Текст книги "Земные наши заботы"

Автор книги: Иван Филоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

поторопишь, как не поторопишь матушку-природу. Жаль, что общество не

выработало никаких традиций – чествовать селекционера, добившегося победы.

Он сорт новый вывел! А хороший сорт – дороже самого крупного золотого

самородка.

С подвигом можно сравнить ту работу, которую проделали отец с сыном на

опытной станции, единственной в нашей стране опытной станции при колхозе. Ни

искусственного солнца здесь, ни просторной, с новейшей аппаратурой

лаборатории, ни именитых селекционеров в ее штате. Есть обычные для деревни

строения, которые любой приезжающий принимает за жилые дома колхозников,

поэтому спрашивает не без смущения: а где же тут селекционная станция?

Показывают: вон он, домик о двух комнатах. В одной селекционер стол

занимает, никаким оборудованием не заставленный – работает он

преимущественно не здесь, а на опытном участке пропадает; в другой – две

лаборантки счет ведут выращенному селекционером урожаю: колоски и зерна

взвешивают, отбирают растения с лучшей соломиной и весомым колосом на ней.

Селекционер – Савва Терентьевич Мальцев. Заочно окончив

сельскохозяйственный техникум, он поступал в заочный институт, но раны

(война окаянная!) помешали завершить его. Работал колхозным агрономом,

однако «с отцом в поле не поладил». По совету отца, Терентия Семеновича,

увлекся селекцией и под его же руководством занялся выведением новых сортов

пшеницы.

Человек он застенчивый, немногословный, избегающий встреч со всеми, кто

приезжает в село с блокнотом, магнитофоном или фотоаппаратом. Избегает и

всяких торжеств, на которых будут говорить о новых сортах, а значит, и о

нем.

Не знаю уж почему, но мне повезло. Встретились мы с ним, разговорились. И

о сортах рассказал, и о себе. Откровенно поведал о мыслях своих, которые и

разговорчивые-то обычно предпочитают скрывать. Как говорится, пустил в свою

душу. Потом и сам Терентий Семенович, и работники станции, и специалисты

колхоза спрашивали, где это я чуть не целый день пропадал, а главное —

удалось ли встретиться, поговорить с Саввой Терентьевичем. И, услышав, что с

ним-то и просидел я все это время, искренне удивлялись, даже не сразу

верили.

Не знаю, может, поэтому (отец-то тоже не любит распространяться о

сделанном) новые сорта пшениц, выведенные Мальцевыми (а помогали в этом еще

дочь и зять Терентия Семеновича, селекционеры Курганского научно-

исследовательского института зернового хозяйства), пошли на поля Зауралья

без сопровождения громких статей и очерков. Словно и не создавал их никто,

не мучился над ними, будто высыпали их Мальцевы из широкого рукава: берите,

люди, пользуйтесь.

Три новых сорта высыпали! Один лучше другого. А на подходе, в заделе, сорта

еще урожайнее, еще ранее созревающие, еще устойчивее в засуху, еще

устойчивее в дожди – не выгорают и не полегают. Однако и те, что есть (один

сорт уже принят, районирован и признан селекционным достижением, два других

проходят государственные испытания), могли бы составить хорошую репутацию не

скромной колхозной станции даже, а солидному институту. В засушливый год,

без капли дождя за все лето (а именно таким был 1975 год), меньше 30

центнеров зерна с гектара не уродило ни одно поле, засеянное новыми

пшеницами. А в благоприятные годы, при достатке дождей, собирают на круг от

40 до 50, а местами и до 60 центнеров с гектара.

Я спросил, почему на круг, если речь идет о жатве на опытных делянках.

– Нет, – ответил Савва Терентьевич, – это в производственных условиях, на

колхозном пшеничном поле, где новые сорта уже занимали около тысячи

гектаров.

А какой же урожай на опытных делянках, где растет он почти в идеальных

условиях: удобрение получает по положенной норме, да и агротехника

соблюдается лучше?

– На опыте и по 76 центнеров получали. Однако и это не предел, не

потолок.

Добавить хочу, мальцевские пшеницы по всем статьям значительно

превосходят так называемые стандарты – те сорта, которые признаны и

возделываются ныне на полях Зауралья. Превосходят и по весу зерен (они

тяжелее), и по устойчивости к полеганию – в этом пока нет им равных. В

дождливом и холодном 1979 году, например, когда хлеба полегли, мальцевские

пшеницы гордо выстояли, ни под ливнем не склонились, ни под ветром. А ведь

высевались по чистым, хорошо ухоженным парам. Для них они и задумывались. На

них и одаривают человека самыми высокими урожаями в любой год: в дожди и

засуху.

И, заметить надо, пшеницы эти не с коротким, а с высоким стеблем! Потому

что так и цель ставилась: чтобы не только с хлебом быть, но и соломы иметь в

достатке, чтобы можно и стерню оставлять высокую.

Я держал в руках золотистые соломины с тугими колосьями. Соломины словно

литые или кованые. Видел стерню на скошенной ниве – упругая щетина,

способная удержать любую тяжесть скошенного валка. А это еще одно

преимущество, и немаловажное.

Только хлебороб знает, сколько зерна теряется оттого, что замешкался (погода

помешала или еще что) с помолотом скошенного в валки хлеба. А чуть

задержался, смотришь, валки уже прогнули, продавили стерню – и вот уже

колосья лежат на земле; как назло – пошли дожди, и зерно в валках начинает

прорастать. Так что такая упругая стерня, хорошо удерживающая на себе

скошенный хлеб, – давняя мечта любого агронома, любого комбайнера. На такой

упругой и высокой стерне, знает каждый земледелец, и валок просыхает

быстрее, и зерно от дождей почти не портится, даже если они на неделю

зарядят, и подбор вести легче, а значит, и быстрее.

Итак, замысел, на терпеливое воплощение которого ушло больше десяти лет

жизни, увенчался успехом. Доказано то, что и требовалось доказать – не пары

виноваты, что хлеба полегают. Вот они, сорта вовсе не полегающие при самом

высоком урожае!

Однако для Терентия Семеновича Мальцева это еще не успех.

– Успех придет тогда, когда мы пары восстановим в своих правах, когда

будем в чистоте их содержать.

Поле освобождается от посевов и под пар отводится не для того, чтобы оно

зря прогуливало или чтобы площадь уборки уменьшить, забот поубавить. Нечего

греха таить, есть еще такие хозяйства, в которых на паровом поле бурьяны

кустятся; если и обрабатывают его, то не ко времени, кое-как; если и

заправляют органикой, то лишь бы черед отбыть; если и закрывают влагу, то

небрежно, упуская не только часы, но и дни.

– Пары постоянного ухода и повседневной заботы требуют, – всякий раз

подчеркивает Мальцев. – Будет добрый уход за парами, будет и урожай.

При достаточном их количестве (и хорошо ухоженных, уточняет он), при

наличии неполегающих сортов пшеницы (и при своевременном, качественном их

севе, добавляет Мальцев) валовые сборы зерна будут более богатыми, а

колебания менее ощутимы.

Правда, специалисты, ведающие сельским хозяйством, продолжают сомневаться:

а будут ли валовые сборы выше? Мол, мы не имеем еще таких доказательств.

Однако такие доказательства есть, и довольно убедительные, – в колхозе

«Заветы Ленина». Чем больше хозяйство имело пара, тем выше были валовые

сборы зерна. Не только урожайность, которая за пятилетие возросла здесь на 6

центнеров, а именно валовые сборы, хотя ежегодно и «пустует» в колхозе до

полутора тысяч гектаров пашни.

Не пустуют они, силы набирают! Потом зерну эту силу передают, обеспечивая

и в засуху хорошие урожаи. Во всяком случае, меньше 20 центнеров зерна с

гектара в колхозе давно уже не получали. Даже при самой страшной засухе,

когда ни капли дождя не выпадало. Ну, а в хорошие годы и за 30 центнеров

перешагивают.

Могут возразить: мол, перешагивают этот рубеж и те хозяйства, где ни один

гектар пашни не парует. Согласен, в хорошие годы перешагивают. Немногие,

правда. Но в засушливые до 10—12 центнеров опускаются, а некоторые и вовсе

впустую срабатывают – едва затраченные семена возмещают.

В разговоре с Терентием Семеновичем я вспоминал свою недавнюю встречу с

академиком Федором Григорьевичем Кириченко в селекционно-генетическом

институте на окраине Одессы. Он, посвятивший всю свою жизнь селекции пшениц,

пришел к тому же выводу, что и Мальцев: новым сортам мешает раскрыть их

потенциальные возможности то, что высеваются они, как правило, не по парам.

В результате «во широком поле» урожайность чуть ли не вдвое ниже, чем на

опытных делянках. Вот он где, резерв повышения сборов зерна! Но чтобы

использовать его, надо найти землю под пары, не сокращая посевов зерновых. И

производство кормов не уменьшая... Задача, как видите, почти неразрешимая.

Выход академик все же нашел. Вернее, нашел способ увеличить урожайность

кормового гектара в два-три раза. Для этого он предложил внедрить в посевы

силосный подсолнечник «гигант», который дает от 500 до 800 центнеров зеленой

массы с гектара, кормовую тыкву «стофунтовую» (до 1000 центнеров с гектара!)

и кормовой тритикали – гибрид пшеницы и ржи с высоким урожаем зеленой массы.

Кое-кто воспринял эти рекомендации как фантазию. Однако в некоторый

хозяйствах тут же подхватили их и добились такой продуктивности кормового

поля, какая никому и не снилась. Одним из первых – колхоз имени Посмитного.

Кстати, именно крепкие хозяйства чаще подхватывают подобные «фантастические»

предложения ученых. Люди там доверчивее, что ли? Или инициативнее?

А цель вот какая ставилась. За счет повышения продуктивности кормового

гектара сократить площади, занятые силосной кукурузой, и тем самым в каждом

хозяйстве высвободить одно поле под черные пары. В результате, подсчитал

Кириченко, только в степной зоне Украины можно будет иметь под черным паром

около миллиона гектаров. Этого вполне хватит, чтобы каждый год быть с

хлебом, резко улучшить качество зерна, успешнее вести семеноводство. Вот

сразу сколько выгод сулил замысел ученого.

Замысел, как и способ его исполнения, мне показался осуществимым. И все

же я высказал Федору Григорьевичу сомнение: вряд ли мечта его осуществится и

будет высвобождено одно поле в севообороте под черный пар. Я был уверен, что

существующая нехватка сочных кормов будет восполнена, это точно. И поле одно

высвободится. Но – тут же будет засеяно зерновыми. Мне показалось, ученый

такого оборота не допускал и в мыслях, поэтому лишь улыбнулся. Не хотелось и

мне оказаться правым. Однако, слышу, в известных мне хозяйствах высвободить

землю под черный пар так и не удалось. Но всюду ли так?

Черный пар – это тот щит, который обороняет урожай от капризов природы. И

не только от засух. Здесь я позволю себе привести письмо главного агронома

колхоза «Вперед» С. Брусницына из Угличского района Ярославской области. Он

пишет: «Чистые пары необходимы и в наших условиях, так как именно они

позволяют работать с землей, повышать ее плодородие. По парам мы проводим

известкование, вносим органику и минеральные удобрения, ведем борьбу с

сорняками. Делаем все, чтобы и наши подзолистые почвы с низким содержанием в

них гумуса, фосфора и калия одаривали нас хорошими урожаями».

Замечу, в хозяйстве этом паровой клин пока еще существует, благодаря чему

даже на тощих тамошних почвах из года в год получают более 30 центнеров

зерна с гектара. О чем же тогда тревожится агроном? А тревожит его то, что

отстаивать пары ему приходится «с боями», так как при планировании посевов

стремятся, чтобы удельный вес зерновых в севообороте был не менее 55 – 60%,

а то и побольше. Это означает, что хозяйства вынуждены занимать зерновыми и

весь тот клин, который должен паровать. Вот и приходится Брусницыну

доказывать:

«Если мы займем чистые пары, то не сможем и с землей работать. Во-первых,

не сумеем внести органические удобрения. Во-вторых, если пары заняты

зерновыми, то осенью очень трудно бывает качественно и в срок посеять

озимые. И дело тут вот в чем. Как бы мы ни спешили убрать ячмень, свезти

солому с полей, вспахать, внести удобрения, а потом озимые посеять – посеем

мы их не в августе, не в лучшую пору сева озимых, а лишь в сентябре. А это

значит: на следующий год даже при наилучших погодных условиях получим на

несколько центнеров зерна с каждого гектара меньше.

Так в нашем районе и ведется. Весной пары занимаются яровыми, осенью сеют

озимые не по чистому пару, а где окажется свободная площадь. Сеют, как уже

говорил, поздно, поэтому весной эти озимые выходят из-под снега хилыми – не

хлеб, и их частенько перепахивают, пересевают яровыми. И так из года в год».

И предлагает:

«Понимаем, стране нужен хлеб. Однако мы полагаем: пусть лучше увеличат

нам план сдачи зерна государству, но дадут работать с землей так, как мы

считаем необходимым».

Работать с землей... Вдумайтесь в эти слова! Лиши земледельца этой заботы

– и не останется у него чего-то главного: самостоятельности, творчества,

ответственности, перспективы, расчета. А без этого что же ему остается?

Исполнение предписаний. Но они в данном случае противны совести его и ведут

не к повышению плодородия матушки-земли, а к ее истощению.

Недавно я проехал по Сибири (вовсе иная зона!). И всюду видел у ферм горы

навоза. За эту «грязь» местных руководителей частенько поругивают и

требуют... столкнуть навоз в овраги. И сталкивают. Сталкивают в овраги

тысячи тонн наилучших органических удобрений. Не жалко, ведь на их

«производство», в отличие от производства минеральных удобрений, ни

хозяйства, ни государство вроде бы не тратились. Неправда, тратились, и

большие траты эти окупаться должны не только молоком и мясом, но и прибавкой

урожая на удобренном поле. Кстати, еще Энгельгардт доказывал, «как дорого

обходится нам навоз поедающий все доходы с полеводства».

– Почему? – спрашивал я специалистов разных уровней. – Почему навоз

годами накапливается у ферм, а в поле вывозится по крохам? Мне отвечали: нет

времени.

Уточню: природа здешняя держит хлебороба в постоянном напряжении. Осенью

думы его лишь об одном – управиться бы с уборкой урожая до морозов, до

снега, да зябь вспахать. Однако все равно вспахать все поле редко удается,

потому что уже к концу уборки снег выпадает. Значит, весной надо

мобилизовать всю технику, все силы, чтобы вспахать побыстрее и посеять тут

же, иначе урожай созреть не успеет до морозов.

Пусть не все, но некоторые поля можно было бы «побаловать» органикой,

хотя бы те, что первыми были убраны. Однако вся техника в это время на

вывозке урожая занята – не до внесения удобрений.

В этой ситуации выручить могут лишь пары, не занятая в летнюю пору пашня.

Но их нет или почти нет в здешних хозяйствах. На протяжении многих лет не

отдыхало ни одно поле, на которое летом можно было бы вывозить навоз. И

«уставшая» пашня, несмотря на немалые старания сибирского хлебороба,

вознаграждает его все скупее. Даже хозяйства, славившиеся раньше урожаями,

начали уступать завоеванные позиции. Потому что нарушили незыблемый закон

земледелия: отдай пашне то, что взял от нее, а если хочешь, чтобы щедрее она

становилась – отдай больше. Нарушилась экологическая цепочка.

* * *

Теперь вспомним вот эти строки из трудов великого русского ученого-

естествоиспытателя Климента Аркадьевича Тимирязева: «Возделывающий землю,

хотя он сам этого не сознает, является жизненной опорой всей нации, – это

он, а не кто другой, создает в самом прямом смысле слова те условия, без

которых не работали бы ни ее руки, ни ее мысль. Он не только непосредственно

кормит и одевает ее в настоящем, но он же еще заботится о сохранении всей

возделываемой площади земли в состоянии постоянной пригодности для будущих

возрастающих потребностей...»

Земледелец не может не думать о завтрашнем дне. Потому не может, что

урожай завтрашнего дня он, как правило, сегодня закладывает: зябь пашет или

дискует, озимые сеет, семена готовит, навоз на поля убранные вывозит – все

для будущего урожая. Не может не думать он о сохранении земли, о повышении

ее плодородия: землица у нас уже вся распахана, а хлеба нам нужно все больше

и больше. Нужно-то нужно, но как одолеть закон «убывающего плодородия»?

Задумался над этим и Терентий Семенович Мальцев. Он, самостоятельно

изучивший диалектический и исторический материализм, научился не только

«собирать и разбирать» это оружие, но и успешно пользоваться им в

земледельческой практике своей. А научившись пользоваться, подвергать те или

иные явления природы диалектическому анализу, Мальцев вывел «теорию и

практику из длительного застоя». Так в один голос оценили его вклад в науку

ученые. Оценили, как говорится, по свежим следам. Однако потом забыли. Но об

этом позже.

Могут спросить, как он, не получивший даже школьного образования, пришел

к философии и постиг ее? Я тоже не удержался, спросил.

– Меня и выучили и воспитали книги, – ответил Мальцев. – А философией

заняться надоумил один толковый человек. Пока не постигнешь этой трудной

науки, сказал он мне, не будет у тебя и собственного суждения. Тебе будет

казаться, что прав и тот и другой ученый, даже если они придерживаются

совершенно противоположных взглядов.

Давно этот совет услышал Мальцев, в 1935 году, на Всесоюзном съезде

колхозников-ударников в Москве, на который приехал он как знатный колхозный

полевод, прославившийся высокими урожаями и своими опытами. Возвращался

домой с увесистой пачкой книг, среди которых «Материализм и

эмпириокритицизм» Ленина и «Диалектика природы» Энгельса.

Все, кто видел Мальцева в те далекие тридцатые годы, вспоминают его

шагающим по полю с книгой в руках или за поясом.

– В поле почему-то лучше усваивал я трудную науку философию, – скажет он

через много лет.

Сегодня мы можем смело утверждать: как все великие люди, он сам себя

воспитал.

Так, образовывая сам себя, Терентий Семенович Мальцев готовился к

познанию диалектических законов природы, действие которых сказывается на

результатах труда земледельца.

– Нет, я бы сказал не так, – поправил он однажды меня. – Наблюдения за

природой убедили меня, что не понять мне ее действий, если не овладею

диалектическим мышлением.

А мучили его, крестьянина, шагающего босиком, вот какие думы. Да,

плодородие пашни от долгого ее использования убывает – в этом наглядно

убеждал его и собственный опыт, и опыт предков. Знал уже и теорию

«убывающего плодородия», возведенную некоторыми философами в закон природы.

Значит, выхода нет? И земля-кормилица постепенно, старея, обесплодится? Нет,

не хотелось ему, земледельцу, верить в это. Да и диалектический материализм,

как начал понимать его Мальцев, на иные выводы наталкивает. Почва не

минерал, она продукт живой природы, вечно творящей. А все, что основано в

самой природе, то растет и умножается. Почва – эта живая кожа земли – тоже

растет и умножается. И способствуют этому растения и микроорганизмы. Растет

и умножается быстрее там, где благоприятнее для этого условия, где, значит,

и богаче растительный мир. Выходит, растения не истощают почву, а обогащают,

повышают ее плодородие? В таком случае законом природы является не убывание,

а возрастание плодородия почвы?

А если так, то почему освоенные человеком целинные и залежные земли

стареют, истощаются? И так было исстари, что и вынуждало крестьянина

забрасывать старопахотные земли, искать и распахивать новые. Правда,

забрасывал не навсегда. Лет через 15—20 снова распахивал их, ставшие

залежью. И земля, отдохнув, опять давала высокие урожаи. Но от чего она

отдохнула? Не от растений же? Ведь залежь не пустовала, дикие травы

покрывали ее. Однако ж, выходит, снова обогатилась органическими веществами.

Крестьяне, объясняя это явление, говорили: земля «выпахалась», требует

отдыха...

В 1939 году Мальцева пригласили в Москву на Сельскохозяйственную выставку

– не гостем, а участником ее, опыты свои показать, успехами поделиться. Но,

как всегда, к собственным успехам он относился с холодком – пройденный этап.

Он не хвалиться приехал, а поучиться. И все же приятно было видеть свой

портрет, да еще выставленный в соседстве с портретом академика В. Р.

Вильямса. А Вильямс в те годы был личностью непререкаемой, слыл

законодателем в науке и агрономической практике.

– Признаться, до поездки на выставку я не очень чтил Вильямса и, к

сожалению, почти не читал его,– скажет Мальцев спустя годы. – А не чтил и не

читал потому, что он против паров долгое время выступал, чем и вызывал во

мне отрицательное к нему отношение.

Но тут, на выставке, отношение это круто изменилось. На стенде Мальцев

прочитал выдвинутую Вильямсом задачу прогрессивного увеличения почвенного

плодородия. Да это же та самая задача, которая вот уже много лет не давала

покоя и ему, Мальцеву! И он торопливо, словно строки в книге могли вот-вот

исчезнуть, начал листать страницу за страницей. Ага, вот!..

«Однолетние растения ни при каких условиях не могут накопить в почве

органических остатков. Накопить их можно только посредством культуры

многолетних трав. Следовательно, у сельского хозяйства выбора нет. Имеется

только один способ решения задачи – культуру однолетних время от времени

нужно прерывать культурой многолетних травяных растений».

Ясно! Это возделываемые человеком однолетние растения ухудшают почвенное

плодородие – таково их свойство. И пусть выбора нет. Но выход у земледельцев

есть – периодически занимать пашню многолетними травами, которые, в отличие

от однолетних, благотворно влияют на почвенное плодородие.

Итак, травопольные севообороты и пары. И пары, признал Вильямс! Конечно,

не в общих словах это все было сказано, а обосновано солидным научным

трудом, с которым Мальцев не будет расставаться несколько лет.

– Вернулся я домой, рассказал колхозникам, чтобы их согласием заручиться.

Согласились, севооборот перестроили. Пары оставили в тех же размерах. Но и

многолетние травы ввели, как Вильямс рекомендовал. Увлекся я, время тороплю,

чтобы убедиться: все, задача решена. А уверенность в успехе была большая, я

полностью полагался на непреложность выводов Вильямса.

Однако вскоре колхозники высказали первую претензию: когда вику с овсом

сеяли, – а сеяли их под июльские дожди, – были ежегодно с кормами, тогда как

многолетние травы не всегда дают хороший укос, а если май выдавался холодным

и сухим, да еще июнь жаркий, то и вовсе плохи дела. Успокоил колхозников:

многолетние травы в полевых севооборотах не кормовое значение имеют, а

агрономическое, почву улучшают.

– Их-то успокоил, а сам засомневался крепко: улучшать-то они улучшают, но

ненадолго – на год, на два. Никакого прогрессивного, тем более устойчивого

увеличения плодородия что-то не наблюдается, поскольку за травами следуют

посевы однолетних растений, а они, согласно учению Вильямса, разрушают

плодородие почвы. Как быть? Задача-то хорошая, а вот пути ее решения —

сомнительны...

Засомневавшись, Мальцев задумался. Может, ошибся Вильямс? Обвиняя

однолетние растения в ухудшении почвенного плодородия, не входим ли мы в

противоречие с объективными законами природы, с диалектикой образования и

развития почвы? Ведь они, как и многолетники, содержат в себе те же самые

материалы, из которых природа и творит почвенный перегной. Никаких других

веществ, тем более вредных, наука в них не обнаружила.

В том, что задача, выдвинутая Вильямсом, правильна, Мальцев не

сомневался. А вот пути ее решения были ошибочны.

Снова он оказался лицом к лицу с природой, начал наблюдать и изучать ее.

И снова обратился за советом к мыслителям прошлого. Еще раз прочитал:

«Что основано в самой природе, то растет и умножается». И совет услышал:

«...смотрите на ее биографию, на историю ее развития – только тогда

раскроется она в связи». О природе речь.

Еще и еще раз перечитал те строчки, где В. И. Ленин писал, что земля —

это главное, весьма оригинальное средство производства. Его нельзя ни

заменить никаким другим, ни произвести вновь, как машину Но если с ним

правильно обращаться, то это важное средство производства не только не

снашивается, а и улучшается

Записал Мальцев себе: если правильно обращаться, то земля не только не

снашивается, но еще и улучшается. Вывод этот вытекал из учения К. Маркса,

который утверждал (нашел Мальцев, где он это утверждал), что

производительная сила, находящаяся в распоряжении человечества,

беспредельна. Урожайность земли может быть бесконечно повышена приложением

капитала, труда и науки.

Уяснив эти основополагающие взгляды классиков материалистического учения,

Мальцев неминуемо должен был задать себе вопрос: чем же, в таком случае, мы

мешаем природе, занимаясь хлебопашеством? Где, в чем мы поступаем

неправильно? Почему это важное средство производства, находясь в нашем

распоряжении, все же снашивается?

И вот первая дерзкая мысль. А не потому ли земля беднеет, что мы нарушаем

условия, при которых природа творит почву? Да, многолетние травы улучшают ее

плодородие – это факт. Но, высевая их, мы на три года исключаем обработку

почвы плугом. Тогда как под однолетние пашем ежегодно, а то и несколько раз

за сезон, и пашем с оборотом пласта, постоянно перемещаем при этом почву —

верхний плодородный слой вниз, нижний – вверх. Не действуем ли мы этим себе

во вред?..

Вспомнился Мальцеву случай из практики. Одно поле до того было засорено

овсюгом, что никакой пахотой ничего с ним поделать не могли. Кстати, как

подсчитали ученые (что только не подсчитали они!), на каждом квадратном

метре пашни лежит в среднем 12 тысяч семян, брошенных разными сорняками. И

почти все они (99%) не прорастают тут же, а ждут – и ждут терпеливо! – когда

земледелец, обрабатывая почву, создаст им, врагам своим, благоприятные

условия. Тут-то и пойдут они буйно в рост. Но когда из глубины пробьются, их

ни плугом, ни бороной не тронешь, потому что и злаки уже взошли. Вот на этом

поле и решил Мальцев опыт заложить: не пахать, не прятать сорняки на

глубину, а дисковыми боронами поработать – сначала спровоцировать их рост, а

потом и уничтожить.

– Посеяли пшеницу на этом поле поздно, 26 мая. Без пахоты посеяли, в

хорошо продискованную и проборонованную почву. И вот, как на диво, вопреки

всем ожиданиям, именно на этом участке уродилась самая чистая и добрая

пшеничка.

Тогда он не придал этому факту никакого иного значения, не сделал

никакого вывода, кроме одного: с сорняками лучше бороться дисковкой, а не

пахотой. Теперь вспомнил про урожай и задумался: а может, крестьяне были

ближе к истине, объясняя понижение плодородия тем, что земля «выпахалась» и

требует отдыха? От чего? Может, от пахоты, от постоянного оборота пласта, а

вовсе не от однолетних культур? Ну конечно же, нужна безотвальная система

земледелия, без оборота пласта!

Снова засел за книги. С карандашом в руках перечитал Вильямса. (Недавно

листал я этот объемистый том – весь он испещрен, изрисован пометками на

полях, а то и прямо по тексту.) Проштудировал Мальцев и многие другие книги.

И нашел! Нашел подтверждение своим мыслям и опору. Подчеркнул и выписал на

отдельную бумажку, чтобы с собой иметь на случай спора с противниками, с

несогласными, которых не сомневался, будет достаточно.

Плиний: «При возделывании злаков та же самая земля, как это понятно,

окажется плодороднее всякий раз, когда ей дать отдых от обработки».

От обработки! Не от злаков!

Д. И. Менделеев: «Что касается до числа паханий, то очень многие впадают

в ошибку, полагая, что чем больше раз вспахать, тем лучше»

Опять Плиний: «Сеять же бобы и вику по невспаханной земле – это значит

без ущерба для дела экономить труд».

П. А. Костычев. «Вполне разумно поступают степные хозяева, производя

посев во второй год по непаханой земле и заделывая семена только бороною».

Это мнение великого русского ученого относительно хозяйствования на

целинных землях Мальцев вспомнит и напомнит еще не раз. Эта мысль пронижет

его открытое письмо, с которым он в феврале 1955 года обратится к ученым

страны и всему обществу:

«Если мы целинные земли будем разрабатывать плугами с отвалами, а потом

каждый год их снова будем пахать с оборотом пласта, то, по правде говоря

скоро мы эти новые земли превратим в старые, и скорее там, где сравнительно

небольшой гумусовый слой; от такой работы и структура почвы скоро

разрушится, скоро разрушатся и органические вещества».

Целине нужна иная агротехника, без «паханий»!

Но приведу еще одну выписку.

А. А. Измаильский; опыты «показали, что пылеобразная почва под влиянием

развития корневой системы пшеницы вновь получает зернистость».

– Понимаете? Под влиянием пшеницы! – воскликнул Мальцев, словно не три

десятилетия назад вычитал он эту мысль, а только вот сейчас, во время нашего

разговора. – Однако мы именно ее обвиняли в разрушении структуры, в

ограблении и обеднении почвы. Нет, не разрушает она, а формирует даже

пылеобразную почву! Разрушает не она, а мы – плугом! Пшеничка может и нас

кормить, и почву обогащать, только надо не мешать ей в этом, а помогать.

Да, чужие мысли, как верно сказал кто-то, полезны только для развития

собственных. И Мальцев, развивая их, занялся опытами – сеял по непаханой

стерне.

– Втихомолку сеяли, вслух говорить об этом нельзя было.

Нельзя, потому что агрономическая наука была до того убеждена в

непреложности теории Вильямса, что и мысли не допускалось о какой-либо

ревизии его учения. Уверовав в верность принципов травопольной системы

земледелия, она продолжала утверждать, что однолетние сельскохозяйственные

растения ни при каких условиях не могут накапливать в почве органические

вещества, что они только разрушать ее способны, ведут к абсолютному ее

ограблению.

Ой как много надо было иметь твердости, чтобы дерзнуть на разрыв с

устоявшимися взглядами, на критику этой теории, всеми признанной и

исповедуемой, на то, чтобы сказать: наука хоть и правильно подняла задачу,

но с выводами поторопилась и пошла по ложному пути, в конце которого —

тупик. Однако не меньше твердости требовалось и при утверждении нового пути.

Величайшая заслуга Мальцева заключается в том, что он приступил к делу. И

приступил не с тем, чтобы оправдать наперед заготовленную мысль, а чтобы

научиться, найти истину. Не для того (воспользуюсь здесь выражением Ф.

Энгельса, которое подчеркнул в книге Мальцев), «чтобы внести диалектические

законы в природу извне, а... чтобы отыскать их в ней и вывести их из нее».

И Мальцев – неугомонная натура – овладел этой истиной, отыскав

диалектические законы природы!

Первая истина. Все растения, как многолетние, так и однолетние, оставляют

в почве гораздо больше органических веществ, чем они за свое кратковременное

существование успевают из нее взять и в переработанном виде использовать на

создание своего «тела». Если бы растения не обладали таким свойством, то на

земле не было бы и почвы как таковой. Так что в истощении почвы вовсе не

злаки виноваты, а плуг и мы, нарушающие закон взаимодействия почвы и

растений бесчисленной пахотой. Это мы, нарушая естественный ход почвенных