Текст книги "И одной любви достаточно (СИ)"
Автор книги: Иван Цветков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
– Давай. А речка есть?
– Есть, но далековато, километров пять. Так что пешком особо не сходишь, – сказал я проходя мимо бочки с дождевой водой. – Ох, опять нападали.
– Кто нападал? – недоумённо спросила Маша.
– Да насекомые всякие, – ответил я, доставая из воды одного за другим барахтающихся жучков и прочих насекомых.
– А что ты делаешь?
– Достаю их из воды и скидываю на траву. Кто-то может оклематься. Если это какая-нибудь пчела или шмель, то беру травинку и поддеваю.
– Серьёзно? И даже всяких мерзких?
– Ну, мерзких я не знаю, есть бесячие. Типа овода или слепня. Кровопийцы чёртовы.
– И их тоже достаёшь?
– Ну, да. Конечно потом я их без зазрения совести прихлопну, как только сядут на меня, но из воды вытаскиваю. Такой мучительной смерти не заслуживает никто. Ты сейчас, наверное, подумала, что я псих какой-то, да?
– Нет, что ты! Просто это действительно странно… Но очень мило. Я не ожидала. И давно ты так делаешь?
– Ой давно. Лет десять, наверное. Каждый раз приезжаю на дачу и проверяю все бочки с водой. Просто помню, как те самые лет десять назад я приехал с бабушкой на дачу, а там в бочке с водой барахтался кузнечик. Даже не барахтался, а только изредка дёргал лапками. Я его вытащил, но он почти не шевелился, и к вечеру умер. Потом я его похоронил. Да, странно, понимаю, но я тогда был ребёнком. Так что мне можно было.
– Нет-нет-нет, Вань, это здорово! Это неожиданно, но очень классно. К тому же это подтвердило мою теорию.
– Теорию о чём?
– О том, что ты всегда был добрым и сострадательным.
– Ой не всегда, ой не всегда.
– И опять ты оставляешь меня в недоумении. Можешь рассказать наконец?
– Не сейчас. Но обещаю, что очень скоро. Может сегодня, может на этой неделе. Не знаю. Но обещаю, что всё тебе расскажу. Если тебе действительно интересно моё прошлое.
– Конечно интересно! Спрашиваешь ещё.
– Хорошо, тогда и твоих парней обсудим. Договорились?
– Принято, – сказала Маша и мы пошли в дом.
– Так, стоять. Сначала мыть руки, – скомандовал я, и увлёк Машу за собой к умывальнику.
Начав мыть руки, я увидел на умывальнике муравья. Он ползал туда-сюда по оцинкованному литровому баку, не зная куда деться. Что он здесь делает? Зачем сюда забрался? Хм, видимо где-то неподалёку есть муравейник, а он оттуда отбился. Ну, судьбе отбившегося от «семьи» муравья не позавидуешь. Только я об этом подумал, как муравей не соскочил, нет, а натурально оттолкнулся от умывальника и полетел вниз в раковину, а с неё в смыв и дальше по трубе. Что это было? Самоубийство? Почему он бросился в слив?
– Вань, ты чего завис? – спросила меня Маша.
– Маш, а ты не знаешь, почему Настя бросилась с моста?
– Что? Да уж, сегодня ты меня точно удивляешь. Если честно, то смутно. У неё же там были проблемы и с парнем, и на учёбе, и в семье. Всё накопилось. Ты ведь не хуже меня знаешь.
– Это да, но что движет людьми в этот момент? Почему они выбирают именно такое решение проблемы? На самом деле трудный вопрос, хотя и кажется простым. Наверное, на него нельзя ответить точно, не очутившись на месте самоубийцы.
– Да, наверное, ты прав. Но лучше не стоит оказываться на их месте. А что вдруг ты спросил?
– Да тут муравей решил покончить с собой.
– Что?
– Ну, он взял и спрыгнул с умывальника прям вниз.
– Воу. Хорошо. Я поняла. Эм, давай уже в дом. Я обедать хочу.
– Да, конечно. Я тоже проголодался, – сказал я и уступил место за умывальником Маше.
***
– Мф, пап, – сказал я, уминая вкуснейший шашлык, – да и мам, мы бы хотели с Машей остаться тут на неделю.
– Что? Остаться здесь без нас? – спросила мама.
– Ну да. Вдвоём.
– Точно, а ещё мы бы могли покрасить дом, – сказала Маша.
– Покрасить дом? Я вроде собирался во время отпуска, – сказал папа.
– Пап, ну смотри, ты хотел ещё забором заняться в отпуске, так что можешь не успеть. Краска, кисти, валики ведь здесь есть?
– Да, я в принципе всё приготовил. Но вряд ли получится.
– Почему?
– Я следующую субботу работаю. До утра воскресенья. А значит мы с мамой приедем к вам только в воскресенье днём, чуть-чуть посидим и поедем.
– Ну, – сказал я и мы с Машей переглянулись. Она одарила меня миловидной улыбкой и кивнула в знак согласия наших мыслей, – тогда не на одну неделю, а на две останемся. В воскресенье вы нам продуктов привезёте и всё нормально. За две недели мы точно успеем покрасить, а потом я помогу тебе с баней. Хорошо?
– Покраска дома ведь лишь предлог для того, что остаться наедине? – спросил папа.
– Конечно, чего уж тут греха таить.
– Что скажешь? – спросил папа, обращаясь к маме.
– Ну, насильно мы их вряд ли в город загоним, да и пусть побудут на свежем воздухе. Да и чего им в городе делать. Пускай отдыхают. Но чтобы за две недели дом выкрасили! – сказала мама и шуточно погрозила нам пальцем. – А-то знаю я вас, молодых. И ещё поливать надо будет.
– Ура! – воскликнула Маша.
– Спасибо, мам, – сказал я.
– Ну ладно, давайте кушайте, а то за разговором поди всё остыло.
Весь следующий день мы с Машей только и ждали, когда останемся одни. После обеда родители стали собираться к отъезду.
– Ладно, мы поехали. Вы тут это, ничего не спалите, работайте в меру, отдыхайте, что самое важное, с умом, – сказала мама.
– Мам, говоришь так, будто мы не через неделю увидимся, а через полгода.
– И то верно, – сказал папа. – Всё, надо ехать. Еда у вас есть, если что сготовите сами что-нибудь. Ну и как сказала мама, отдыхайте с умом. Ты Ваня за главного. Всё, поехали. Закрывай ворота за нами.
– Ну что, теперь всю неделю только ты и я? – сказала Маша, когда мы помахали родителям на прощание.
– Именно так. Только мы. Ну и ещё наша кошка Нюся, – сказал я, и Маша улыбнулась своей фирменной, яркой как тысяча лампочек улыбкой, и обняла меня сзади.
– Здесь здорово, – сказала она мне на ушко.
– Будет ещё лучше, – повернув голову, ответил я Маше и поцеловал её.
И вот так, словно на крыльях незримого ветра мы вошли в новый день. Пора было приниматься за самую приятную работу в мире.
– А в какой цвет будем красить дом? – спросила Маша после завтрака.
– Там не понятно какой. Ну, то есть для меня непонятный. То ли жёлтый, то ли охра, то ли оранжевый. Начнём красить и поймём. Ты чем будешь красить, валиком или кистью?
– Кистью. А краска только такая?
– Да. Ну и ещё есть белая эмаль. А что?
– Да я просто подумала, что мои навыки можно применить и здесь.
– Маш, малярство очень далеко от рисования, – смеясь сказал я.
– Хорошо. Но как мы закончим основную покраску, я нарисую ромашки.
– Хорошо, художник, держи кисть и вперёд. Я пойду музыку включу, чтобы не было скучно.
– А разве нам будет скучно?
– Ну, покраска больших площадей – занятие весьма муторное и утомительное. А, у тебя акцент был на слове «нам»? Извини, не понял. Но с музыкой будет всё же повеселее.
– Какую музыку?
– А какую тебе хочется?
– Я бы послушала что-нибудь бодрое, ритмичное и танцевальное.
– Отлично, заказ принят. У меня есть подходящий плейлист для этого. Я сейчас магнитофон вытащу и включу. Можешь пока начинать красить, – сказал я и пошёл подключать музыку. Вернулся я к Маше и умилился. Она не красила, а рисовала. Она держала кисть лишь тремя тоненькими пальчиками, аккуратно обводя обналичники окон. Получалось очень изящно и весьма потешно, учитывая то, что нам нужно покрасить весь дом. Закончив с обналичниками, Маша перешла непосредственно к обширной площади дома. Пока она опускала кисть в банку с краской, я гадал, сейчас она будет красить или опять рисовать? Когда же Маша начала вновь точно выверенными, грациозными движениями «красить», я не смог сдержать смех.
– Что? Что тут смешного? – возмутилась Маша. – Мне кажется мы тут и за две недели не справимся. У меня уже рука начинает болеть. Давай помогай.
– Мань, ты же не на рисовании, – сказал я, подойдя к ней. Я встал сзади и взял руку девушки, – вот, смотри. Не тремя пальчиками, а всей кистью держишь. И движения сильные, размашистые.
– Ух, да так же неинтересно. Пропадает всякий интерес. Ты же просто водишь кистью туда-сюда и всё!
– Поэтому я и включил музыку. И давай ты лучше валиком поработаешь.
– Да подожди, я поняла, как надо.
– Маш, дело не в том, поняла ты или нет, просто так у тебя рука быстрее устанет. Валиком просто проще. Да и я забыл тебе сказать, что кистью лучше пройти только места стыка досок. Этакие ложбины. А плоскую поверхность лучше пройти валиком. Ну что, согласна?
– Согласна, – сказала Маша и работа пошла. – Не знала, что ты ещё и «рукастый».
– Да брось, я почти ничего не умею. Просто меня каждый год просят что-то покрасить. А, да, всё, что покрашено на участке – моя работа.
– И дом?
– И дом. Но дом вместе с папой. А так всё сам.
Работа кипела. У Маши проснулся тот неукротимый энтузиазм, который в своё время меня поразил. И влюбил, скорее всего. Так что Маша решила покрасить дом во что бы то ни стало до приезда родителей. К середине июля погода разгулялась, так что Маша переоделась в купальник, тогда как я сбросил футболку. И вот в таком виде мы буквально летали вокруг дома. А иногда и действительно летали. В один из дней, я услышал чириканье на одной из пихт около дома. Недолго думая я установил лестницу-стремянку и полез на верх.
– Ну что? Гнездо? – доносился снизу голос Маши.
– Да не просто гнездо. Птенчики! Дрозды, – сказал я.
– Птенчики? Вот класс! Какие они?
– Ну, их много. Так, подожди, сейчас посчитаю. Три, нет четыре. И здоровые такие! Хорошо их мамка откормила. Пока что вместо перьев пушок, но наверняка скоро оперятся и улетят, – сказал я и начал слезать, но тут же остановился. Отсюда, с высоты в метра этак четыре открывался потрясающий вид. Мягкое солнце, которое уже не жгло, как в первой половине дня, медленно садилось. Своими нежными лучами, проступающими через будто шёлковые иголки молодой пихты, оно будто гладило меня с материнской заботой и любовью.
– Ну ты чего там, долго? Я тоже хочу посмотреть, – сказала Маша, тем самым выведя меня из созерцания прекрасного и лёгких дум.
– Хорошо, сейчас спускаюсь. Оттуда просто хороший вид, – сказал я и через несколько секунд оказался на земле. – Ну что, вперёд. Обещаю под юбку не заглядывать.
– Вот ведь шутник, – сказала Маша, но всё-таки посмеялась над моей шуткой.
– Ну как? – спросил я, когда Маша оказалась на вершине.
– Подожди, мне надо чуть повыше забраться, чем тебе. Вот, так нормально. О бозечки, какие они милые! – завопила от умиления Маша. – Они прям такие ути-пути. Так бы и погладила!
– Маш, не надо. Птицы…
– Да, знаю, – грустно сказала девушка, – птицы потом чуют человеческий запах на своих птенцах и больше не кормят. Эх, жаль. Ну ладно, я спускаюсь.
– Давай. Если что – не бойся, лестница стоит надёжно. А если прям совсем плохо, то внизу ждёт приятная и мягкая подушка.
– Это ты про себя? – спросила, улыбнувшись Маша. – Ну, тогда точно стоит упасть. Ой, подожди, они мордашку запрокинули. И заорали! Видимо маму зовут.
– Ладно, Маш, спускайся. При тебе мамаша их не покормит, – сказал я, как вдруг откуда-то с дальних высоких сосен полетел прямо на нас огромный тучный дрозд. Он стремительно пикировал на Машу. Не успел я сказать и слова, как она крикнула от испуга и полетела вместе с лестницей вниз. Время как будто замерло, а я двигался в слоу-мо режиме. По неясной для меня причине, Маша оказалась дальше, чем я предполагал, так что мне пришлось сделать ещё один шаг, чтобы успеть подхватить её. Есть, поймал! Однако радость моя была недолгой, если так можно выразиться, ведь всё это происходило за доли секунды. Я не успел приставить вторую ногу во время шага, а опоры в виде одной ноги при таком импульсе сверху мне не хватило. И вот я уже лечу вперёд, держа Машу на вытянутых руках. Бам!
– Ааа! – продолжала кричать Маша, когда уже успела приземлиться на меня. Однако спустя какую-то секунду уже встала и не отряхиваясь стала помогать мне встать. – Ваня! Ты как?
– Мф, н-нормально, – сказал я, но из носа уже сочилась кровь. Опустив голову, я осмотрел себя и заметил, что и колени ободрал в кровь. – Ты сама как? Цела?
– Нет. Да. Кажется да, цела. Боже, я такая трусиха, прости меня!
– Маш, все нормально. Я же всего лишь разбил нос и разодрал колени, делов-то. Поможешь только подлечиться?
– Ваня, как ты можешь такое спрашивать? А ну пошли живо в дом. Где у вас аптечка, – начала командовать Маша, так что мне только делать и говорить то, что она желала.
– Ты точно в порядке? – спросил я у Маши, когда она смачивала вату перекисью водорода, чтобы обработать мои ноги.
– Точно. А сейчас сиди смирно. Будет больно, – сказала Маша и начала аккуратно проводить смоченной ватой по моим ранам.
– Больно? Маш, ты что, раньше никогда не падала? – пошутил я.
– Ну, падала, но это было давно. И тогда было больно, между прочим. А ещё я хрупкая девочка, и сужу по своим впечатлениям, – казалось обиделась Маша.
– Да ладно, я же пошутил.
– Тоже мне шутки.
– Маш, ты что, так перепугалась? Высоты испугалась? Боялась, что разобьёшься?
– Глупенький, я за тебя испугалась. Ну, то есть сначала за себя, а когда почувствовала твои руки, то испугалась за тебя.
– Спасибо.
– За что? Это же ты меня спас. Это тебе спасибо.
– Спасибо, что заботишься обо мне.
– Эй, я за кем попало не забочусь, а ты, между прочим, мой будущий муж. Так что за кем мне ещё заботится? А теперь не отвлекай меня, а-то вату вместо носа вставлю в рот.
– Тебе лишь бы вставлять, – несмешно пошутил я, из-за чего получил лёгкий удар в плечо.
– Ваня!
Так и проходили следующие несколько дней. Однообразно? Может быть. Но я бы всё отдал, ради такого однообразия. Просыпаться от того, что смысл твоей жизни гладит тебе волосы, смотреть в бездонные зелёно-голубые глаза и расплываться от счастья. Что может быть блаженнее этого? Прекраснее этого в жизни нет.
– Да, хорошо мамочка. Обязательно передам. Ну всё, давай, пока, – сказала Маша, разговаривая по телефону, – Вань, тебе привет от мамы.
– Тоже передавай привет, – сказал я, пока Маша не положила трубку.
– Ну, кажется она не сильно волнуется. Вроде спокойна, – сказала Маша.
– Отлично. Ну у твоей мамы и нет повода волноваться. Ты же со мной.
– Это точно, – ответила Маша, улыбнувшись мне и начав что-то печатать на телефоне.
– Подружки? – поинтересовался я.
– Почти, – неуверенно ответила Маша.
– Почти? Это как? – усмехнувшись сказал я.
– Ну, это значит, что не подружки, – тихо говорила девушка.
– Оу, Маш, я понял. У каждого свои секретики, всё понимаю.
– Да нет тут никаких секретов, – раздражённо сказала Маша. – Это мой отец. Увидеться хочет.
– Вот оно как. А что не так? Не хочешь с ним встречаться?
– Да не то чтобы не хочу. Просто мне скорее всего придётся уехать раньше тебя. А я, как ты понимаешь, этого не хочу.
– Мда, понимаю, – только и сказал я. Эх, опять нас с Машей разлучают. – Слушай, а что там с обедом?
– А, да, сейчас, – сказала моя принцесса и упорхнула на кухню, с которой принесла кастрюлю вермишелевого супа.
– Эм, Маш, мне кажется, или что-то не так?
– Ну, может быть.
– Какой-то он густой, тебе не кажется? – сказал я и прямо-таки воткнул ложку в суп. Ложка осталась стоять.
– Ну, самую малость. Вань, я не знаю, я вижу, что суп слишком жидкий, ну и добавила туда ещё вермишели. Потом смотрю, а он все равно жидкий, а вермишелевый суп таким быть не должен, ну и добавила ещё. А он вот каким густым получился, – говорила Маша быстро и взволнованно.
– Ну, макаронам свойственно разбухать в воде. Не волнуйся, всё хорошо. Тем более хорошо, что это не увидела моя мама. Так что не переживай, моё ты чудо. Всё хорошо, – сказал я и обнял Машу.
Оставалось пара дней до приезда родителей. Мы закончили все дела, поужинали.
– Маша, спасибо за ужин, – сказал я, выходя из-за стола.
– Пожалуйста. Вань, мы можем поговорить? – спросила Маша, а в ответ я лишь вздохнул.
– Маш, моя жизнь не была интересной, о ней нечего рассказывать.
– Вань, я хочу знать. Я ведь люблю тебя. А ты совсем ничего не говоришь о своём прошлом.
– Да потому что оно тяготит меня. Потому что моя жизнь оказалась поделена на две части, а поделена она оказалась встречей с тобой. Есть жизнь «до», и есть жизнь «после». И жизнь «после» мне нравится куда больше.
– Хорошо, если хочешь, то давай я начну, – сказала Маша и не дожидаясь моей реакции начала говорить. – Как ты знаешь, я воспитывалась в неполной семье. Отец рано ушёл из дома. Помнишь наш концерт? Как я заплакала, когда играла «свою любимую мелодию»? Ни черта она не любимая. Отец попросил её сыграть, перед тем как уйти якобы в магазин. Я сыграла. А он расплакался и обнял меня. Я удивилась, но через несколько дней мама сказала, что он не вернётся. Что он решил уйти из нашей семьи. Поэтому эта композиция и вызвала у меня слёзы.
– Маш, я не знал, – робко и тихо сказал я. – Но почему ты решила сыграть именно её?
– Не знаю. Наверное, потому что именно её я играла в последний раз, когда мужчина попросил меня что-то сыграть. Ты сидел там же, где и он, и на меня нахлынули воспоминания.
– Мне жаль, что так вышло, – сказал я и накрыл руку Маши своей.
– Но так вышло. Сейчас у него другая семья и мы видимся пару раз в год. Но всё хорошо. Он не жалуется, у мамы всё отлично, а я встретила тебя. Так что может так нужно было? Я не знаю. Вскоре после ухода я познакомилась с парнем в садике. Никита. Он был из выпускной группы. Ему 8 лет, мне 5. Мы общались, дружили, гуляли вместе. Хотя он был из не самой благополучной семьи, как мне говорила мама, но мне было всё равно. Он мне нравился. Наверное. Потом мы начали даже встречаться. Опять же, наверное. Насколько можно говорить об этом в отношениях детей. Прогулки за ручку, невинные поцелуйчики в щёчку. Всё как у всех. Он был очень милым. С дня нашего знакомства он всегда был добрым и внимательным ко мне.
– Он… – сказал я, так как Маша сделала долгую паузу.
– Нет, он не умер. Насколько я знаю. На своё 14-тилетие он пригласил меня в гости. Там было ещё несколько парней. Его друзья. Всё было вроде бы хорошо, болтали, шутили, играли на приставке. Но в один момент Никита позвал всех в свою комнату, чтобы показать, что ему подарили родители. Он взял меня за руку и повёл за собой. Его друзья шли за нами. Как только мы с Никитой вошли в комнату, его друзья закрыли дверь. Я попыталась открыть, но у меня ничего не выходило. Они держали её.
– Маш, я с тобой. Ты можешь этого не говорить.
– Вань, неужели ты не понимаешь? В раскрытии души и есть любовь. А это я не рассказывала никому. Даже маме. Они заперли меня. А Никита подошёл ко мне, и прижав к этой двери поцеловал в губы. Затем он начал касаться меня. Везде. Я попыталась вырваться, но он взял меня за руки и кинул на диван. Он что-то говорил о том, что любит меня, а я люблю его. И что так делают все, кто любит. Он… Он начал раздевать меня. Я начала кричать, но он заткнул мой рот одной рукой. Коленом он придавил мне живот, а другой рукой снимал юбку. И трусики.
– Нет! – крикнул я и ударил кулаком по столу. – Животное! Мразь! Я… Я… Боже, Маш, что ты пережила? Моя дорогая!
– Ваня! – вскрикнула Маша и кинулась мне в объятия. – Мне было так страшно. Так страшно. Он уже снял свои штаны и надрачивал свой член, чтобы изнасиловать меня. В этот момент я укусила его руку и вскочила с кровати. Взяв с письменного стола канцелярский нож, я стала угрожать Никите. И кричала. И плакала. Так громко, что эти дибилы испугались соседей и открыли дверь. Дали мне одеться. Я уже не могла переодеваться где-то закрывшись, так что пришлось переодеваться при них. Со слезами, вся в истерике я выбежала из дома. Я боялась рассказывать маме. Боялась, что станет меньше меня любить.
– Но Маш, это ведь не так.
– Я знаю. Но мне было 11 лет. И я не рассказала. Некоторые дружки Никиты учились в одной школе со мной, так что мне пришлось переводиться. Даже специально поругалась с классной, чтобы у мамы был повод перевести меня в другую школу. Разумеется, что после этого я и на пушечный выстрел не подпускала парней к себе. Шестой, седьмой, восьмой класс. Подружки начинали уже встречаться и хвастаться тем, как у них всё хорошо. Мне же было всё равно. Я считала всех парней козлами, которые хотят изнасиловать меня. Так я считала 3,5 года.
– А что изменило твой взгляд?
– Глупенький ты мой, я ведь встретила тебя!
– Ох, никогда бы не подумал, что способен изменить какое-то мнение о целой группе людей. А почему?
– Ну, все эти 3,5 года меня вокруг меня весьма часто крутились парни. Помогали с уроками, надеясь, что таким образом они мне понравятся. Звали на свидания. Угощали сладким, мороженым. Делали комплименты. Опять же, всё как у людей.
– А чем же я тебе приглянулся?
– А всё просто. Приглянулся ты мне тем, что бесил меня. Знаешь, за всё время я ни разу не видела такого хамского отношения к себе. Имя своё называть не хочешь, на диалог не идёшь, грубишь, всем своим видом даёшь понять, что я тебя бешу.
– И что, в этом был весь секрет? Быть с тобой грубым? Не верю.
– И правильно делаешь. Я ведь рассказывала тебе, что в твоих поступках увидела настоящее желание помочь. Доброту. Этим ты меня и зацепил. Если все были вежливы со мной, но при этом гнилыми внутри, то ты оказался полной противоположностью. Ты делал вид, что ты весь из себя бессердечный и чёрствый, но на деле показывал, что ты очень хороший. Не парень, а в первую очередь человек. Вот и всё.
– То есть если бы я был вежлив с тобой, то ты не кинулась тыкать в меня пальцем у выхода поликлиники?
– Скорее всего да. Но ты не был бы вежлив со мной. Потому что… Ну и как ты понял, сейчас мы должны плавно перейти к твоей истории.
– Да Маш. И мне жаль, что тебе пришлось перейти всё это.
– Да, мне тоже жаль. Раньше у меня были панические атаки из-за этого случая, но с тобой они закончились. А значит ты – тот самый. Мой.
– Конечно твой. И ничей больше. Только твой. Навеки, – сказал я и поцеловал Машу.
– Теперь твоя очередь рассказывать слёзо-выжимательную историю, – сказала Маша, смахивая слёзы со своего лица.
– Да, теперь моя очередь. Даже не знаю с чего начать.
– С переломного момента?
– Да, может быть. В общем-то я хорошо учился. После начальной школы пошёл в математический класс. Но душа всегда лежала к биологии. Поэтому после трёх лет обучения профильной математике, перевёлся в биологический класс. Но и там душой не задержался. Лет в пятнадцать, как тебе сейчас, я стал задумываться о смысле жизни. Кто мы? Зачем мы живём? Ответов я не находил. Мне казалось, что жизнь бессмысленна, а если смысла в жизни нет, то зачем и жить? И тогда я загорелся идеей. Идеей смерти. Нет, я не про самоубийство. Я не хотел убивать себя, я хотел, чтобы меня убили. Поэтому тогда я стал задумываться о карьере военного. Чтобы меня послали куда-нибудь в горячую точку и там убили. Смерть храбрых, все дела. Несколько бессонных ночей, мокрая от слёз подушка. Да, я хотел умереть. Но недолго. Где-то полгода. Потом меня по башке ударило другими мыслями. Дело было на 9 мая. Мы с родителями пошли на кладбище, почтить память наших родственников, которые погибли на войне. И знаешь, что я тогда понял? Что они – герои. Герои, но о которых мы вспоминаем только в их день рождения и смерти, а также 9 мая. Всё. А память – это всё, что останется после нас. Так что же остаётся, умереть, чтобы тебя вспоминали лишь два раза в год самые близкие родственники? И то, вспоминать будут лишь несколько следующих поколений. Через сто лет после смерти, тебя даже родственники по прямой линии забудут. И ты навсегда окажешься стёртым из истории человечества. Что ты был, что тебя не было.
– Прямо как в мультике «Тайна Коко», – тихо сказала Маша.
– Да, прямо как там. Человек умирает тогда, когда о нём забывают. Но до этой мысли я дошёл не только раньше, но даже и сам. Хотя позже и встречал эту идею у философов давно минувших дней. Короче говоря, в тот момент я понял, чего хочу. Бессмертия. Конечно не физиологического, а духовного. Сделать так, чтобы меня никогда не забыли. На миг вернулась идея с благородной смертью. Умрёшь героем в горячей точке, в родном городе переименуют улицу в твою честь и всё, миссия жизни выполнена. Но, однако я довольно быстро отогнал этот план на жизнь, ведь улицу могут потом спокойно переименовать обратно. А это меня не устраивало. Где-то неделя тяжёлых дум. Как мне стать известным? Как обрести славу? Как стать бессмертным? И тогда я нашёл ответ: политика. В политике бессмертие не всегда зависит от обстоятельств и от твоих личных качеств. Даже если ты был никчёмным премьер-министром, тебя будут помнить вечно, ведь ты был вторым лицом государства. И вот, летом после 9 класса я ударился в политику и философию. Знаешь, что самое забавное?
– Эм, нет, – робко сказала Маша.
– Я не думал о том, каким политиком стать. То есть авторитарным или либеральным. Мне было всё равно. Но вот я захожу в книжный магазин и беру книги, которые самим названием говорят о том, что они про политику.
– Что за книги?
– «Государь» Макиавелли, «Государство» Платона и «Политика» Аристотеля. И начал я с Макиавелли. Ну а дальше понеслась. Если вкратце и понятно, то Макиавелли проповедовал жёсткий и беспринципный метод ведения власти. Даже не ведения, а сохранения. Именно ему приписывают фразу «Цель оправдывает средства». И я уверовал в это. Затем и Аристотель подоспел со своей критикой демократии. И я, как и он, начал верить и ждать аристократии. Грубо говоря это как демократия, только голосуют не все, а только избранные члены общества. Элита. Научная, творческая, военная и так далее. Это власть не плебеев, а патрициев, власть достойных.
– А что дальше?
– Ох, а дальше мне было этого мало, поэтому я вновь пошёл в книжный. Мне понравилась философия, поэтому решил взять кое-что посовременнее, нежели Платон. А знаешь, кто был тогда у меня на слуху? Ницше. И вот я беру томик сочинений Ницше, а в довесок с ним и историю Третьего Рейха более чем на 1000 страниц. Ну и опять же понеслась. Идея Сверхчеловека у Ницше, критика демократии и прочее. Затем я взялся за историю Рейха. Всегда была интересна эта тема, ведь на истории мы мало уделяли этому внимания. И как специально, в самом начале книги очень много ссылок на другую известную книгу. На «Мою борьбу»
– «Мою борьбу»? – недоумевая спросила Маша.
– На «Майн Кампф».
– Оу. Теперь понятно.
– Да, ну и как ты могла понять, я не удержался. Найти на самом деле проще простого. Ну и что, я начал читать и сам себе промывать мозги. К слову говоря, всё это время я усиленно готовился к ЕГЭ, чтобы поступить в лучшие вузы страны, а оттуда уже в политику. И надо сказать, что данная литература давала мне хороший стимул для подготовки. Но она меняла меня. Однажды Влад меня спросил, что я сделаю, если стану президентом. И знаешь, что я ответил? Что развяжу третью мировую. Возможно ядерную. Ведь зло помнят намного сильнее, нежели добро.
– Это видимо тот самый момент, о котором говорил Миша? Когда ты стал невыносимым человеком?
– Да. Я стал злее, жёстче, жажда власти полностью увлекла меня. Тщеславие. Честолюбие. Однажды, опять же Влад, спросил, готов ли я расстрелять всю школу, чтобы стать президентом? И я сказал да. Потому что цель оправдывает средства. Стать президентом – великая цель? Безусловно. А значит требуются и великие средства. Несколько сотен трупов как раз годятся для этого. В это время я ещё увлекался Наполеоном. Считал его легендой человечества. Пару раз были споры, так кое-кто не хотел считать его великим. Видите ли, нельзя стать великим, если ты убиваешь людей. Бред конечно. Если что, сразу говорю, что сейчас я не такой и всячески осуждаю насилие в принципе. А уж про нацизм и геноцид и говорить не стоит. Ну, ты меня знаешь. Я ведь лапочка.
– Да, лапочка. А почему бред?
– Потому что величие определяется последствиями жизни данного человека. Насколько сильно он повлиял на жизни людей и на какое количество людей. Это во-первых. А во-вторых, величие определяется трудностью выполненной работы. Вот смотри, Пушкин велик?
– Да, конечно.
– Хорошо, я согласен. Но из-за чего он велик? Из-за своих стихотворений и произведений, из-за создания русского языка, каким мы его знаем сейчас. За создание литературного русского. Но что труднее, написать стихотворение или убить человека?
– Эм, я не знаю.
– Короче говоря, хоть я и не схожу с ума по Наполеону, как пару лет назад, но всё же считаю его пятым человеком в истории человечества.
– А кто выше него?
– Иисус, Моисей, пророк Мухаммед, Будда.
– О как. Хорошо.
– Так вот, читая Гитлера, я уверовал в его риторику. Он писал о том, что ему суждено спасти Германию от евреев и коммунистов. Что сама судьба, само Провидение ведёт его по этому пути. Я тоже в это поверил. Что мне судьбою определено стать великим. Однако всей этой уверенности суждено было разбиться. Но об этом позже. В конце 11 класса, когда мои глаза уже были плотно закрыты жаждой власти и славы, я влюбился. Да, я и до этого влюблялся. Но там я лишь совершал глупые поступки и всё. Например, прийти на концерт к девушке, подарить ей цветы, а спустя пару недель узнать, что она не хотела со мной общаться и я её раздражал. Что она рада, что я наконец заткнулся. В средней школе подкатывал ещё к одной. Звал на свидания, но всё без толку. Хотя нет, толк был. Полнейший игнор. Мы были в одном классе, но она не могла даже произнести моё имя. Напоминает «одного известного блогера», «немецкого пациента» и так далее. Меня не существовало для неё. На протяжении трёх лет. Ох, как я мог забыть самое главное? Однажды пришёл к ней домой и подарил цветы. Как я позже узнал, в квартире был будущий её муж. Но это всё неважно. В 11 классе я влюбился, как раньше не влюблялся. Именно тогда я начал писать стихотворения. Самые первые стихи посвящены ей. Как мне казалось, я тоже был ей симпатичен. Но это только казалось. И вот июнь. А в голове в это время вырисовывается идеальная картина будущего – у меня всё получается с этой девушкой, я успешно сдаю экзамены и поступаю в один из самых лучших вузов страны. Я был уверен в этом. Что сейчас я совершу прыжок и окажусь на самой вершине. Но реальность всегда разрушает надежды. Экзамены я сдал весьма успешно, но не для меня. Топовым вузам пришлось помахать ручкой. И с девушкой ничего не вышло. Она даже не приняла моё предложение о танце на выпускном. И тогда я понял, кто я. Ничтожество, возомнившее себя тем, кем оно никогда не было и не станет. «Летай иль ползай, конец один. Все в землю лягут, всё прахом станет». Это цитата Горького стала моим девизом на первом курсе.
– Вань, извини что перебью, но почему ты не называешь тех девушек по имени?
– Потому что они не сыграли в моей жизни важную роль. К тому же в моей жизни есть только ты. Только ты одна.
