Текст книги "Стелла искушает судьбу"

Автор книги: Ирина Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Душечка-помпушечка… – задумчиво произнес он, переводя взгляд на девушку. – Синий халат с розами… Ты что делаешь в моем номере? – Он ошалело покрутил головой. – М-мы вчера?..

– Как я была рада с вами познакомиться! – щебетала Ирина, увлекая Стеллу за собой прочь от многострадального директора.

– Опять приснилось… – грустно сказал он, когда подружки скрылись из виду. – Но как живо, черт возьми!

* * *

«Дорожка»… Если бы Стелла знала, что их ждет, право, она выбрала бы что-нибудь потеплее, чем полупрозрачное бирюзовое платье, с рукавами до локтя, которое предложила ей Лена Петрова. Тридцать – тридцать пять метров по снегу в двадцатипятиградусный мороз – за угол барской усадьбы с криками:

– Наш доктор жив! Он жив! Какое счастье!

Счастье?! Может, проще было бы его похоронить?

После третьего дубля Стелла так замерзла, что вообще перестала соображать. Даже когда Ирина сказала ей, что она права и роль Доктора исполняет известный бард Сергей Костров, ее это не взволновало. Черт бы с ним! И автографа ей не надо!

Нет, автограф конечно же получить хотелось, да и Ира объяснила, что бард – нормальный мужик, без дурацкого гонора и придури, но он все время оказывался рядом с Огульниковым, а уж к обфырканному ей «генералу» Стелле вовсе не хотелось подходить.

Ирина плакала злыми слезами, сидя, подобрав ноги, в кресле в вестибюле дома отдыха. Укутав ее замерзшие и покрасневшие коленки – она была в мини-юбке – собачьей шубой, перед ней, согнувшись, стоял симпатичный парень лет двадцати и, растирая ее ступни, уговаривал:

– Ну, Ирочка, ну, мамулька, все пустяки! Отработаем, я тебя полечу – у меня такой коньячок припрятан!

– Нет, Слав, какие суки! Я больше не могу! Уеду! Гори они огнем. У меня вообще хронический цистит! Не могу больше!

Появилась конопатенькая Таня Егорова – помреж с хлопушкой.

– Там Михаил орет. Пошли!

– A-а! Мать твою! – вскакивая, завопила Ирина. Она явно вышла из себя. – Делают что хотят! Да, Слав, познакомься – это Стелла.

– Угу.

Они опять побежали с крыльца, как и задумал режиссер, первыми: Стелла (слава Богу, в собственных сапогах), Ирина (в летних белых туфлях) и Людмила Васильевна (в босоножках!), но на сей раз – видимо, народ посоветовался с оператором – им под ноги полетели: Славикова собачья шуба, енотовая – Романова, дубленка лысого Новикова, затрепанное пальто Вячеслава Григорьевича, кожаное на подстежке – Радкевича. Стелла чуть не разревелась.

И они добежали! Правда, последние метры, проваливаясь по щиколотки в снег, но это были последние метры! И пали на шею Кострову, едва не сбив его – невысокого, но плотного – с ног. Вслед за ними мчались Радкевич, Сиротин, Романов и Новиков. Вдруг раздался раздирающий душу свист, и с криком: «Любимый доктор жив!» – в соседний сугроб впаялась головой пролетевшая по подвеске Извекова – Маньячка. Взметнулись и опали, как купол парашюта, полы ярко-синего халата, отделанного страусовыми перьями. По задумке режиссера, несчастная женщина от счастья воспарила, но парение завершилось истошным визгом – под халатом на Алле Владимировне было только нижнее белье, трусики и бюстгальтер, и, когда ее обнаженный живот вошел в соприкосновение со снегом, она не выдержала.

Совсем заиндевевшая Стелла лишилась дара речи. Она не слышала, как оператор Егор сказал режиссеру:

– Посмотри, как девчонка в образ вошла – слезы на глазах!

А режиссер не слышал оператора.

– Перелет! – зло сказал он и в сердцах швырнул себе под ноги недокуренную сигарету.

* * *

– Вячеслав Григорьевич! Когда Стелке пора будет говорить, пните ее ногой под столом! «Передайте мне соль, пожалуйста!» Запомнила?

– Да, – кивнула Стелла. Ей было несколько обидно, что первая ее роль столь незначительна. Что-то вроде «кушать подано»…

Впрочем, Ирина должна была попросить перцу. Наверное, не стоит обращать внимания на такие мелочи?

Ведь мы снимаемся в кино! За последние два дня этот припев несколько поблек для Стеллы. Так ли уж это здорово – сниматься в кино? Из-за врожденного упрямства девушка отгоняла эту мысль, но та возвращалась и все более тревожила…

Сапоги некрасиво топорщили штанины белого брючного костюма, который Стелла ужасно боялась запачкать за столом. Тапочки, предложенные ей Ирой, на нее не налезли, и пришлось утешаться тем, что ног ее никто не увидит. Да и опасения насчет костюма оказались напрасны. Еда была только за столом, где сидели Огульников, Костров и Загурская. Прокравшийся в клинику обманным путем Огульников «клеил» наивную героиню, старательно ее угощая, а Доктор – Костров ревновал и страдал. Наверное, еды жалел? Перед остальными же на шикарных тарелках лежали журналы «Бурда», раскрытые на изображениях вкусных заморских блюд.

– Правильно, – заявила Ирина. – Мы же психи! Чего нас кормить?

Сначала сцена не шла – журнальчики несколько пришибли актеров, но Радкевич задал тон, бодро тыча вилкой в цветную фотографию жареного гуся, Извекова подыграла, и все, оттаяв, то бишь «разогревшись», откликнулись.

Покрикивая на катавших по рельсам тележку помощников, оператор ловил интересные кадры. Вот лысый Новиков сверкнул железным зубом, кусая пустую вилку, вот Вячеслав Григорьевич, лукаво улыбаясь, протянул Стелле тарелку с журналом, вот Ирина смахнула с блузки непролитые из пустого бокала капли вина…

* * *

– Товарищи! – Ирина подчеркнуто делала ударение на последнем «и». – Товарищи! Если так и дальше пойдет, мы неплохо заработаем! Опять полторы смены!

Вячеслав Григорьевич улыбнулся и достал из потрепанной авоськи батон:

– Давайте чай пить, девочки.

– Ой, Стелка, опять мы с тобой про еду забыли! – вспыхнула Ира.

– Не ты ли мне сказала, что я теперь после шести не ем?..

– Ноги протянешь при таком расписании! На время съемок выдаю тебе индульгенцию.

Ирина приняла из рук Людмилы Васильевны чашки с водой и сунула в одну из них кипятильник.

Стелла замотала головой и отправилась в другую комнату – делать гимнастику.

– Молодец! – сказала ей вслед Ирина. – Но чаю выпьешь!

– Без сахара!

Ирина и Людмила Васильевна переглянулись.

– Характер! – со значением произнесла, покачав головой, пожилая актриса. – Я, знаете ли, Ирочка, после родов очень располнела… Ну, мне на приемных экзаменах в театральный один педагог и сказал: «Куда вам в актрисы? Толстая травести… Фуй!» А я, голубушка, после этого без всякого образования по всем провинциальным театрам лет пятнадцать инженю играла! Будто ему назло. За два месяца похудела, и с тех пор форму держу.

Ирине трудно было представить себе располневшую Людмилу Васильевну, которую вполне можно было назвать постаревшей Дюймовочкой. Вячеслав Григорьевич смотрел на жену как на любимого ребенка, его улыбка светилась теплом и нежностью…

А Людмила Васильевна продолжала:

– Мы ведь всю жизнь на театре… Сначала в Иванове, а потом… потом, когда Петенька умер… Мы уж за город свой и не держались. Наоборот, куда бы подальше… Съездили в Москву – на биржу… Ой, какая я тогда была хорошенькая да молоденькая! Ну и Вячеслав Григорьевич – представительный такой… Мы нарасхват были! Вот… И взяли нас в Новосибирский театр драмы. Мы еще с Борисом Козинецким играли. Он уж тогда расконвоированным был, а до того его прямо из лагеря на спектакли привозили! Много их там таких было. Мы-то хоть и молодые были, а понимали, с какими мастерами довелось поработать… Ну… Почти никто из них после смерти Сталина домой не поехал. Привыкли. Там доживать остались… Какие люди… Какие! Ах, слов нет! – Актриса всплеснула худенькими иссохшими руками.

– А что такое биржа? – спросила появившаяся Стелла, садясь за стол.

– Ах, биржа! – Глаза Людмилы Васильевны заблестели. – Это было чудесно! Она потом в саду Баумана располагалась. Такие, деточка, стенды со списками… Где какие вакансии… Вот… И режиссеры разных театров сидят за столиками – актеров выбирают. Пройдешься перед ними павой! Плечами поведешь… Ах, да что говорить! И все друг друга знают! И любят! – Она вдруг хмыкнула. – По-актерски… Идет тебе кто-нибудь навстречу, руки раскинет: «Ах, Людочка-душка! Все хорошеешь!» С наигрышем, красиво, а ты на шею бросаешься: «Как я рада! Ты где?.. Что?.. Как? В Куйбышеве? А я в Пензу…»

– Провинция… Молодость… – задумчиво сказал Вячеслав Григорьевич. – Чего только не было! Помнишь, Людмила, гастроли в Ростове? – Он оживился, будто помолодел. – У меня, девочки, один пиджак был и штучные брюки… Ну, его в гостинице и украли, а мне – на сцену! Директор мне свой пиджак дал, я в него, как в попону, завернуться мог, и рукава – до колен… Ну, отыграл. Весь спектакль умирал от смеха, представляя, как со стороны выгляжу! А зрители – ничего! Тогда благодарная публика была…

Они проговорили за полночь. Директор их, к счастью, не потревожил. Стелла раздевалась, укладываясь спать, и шепотом говорила уже укрывшейся одеялом, упорно хранившей молчание Ирине:

– Как интересно! Такая жизнь… Слушай, а как удивительно… ну, что актеров под конвоем на спектакли водили! Неужели такое было?

– И не такое случалось… – вдруг жестко проговорила Ирина, – но со мной об этом лучше не говорить. Моя бабушка была следователем НКВД.

– Что? – не поверила своим ушам Стелла. – Что?

– Моя бабушка была следователем НКВД, – повторила Ирина и демонстративно отвернулась.

* * *

Когда Стелла открыла глаза, Ирина и Лена Петрова что-то увлеченно обсуждали, сидя за письменным столом. Перед Ириной лежала стопка листов, она что-то быстро рисовала.

– Никаких проблем! Маньячка обозначена халатом со страусами – ваяй то же самое, но белое, полупрозрачное. Для персонажей… Ну прикинь: кто-то может мечтать о генеральских эполетах… Или вот бабочка… Годится для любой пациентки… – Ирина говорила убежденно, и Лена, видимо, была с ней согласна.

Стелла выпрыгнула из кровати:

– Можно?

Ирина протянула ей эскизы.

Под изображением куколки в платье в оборках и в длинных с кружевами панталонах стояла подпись – Сиротина Л.В. Граф – Сиротин. Франт – Романов. Генерал – Новиков. Нечто изящно-воздушное – героиня.

Лена взяла последний рисунок – узкое в индийском стиле платье с огромными – на спицах, которые следовало держать в руках, – крыльями за спиной и поставила размашистую подпись – Львова И.Л.

– Мерси! – кивнула Ира. – Извини, что задержала – закрутилась!

– Ну что ты? Спасибо! – улыбнулась Лена и помчалась к себе.

Стелла боялась взглянуть Ирине в глаза, настолько ее поразило вчерашнее заявление приятельницы. Причем оно было сделано таким тоном…

Но Ира вела себя так, будто ничего не случилось:

– Завтрак ты проспала, но я кое-что для тебя принесла. Кстати, и для Сиротиных… Хватит их объедать! Беги умывайся, завтракай и – за английский. До вечера мы свободны.

И Стелла решила, что так оно и лучше…

* * *

Смена, как ни странно, началась в шесть, как и было назначено. Прибыл автобус с массовкой – человек сорок, и кран – для съемок с высоты. По замыслу режиссера некоторые моменты «бала» следовало снимать снаружи через высокие арочные окна зала, как бы глядя на все глазами тех, кому не суждено принять участие в «празднике жизни».

Но, несмотря на своевременное начало, все сразу пошло кувырком. То героиня не могла заплакать, то кран заело, то с камерой что-то…

К полуночи все вымотались, и бурное веселье, которое актеры успешно изображали поначалу, пошло на убыль.

Наконец героиня заплакала, видимо от усталости, и объявили перерыв.

Актеры устало расселись прямо на затоптанном полу громадного пустого зала, потекла вялая беседа. Казалось, никакая сила не заставит их вновь пуститься в пляс…

Ирина вдруг подмигнула Стелле, засмеялась и начала тормошить повесившего нос Романова:

– Каскад, а? Сбацаем?

– Что? – Лицо актера выражало крайнее напряжение.

Ирина наклонилась к самому его уху:

– Каскад!

Он улыбнулся:

– А что? Можно. Из «Свадьбы».

Ирина кивнула. Забыв об усталости, они вскочили па ноги.

– Битте-дритте, фрау мадам! Я урок вам первый дам… Сперва – так, потом – вот так! Да, я плясать мастак! – Приятный глубокий баритон Романова широко разносился по залу. Легкую подвижную Ирину он крутил, швырял и подбрасывал, так что она птичкой летала вокруг него.

Все заметно оживились.

– Браво, браво! – захлопал в ладоши подошедший режиссер. – Профессионалы! Бойцы! Ценю! Уважаю! А теперь – по местам!

– Никого ты не уважаешь и не ценишь! – сквозь зубы процедила запыхавшаяся Ирина. – Ну и черт с тобой!

* * *

Массовку расположили на ночлег в спортзале на матах. Впрочем, спать оставалось всего три часа – в шесть утра должен был прийти автобус, на котором актерам предстояло отбыть в Москву.

Впрочем, некоторым предстояло остаться, чтобы принять участие в съемках «выхода из подвала» и задуманной режиссером «сцены века». Они должны были «кантоваться» на матах две ночи. Сердобольная Стелла не выдержала и пригласила к ним в номер очаровательную старушку актрису Гликерию Пантелеймоновну Збарскую. Было ей лет за семьдесят, но женщина умудрилась сохранить следы былой красоты и поразительную аристократичность.

Ее темное строгое платье с воротничком-стойкой, отделанным кружевом, украшала изящная старинная камея. Вела себя женщина просто восхитительно – чувствовалась в ней эдакая сошедшая в наше время практически повсюду на нет, полная достоинства интеллигентность, мягкость и желание быть приятной.

«Пострадал» от Стеллиного милосердия только Вячеслав Григорьевич – он и слышать не захотел о том, что девушка ляжет спать на полу, и охотно уступил свой диван Гликерии Пантелеймоновне.

* * *

На следующий день смена была назначена на три часа. Собирались вяло. Усталость после бессонной ночи брала свое. В начале третьего Стелла с Ириной вышли покурить на лестницу: в номере они не дымили – у Вячеслава Григорьевича была астма.

– Глебушка! – радостно завизжала Ирина, увидев поднимавшегося по ступенькам высокого стройного мужчину – смуглого, темноволосого, с живыми выразительными глазами. Он улыбнулся в ответ:

– Скрипим, старушка?

– Поскрипываем! А ты-то здесь чей образ лепишь?

– Опасного убийцы-психа, который сидит в подвале, ощущает себя младенцем и, плескаясь в бассейне, пускает пузыри!.. Это его так Доктор лечит. Погружением в нежный возраст.

– Фу-у! Какой маразм! – Ирина надула губы. – Ты на два дня?

– Да. Надоело уже, я здесь больше недели ошивался…

– Познакомься – это Стелла.

– Оч-рад!

– Ну заходи в гости!

– Обязательно.

Стелла посмотрела ему вслед:

– Какой симпатичный!

Ирина грустно улыбнулась:

– Глеб Пекарев – гроза мосфильмовских дам. Коварный соблазнитель. Казанова. Только понимаешь, гадостей он никогда никому в жизни не делал! Так что покинутые им красотки на него не обижаются… Хороший парень… И актер отличный. Ему бы вместо старого таракана Огульникова героя-то и играть! Ну да воля режиссера – закон.

– А у тебя с ним тоже роман был?

– С ума сошла! Я на работе романов не кручу. Просто снимались как-то вместе… Ну и… Легкий он человек, славный, приятный… – Ирина усмехнулась и повторила: – И правда приятный.

– A-а… А почему он тут уже был? Без нас…

Ирина рассмеялась:

– Ты что ж думаешь? Мы здесь главные? Да съемочная группа здесь уже три недели сидит! А мы… Так, ерунда, мелькнем в кадре – никто и не заметит! Да еще порежут при монтаже…

Стелле такое заявление вовсе не понравилось, но Ирина уже отвернулась от нее.

– Ух ты! Рустам! Сегодня у меня просто праздник души. – Ирина спустилась на несколько ступенек, распахивая руки навстречу высокому мужчине зверской наружности, и Стелла вспомнила рассказ Людмилы Васильевны об актерской бирже.

– Да, скифы мы! Да, азиаты мы!.. – продекламировала Ира, и Рустам продолжил, подхватывая ее на руки:

– С раскосыми и жадными очами… – Поднявшись на площадку, где стояла Стелла, он покружил Ирину и поставил на ноги. – Рад тебя видеть, Ирочка! Как зовут красавицу? – поинтересовался он, улыбаясь Стелле, в его действительно раскосых непроницаемо-черных глазах блеснула искорка интереса.

– Стелла, – ответила за нее Ирина. – Возможная дублерша героини.

Рустам хмыкнул:

– На мой взгляд, она куда симпатичней Полинки. И слушай, на актрису какую-то похожа, из голливудских. Ей-бо!

Ирина развела руками:

– Знаю, знаю, мужчины – не собаки, на кости не бросаются! Но голову девочке морочить не дам.

– Ага. Понял! Ну… Увидимся!

Едва он отошел, Стелла спросила:

– Почему у него столько шрамов? Он актер?

– Каскадер. Классный. Куда там Шварценеггеру! С самолета в реку прыгал… Дерется – ошалеть можно! А на коне – просто Бог. Как Витя Сидоров – на машине. Ну и типаж шикарный… Сама видишь, какая физиономия.

– Да уж… Просто разбойничья, – закивала Стелла.

* * *

Выход из «темницы» отсняли в два дубля. Пациенты прошли по лабиринту колоритного подвала, возглавляемые, видимо, вконец спятившим (нормальный человек таких бы не выводил, а понадежнее запер!) Художником – Радкевичем. Глеб Пекарев попускал, сидя на лестнице, пузыри – не без помощи фокусницы Эльвиры, выдавшей ему кусочек мыла для пышности пены.

Отплевавшись, он предложил:

– Пошли ко мне, девочки. Я коньячку привез. Михаил же отпустил пациентов?

Стелла замотала головой, умоляюще глядя на Ирину.

– Дите желает посмотреть творческий процесс, – пошутила та. – Попозже придем. Пусть полюбуется, как Рустик дерется.

– Какая кровожадность в столь юном и прелестном создании! Предупреждаю – зрелище не для слабонервных.

Приятельницы отошли в тень, спрятавшись за спины осветителей, чтобы не попасться на глаза режиссеру, который объяснял Огульникову и Рустаму Муртазину, что от них требуется.

Огульников должен был побить Рустама, вырубить, обменявшись с ним несколькими ударами, в возможность чего верилось слабо. Затем приковать к трубе наручниками, которые спустя некоторое время каскадеру следовало разорвать – их заблаговременно подпилили. Уж очень хотелось режиссеру показать крутизну героя – раз такого бугая вырубил, значит, и правда непобедим!

Сделали несколько дублей, и, хотя Огульников все больше входил в раж, режиссеру что-то не нравилось.

– Андрей! Жестче! Жестче! – кричал он.

– Да куда уж жестче? – взвился Рустам. – Он же со всей дури лупит. Андрей, сколько раз повторять – не доводи удар!

– Я актер, а не каскадер! – заносчиво возразил Огульников. – И вообще – это же кино! Извиняюсь, издержки производства.

– Эль, подгримируй Андрея! – потребовал оператор Егор. – У него морщины на лбу – просто ужас!

Огульников разозлился:

– Что значит ужас? Что ты хочешь сказать?

– Только то, что сказал, – морщины, – равнодушно пожал плечами оператор.

Актер поджал губы.

Мотор!

Кулак разозленного Огульникова со свистом рассек воздух. Голова Рустама дернулась, но удар он выдержал прекрасно, глаза его сверкнули, лицо налилось темной краской гнева… и…

Стелла не поняла, что случилось, но в следующую секунду Андрей Огульников уже лежал на полу перед оператором, камеру которого чуть не снес головой.

Актер вскочил на моги, под глазом его расцветал пышным цветом великолепный синяк. С криком: «Ты что наделал?» – Огульников бросился на Рустама, который легко перехватил его руки.

– Извини, Андрей! Каскадер тоже не всегда способен удержать удар! Я сожалею… – По губам Муртазина зазмеилась улыбка. – Издержки производства!

– Ты… Ты… Я же лицом работаю!

– М-да… – Подошедшая Эльвира с сочувствием взглянула на Огульникова. – Такое не загримируешь!

– Михаил! – заорал актер. – Ты посмотри, что он наделал! А у меня завтра вечером спектакль.

– Ну, Андрей! Я все понимаю… – Режиссер старательно изображал сочувствие. – Но это же кино… Давай сцену доработаем. Приковывай его к батарее… К камере встань спиной… А Рустама мы накажем… Премии лишим! – Он подмигнул Муртазину, воспользовавшись тем, что героя окружили причитавшие дамы – Аня, Юля и Таня.

Огульников, утративший от такого отношения режиссера дар речи, отодвинул девушек и покорно поплелся на место.

– Мотор! Так! Так! Теперь наручники… Уходишь… Рустам лежит… Лежит… Поднял голову… С недоумением смотрит на наручники… Дергай!

То ли наручники, перекинутые через трубу парового отопления, были плохо подпилены, то ли Рустам был еще слишком зол, то ли батарея была установлена еще до войны. Со страшным скрежетом она оторвалась от степы и… от трубы, из которой немедленно зафонтанировал кипяток.

Рустам в некоторой растерянности смотрел на уцелевшие наручники. Дамы-поклонницы, вновь окружившие пострадавшего кумира, визжали. От кафельного пола поднимался пар. Директор, от ужаса мгновенно протрезвев, стонал, обхватив голову руками. А режиссер истошно орал:

– Снимай! Снимай!

– Смываемся, быстро! – Ирина схватила совершенно ошалевшую Стеллу за рукав и повлекла к выходу: – Сейчас здесь будет грандиозный скандал!

* * *

Бурно вились снежинки в кругах света от раскачиваемых ветром фонарей. К восьми часам вечера под ударами превосходящих сил освободителей дом отдыха «Сорокино» был очищен от гнусных оккупантов Остатки съемочной группы топтались на подъездной площадке у главного входа.

Уже отбыли на мосфильмовской машине режиссер с супругой, которую до сих пор ни Стелла, ни Ира не видели, и оператор Егор.

Уже укатил Доктор – Костров на своем «БМВ», прихватив приятеля – Огульникова. Уже погрузился в директорский «жигуль» Радкевич. Уже отправили вместе с осветителями на японском студийном фургончике Юлю и Аллу Владимировну Извекову, и отъехали на нескольких автомобилях каскадеры-охранники, а автобуса для групповки все не было…

Светлана Ивановна металась как угорелая. Столкнувшись со спокойно взиравшим на всеобщий разгром директором, она закричала:

– Есть у вас совесть? Возьмите Загурскую в машину! Она же беременная!

– Да ради Бога! – безразлично махнул рукой директор, который, казалось, сознательно не принимал никакого участия в царившей вокруг суматохе.

Ирина в сбившемся на плечи платке и распахнутой шубе подбежала к потерявшей бдительность, на миг остановившейся Светлане Ивановне.

– Подписывай немедленно! – рявкнула она, всовывая в руки оторопевшей женщине ведомость, которую сама оформила по всем правилам.

– Ты куда массовщиков вписала? У них свой бригадир…

– Не мое дело! Они работали сегодня в групповке – плати за смену, как положено!

– Но, Ира…

– Подписывай!

Светлана Ивановна метнулась было в сторону, услышав перекрывший на мгновение всеобщий гвалт голос гримерши Эльвиры:

– Я в автобусе не поеду! Куда мне все это девать? – У ее ног действительно стояли на снегу два огромных кофра и внушительных размеров дорожная сумка: – Дирекция обязана…

Но Ирина была начеку. Она схватила Светлану за локоть и зашипела ей в ухо:

– Подписывай! Мне еще Танюшку, бухгалтера, ловить! И кассиршу!

– Да некогда мне!

– Подписывай!

Устав от Ириной непреклонности, бедная женщина подмахнула ведомость:

– Все равно директор не подпишет!

– А вот подпишу! – вдруг вредным голосом заявил Владимир Борисович. – Мне теперь все равно…

* * *

Намерзшимся за целый час ожидания на лютом морозе (их даже из вестибюля выгнали!) актерам групповки дребезжавший, буквально разваливавшийся на ходу, древний носатый «кавзик» показался раем. Они покинули многострадальный дом отдыха «Сорокино» последними, вместе с заиндевевшей до состояния сосульки Светланой Ивановной.

По салону гуляли неутишимые сквозняки, изморозь узорила окна не только снаружи, но и изнутри. Стелла с Ириной жались друг к другу в тщетном стремлении хоть чуть-чуть согреться.

– Тяжела и неказиста жизнь советского артиста! – завопил вдруг лысый Новиков, сверкнув железным зубом. – Эх, ничего для своего братана актеришки не жалко. Налетай, ребята, подходи по одному: у меня водка есть – на последний съемочный день берег… Вот он и пришел!

– Как последний? – ахнула Стелла, поворачиваясь к нему.

– Н-нич-чего н-не п-посл-ледний! Д-договорятся! – стуча зубами, вмешалась Светлана Ивановна. – Эй, слушайте: в воскресенье всех об-бз-званивать буду! Чтоб как шт-тык!

Стелла приуныла – еще одну ночь на вокзале перекантоваться можно, а четыре… Она просто не выдержит! Да и куда ей звонить? Может, попросить у Светланы Ивановны телефон?.. Нет! Хватит. Пора домой, осточертели ей вокзалы и приключения…

– Леонидовна! – продолжил, когда все выразили безоговорочное согласие, Новиков. – Ты сегодня наши денежки у них прям из горла выдрала! Давай первая.

Лысый, сидевший один, расстелил сбоку от себя газету, на которой стояла еще закрытая, подозрительного вида бутылка водки и захватанный граненый стакан, кроме того, там лежал порезанный на тоненькие до прозрачности кругляшки соленый огурец и полбуханки черного хлеба.

– Свет-Ванну угости, – рассмеялась Ирина, – а то даст наша начальница дуба, кто нас в воскресенье обзванивать будет?

– И то правда! – хмыкнул Новиков.

– Ир, а ты Леонидовна? – поинтересовалась шепотом Стелла.

– Угу. Очень у меня лихо фамилия с отчеством сочетается. Леонид – «сын льва» по-гречески, ну а Львова… Само за себя говорит. По всем статьям – львица. Не понимаю, почему у моих родителей не хватило юмора назвать меня Леонсией или Леонтиной… – Ирина лукаво посмотрела на приятельницу.

– А я… – Стелла покраснела, вспомнив, как смутилась, отдавая свой паспорт при заполнении ведомости приятельнице в руки. Та, правда, смеяться не стала, промолчала, но Стелла до сих пор чувствовала себя неловко. – Просто меня с детства все так звали.

– Пустяки, – усмехнулась Ирина. – Повзрослеешь – избавишься от этой придури.

– Если хочешь, называй меня Светой.

– Зачем? – искренне удивилась женщина. – Я уже так привыкла…

Водка помогла. Бутылку Новикова прикончили с энтузиазмом. Романов и Черняев тоже оказались запасливыми… Согревшись, актеры оживились, и к проходной «Мосфильма» подъехал не «катафалк», как можно было ожидать, а настоящий передвижной цирк.

Даже в метро Ирина и Стелла все еще смеялись, вспоминая анекдоты и случаи из актерской жизни, услышанные ими сегодня.

– Ну, прощай. – Стелла отвела глаза, протягивая Ирине руку.

– Как это – прощай? – не поняла та.

– Ну… Я на вокзал поеду… Попробую билет поменять… Все равно меня Свет-Ванна нигде не найдет…

– Ах ты глупышка! – обняла девушку за плечи Ирина. – Так я тебя и отпустила! У меня места много и… никого, кроме Бастинды.

– Кого? – Слезы, уже было заблестевшие в глазах Стеллы, мгновенно высохли.

– Кошки…

* * *

Войдя в квартиру, Влад пробежал прямо в обуви на кухню и хлопнул дверцей холодильника.

– Ну Мишка! – пробормотал он, возвращаясь в прихожую, где, все еще не решаясь снять шубку, стояла Рита. – Понимаешь, тут есть совсем нечего. – Он виновато развел руками. – Я сейчас сбегаю поищу что-нибудь, а ты пока располагайся… Будь как дома. Можешь душ принять – там, в ванной, все есть… И знаешь, возьми что-нибудь в баре. Выпей, успокойся. А когда я вернусь, мы с тобой все обсудим. Ладно? Ну, держись, не вешай носа!

Он убежал, а Рита еще несколько минут топталась в коридоре, соображая, как ей поступить – остаться или бежать куда глаза глядят?

«Душ прими… Выпей… – Злые слезы навернулись ей на глаза. – Понятно, что ему от меня надо! Благодетель! Решил воспользоваться тем, что я в безвыходном положении… А почему в безвыходном?»

Она залезла в коричневый чемодан, извлекла оттуда целлофановый пакет, полный фотографий, писем, открыток и документов, а из него – паспорт, авиабилет и двадцатипятирублевку.

«Щедрая, стерва», – вздохнула Рита. Она вытерла глаза и нехорошо усмехнулась.

Сбросив шубу и старенькие сапожки, она прошла в комнату.

«А что? Здесь очень даже… Приют для начинающей шлюхи…»

В комнате было одно широкое и высокое окно с балконной дверью, занавешенное золотисто-коричневыми шторами. Рядом стоял сложенный диван-кровать с журнальным столиком и двумя креслами, в глубине, в алькове, застеленная покрывалом софа за такими же занавесками, что и на окне, а всю стену напротив дивана занимал огромный стеллаж с как бы встроенной в него аппаратурой, полки которого ломились от аудио– и видеокассет. Наверху же ярмарочно сияли книги в шикарных переплетах. Между стеллажом и балконом был втиснут обеденный полированный стол с шестью стульями от чешского гарнитура.

Рита подошла, провела пальцем по видику, покрытому впечатляющим слоем пыли, вздохнула, открыла бар, оказавшийся все в том же стеллаже, и достала початую бутылку «Наполеона». Выбрав высокий на коротенькой ножке бокал (как она потом выяснила, он предназначался для пива и помещалось в нем ни много ни мало – 0,33 литра), Рита налила его доверху пахучей золотистой жидкостью и, зажмурившись, попробовала выпить все одним махом. Сделать это ей не удалось. Она поперхнулась, закашлялась и побежала на кухню, где в отчаянии, даже не попытавшись отыскать чашку, принялась запивать ядовитую, как ей показалось, жидкость водой из-под крана – прямо из сложенных ковшиком ладошек.

Прежде чем предпринять вторую попытку, она подготовилась – достала из кухонного шкафчика красивую цветастую чашку, налила в нее воды и отправилась в комнату. На сей раз коньяк был побежден и изничтожен.

Рита никогда не пила ничего крепче ликеров. Возможно, потому, что запах водки, который она так часто улавливала в дыхании отца, был ей с детства отвратителен. Коньяк ударил ей в голову, и с непривычки она мгновенно опьянела.

В ней проснулось бесшабашное буйство, замешенное на обиде и коньяке.

«Ах так? Значит, я – девка? Значит, я – шлюха? Ну, пусть так и будет! Я им покажу!.. Я им устрою!.. – Мысли ее путались, но решимость крепла. – И этот еще… Благодетель… Вот с него и начнем!»

Она неуверенной рукой поставила бокал на журнальный столик и, пошатнувшись, повернулась. Перед глазами у нее все поплыло. С идиотской улыбкой она вылила в бокал остатки коньяка, погрозила кому-то пальцем и пошла, на ходу раздеваясь, в ванную.

После душа она почувствовала себя лучше, но не настолько, чтобы достать из чемоданов чистую одежду, а потому, решив, что шлюхам стесняться не пристало, облачилась в махровый халат, висевший в ванной на крючке.

Собирать свою одежду она тоже не стала, так как, наклонившись, почувствовала, что сейчас свалится на пол.

Ухмыляясь, Рита принялась создавать интимную обстановку: отдернула шторы, закрывавшие альков, и отбросила покрывало, обнаружив постель, застеленную чистым, хрустящим цветным бельем, включила ночник – абажурчик, укрепленный на вазе, и бра, висевшее над диваном, и погасила люстру.

Кто-то завозился в замке входной двери ключом, и Рита, скинув халат, бросилась к обеденному столу.

Вошедший Влад – не ожидая ничего подобного, он спокойно отнес продукты на кухню и только потом направился в комнату, полагая, что увидит там мирно спящую Риту, – остолбенел.

Закрыв глаза, рассыпав по плечам еще не совсем просохшие каштановые, поблескивавшие золотистыми искорками волосы, на полированном Мишкином столе танцевала обнаженная смуглая красавица с восхитительной фигурой. Босые ступни Маргариты легонько, почти беззвучно пошлепывали по столешнице, отбивая ритм слышимой только ей одной музыки. Слабый свет бра ронял на ее медово-перламутровую кожу волшебные блики. Гибкие руки извивались, как у восточных танцовщиц. Она вообще показалась Владу языческой богиней или жрицей неведомого божества, исполнявшей таинственный и прекрасный ритуал… Ошалело разглядывая ее, он чувствовал, что еще немного, и он не выдержит, превратится в обезумевшее животное, схватит ее, такую желанную, такую красивую, обнимет, прижмет к своей груди…