Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Как можно, землю такую имея, в долгах сидеть? В убыток себе работать?

Что-то не так тут...

Да, что-то не так. Но чтобы лучше понять причины, надо обратиться к опыту

белорусских и литовских мелиораторов, принявших на квалифицированное

обслуживание почти все орошаемые и осушенные земли колхозов и совхозов:

содержание внутрихозяйственных сетей, ремонт гидротехнических сооружений,

коллекторной сети и трубопроводов, насосных станций и поливной техники.

Словом, сняли эту заботу с плеч колхозов и совхозов, не имеющих ни

квалифицированных гидротехников, ни служб, способных грамотно и своевременно

выполнить все гидротехнические работы.

На Рязанщине тоже есть служба эксплуатации мелиоративных систем. Но она

до того слабосильна, что если в чем и может помочь колхозам, совхозам, то

только заилившийся канал прочистить экскаватором да кой-какие сооружения

поправить. А уж взять под свой постоянный присмотр всю систему с работающей

на ней поливной техникой – это здешней службе не по плечу. Вот и бьются

хозяйства: то вовремя полить не могут, потому что дождевалка почему-то «не

фурычит», а поливальщик (приглашенный на это дело тракторист) не знает, с

какого бока к ней подойти, то догадаться не могут, когда те шлюзы, с помощью

которых регулируется необходимый уровень воды в каналах, открыть-закрыть

надо, чтобы и не переувлажнить почву, и не пересушить ее. Словом, ошибок

накапливается множество. И каждая из них ведет к снижению урожая, а все

вместе лишают обновленную землю той силы, которой наделили ее природа и

мелиораторы, умело поправившие природу и улучшившие ее.

У мелиораторов есть выражение: «инженерные системы». Оно давно вошло в

обиход, и каждый знает, что речь идет об оросительных системах, выполненных

на высоком техническом уровне. Называть так осушительные системы никто пока

не решается. Может, потому что в зоне, где ведется осушение, привычнее не

системы даже, а выборочное осушение небольших участков, на которых проложили

дрены, прорыли отводные коллекторы, по которым и уходит самотеком избыточная

влага. Ни каналов на таких участках нет, ни регулирующих шлюзов, ни насосных

станций. Нет и быть не может, как нет смысла перебрасывать мост через лужу

на дороге – лучше засыпать, забутить ее: природе от этого ни малейшего

вреда, а хозяйская польза все же есть.

Рязанские мелиораторы берутся за осушение не малых участков, а огромных

массивов, простирающихся даже не на сотни, а на тысячи гектаров. И создают

на них, чтобы природе не причинить урона и максимальной пользы добиться,

действительно инженерные системы, каждая из которых находится на территории

не одного, а нескольких хозяйств. Но если хозяйства охотно принимают

осушенные земли, то мелиоративная сеть оказывается бесхозной, словно бы

ничейной, без догляда и соответствующего ухода.

Не хотелось мне бросать камень в рязанский огород, но хорошо знаю, к чему

приводила погоня за гектарами мелиорированных земель в некоторых областях

Поволжья: орошаемый клин из года в год рос, а урожаи на этих землях зачастую

оставались прежними, как и до орошения. Причина крылась именно в слабом

техническом обслуживании систем, в том числе и внутрихозяйственных.

Нет, не виню я в этом земледельца. Однако чтобы лучше понять ситуацию,

давайте перенесемся для наглядности совсем в другую отрасль, но тоже

связанную с водной системой. Представим, что судоходный канал имени Москвы с

системой шлюзов на нем вручили не специальной службе, обеспечивающей проход

судов, а капитанам идущих судов: мол, для вас, транспортников, делалось все

это, вот сами и управляйте. Ясно, что ничего хорошего из этого не вышло бы.

Так и тут.

Правда, с недавних пор в зоне орошения начали действовать

производственные объединения «Полив», взявшие у колхозов и совхозов всю

мелиоративную сеть со всеми сооружениями на ней и с дождевальной техникой И

сразу же урожайность культур достигла запланированной, или, как говорят в

промышленности, объекты вышли на проектную мощность.

Я это к тому говорю, что и в Нечерноземье пора подумать об инженерном

обеспечении всех мелиоративных систем. И делать это надо силами

эксплуатационных организаций, а не «командой кораблей», работающих на полях.

Да, эффективность капитальных вложений в мелиорацию во многом зависит от

качества работы самих мелиораторов Но чтобы устойчиво получать высокие

урожаи, нужно грамотно и умело управлять мелиоративной системой, являющейся,

и об этом не надо забывать, частью сложной экологической системы: малейшее

нарушение может привести не только к недобору урожая, но и к нарушению

природных процессов. Вот почему управлять этим сложным механизмом природы —

пусть и рукотворным – должны специалисты, трактористу с этим делом не

справиться.

Хочется верить, что скоро, очень скоро научимся и этому. И тогда в центре

российского Нечерноземья мы увидим щедрый и богатый край. И урожаи здесь

будут высокими, и стада продуктивными, и облик сел преобразится. Потому что

на хорошей земле не только большие урожаи зреют, но и большие села ставятся.

Уверен, разум человеческий способен дать Мещере не только новые силы, но

и новые краски. Если, конечно, будем действовать в гармонии с природой, зная

ее законы и повинуясь им.

ОШИБКИ ПОВЕДЕНИЯ

Вот какой странный случай произошел на бахче жарким летом. Налетели грачи

стаей, тучей, будто собрались сюда со всех ближних и дальних мест. Сели – и

давай долбить арбузы. Грачи на арбузы налетели, чего даже старики здешние

никогда не видели, а люди, обороняя бахчу от разора, с ружьями на грачей.

Стрельба, грохот, смертный бой, а птицы, как выразился один из оборонявших,

«на ружья садятся, но от бахчи ни в какую».

Не знаю, сколько бы длился этот бой, разгоревшийся по всей округе и

втягивавший все новые и новые силы. Или до полного уничтожения стаи, или до

последнего арбуза.

А пресек эту вакханалию колхозный бригадир самым неожиданным для всех

образом: велел пустить воду в оросители... Догадался: сочной мякотью грачи

жажду утоляют. И действительно, жара стояла такая, что воздух горло обжигал.

Вот и было птицам все равно – от жажды упасть или от выстрела.

Пустили воду в оросители, грачи снялись с бахчи – и к ним, пить,

купаться...

Я вспоминаю этот случай всякий раз, когда заходит речь о природе, когда

слышу ссылки на неизбежность некоторых утрат ради хлеба насущного и

прогресса. И думаю: а бахчу-то для нас сохранил бригадир, а не вооружившиеся

ружьями люди. Они, защищая, действовали во вред природе. Он – распознав

причину, без ущерба для природы и с минимальными затратами сил и средств.

Не сомневаюсь, подобное решение проблемы можно найти в любом другом

случае нашей производственной жизни. Но как его найти, к тому же в ситуациях

более сложных?

На этот вопрос я слышал самые разные ответы, суть которых заключалась в

категорических требованиях: не стрелять (стрелять), не рубить (рубить), не

осушать (осушать). Представитель каждого ведомства «гнул» свою линию,

далекую от «метода бригадира», от единственно правильного поведения

человека.

Да, оно есть, единственно правильное поведение человека. Бригадиру

подсказала наблюдательность. Шагнул через высохший ручей – и догадался: пить

хотят. В более сложных случаях правильное решение должна и может подсказать

нам наука. В этом я убедился, побывав в Московском государственном

университете им. М. В. Ломоносова.

С Ленинских гор – Москва до Кремля. Отсюда, с тридцать второго этажа

университета, – леса и поля окрест столицы. А дальше, за ними, поля и леса

Отчизны, – показалось мне, вижу их до пограничных пределов: где родился и

босиком бегал, где прошел и проехал по большим и проселочным дорогам.

Это крупнейшая и старейшая высшая школа страны. Но это еще и один из

центров мировой науки, сыгравший большую роль в истории русской научной

мысли, прославивший отечественную науку великими открытиями в самых разных

областях человеческих знаний. Здесь работает три с половиной тысячи

преподавателей и около четырех тысяч научных сотрудников: профессора и

доктора наук, доценты и кандидаты наук. Нигде более нет такого соцветия

ученых высшего звания. Многие из них – действительные члены Академии наук

СССР и ее члены-корреспонденты.

Несколько лет во главе этого огромного и сложного коллектива студентов и

ученых стоял академик Рем Викторович Хохлов. К нему я и ехал. Знал, 9

августа он вернется из отпуска, в первый день будет очень занят —

договорились встретиться на следующий, десятого утром. Утром 10 августа, по

пути в МГУ, я раскрыл газету... и не поверил глазам: скончался Рем

Викторович Хохлов.

Вот так всегда, осознаем все величие таланта, когда он уходит от нас.

Встречался ведь с Ремом Викторовичем, когда он приезжал к родителям в

подмосковный поселок Семхоз. Мимоходом здоровались, как здороваются чужие,

встречающиеся на тропе не в первый раз, но которым дела нет до того, кто ты,

кто он. А если и знают, то лишь в общих чертах: вне дела и того круга, где

человека знают, каждый из нас выглядит обычным прохожим, соседом,

пассажиром. Узнаем лишь потом: этот спокойный, уравновешенный человек с

лопатой в руке был не просто ректором, он был ученым с мировым именем,

глубоким исследователем и в то же время руководителем крупного плана,

пользовавшимся уважением и авторитетом среди десятков тысяч студентов, среди

тысяч преподавателей и научных сотрудников университета, многие из которых

столь же имениты...

В МГУ я пришел спустя месяц, но теперь уже не для того, чтобы очерк

написать о ректоре (не успел). Пришел, чтобы ответ получить на вопрос о том

самом «методе бригадира». Однако кому задать его? Тут 258 кафедр, 350

лабораторий, в том числе 26 проблемных, 11 учебно-научных станций,

обсерватория и ботанический сад, берущий свое начало от «аптекарского

огорода», созданного еще в 1706 году по указу Петра I, а позже переданного

университету. При МГУ действуют Московское математическое общество и

Московское общество испытателей природы.

– Притом старейшие, – подсказали мне. – Общество испытателей природы,

например, основано еще в 1805 году, издает свой журнал.

Это уже ближе к цели. Однако... и в естествознании не одна, а две «точки

роста» этой науки. Одна из них – молекулярная биология. Это теоретическая

база современной биологии, сельского хозяйства и медицины. Вторая —

биогеоценология, теоретическая база науки о биосфере, а значит, и той

практической основы, без которой вопросы охраны природы в условиях все

возрастающего влияния на нее человека если и будут решаться, то скорее на

ощупь, по интуиции.

Знал, что в МГУ есть научный совет по проблемам «Человек и биосфера»,

которому Рем Викторович немало помогал окрепнуть, стать на ноги...

Так я встретился с профессором Вадимом Дмитриевичем Федоровым,

председателем этого совета.

Позвонил, договорился, пришел на кафедру гидробиологии, которой он

заведует, – и попал, как мне сначала показалось, в какую-то нескончаемую

толчею, напомнившую мне почему-то улей, когда одни пчелы в леток стремятся,

другие из него летят. Быстро, сосредоточенно, ни на минуту не задерживаясь.

Студенты, лаборанты, преподаватели. И все к нему, к профессору, без доклада

секретарши, которая едва успевала соединять его по телефону то с одним, то с

другим понадобившимся по делу человеком.

– Совещание? – спросил я, потому что назначенное время встречи уже

подошло, а толчея не прекращалась.

– Нет, – ответила секретарша, – кто с чем. – И посоветовала заходить,

потому что конца-края этому все равно не будет.

Тут и сам профессор в двери появился. Обо мне, должно быть, вспомнил. А

он...

– Таня, Виктор, заходите... – Увидел меня и тоже зазвал. А в кабинете и

без Тани, Виктора и меня несколько человек спорили о чем-то. Профессор

присел к круглому столику посреди комнаты и меня к нему же пригласил.

– Пусть они пока спорят, а мы тем временем поговорим с вами.

Это, как оказалось, устраивало всех, потому что в ходе нашей беседы

профессор, извиняясь, короткой репликой вносил ясность в продолжавшееся

обсуждение. В свою очередь и те, кто тут был, кто еще входил, успевали

вставить какую-нибудь фразу в наш разговор, в ответ на которую профессор или

соглашался, или категорически возражал.

Исподволь я начал осваиваться в этой непривычной для меня обстановке, где

никакого чинопочитания, где студент мог высказать любое мнение, даже

противоположное мнению именитого учёного, и того это нисколько не

раздражало, как не смущало и студента.

– Элементарный пример экологической нашей неграмотности, – опередив

профессора, ответил молодой человек, когда я рассказал о случае на бахче. —

Отсюда и ошибки поведения.

– Вовсе даже не элементарный, – улыбнулся профессор. – Очень интересный

пример...

Я уже знал, что при разработке глобальных вопросов будущего биосферы

ученые МГУ поставили перед собой вполне конкретные задачи: отыскать, учесть,

а затем и устранить нежелательные последствия деятельности человека в

биосфере, те последствия, которые вызваны ошибками его поведения. Прочитал я

это и подумал: значит, все последствия ученые связывают с поведением

человека? Спросил тут же об этом.

– Да, – подтвердил профессор, – все последствия, от незначительных до

глобальных, – это ошибки нашего поведения. Многие из них – по экологической

неграмотности. Об этом и пример ваш.

Я высказал сомнение: в «боях» с грачами принимали активное участие и

агрономы, то есть специалисты, знакомые с естественными науками.

– Плохие они специалисты, если не знакомы с основами охраны природы, —

возразил Вадим Дмитриевич. – А не знакомы потому, что преподавание такого

курса во многих учебных заведениях еще не ведется, а если и ведется, то не

на всех факультетах, хотя и есть по этому поводу специальные постановления.

– Может, нет программы? – я вспомнил разговор с учителем, который сетовал

на то, что на пришкольных участках, в ученических бригадах и школьных

лесничествах учат лишь выращивать ту или иную культуру. Неплохо учат. Но

чисто профессиональных навыков в этом деле мало, нужно еще привить человеку

экологическую этику, воспитать в нем прочное чувство нерасторжимой связи с

природой и ответственности перед ней. А вот этого-то в учебниках почти

нет...

– Наш научный совет уже давно разработал вузовскую программу обучения и

рекомендации к ней. Но... даже в нашем университете воспользовались ими

всего два-три факультета. По старинке считаем: учить этому агрономов,

лесоводов, мелиораторов нечего, они в вопросах природопользования и без того

грамотные. А учить специалистов инженерного профиля – и вовсе надобности

нет, они прямо не связаны с природой...

– Тоже ошибки поведения?

– Да, конечно...

Через несколько дней после этой беседы я прочитаю в материалах

состоявшейся в нашей стране Межправительственной конференции по образованию

в области окружающей среды такие слова:

«Дальнейшее развитие экономики, науки и культуры не может осуществляться

без учета последствий влияния человека на природу. И понятно, что воспитание

бережного, внимательного отношения к окружающей среде, расширение знаний и

навыков, необходимых для ее охраны и ее улучшения, должны стать неотъемлемой

частью общей системы просвещения, подготовки кадров».

Прочитаю и подумаю: как эти слова перекликаются с теми, которые я слышал

в кабинете ученого!

– Без такого всеобщего просвещения и образования, – сказал тогда

профессор, – даже специалист, имеющий дело с природой, похож на школьника,

которому привили лишь профессиональные навыки.

Я согласился с ним. Согласился потому, что совсем недавно столкнулся вот

с каким фактом: ученые Оренбургского научно-исследовательского института

охраны природы встали на защиту уникального лесного массива от... лесоводов,

вырубающих естественные лиственные насаждения в нем. А этот Шубарагашский

массив – самый южный островок естественной лесной растительности в степном

Оренбуржье, на границе с полупустыней. Он защищает пахотные угодья южной

части Соль-Илецкого района от заноса их песками, от ветровой эрозии, а

посевы сельскохозяйственных культур – от губительного воздействия суховеев.

Шубарагашский массив – всего лишь остаток некогда произраставших здесь

обширных лесов, в которых росли дубы и сосны. Он мог бы стать естественной

базой для широкого изучения условий лесомелиорации песчано-бугристых земель

в бассейне Урала. Но, к сожалению, этот уникальный лесной массив и до

сегодняшнего дня почти не изучен. Не изучен, хотя и давно освоен. Все

естественные насаждения из березы, осины, черной ольхи пройдены рубками

ухода. Но именно они и привели к резкому снижению густоты леса, или, как

говорят специалисты, – полноты древостоя. Не давным-давно, а уже на наших

глазах исчезли последние экземпляры черной ольхи диаметром до одного метра.

Вот какие были здесь богатыри деревья! Исчезли и редкие здесь березовые

рощи. А какие были! В результате рубок (и рубили не лесозаготовители, а

лесоводы!) полностью подорвана способность леса к самовосстановлению и

саморегулированию.

К сожалению, и ныне существующее лесопользование предусматривает

систематическую, поэтапную вырубку естественных насаждений и постепенную

замену их искусственными. Понять лесоустроителей, составивших подобный план

ведения хозяйства, можно. Они, постоянно имеющие дело с настоящими лесами,

увидели здесь корявые деревья и вроде бы даже не лес, а запущенные и

малоценные насаждения, которые в лесной полосе России подлежали бы сплошной

вырубке. Вот и наметили: реконструировать низкопродуктивные насаждения.

Сказался тот самый узковедомственный подход, который, даже при благих целях,

но без учета всего комплекса природных условий, наносит вред природе. Не

было учтено ни исключительно важное научно-познавательное, ни уникальное

хозяйственное и естественно-историческое значение Шубарагашского леса.

Поэтому ученые и предложили безотлагательно пересмотреть существующее

лесопользование и придать ему совсем иное направление.

– В этом, думаю, лесоводы вас поддержат, – высказал я свое предположение

оренбургским ученым.

– Мы тоже так думали. И ошиблись. Наши предложения в областном управлении

лесного хозяйства вызвали обратную реакцию: все, мол, хорошо в наших лесах,

а состояние лесного хозяйства в массиве за последние годы даже улучшилось.

Ссылаются на увеличение лесопокрытой площади... вязом мелколистным. Но,

позвольте, вовсе не нужно быть специалистом, чтобы установить: эти

насаждения чужды природе Шубарагашского массива. Большая часть вязовников

засохла, а около сухих стволов, имеющих высоту 3—4 метра, развивается мелкая

безжизненная поросль.

– То же самое происходит и в степных лесополосах: вяз мелколистный хорошо

приживается, но вскоре усыхает. Лесополосы стоят мертвые. Однако лесоводы

продолжают почему-то насаждать всюду именно мелколистный вяз. Тогда как

имеется опыт создания прекрасных, в том числе и защитных, насаждений из

других пород.

И я подумал: а ведь примерно та же картина и в подмосковных лесах зеленой

зоны, где мне и самому доводилось работать. Все усилия лесоводов направлены

на создание ельников, которые безусловно продуктивнее лиственных лесов. Но

ведь цель в данном случае преследоваться должна совершенно иная: не

выращивание древесины – лесопромышленных рубок здесь нет и быть не может, —

а создание красивых природных ландшафтов с березовыми рощами, разнолесьем, в

котором поддерживаются условия для жизни как раз тех трав, которые сейчас

уже находятся на грани исчезновения.

– А вину за это полностью возлагаем на любителей природы, – сказал тот же

молодой человек, который про экологическую неграмотность говорил.

– И отдыхающие на природе повинны в исчезновении того же ландыша, к

примеру, или колокольчиков, – уточнил профессор. – С корнями дерут.

Охапками. Но и специалисты не без греха, сами лесоводы создают сплошные

ельники, под пологом которых лишь голая подстилка из опавшей хвои. Так что

экологические знания нужны всем без исключения работникам народного

хозяйства. Но не меньше нужны и специалисты по охране окружающей среды,

специалисты-экологи, которых сейчас нет, не готовят их в вузах.

– Однако когда в Оренбургском политехническом институте решили открыть

факультет по подготовке таких специалистов и ученые обратились в различные

ведомства, чтобы узнать, какое количество специалистов им нужно, то

Министерство сельского хозяйства, например, отказалось от них.

– Потому, наверное, что у него нет их в штатном расписании, – ответил

профессор. – К тому же специалисты-экологи, когда они появятся, должны

появиться в первую очередь не в хозяйственных подразделениях, а в

планирующих органах. Потому что рациональное использование природных

ресурсов инспекторским надзором не обеспечишь, оно должно быть заложено в

плане развития предприятия, района, области, страны. Его должен обеспечивать

сам план.

– А что надо нам для рационального природопользования и как его вообще

понимать? Разумное? С чьей точки зрения? А вдруг эта точка зрения ошибочна?

– усомнился я, потому что слышу, как каждый специалист толкует об этом на

свой «ведомственный» взгляд.

– А круговорот веществ в природе разве зависит от чьей-то точки зрения? —

спросил Вадим Дмитриевич. – Нет. В природе проблема очистки среды от отходов

живых организмов успешно решается именно благодаря почти замкнутому

круговороту веществ, за счет которого и поддерживается естественное

равновесие. Вот на этом принципе должны развиваться и природохозяйстственные

комплексы с замкнутыми циклами на всех его уровнях: сырье – продукт —

неиспользованный продукт, отходы производства – сырье. Если мы научимся

полностью использовать сырье и максимально утилизировать отходы, обеспечим

замкнутый круговорот веществ в народном хозяйстве, то сможем уверенно

сказать: мы рационально используем природные ресурсы, решили проблему

сохранения окружающей среды, попутно добились и экономического эффекта. Это

потребует создания единой региональной технологической схемы для всего

народного хозяйства, рациональной с точки зрения государства, а не

ведомства, и тем более не отдельных предприятий, участвующих в изготовлении

тех или иных продуктов. В этой схеме должны быть использованы те же

принципы, на основе которых протекают процессы в биосфере.

– Мечта!

– Нет, реальность будущего, – возразил профессор.

– А где тот тумблер, которым можно включить такую схему?

– Ее надо сначала построить, смоделировать, а для этого надо в тонкостях

знать этот самый круговорот веществ в народном хозяйстве и в связанных с ним

природных комплексах. Это как раз и есть одна из задач нашего научного

совета. Мы должны дать Госплану обоснованные научные рекомендации для

дальнейшего хозяйственного и промышленного развития перспективных территорий

страны. Такого развития, которое бы сохраняло природные ресурсы и позволяло

вносить необходимые исправления в нарушенные природные цепи и

восстанавливать их...

Профессор продолжал говорить, быстро рисуя на листе бумаги какие-то

цепочки, пирамиды, потом придвинул рисунок ко мне:

– Смотрите, это у нас экономический район страны. Любой, потому что в

любом экономическом районе уже сегодня действует производственный комплекс с

устоявшимися связями предприятий, добывающих сырье и его перебатывающих. Вот

вам и цепочка: железная руда – чугун – сталь – прокат – литье – машины. Или:

уголь – кокс – продукты коксобензольной химии – пластмассы. – Перевернул

листок. – Схематически эти системы и сегодня напоминают экологическую

пирамиду, где на каждой стадии происходит образование отходов, в результате

чего общая масса продуктов верхнего этажа меньше предыдущего... Так вот,

анализ степени замкнутости производств с точки зрения круговорота веществ и

позволит произвести их классификацию, разработать принципы рационального

комбинирования производств и изучить процессы замещения одних

технологических схем другими...

В кабинет продолжали входить. Профессор то и дело отвлекался, чтобы

решить срочные вопросы по оборудованию лаборатории, распорядиться о поездке

группы молодых ученых на практическую конференцию по использованию природных

ресурсов в зоне Байкало-Амурской магистрали.

– О чем разговор пойдет на конференции? – поинтересовался я.

– Тревожным должен быть разговор... – со вздохом ответил профессор, дал

отъезжающим несколько советов, а уж потом опять ко мне, продолжая мысль,

только что высказанную при напутствии молодых коллег: – Надо думать, не за

горами время, когда ни один план не будет утверждаться без предварительной

экологической экспертизы. Но сначала нужно создать модель – управляемую

экспериментальную экологическую систему. Ибо без математического

моделирования, как говорил советский ученый-геохимик А. П. Виноградов, не

будет никакой теории процессов, а следовательно, и науки, со всеми

вытекающими отсюда последствиями. А значит, не выявить ту бесконечность

связей и зависимостей сообществ живых организмов и окружающей их среды от

тех неживых веществ, которые имеются в самой природе, и от тех, которые

выделяются производством, нарушая естественное соотношение химических

элементов в биосфере.

– Кто «питает» эту науку? – поинтересовался я, ожидая услышать

прославленные имена.

– А вот эти молодые люди, – кивнул он с улыбкой на входивших и выходивших

ученых и студентов, рядом с которыми и сам профессор выглядел лишь немногим

старше. Молодой, порывистый, энергичный в движениях и жестах, вовсе не тот

«профессор», какого мы привыкли видеть в кино, даже без седины в черных

волосах. С той же улыбкой, смутив присутствующих, добавил: – Известность и

именитость у них впереди. – И, вскинувшись, как будто я этому не поверил,

стал доказывать: – А что вы думаете? Уже сегодня они близки к созданию

математической модели водных экологических систем. И помогла нам в этом

уникальная установка, которую создали ученые физического, биологического и

геологического факультетов нашего университета. Так, Вячеслав Викторович?..

Вячеслава Викторовича Алексеева, к которому обратился профессор, я принял

за студента-выпускника, озабоченного прохождением дипломной работы. Ошибся,

он оказался, ученым секретарем научного совета «Человек и биосфера», старшим

научным сотрудником физического факультета. Он-то и показал мне потом

уникальную установку, в создании которой принимал самое деятельное участие,

а теперь – в опытах на ней по математическому моделированию сложных

биологических систем.

В лаборатории я с интересом разглядывал эту самую установку, гордость

ученых МГУ. Закрытый бассейн с системой регулировки температуры и

освещенности воды на всю глубину. Автоматические измерители: датчики,

фотоэлементы, передвигающиеся оксиметры, зонды. Они непрерывно регистрируют

физические, химические и биологические характеристики среды в любой части

бассейна. Эти данные так же непрерывно фиксируются самописцами и день и два,

неделями и месяцами. И никакой романтики. Да и жизни в воде вроде бы

никакой.

Вячеслав Викторович охотно рассказывал, как физики, гидрохимики и

биологи, поставившие эксперимент, добивались, чтобы бассейн жил той обычной

жизнью, которую можно наблюдать и в естественном водоеме. Мельчайшие

водоросли, которые приводят к цветению воды в реках, озерах и

водохранилищах, росли, развивались, обильно насыщали воду кислородом. Потом,

отмирая, так же быстро потребляли его, что приводило к дефициту кислорода в

придонном слое. Потом усложнили экосистему, включив в ее состав мелких

ракообразных – дафнии. Попав в бассейн, они тут же начали поедать

микроскопические водоросли. И сложилось устойчивое равновесие среды:

кислород, выделяемый водорослями за счет фотосинтеза, расходовался на

дыхание ракообразных и окисление органических остатков...

Так в эксперименте была воссоздана картина распределения веществ в

водоеме с учетом протекающих в нем биологических процессов. Нет, не просто в

водоеме, а, скажем, в Можайском водохранилище или в Байкале.

Я полюбопытствовал, почему установка создана в университете, а не в

каком-нибудь научно-исследовательском коллективе.

– В любом, даже очень крупном специализированном институте, – ответил

молодой ученый, – нет такого полного набора специалистов, способных

осуществить комплексное исследование разнообразных процессов, связанных с

функционированием природных экосистем, исключающего односторонность и

разрозненность в изучении и прогнозировании последствий хозяйственной

деятельности человека.

Да, университет с его факультетами, кафедрами, лабораториями представляет

собой комплекс, объединяющий усилия самых разных ученых, направляющий их

творческий поиск. При надобности можно обратиться за консультацией в нужную

лабораторию, позвать на помощь ведущего ученого. Вот поэтому, наверное, не в

отраслевых институтах, в которых давно уже бьются над распознанием

химических и биологических процессов, происходящих в водоемах, а именно в

МГУ и была создана эта уникальная установка. Она-то и позволит ученым

получать необходимые данные для построения математической модели водного

сообщества живых организмов...

– Такая модель, – продолжал нахваливать молодых ученых Федоров, —

позволяет прогнозировать и, возможно, управлять химическими и биологическими

процессами в озерах и водохранилищах. Это нужно для того, чтобы вода в них

всегда была чистой и живой. А разве не важно знать, сколько тот или иной

крупный водоем отдает или отдаст кислорода в атмосферу? А если не отдает, то

сколько берет? Как этот водоем влияет на климат и погоду в данном регионе?

Какие параметры надо учитывать при строительстве водохранилищ? Что

предпринять для ликвидации последствий теплового загрязнения, которое

наиболее сильно проявляется при работе ТЭЦ, ГРЭС и АЭС?

– А как быть с химическим загрязнением? – Электростанции все же не на

каждом шагу, а химия всюду, как о том говорили и ученые, пока я ждал встречи

с профессором. Только за последние годы, говорили они, синтезированы десятки

тысяч различных химических соединений: инсектициды, фунгициды, пестициды,

промышленные и бытовые препараты, несвойственные природе. Загрязняя

биосферу, они разрушающе действуют на окружающую среду, нарушают

устойчивость экосистем. Многие из них накапливаются в организмах, следуя по

звеньям пищевых цепочек...

Знал я, вопрос этот трудный, поэтому сказал, что в Белоруссии есть колхоз

«Оснежицкий», который давно уже отказался от применения ядохимикатов на

прополке культур – с сорняком успешно справляются механической обработкой

почвы. И получают по 54 центнера мерил с гектара. Над колхозными полями

жаворонки поют. Пчелы снимают свои взятки с цветов. Рыба в озерах плещется.