвращалась, чтобы в другом направлении через кустарник пробиться. Но куда

теперь нам податься?

Начальник партии оставил нас и скрылся в кустарнике, пообещав найти и

вернуться вместе с бригадой. Вернулся, но один, вовсе виноватый Иван

Иванович молча посмотрел на него, потом сказал:

– Пошли в деревню, трактор просить...

И вдруг за кустами зародился неровный звук мотора. Прислушались. Где-то

шла, буксуя, машина. Она явно приближалась к нам. Так и есть, машина

мелькнула в просвете между дальними кустами, но направлялась совсем в другую

от нас сторону. Начальник партии ринулся в этот просвет с отчаянным криком И

крик вопреки нашему неверию, достиг слуха геологов. Машина, догадались мы по

звуку, остановилась, а вскоре снова увидели ее в просвете – двигалась к нам!

Мы смотрели на машину, на которой покачивалась ферма буровой установки,

на геологов (трое в кабине один на буровом станке) и улыбались, будто родных

встретили или долгожданных гостей. Иван Иванович сразу же и представил их:

тот, что за рулем – буровой мастер, он же и шофер. Рядом с ним инженер-

геолог, он же бригадир. С ними двое рабочих.

Оказалось, они сюда и ехали, но не хотели через кусты ломиться, двинулись

в объезд Где-то здесь должна быть очередная буровая точка

– Тогда работайте, – сказал Иван Иванович.

Инженером-геологом оказалась молодая девушка, которую я принял издали за

мальчишку Забыл что перед поездкой сюда Иван Иванович подвел меня к

институтской доске Почета, указал на одну из фотографий и сказал. «Вот к ней

и поедем». Я прочитал. «Римма Нуховна Зайнетдинова, инженер-геолог». Нет, на

фотографии она была старше и не такая щуплая.

Римма вытащила из полевой сумки карту, нашла место, где мы стояли. «А

точка для бурения вон в тех кустах». И двинулась туда. За ней, как телок за

хозяйкой, тронулась и машина: через корявые кусты, растущие вовсе не на

сухом месте а на мхах. Нет, ни один шофер, привыкший к асфальту, не решился

бы сунуться в это явное болото. Однако на лицах изыскателей не

обнаруживалось никакой тревоги, хотя под ногами была не почва а моховая

податливая подушка.

Точкой оказалось крохотное болотистое «окно» среди кустарника. Здесь

справляли свои хороводы комары, голодные и настырные. Однако буровики не

замечали их, работали хоть и молча, но каждый взгляд бригадира, каждое

движение бурового мастера вызывали ответные действия членов бригады.

Действия до того слаженные, что казалось, не работают, а забавляются: без

той злости, какую испытывает человек к надоевшей, однообразной и трудной

работе, без усталости на лицах, в охотку. И что меня еще поразило, так это

отсутствие грязных пятен на одежде: чистые, опрятные, хотя бур и поднимал из

болотистых глубин текучую жижу самых разных расцветок и составов. Бур

поднимал, а они пробы брали, подавая их «к столу» геолога, на брошенную тут

же фанерку. Каждый знал общее дело так же хорошо, как и свое, поэтому

исполняли операции четко, ловко и быстро, понимая друг друга, что и рождало

ощущение забавы, а не работы.

Однако делали они трудную работу, которая требовала от каждого члена

бригады не только физических усилий (в трясине, куда машина пройти не может,

эти парни выполняют те же операции с помощью ручного бура, стоя по колено в

болотной жиже), но и душевных. И летом, в комариный разгул, и в зимнюю стужу

ходят, бродят, ездят они по трясинам да болотинам. И все время (одиннадцать

месяцев в году!) вдали от дома, от семьи, от бытовых удобств, определяясь на

постой к какой-нибудь старушке в ближайшей деревне. А у старушки, известное

дело, изба не из лучших, да и в избе не всегда уютно, не каждая и сварить,

постирать может. Хорошо еще, когда от болота до города путь близок, можно

хоть на субботу или воскресенье домой выбраться. Но чаще – не попасть,

далеко.

– Да и не празднуем мы выходных, – отвечал буровой мастер. – В непогоду

отдыхаем, когда летом ливень, а зимой пурга. – Отвечал вовсе без жалобы на

судьбу свою, без недовольства в голосе. Его, Шитова Ивана Александровича,

работающего, как он выразился, «по своей воле», никто не понуждает «кормить

комаров в болоте», да еще в воскресные дни.

– Но что-то все же понуждает? – спросил я, подумав, что таким побудителем

являются заработки.

Однако Шитов, как мне показалось, пропустил вопрос мимо ушей, начал

совсем о другом рассказывать:

– Бывало, увидят нас в болоте, смеются: мол, что вы там потеряли, лешие?

А я и сам долго не понимал, зачем эти дырки в трясине сверлим, ради чего по

болотам лазим, комаров кормим...

И однажды Шитов не выдержал, пересел с буровой машины на городской

автобус.

– И рядом с домом, – с улыбкой продолжал Шитов,– и заработок не меньше.

Однако месяца через четыре невмоготу стало по асфальту ездить, на болота

потянуло, да так, что и жена не стала спорить. Вернулся. Что потянуло,

спрашиваете? Романтика, отвечают в таких случаях. Однако вроде и романтики

тут никакой. Не знаю, может природа или воля. Что, к примеру, охотника или

рыбака из дому манит? Пусть и без добычи вернется, лишь ноги убьет, однако

все равно будет ходить.

– Но люди-то смеются, что по болотам лазите? Хуже того, ругают часто вас,

мелиораторов, за вред, который причиняете природе.

И тут Иван Александрович спросил.

– А вы были на Макеевском мысу?..

Макеевский мыс – это то широкое поле, у которого недавно мы стояли с

Иваном Ивановичем, любуясь мастерством рук человеческих.

– Я его весь излазил, когда болото там было и вот такой же чепыжник.

Бывало, по горло в трясину проваливался. А теперь лучшим полем в области

называют его. Поехал и я посмотреть недавно, не узнал: ровное поле, густые

травы, дождевалки, голубые ленты каналов. Поехал в другие места: там пруды

плещутся, водохранилища. Вот, оказывается, для чего я дырки сверлил, по

болотам лазил и комаров кормил! Выходит, и мое имя есть среди авторов того

художественного произведения, – добавил он, заулыбавшись неожиданному

сравнению.

А ведь он прав. Это действительно произведение, мастерски выполненное на

просторном земном полотне. И оно прекрасно! Прекрасно не только с точки

зрения хозяйственника, но и в социальном, и в экологическом плане.

– А что ругают мелиораторов за то, что вред природе причинили —

выкорчевали на болоте чепыжник, где птицы жили, – продолжал Шитов, – то я

лазил по тому болоту, куда ни один любитель природы не забредал. Однако ни

пичуги там не видел, ни гнезда. Должно быть, птицы не в чащобе топкой живут,

а, как и человек, ищут места поздоровее. А вот когда землю в порядок

привели, грязь вычистили и прибрали, то действительно появились не только

птицы, жаворонки, перепелки в травах, утки на каналах, но и зверье всякое

приходит, потому что пища есть и в трясину не угодит...

Прерву Шитова, чтобы сказать: Макеевский мыс вовсе не опытное, не

экспериментальное поле. А если и служит своеобразным образцом для показа, то

только потому, что находится при дороге, которую проложили тоже мелиораторы.

Есть в Клепиковском районе участки и покрупнее, и каждый из них может

служить образцом. К примеру, массив по речке Совке насчитывает около восьми

тысяч гектаров. Пять совхозов получат здесь не только сенокосы и пастбища,

но и пашню. Будут выращивать на этих землях высокие урожаи трав, картошки,

зерна и овощей. Вернее, уже выращивают на многих сотнях гектаров. На них

действует такая же надежная система двойного регулирования, не допускающая

ни вторичного заболачивания, ни пересушки этого огромного поля,

облагороженного мелиораторами.

– Теперь на бывших болотах, где, кроме камыша, ничего больше и не росло,

– продолжал Шитов, – самые лучшие и самые большие огороды. Читали, наверное,

в газете, зелень с них даже на Север, в Сибирь уже отправляем...

Да, читал недавно в «Правде». Вот это краткое сообщение из Рязани,

породившее такую гордость у моего собеседника: «В два с половиной раза

больше, чем было запланировано, собрали огурцов овощеводы приокской поймы.

Известная своим высоким качеством продукция, снятая с плодородных почв,

отправлена лесорубам Архангельской области, нефтяникам и газовикам Тюмени,

шахтерам Воркуты».

Добавить хочу: вся эта продукция (несколько тысяч тонн) выращена на новых

землях, освоенных мелиораторами. На землях, на которых заново созданы, как

создавались на целине, специализированные овощеводческие совхозы, способные,

при достижении проектных объемов производства, обеспечить рязанцев почти

всеми видами овощей, а при хорошем урожае – и жителей других городов

порадовать.

– Это теперь овощи у нас перестали быть дефицитом, а скоро и в достатке

будем иметь, – вспоминал я слова Ивана Ивановича, рассказывавшего о вкладе

мелиораторов, когда мы проезжали по землям этих новых на пойме

специализированных хозяйств. – А еще несколько лет назад Рязань в Ташкент

ездила за ними, даже за капустой.

Тогда, при разговоре, который состоялся несколькими днями раньше, я не

придал значения этим словам. Посчитал, что для достижения проектных объемов

еще далеко и жизнь вполне может внести свои коррективы. Вижу, действительно

внесла, и весьма существенные. Не только в Рязани, но и в Архангельске, в

Тюмени и Воркуте хозяйки подадут на стол свежие огурцы, выращенные на

приокской пойме под Рязанью. И кто знает, может, обретут они скоро не

меньшую славу, чем нежинские, к примеру.

Вот так же еще недавно не верилось нам, что нужды страны могут быть

обеспечены рисом, выращенным на отечественном нашем поле. Да и как было

поверить, если собирали его меньше шестисот тысяч тонн, а речь шла о

ежегодных намолотах двух миллионов тонн. Не верилось по многим причинам, и

не только потому, что увеличить сбор этой ценной крупяной культуры более чем

в три раза намечалось за одно десятилетие, но и потому, что рис без воды не

растет. Значит, нужны сложные ирригационные системы, которые бы обеспечивали

водой сотни и сотни тысяч гектаров рисовых плантаций – чеков, построить

которые не так-то просто.

Построили. И теперь вряд ли кто из нас обращает внимание на ежегодные

сообщения ЦСУ о том, что земледельцы страны, благодаря усилиям мелиораторов,

собирают почти два с половиной миллиона тонн риса. Мы уже успели привыкнуть

к таким сообщениям и к тому, что рис в магазине перестал быть дефицитом. Ну,

а все, что есть в достатке, перестает нас интересовать и тревожить. Однако

заслуги тех, кто комаров кормил в камышовых топях, создавая инженерные

рисовые системы, от этого не становятся меньше.

Думается, что не меньшую славу заслужат и мелиораторы российского

Нечерноземья, в авангарде которых идут рязанцы. Когда-нибудь и здесь, у

какой-нибудь бойкой развилки дорог, благодарные земледельцы воздвигнут

монумент, на котором, по примеру литовских тружеников, начертают гордые

слова: «Мелиораторам, чьи руки и разум дали нашей земле новые силы». А

может, сочтут нужным добавить: «...и новые краски».

Это их стараниями найдены и обследованы все примечательные ландшафты,

составлена карта-схема лучших из них, которые отныне будут оберегаться как

памятники природы. Тут рощи и пойменные луга, затоны и речные старицы с

прилегающей поймой. Тут и отдельные озера, и единые неразрывные озерно-

болотные территории, как небольшие – всего на несколько гектаров, так и

простирающиеся на несколько тысяч гектаров.

Как здесь не вспомнить Паустовского, который писал из Тарусы: «Прекрасный

ландшафт есть дело государственной важности. Он должен охраняться законом.

Потому что он плодотворен, облагораживает человека, вызывает у него подъем

душевных сил, успокаивает и создает то жизнеутверждающее состояние, без

которого немыслим полноценный человек нашего времени».

И стали эти мысли писателя словно заповедью для Ивана Ивановича

Дорофеева. Ему кажется порой, что слышал их еще до того, как прочитал в

книге, что вынашивались они здесь, в Мещерской стороне, и адресованы они

ему, Дорофееву.

Понимаю: без поддержки, без единомышленников ничего не добиться. Но чтобы

чего-то добиться, нужна инициатива. Нужно было не только выявить прекрасные

объекты природы, но и убедить общество в необходимости исключить их из сферы

производства продукции для нашего материального благосостояния, взять их под

охрану закона, объявить их памятниками природы и заказниками.

Честь и слава народным избранникам, выдвинутым в

Рязанский областной Совет народных депутатов. Это они осознали всю силу

культурного и морального воздействия природы на человека и, помня слова

Паустовского, что «патриотизм немыслим без чувства родной природы и без

любви к ней», приняли решение объявить памятниками природы и заказниками все

примечательные объекты. Этим же решением передали их под охрану конкретно

названных предприятий, организаций и учреждений, оформили охранные

обязательства. А чтобы решение это не истолковывали как кому вздумается,

установили и режим охраны.

На территории прекрасных ландшафтов и прилегающей к ним зоне запрещено

рубить лес и искусственно изменять состав растительного мира, возводить

постройки и распахивать землю, заезжать на транспорте, а по водоемам плавать

на моторных лодках, охотиться и пасти скот, разводить костры и ставить

палатки. Запрещается все то, что способно нанести пусть и малейший, но ущерб

естественному состоянию памятника.

– И, заметьте, в его зоне запрещены мелиоративные работы. Нельзя здесь и

воду брать на орошение, чтобы не допустить изменения уровня грунтовых вод

или гидрологического режима данного озера, болота, старицы, – обратил Иван

Иванович мое внимание именно на эти строчки в решении.

– Выходит, вы сами себе преграду воздвигли?

– И не единственную, – улыбнулся Дорофеев. – Кроме карты памятников

природы, а это в основном водоемы, рощи, мы составили еще и карту тех болот,

к которым тоже нельзя прикасаться. Это верховые болота, питающие водой наши

реки, это многие клюквенные болота, ну и, конечно, болота, на которых

обитают редкие виды птиц или растут реликтовые или исчезающие виды трав. Их

неприкосновенность тоже будет узаконена подобным решением облисполкома.

– И вот теперь вам дали задание на проектирование объекта...

– Прежде всего мы смотрим, нет ли на его территории памятника природы,

заказника или заповедника, не попадает ли он в охранную зону, выделенную

вдоль всех водотоков и водоемов области.

– Допустим, объект этот оказался верховым болотом, питающим речку?..

* * *

А спросил об этом вот почему. Совсем недавно мне довелось повстречаться с

человеком редкой пока еще профессии, ученым-экологом. Он сказал:

– Чтобы разумно, без ущерба для нее, пользоваться природой, мы должны

хорошо знать законы ее развития, понимать и предвидеть все возможные

изменения природных условий во времени и в пространстве при том или ином

вмешательстве человека. А познать, понять и предсказать мы можем лишь на

основе широких научных исследований.

– Вы полагаете, – спросил я, – если хозяйственники заранее будут знать,

что, к примеру, уровень грунтовых вод, полноводность рек и климат данного

района во многом зависит вот от этого верхового болота, «отнимающего»

несколько тысяч гектаров земли, то они воздержатся от его осушения?

– Знать об этом будут не только хозяйственники, но и многие другие,

поэтому, думается, осушение такого болота не состоится. Ведь сейчас в

подобных случаях, когда из-за осушения верхового болота понизился уровень

грунтовых вод и обмелели реки, что выставляют в оправдание? «Не знали, не

предвидели последствий». К сожалению, так оно и есть. А если бы эти

последствия были заранее предсказаны учеными? Если бы ученые предупредили

хозяйственников о неминуемых бедах? Не думаю, что нашелся бы такой ретивый

человек, который не посчитался бы с подобным предупреждением. И сейчас

немало тревог высказывается, в том числе и учеными, но, как правило, после

драки, когда то или иное вмешательство в природу уже совершено...

– Однако и сейчас, прежде чем приступить к строительству оросительной или

осушительной системы, обязательно проводятся научные исследования, а уже на

их основе даются рекомендации.

– Проводятся, но чаще не с природоохранных, а с хозяйственных позиций:

каким способом лучше всего осушить это самое верховое болото и сколько

сельскохозяйственной продукции можно будет получать с освоенной площади.

– Тогда как на соседних землях из-за понижения уровня грунтовых вод

урожаи заметно снизятся. Но это в расчет не принималось.

– Потому что не было комплексной оценки природных ресурсов данного

региона. А значит, и роль болота в этом природном комплексе не была изучена.

Поэтому мы считаем: нужна комплексная оценка природных ресурсов того или

иного региона. Должны быть разработаны мероприятия по их охране,

воспроизводству и рациональному использованию. Без этого проектирование

мероприятий по охране и рациональному использованию природных ресурсов то же

самое, что отправляться в путешествие без компаса – придешь, но куда?

* * *

Поэтому я и спросил Ивана Ивановича:

– Допустим, объект этот оказался верховым болотом, питающим речку?

– В этом случае мы пишем заключение, что объект не подлежит мелиорации по

таким-то причинам.

– Однако, будем реалистами, хозяйство и район настаивают, потому что

именно этот объект, после осушения, позволит обеспечить кормами растущее

поголовье скота.

– Был один такой случай, – улыбнулся Иван Иванович. И по этой скупой

улыбке я догадался, что случай этот причинил ему немало беспокойства, а то и

неприятностей. – Из гослесфонда передали совхозу огромное болотище.

Добивались передачи именно с этой целью – осушить, чтобы мелиорированное

поле было. А знаете, должно быть, что передача такая не просто делается,

нужны соответствующие решения правительства. Получили мы задание на

проектирование, поехали на изыскания, а болото оказалось верховым.

Проектировать его мы отказались.

– Не просто, значит, и отказаться было.

Не вдаваясь в подробности, Иван Иванович ответил:

– И все же с нами согласились. Ничего хорошего там бы не получилось,

потому что торф на верховых болотах маломощный, не сросшийся с подстилающими

грунтами. Это даже не торф еще, а моховая подушка – на водной линзе. Так что

пользы от осушения было бы мало, а вред природе нанесли бы ощутимый. Наша же

цель как раз обратная – проектировать улучшение природы.

Проектировать улучшение природы...

Знаю, многим специалистам это утверждение покажется всего лишь красивой

фразой. Знаю, нередко проектировщики ограничиваются «начертанием» дренажной

сети: главное, чтобы поле было сухим. Нет, высшая цель в другом: гармонично

вписаться в природные процессы, осторожно поправить этот сложный

естественный механизм, каким является природа, ничего в нем не разрушая.

Преобразование разумно и полезно лишь там, где человек действует по великим

законам природы, а не вопреки им, где осушая не иссушает, не избавляется от

влаги, а отводит ее в каналы или копани – так на Рязанщине называют пруды,

вырытые на осушаемых торфяниках. И делает он это для того, чтобы избыточная

влага, губительно действовавшая на весь растительный мир, стала для него

живительной. Для этого он и проектирует инженерные системы, обеспечивающие

двойное регулирование водно-воздушного режима почв: в период избыточного

увлажнения аккумулируют воду в зашлюзованных каналах и копанях, а когда нет

дождей и начинается жара, снова подают, теперь уже живительную, влагу на

поля по тем же дренам или с помощью дождевалок.

– ...А торфяники если загорятся или леса, то отсюда воду можно брать на

тушение пожара, так что служат они и природоохранительным целям.

В другой раз Иван Иванович скажет:

– Слов нет, системы двойного регулирования значительно повышают

урожайность сельскохозяйственных культур. Но это еще и красота: голубые

каналы как реки, пруды, копани, водохранилища. Синеокий край. Помните, так

назвал Рязанщину Сергей Есенин. Вокруг водоемов, для аккумуляции и орошения

созданных, появляются хорошие условия для развития флоры и фауны, из них

пополняются запасы подземных вод.

– И все же на орошение забирается не только та вода, что накоплена в

каналах и копанях, но гоним на поля и из живого тока рек. Не уподобляемся ли

мы в этих случаях тому председателю колхоза, который, выступая по

телевидению, сказал так: «Течет Калаус мимо наших полей и теряется где-то в

степи. Вот мы и подумали, а почему бы не забрать нам его воду на орошение?»

И забрали, не подумав вовсе, что и дальше в степи есть деревни и села, есть

хозяйства, что если и теряется река, то лишь из виду председателя колхоза, а

в степи она течет, поит ее обитателей живительной влагой, пополняет водой

другую реку, которая без Калауса может и обмелеть.

В ответ Иван Иванович предложил мне подойти к карте области, назвать

любую речушку:

– И в течение пяти минут наши специалисты ответят вам, сколько воды в ней

протекает и какую допустимую норму можно взять из нее на орошение.

Он набрал по телефону номер, я назвал речку и засек время. Ответ на оба

вопроса последовал через минуту.

Дорофеев слушал ответы, и глаза его светились радостью, словно сообщали

ему об удачно завершившемся деле, которое уже давно не давало покоя.

Нарадовавшись, он с гордостью сказал:

– А еще два-три года назад, до паспортизации рек, этих данных вы бы и за

месяц не добились.

Паспорт реки. Это полная ее характеристика и того водораздела, по

которому струятся в ее русло ручьи, стремятся вешние и дождевые потоки. От

истока до устья. Сколько же километров надо было пройти, проплыть, проехать

гидрологам, чтобы охарактеризовать 226 рек, протекающих по области! Иван

Иванович назвал мне точную цифру, я не округляю ее: 6788 километров!

И пройти их надо было не один раз, чтобы и в паводок замерить и в межень,

чтобы точно знать, каким количеством воды располагает река, что ее питает и

что ей мешает быть полноводной, где и что надо сделать, чтобы не истощалась

она, и что ни в коем случае нельзя делать, если не хочешь ущерба реке и

природе причинить.

Так вот, получив эти данные, составив карту-схему использования водных

ресурсов области, специалисты института теперь знают, что из живого тока

местных рек можно взять воды на орошение не более 50 тысяч гектаров. Это в

целом по области. Есть расчеты, основанные на природоохранительных нормах, и

для каждой конкретной реки, даже малого притока ее.

Хозяйственников, разумеется, такая цифра не устраивает. Нужды

сельскохозяйственного производства требуют орошения не 50 тысяч, а по

меньшей мере 500 тысяч гектаров...

– Понимаю, – откликнулся на эти размышления Иван Иванович, – хотите

спросить, не поступим ли мы в этом случае по примеру того председателя

колхоза, который забрал на орошение Калаус? Нет. Из живого тока рек не

возьмем ни на один литр больше расчетной нормы. Однако изыскания показали,

что можно орошаемое поле в области расширить и до шестисот тысяч гектаров,

но для этого надо строить те же копани, пруды, водоемы, строить

преимущественно в оврагах и балках, где и будут накапливаться талые,

ливневые да грунтовые воды. Такие пруды и хозяйственную пользу принесут, и

местность украсят, и защитят землю от эрозии, и отдохнуть, порыбачить можно.

Если дорога связывает деревню с миром, то речка, пруд украшают ее. Так

ведь?..

В одной из поездок по области мы свернули на речку-невеличку, на одну из

тех неприметных речушек, при виде которой не возникает желания узнать ее

название. Не речушка – ручеек. Иван Иванович решил показать мне плотину и

насосную станцию на ней. Плотинка хоть и именовалась каменно-набросной, как,

например, и плотина Нурекской ГЭС, однако деревенские мальчишки называли ее

проще – запрудой. Думаю, это вернее, потому что стала она на пути речушки

вовсе не для того, чтобы водохранилище создать, пусть и крохотное. Она, как

порожек, лишь повышала уровень воды в речке, делала ее глубже,

беспрепятственно пропуская текучую воду речушки дальше. А чтобы трубы

насосной станции не перехватывали ее, их не в русло опустили, а в специально

прорытый от реки рукав. Прорыт он с таким расчетом, чтобы при понижении

уровня воды в речке и сюда, в рукав, поступало меньше. Так что если хочешь

иметь воду круглое лето, то за плотинкой присматривай получше, чтобы не

промыло ее где и не утекла вода, да и при орошении не лей без толку, а

поливай строго по графику, разработанному гидротехником института.

Мы подошли к поливальщику. Нет, он не в поле находился, не при

дождевальных установках, там ему делать нечего. Его рабочее место здесь, на

насосной станции, подающей воду по трубам к работающим вдали дождевалкам, за

два, а то и три километра отсюда. Он, поливальщик, лишь смотрит за

приборами, чтобы на каждую дождевалку вода подавалась с напором,

соответствующим графику полива данной культуры.

Я видел, что насосная станция электрифицированна, но внимания на это не

обратил. Однако Иван Иванович, оказалось, именно для того и свернул сюда,

чтобы показать и добавить с гордостью:

– Нет такого количества электрифицированных насосных станций ни в одной

другой области Нечерноземья!

Нет электрифицированных, есть дизельные, подумал я, «туземным» способом

никто ныне не качает ни в Московской, ни в Смоленской, ни в какой другой

области.

Тогда Иван Иванович спросил поливальщика: где работал он раньше, до

постройки насосной?

– А тоже на насосной, только на дизельной. Вон там она стояла, где

полянка лысая, – указал он.

– Это мазутом так земля пропиталась?

– И мазут там, и солярка. Придешь утром, бывало, а мальчишки залезут,

хоть и огорожена она была железной решеткой, откроют кран и, смотришь – вся

река в фиолетовых разводах. Да и без озорства утекало мазута немало.

– Вот вам и урон природе, – подхватил Иван Иванович, довольный таким

оборотом разговора.

– Это точно, – поддержал его поливальщик. – На электричестве работать

чище, никакого загрязнения.– Но вдруг прибавил к этому: – Однако в других

хозяйствах похуже дело – нагребут земляную плотину бульдозером, движок

поставят – и давай речку сосать.

Хочу заметить, мы не представлялись, поливальщик не знал ни Ивана

Ивановича, ни тем более меня, он, истосковавшись в одиночестве по

собеседникам, разговаривал с нами как с вольно болтающимися горожанами,

наезжающими сюда искупаться.

– Если кто по делу, то с нашим совхозным начальством приезжает. Оно и

растолковывает, что к чему,– резонно заметил поливальщик, когда мы

попытались откреститься от тех отдыхающих, что на берегу грелись. Ну и

ладно, будем и дальше ездить так, не привлекая к себе внимания.

Признаться, меня заинтересовало замечание поливальщика о земляных

плотинах. Существуют они одно лишь лето, потом смываются паводками, заиливая

русла рек, загрязняя их.

Меня заинтересовало, а Иван Иванович погрустнел.

– Недавно звонит мне директор совхоза, спрашивает, куда река подевалась,

вчера текла, а сегодня исчезла. Мелиораторы, отвечаю, не трогали ее. У

соседа ищи, перекрыли, должно быть.

– Чтобы «в степи не терялась»?..

Вскоре мне попала на глаза справка, в которой говорилось, что в ходе

паспортизации рек специалисты института Рязаньгипроводхоз выявили «огромное

количество временных земляных русловых плотин, насыпанных колхозами и

совхозами без всякого проекта».

Так летят кувырком все расчеты мелиораторов в части рационального, научно

обоснованного использования водных ресурсов. Оказывается, расчеты,

разработанные с такой тщательностью (и с любовью к родному краю, его

природе), являются законом лишь для самих мелиораторов, но не для хозяйств и

предприятий, расположенных у рек.

И вспомнилась мне опять встреча писателей с работниками Полянской

мелиоративной колонны. Дорофеев, присутствовавший здесь же, обронил такую

фразу:

– Мы не запроектировали, а мелиораторы не построили ни одного объекта,

который привел бы к понижению уровня воды в реке или в озере. Наоборот, за

счет обвалования рек и озер увеличиваем их глубину.

В ответ на это кто-то вспомнил, что та самая красавица Пра, которую Иван

Иванович, рассказывая о Мещере, назвал самой тихой, красивой и чистой рекой

края, на глазах мелеет. Если раньше, чтобы реку перейти, приходилось брод

искать, то теперь можно перебраться без труда почти в любом месте. Реку

«выпивают» насосные станции, которых наставили мелиораторы.

Упрек этот Иван Иванович не принял:

– Вы же были на Макеевском мысу и своими глазами видели, что насосная

станция там не из реки на поле воду качает, а, наоборот, из каналов в реку.

И так на многих объектах.

Однако ответ этот никого не убедил. Видеть-то видели, но река мелеет, и

никуда тут не денешься. А мелеет только потому, что осушили питавшие реку

верховые болота, на берегах ее движков понаставили, которые сосут, гонят