Текст книги "Стелла искушает судьбу"

Автор книги: Ирина Львова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Хорошо, так где сейчас Кирилл? – терпеливо спросила Козырева.

– А в комнате, – неохотно ответила Гуняева. – Отдыхает.

– От каких таких трудов? – усмехнулась Козырева и вышла из кухни, Стелла двинулась за ней.

На диване под полупустой книжной полкой, укрывшись с головой стареньким ярко-зеленым верблюжьим одеялом, лежал Кирилл Гуняев и старательно изображал человека, погруженного в беспробудный сон.

– Гуняев, вставай, хватит дурака валять, – спокойно предложила Марина Игоревна.

Мальчик всхрапнул.

Инспектор усмехнулась и потрясла притворщика за плечо. Тот вскочил, выпучил глаза и завопил, тряся белобрысыми взлохмаченными вихрами:

– Что вы меня будите? Что вам надо? Что пристали? Права не имеете!

– Угомонись! – сердито оборвала его Козырева.

– А что? – заныл мальчишка, сразу изменив тон. – Ничего плохого не делаю. Из дому носа на улицу не показываю! Даже курить бросил!

– И наркотики тоже?

Мальчишка снисходительно и лукаво улыбнулся:

– Это шмаль, что ли? Да я, Марина Игоревна, с тех пор, как вы меня тогда заловили, – ни-ни! Только шмаль, Марина Игоревна, это ж разве наркотик? Зря вы меня тогда. Ведь в первый разок только и попробовал…

– В третий. Тебя тогда в третий раз поймали.

– Ну уж и в третий? Скажете тоже!

– В третий, в третий, Гуняев. И не кривляйся.

Мальчишка улыбнулся еще шире:

– Но вы-то в первый? Разве нет?

– Ну, допустим, – согласилась Козырева, не понимая, куда он клонит.

– Вот видите? А те два раза меня оклеветали! Или просто с кем-то другим перепутали. Я ведь, Марина Игоревна, только вам и доверяю…

– Ладно, раз доверяешь, тогда скажи, кто из старших с вами на пустыре ошивается? Кто вас наркотой снабжает?

Выражение лица Кирилла неуловимо изменилось, но он тут же снова улыбнулся и зачастил:

– Насчет наркоты – не знаю, не интересуюсь. А старшие – ну, Прыщ.

– Калугин Алексей, – уточнила Марина Игоревна и дополнила: – Ему всего пятнадцать.

– Так старший же? – ухмыльнулся белобрысый нахал. – Теперь Козява.

– Кузмин Михаил, – поправила Козырева, – но он и вовсе твой ровесник.

– На два месяца старше! Потом Бычара…

– Прекрати! – Терпению инспектора явно пришел конец. – Ты прекрасно знаешь, что я не о них тебя спрашиваю!

– Да ничего я не знаю! И вообще не понимаю, что вам от меня надо?! – Светлые глаза мальчика, окруженные глубокими нездоровыми тенями, превратились в колючие льдинки. – Мама! Мама! – вдруг истерически закричал он. – Почему ты ее сюда пустила? Выгони! Выгони!! Гестаповка проклятая! Пытай! Мучай! Ничего я не скажу! Ничего не знаю! Ничего не понимаю! А-а-а!!! – Крик его превратился в истошный звериный вой. Он упал на пол и забился, глаза его закатились, на губах выступила пена…

В комнату вбежала Ольга Федоровна и, прижав сына к полу, принялась умело засовывать ему между зубов ложечку.

Стелла перепугалась и бросилась на помощь; суетясь и мешая Гуняевой, она попыталась подсунуть под голову больного сдернутое ею с дивана зеленое одеяло, а Козырева отошла на шаг и презрительно бросила:

– Талантливая симуляция эпилептического припадка. Прекрати, Гуняев. Матери-то хоть душу не рви! И когда мыло сожрать успел, фокусник?

Мамаша Гуняева бросила на нее злобный взгляд. Заметив это, Марина Игоревна сказала:

– Он и в отделении попытался такой номер отколоть. Только раскусили его мгновенно. Притворяется он, Ольга Федоровна.

Кирилл тотчас же перестал биться и затих. На мгновение Стелла встретилась с ним взглядом и прочла в его глазах отчаяние, боль и такой страх, что даже отшатнулась.

Мальчик отодвинул мать рукой и переполз с пола на диван.

– Уходите, – глухо и яростно сказал он. – Уходите. Ничего я не знаю.

Уронив голову в ладони, Кирилл вдруг тяжело, по-взрослому зарыдал.

* * *

Темная вечерняя мгла опустилась на город. Зажглись фонари, и от деревьев протянулись длинные угловатые тени.

Стелла проводила Козыреву до самого ее дома. Они посетили еще три семьи – картина везде была приблизительно одна и та же: потерявшие человеческий облик родители и обреченные на существование в жутких условиях, предоставленные сами себе и подворотне дети. Впрочем, у Гуняевых и Скобелевых ситуация сложилась иная – матери-одиночки, самоотверженно взращивавшие любимых и неповторимых чадушек, были доведены теми самыми чадушками, что называется, до ручки. Дочь Скобелевой – четырнадцатилетняя Анжела – уже двое суток не появлялась дома. На вопрос Марины Игоревны о местонахождении дочери мамаша ответила истерикой:

– В Сосновке. Где еще? Я же нищенка! На кроссовки ей заработать не могу! Навезли иностранцев! Организовали бордель под боком! Так она за колготки… За трусы в кружавчиках… А от матери нос воротит. Сволочи! Гады! Милиция называется! Педагоги! Прозевали девчонку! Прошляпили!

Она кликушествовала довольно долго, обвиняя и милицию, и школу, и лично Горбачева, и всех на свете в том, что ее дочь стала проституткой…

Стелла пошла провожать Марину Игоревну, желая продолжить разговор. Они так увлеклись беседой – как можно было бы занять подростков в клубах, в кружках по интересам, если б были средства и… энтузиасты, без которых никакое дело не ладится, – что и не заметили, как оказались у дома Козыревой.

– Вот здесь я и живу, – сказала Марина Игоревна, указывая на освещенные окна второго этажа. – Мама, наверное, заждалась уже…

– Да-да, – опомнилась Стелла. – Спасибо вам большое! Я побегу.

– Заходите, если что понадобится…

– До свидания.

Едва за Козыревой закрылась дверь, Стелла, окинув взглядом выстуженную темную улицу, направилась к автобусной остановке – идти пешком до общежития было слишком далеко, да и похолодало к вечеру. Повернув за угол, она уловила боковым зрением какое-то движение и насторожилась: за ней кто-то шел, причем этот кто-то явно не хотел быть замеченным.

Стелла прибавила шагу – на остановке стояли люди, и она справедливо решила, что лучше побыстрее оказаться среди них. Хотя красть у нее было решительно нечего, на ее затылке-то это не написано…

Когда до освещенного тусклым фонарем павильончика осталось метров пять, она услышала за спиной шепот-шелест:

– Подожди…

Стелла остановилась, резко развернулась и едва не столкнулась с… Кириллом Гуняевым.

Мальчишка явно очень замерз: он шмыгал носом и, ежась, совал в карманы синей болоньевой курточки сжатые в кулаки руки.

– Что тебе? – Раздражение Стеллы против бессовестного притворщика еще не улеглось, но она вспомнила, как он заплакал перед их уходом, и сказала уже несколько мягче: – Чего ты от меня хочешь?

– Поговорить надо.

– Ну?

– Давай в какой-нибудь подъезд зайдем? А то я замерз очень, пока за вами ходил.

Стелла пожала плечами:

– Ну давай.

В подъезде было значительно теплее, чем на улице. Кирилл сразу же вытащил покрасневшие руки из карманов и вцепился в батарею. Стелле на мгновение показалось, что он и нос готов засунуть между секциями. Она сняла перчатки и принялась растирать подмерзшие пальцы.

– А я догадался, кто ты, – заявил вдруг мальчик.

Стелла опешила:

– И кто же?

– Ты ведь не из ментовки? Ну вот. Ты корреспондентша из газеты. И шляпа у тебя… Такие только журналистки и артистки носят.

Мальчик не спрашивал, он утверждал, и Стелла, подчиняясь необъяснимому импульсу, не стала его разуверять, хотя его логические построения и казались ей более чем странными.

– Слушай, слушай, – торопливо и сбивчиво заговорил он, – напиши… Напиши, как Курдюм и Жаба Червонца убили! Он хороший был. Соскочить хотел и меня все уговаривал… Говорил, что в армию скоро уйдет, а там его Курдюм не достанет. Только они догадались и его грохнули… А нас всех его ножами тыкать заставляли, уже мертвого, чтоб мы соучастниками были и еще больше Курдюма боялись.

– Погоди. А кто это Курдюм?

Мальчик ощерился и стал похож на крысенка, загнанного в угол.

– Большой пахан. Он всех держит… И шелупонь, и старших, и девок… Все ему, что добыли, несут, а он дозу дает. И ведь как, гад, всех обошел по-хитрому? Придет малец на пустырь – а куда еще, если дома, как у Самохи, папаша с мамашей не просыхают и жрать нечего? Ну, Курдюм ему раскумариться даст. Малец смеется, весело ему, ни о чем и не вспоминает… А Курдюм в следующий раз на гаш расщедрится… Или, того лучше, винта вколет… Раз, другой, третий. Вот и подсел мальчишечка! А подсел – гони должок. Денег нету? Воруй. Он же, гад, настоящую школу открыл – как карманы распатронивать да хаты подламывать… А девок – в Сосновку на заработки. Ты думаешь, на пустырь только с нашего района ходят? Не-ет, этот паук весь город опутал!

– Подожди, Кирилл! Так ты тоже принимаешь наркотики? – Все сказанное мальчиком как-то не укладывалось в голове Стеллы: сознательно развращать детей? Нет! Это что-то невероятное.

– Принимаешь… – фыркнул Гуняев. – Да я без баяна ни шагу. У меня уже все вены стеклянные…

– Какого баяна?

– Эх ты, а еще корреспондентша! Шприц это.

В глазах у Стеллы потемнело. Она читала о наркоманах и знала, что шприц – это последний этап перед… Перед чем?

– Так надо в больницу! Лечиться! Сейчас…

– Червонца они из больницы и забрали. Жаба и Хромой.

– Почему ты ничего не рассказал Козыревой? – возмутилась Стелла. – Ведь этот Курдюм… Его сажать надо, и чем скорее, тем лучше.

– Козыревой? Я не стукач!

Определенно логика Гуняева была Стелле абсолютно недоступна.

– Но мне-то ты сказал?

– Уже жалею.

– Почему, Кирилл?

– Я думал, ты статью напишешь… Курдюм испугается. Может, отстанет от нас… Теперь-то я понял, что ерунду затеял. Не испугается. И не отстанет.

– Я не корреспондент, Кирилл… – виновато сказала Стелла. – Извини.

– А, ладно, – мальчик махнул рукой, – чего теперь? Может, мне просто поговорить захотелось. Вот и растрепался… Как дурак.

– Послушай, ты знаешь, как зовут Курдюма? Где он живет? Я не скажу, что от тебя узнала. Никому. Его посадят, и все наладится…

– Посадят? Адрес? – Гуняев обидно захохотал. – Зона – его адрес, поняла? Зона! Сидит он!

– Как сидит? Ты же говорил, что он…

– Сидит, – мрачно подтвердил Кирилл. – А выходит… Ох! Да за деньги все можно! Поняла? Зря я с тобой связался.

– Ну хорошо. – Стелла упрямо тряхнула головой. – Но раз ты все понимаешь, тебя-то еще можно спасти? Поговори с мамой, переезжайте в другой город. Она тебя любит и все поймет.

– Кому мы нужны? – горько усмехнулся мальчик. – В другой город. Сказала тоже! А мать… Да, любит. Последний раз сама денег на дозу дала. Ревмя ревела, а достала, только чтобы не воровал.

– Господи, Кирилл, за что ты ее так мучаешь? Ты так говоришь, как будто ненавидишь ее.

– Ненавижу! Ненавижу!!

– Да за что же? Она всю жизнь на тебя положила…

– А ее просили? – вызверился мальчишка. – Ее просили меня рожать? Сама из детдома, никому не нужная, и я теперь… Зачем было нищету плодить? Чтобы причитать потом: я на тебя, моя кровинушка, все силы потратила, недосыпала, недоедала? Ненавижу!!!

– Успокойся. Пожалуйста, успокойся, – тихо попросила Стелла.

– А пошла ты со своей жалостью!

Кирилл рванулся к выходу. Девушка вцепилась ему в рукав.

– Подожди! Послушай! То, что ты говорил… Про Курдюма, про других… Ты ведь рисковал, рассказывая мне об этом?

– Ну?

– Пойми, я должна знать, где их искать. Я расскажу все Козыревой, и она сможет что-нибудь сделать. Иначе все зря… Ну что я скажу? Жаба, Хромой, Курдюм? А как они выглядят? Где живут?

Мальчик усмехнулся:

– Цепкая. Тебя бы в ментовку, всех гадов бы сразу к ногтю… Курдюм на пустырь теперь редко приходит. Его шакалы сами справляются. Жаба, Хромой, Гордей и Боцман. Как их зовут – не знаю, где живут – тоже. Не вру. Знаю только, где телка Жабы живет.

Стелла воззрилась на Кирилла с удивлением.

– Что вылупилась? – насмешливо спросил Гуняев. – Следил я за ним. Хотел хазу его крысиную треснуть. Всю наркоту забрать. Пусть бы перед Курдюмом на пупе повертелся, рассказывая, что его грабанули! Ха! Только осторожный он, гад. У телки – маман, папан, машина, дача, все как у людей. И Жаба при ней – приличный, как фортепьян. Не станет он у нее наркоту хранить… А на свою нору не наводит, хоть тресни. После того как они Червонца грохнули, такой опасливый стал – не подловишь.

– Слушай, а Червонец… Это о нем Марина Игоревна говорила, что пропал?

– Да вроде больше не о ком.

– И куда… – Стелла нервно проглотила слюну. – Куда тело спрятали?

– В котловане прикопали, – мрачно ответил Кирилл. – Вот, наверное, и мне там местечко найдут, если ты к Козыревой пойдешь…

– Глупости! Никто не узнает, что я с тобой говорила.

– A-а, да плевать мне! Все равно подыхать! – В голосе мальчика звучала бравада и отчаяние.

* * *

Ирина вошла в павильон и усмехнулась, увидев, что там творится. В центре суетились рабочие, устанавливая и драпируя бархатом разной высоты козлы. Режиссер с галереи, расположенной примерно на уровне третьего этажа стандартного дома, надсадно орал, указывая, как должны быть размещены камеры. Техники ворочали огромные «ветродуи» – гигантские вентиляторы, которым за долгую и полную трудов и свершений жизнь на «Мосфильме» наверняка прискучило изображать бореи и зефиры. В темном углу за старой декорацией переодевались актеры. Среди них Ирина заметила нового человека – полную пожилую женщину, которая держала под мышкой ворох вешалок и время от времени оглядывалась на костюмы, висевшие на вовсе не предназначенном для такого использования крюке. Женщину явно что-то беспокоило.

Возле укрытых бархатом козел курил, сидя на колченогом стуле, облаченный в нечто белое Огульников и вещал стоявшей перед ним Лене Петровой:

– Леночка, кто вам сказал, что можно играть неземную страсть в кальсонах? Это же маразм!

Художница ехидно улыбалась:

– Это не маразм, а чистый шелк. И потом Михаилу Георгиевичу очень понравилось.

– Ах, ему понравилось?! Да понимал бы что! Как можно войти в образ, чувствуя себя полным идиотом? У меня же плавки просвечивают!

– А на мой взгляд, весьма пикантно.

– Да? – Лицо Огульникова выразило некоторую озадаченность.

– А насчет образа… Я уверена, Андрей, что вам все по плечу, – заявила Лена и направилась к Ирине. – Ира, познакомься, это наша новая костюмерша, Клавдия Михайловна.

Ирина приветливо поздоровалась с женщиной, державшей вешалки, а та, ответив, метнулась к крюку с костюмами.

– Львова, Львова… – бормотала она, перебирая складки длинного платья. Наконец, удовлетворенно кивнув, она сняла один из костюмов и протянула его Ирине: – Вот. Одна Загурская еще не явилась.

– Да не волнуйтесь вы так, Клавдия Михайловна! – весело сказала Лена. – Не поверишь, Ир, так нервничает, так боится что-нибудь перепутать, что просто жалко ее становится.

Ира критически осматривала костюм:

– Это я такое нарисовала?

– Угу, – отозвалась невозмутимая художница. – Давай, давай, переодевайся.

Когда спустя несколько минут Ирина вышла из закутка, на лице ее читалась тихая ярость.

– Лен, черт возьми! Я же голая. Хорошо, хоть белье сегодня бежевое надела, иначе просвечивало бы все. И… И… Слушай, как в этом ходить? Я что, японка? И крылья эти чертовы… Палки, на которые ты их нацепила, годятся только для Ильи Муромца!

– Другие гнулись, – отмахнулась от разозленной Ирины Лена и повернулась к подошедшей Загурской. – Клавдия Михайловна, а вот и Полина появилась! Давай, давай, Полина, переодевайся, а то Михаил уже рычит.

Ирина взмахнула метровыми бамбуковыми палками, на которых крепились шифоновые крылья, пришитые к платью сзади по середине спины от шеи до пят, и тяжело вздохнула: не надо было выдумывать такой идиотский костюм. На шизофренический шлейф пошло метров восемь ткани. Зато раскраивая само платье, мастерицы явно сэкономили – гипюровое одеяние обтягивало Ирину, как перчатка: о том, чтобы попытаться в нем сесть, не могло идти и речи, а передвигаться приходилось мелкими шагами, имитируя походку гейш.

Ирина снова вздохнула и направилась к затянутым бархатом козлам, где уже собрались обряженные в белое актеры. Сиял лысиной и железным зубом Генерал – Новиков, время от времени постукивая по сплетенным из белых шелковых шнуров аксельбантам и тряся эполетами: ему-то уж точно костюм нравился. Улыбался Сиротин – Граф в шелковом фраке, поминутно касаясь пышной бабочки под подбородком. Людмила Васильевна поправляла оборки своего кукольного платьица, на ее голове с завитыми букольками волосами торчал огромный бант, а из-под оборок юбки трогательно и забавно выглядывали кружевные панталончики. Веселился Радкевич в белой блузе художника и белом же объемном берете. Сияла в обрамлении белых страусовых перьев Извекова…

– Светлана Ивановна! – Лицо Полины Загурской, подошедшей вместе с Комовой, которая решила проверить боевую готовность своей «армии», выражало сомнение и смущение. – По-моему, уже слишком заметно. Разве нет?

За Светлану Ивановну, которая, по-птичьи склонив голову набок, принялась критически разглядывать героиню, ответила Лена Петрова:

– Да нет. Я тебе живот складками задрапировала… Нет. Нормально.

– Н-ну… Сойдет! – решительно махнула рукой Комова и истошно заорала: – На исходную!

– Черт! Черт!! – закричала вдруг Лена. – Романов! Стой!!!

Романов – Денди оглянулся, а художница, схватившись за голову, застонала – пиджак Валеры расползся по спинному шву. Зашить его было бы затруднительно, к тому же после починки он и вовсе бы не налез на актера. Романов крутился на месте, как пес за своим хвостом, стремясь оценить размеры катастрофы. Наконец он оставил бессмысленные попытки и виновато развел руками.

– Что еще такое? Что опять?.. Ах! – Светлана Ивановна всплеснула руками, увидев, что случилось с костюмом Романова. – Что же делать?! Это же срыв…

– Спокойно! – вмешалась Ирина. – Сейчас все уладим! Клавдия Михайловна, шифон еще есть?

– Целый рулон. Но Елена Владимировна говорила, что из него будут шить какое-то покрывало с цветами.

– Быстро несите сюда! – скомандовала Ира. – И ножницы…

– Что ты задумала? – в один голос спросили Светлана Ивановна и Лена.

Ирина усмехнулась:

– А чем наш Валера не римский патриций?

Комова и Петрова облегченно вздохнули. Через пять минут облаченный в странную хламиду (кусок шифона с прорезанной в нем дыркой для головы) Романов уже взбирался на козлы.

Ирина не знала, что за ее стремительными действиями с интересом наблюдала Виктория Викторовна Чекалина, которая, выкроив свободную минутку, явилась в павильон, чтобы проверить, все ли в порядке во вверенном ей коллективе.

* * *

Козлы под Ириной жалобно скрипели, и она страшно боялась обрушиться с приблизительно двухметровой высоты, на которую ее взгромоздили откровенно потешавшиеся над дурацкой затеей рабочие. Руки и ноги женщины ныли от усталости, глаза заливал пот, и ей казалось, что еще минута, и она скончается прямо на «сцене», «отдав жизнь служению искусству».

Рядом стонала Загурская;

– Ой, не могу больше! Ой, не могу! Оно же сейчас развалится!

Извекова откровенно всхлипывала.

– Львова, Львова, перестаньте изображать приморенную моль! Шевелите ногами! – орал сверху режиссер. – И вас, Извекова, это тоже касается! Полиночка, голубушка, больше жизни! Вы же, счастливы.

– Черт бы тебя побрал! – зарычала Загурская и замахала руками с удвоенной силой.

– Мужчины, мужчины, где ваше мужество? Работайте, работайте! Андрей, энергичнее, ты же герой-любовник, не засыпай! – не унимался режиссер.

Когда оператор Егор начал снимать каждого актера по отдельности, всех попросили слезть с козел.

Ирина не шевельнулась, пока к ней не подбежала, размахивая руками, Комова:

– Тебе персональное обращение требуется? Не слышала? Слезай.

– Не слезу.

– Ты что, спятила? – оторопела Комова.

– Не слезу. Потому что, если я слезу, назад меня танком не загонишь. Или снимайте первой, или прикройте куском бархата, чтоб видно не было. Мне, знаешь ли, не нравится, когда меня чужие мужики лапают, даже под благовидным предлогом.

– И я не слезу! – подхватила Полина.

– И я! – поддержала Извекова.

– Ну, Ира, погоди! Всегда ты бузу затеваешь! – заскрипела зубами Комова и закричала: – Михаил Георгиевич, они слезать отказываются!

– Так понравилось? – засмеялся режиссер.

– Нет, они говорят, что обратно не полезут.

– Ну, так придумайте что-нибудь, Светлана Ивановна! Вы второй режиссер или кто? – недовольным тоном бросил мэтр.

Комова забегала от одних козел к другим. В конце концов ее послушались все, кроме Львовой, Загурской и Извековой.

– Михаил Георгиевич… Комова… – поморщившись, проговорила Чекалина. – По-моему, пора избавляться от этой дуры. Она же ни на что не способна. Курица какая-то.

– Стареет, стареет Светлана Ивановна, – поджал губы режиссер. – Мне все-таки не хотелось бы… Мы долго работали вместе.

От внимания Виктории Викторовны не ускользнуло то, что он колеблется. Видимо, ему тоже надоела бестолковая суетливость Комовой. Она была хорошим ассистентом по актерам, второй же режиссер из нее явно не получился. Однако Михаил Георгиевич обладал пакостным характером, о чем на студии знали абсолютно все, его не любили и работать с ним никто не хотел. В этом и заключалась причина, по которой он пошел на эксперимент – сделать Светлану Ивановну вторым режиссером. Эксперимент не удался.

– И все-таки, – тонко улыбнулась Чекалина, – ввиду производственной необходимости…

– Ну разберитесь же, Светлана Ивановна! – заорал режиссер. – Ищите кандидатуру, Виктория Викторовна. Потом обсудим.

– Кажется, я уже нашла.

– Что? Что, Егор? – переспросил Михаил Георгиевич. – Снимешь всех на самом низком топчане? Поступай как знаешь, мне надоел этот балаган. Тоже мне забастовщицы!

* * *

Выходившая из бухгалтерии (которая одновременно являлась кабинетом директора) Ирина нос к носу столкнулась с Чекалиной.

– Ирина Леонидовна, вас-то мне и надо.

Ира убрала в сумочку полученные деньги и взглянула на директрису:

– Слушаю вас.

– У меня есть предложение. Давайте-ка отойдем в сторонку?

– Пожалуйста.

Женщины уселись на стулья в вестибюле возле лестницы и достали сигареты: Ирина – ленинградский «Пегас», Виктория Викторовна – «Винстон».

– Что вы курите всякую дрянь? – улыбнулась Чекалина, протягивая Ире свою пачку. – Берите.

– Благодарю, но я курю только советские.

Чекалина улыбнулась еще шире:

– Привычка – вторая натура. Итак, вы человек прямой, так что сразу приступим к делу. Как вы отнесетесь к предложению попробовать себя в, так сказать, иной роли?

– Вы хотите предложить мне сниматься в другой картине? – удивленно подняла брови Ира.

– Нет. Я хочу предложить вам должность второго режиссера. Комова всех утомила своей бестолковостью…

– Вот как? – Глаза Львовой сузились.

– Так что вы мне ответите?

– Нет.

– Почему? – подняла соболиную бровь Чекалина.

– Я должна объяснять?

– Неплохо бы.

– Со Светланой Ивановной я знакома более десяти лет. Она мне ничего плохого не сделала, и подкладывать ей свинью как-то, знаете… Словом, не в моем амплуа.

– Мы ее в любом случае уволим…

– Не думаю. Комова единственный человек на «Мосфильме», который дружески относится к Михаилу Георгиевичу. Я полагаю, что он ценит это.

Чекалина фыркнула, всем своим видом демонстрируя удивление наивностью собеседницы.

– Не ценит? Тем хуже для него, – пожала плечами Львова.

– Мы обсуждали с ним сегодня такую возможность и решили, что заменим Комову.

– Не на меня, – отрезала Ирина, вставая.

– Я считала вас умным человеком…

– Вы ошибались.

* * *

– Ну куда же мы едем, Влад?

– Сюрприз, Ритуля.

Рита дулась минут пятнадцать. Она отвернулась от спутника и смотрела в окно автомобиля на проносившиеся мимо скучные голые леса, поля, в которых еще белел местами снег, и не совсем сбросившие ледяное покрывало речки. Однако терпения ей хватило ненадолго.

– Ну, Влад, так нечестно! Скажи! И сапоги зачем кирзовые? Почему ты их принес и велел мне надеть?

– Не кирзовые, а хромовые. Офицерские.

– Хорошо, хромовые. А зачем? – лисой подъезжала Рита.

– Сюрприз.

– Ну скажи-и-и! – капризно заканючила девушка.

– Ни за что. Скоро сама увидишь.

– Когда?

– Скоро.

Скоро Рита и в самом деле увидела… Высокий, нескончаемый забор. Это привело ее в бешенство, однако она молчала. Зачем поддаваться, когда тебя явно дразнят? Машина свернула к высоким дощатым воротам, и Влад посигналил. Из будочки, встроенной в забор, выглянул служитель и, увидев Влада, расплылся в улыбке. Ворота немедленно раскрылись, и они въехали на территорию… Чего? Рита терялась в догадках.

От стоянки для автомобилей, расположенной прямо возле ворот, к обшарпанному зданию скорее всего дореволюционной постройки, перед которым стояла статуя, изображавшая коня в натуральную величину, вела прямая, довольно широкая заасфальтированная дорога. По ней и пошли Влад с Ритой.

Заросли кустарников, тянувшиеся вдоль дороги, поредели, и Рита увидела поле, по которому скакали всадники! Поле огораживал невысокий заборчик, какими иногда отделяют тротуары от проезжей части. Его, в свою очередь, огибал высокий забор, который тянулся далеко направо и налево и исчезал в густом лесу, видневшемся в отдалении.

– Догадалась? – лукаво улыбаясь, спросил Влад.

– Ой! – только и сказала в ответ Рита.

Еще в начала марта, после возвращения из Греции, они как-то заговорили о лошадях. Оказалось, что Влад, как и Рита, обожает коней. Правда, Рите до сих пор не случалось видеть этих благородных животных иначе, как по телевизору, и Влад, словно бы в шутку, пообещал исправить столь досадное упущение. Она и думать забыла об этом, а он…

– Мне и покататься дадут?

– Забудь слово «покататься», а то тебя отсюда выгонят с позором! – с напускной суровостью предупредил Влад.

– А как же говорить?

– Катаются на санках, а на лошадях ездят.

Они вошли в здание, причем Владу пришлось вести свою спутницу за руку, так как она постоянно оглядывалась и оттого на каждом шагу спотыкалась.

Из просторного с высоким потолком помещения выходило несколько дверей, но самым интересным было то, что прямо напротив входа располагался въезд в манеж, где скакали лошади! Рита немедленно перестала вертеть головой и ринулась туда.

Влад удержал ее за руку:

– Стой!

– А что? – захлопала девушка ресницами.

– Послушай, лошади не привыкли к сумасшедшим. Будь поосторожней, пожалуйста. Я хочу поучить тебя ездить верхом, а не отправить в больницу.

Из манежа вышел белобрысый парень, который вел в поводу высокого рыжего коня с белыми чулками на передних ногах. Увидев Влада, он заулыбался:

– Здрассь, Владислав Анатольевич! Давно вас не было.

– Привет, Алеша.

– Сейчас я Карину позову.

– Сделай одолжение.

– Зверобоя «пошагаете»?

Влад кивнул и взял повод из рук паренька, который немедленно убежал.

Рита, внявшая предостережению, осторожно подошла.

– Возьми из сумки морковку и дай Зверобою, – сказал Влад.

«Ах вот что в этой сумке!»– подумала Рита, которая полагала, что там продукты для пикника.

Она протянула на раскрытой ладони морковку прямо к морде коня. Он осторожно взял лакомство, коснувшись руки Риты мягкими теплыми губами.

– Вот так. А теперь похлопай его по шее.

– Владислав Анатольевич! Как я рада! – Откуда-то появилась молодая черноглазая и черноволосая женщина в сапогах и ватнике. Она скользнула взглядом по Рите и, не проявляя к ней больше никакого интереса, отвернулась. – У нас, Владислав Анатольевич, все в порядке. Дело продвигается. Мы теперь, можно сказать, передовое хозяйство. Наших лошадок за границу продают. И спортшкола функционирует. И прокатный манеж доход приносит. Как же мы вам благодарны!

– Ладно, ладно, Карина, – отмахнулся Влад, у которого белобрысый парень уже забрал Зверобоя. – Довольно реверансов! Поездить дашь?

– А как же! – заулыбалась Карина. – Вам Варвара, Златолюба или Денди? Сейчас ребятам скажу… Они мигом.

– Нет, Карина. Я сам подседлаю. А что ты девушке предложишь? Кстати, познакомьтесь. Мой заместитель Маргарита Михайловна Богданова. Старший зоотехник Карина Аршаковна Арутюнянц.

Карина взглянула на Риту, которой показалось, что в глазах женщины мелькнуло неодобрение.

– Можно просто Рита. – Сделав над собой усилие, она улыбнулась.

– Можно просто Карина. – Женщина вновь повернулась к Владу. – А она ездить-то умеет?

«Как будто меня тут нет!» – разозлилась Рита.

– Нет, – развел руками Влад. – В первый раз.

– Тогда дадим ей… Негу. Но только из манежа ни-ни. Весна. Дурят лошадки. Еще свалится…

Рита пришла к выводу, что Карина – отвратительная, зловредная девка и просто ревнует к ней Влада!

Они прошли боковым коридором, который, видимо, огибал манеж, и оказались на конюшне. Двигаясь вдоль длинного ряда денников, в которых помещались лошади, Рита без устали вертела головой. Какие красавцы! Нет, не зря эти создания считаются благородными животными. Вдруг Рита резко затормозила и остановилась как вкопанная, разглядывая тонконогую изящную рыжую кобылу со звездочкой на лбу.

– Влад! – шепотом позвала она.

– Что?

– Влад. – Рита замялась. – Влад, эту…

– Она капризная, – буркнула Карина.

– Эту…

– Ты слышала, что Карина сказала?

– Эту…

– В первый раз – и на Расческу? – Черные глаза женщины блеснули. – Да вы знаете, как ее у нас называют? Раиса Максимовна. А догадываетесь почему? Выпендриваться любит. Взяли бы Негу. Или уж Дианку.

– Эту… – еще тише повторила Рита.

Карина пожала плечами, как бы давая понять, что умывает руки.

– Эту так эту, – рассмеялся Влад. – Вот ведь упрямица, если что решит, с места не сдвинешь.

Он говорил с такой нежностью, что Рите стало неудобно. В самом деле, ну почему именно эту? Она уже готова была отказаться от нелепой прихоти, но заметила, что в глазах женщины мелькнул недобрый огонек, и промолчала.

– Хорошо, – согласилась Карина, – я подседлаю.

– Ну уж нет! – В глазах Влада прыгали бесенята. – Пусть сама! – Он вошел в денник и, ласково потрепав лошадь по шее, скомандовал: – Прими!

* * *

Ко всеобщему удивлению, Рита сразу же прекрасно почувствовала себя в седле. Она мгновенно улавливала суть замечаний Влада и буквально через двадцать минут, пустив лошадь в галоп, сделала круг по манежу. Щеки ее разрумянились, глаза горели.

– Ну как я? – спросила она, подъехав к Владу.

– Потрясающе! Ты, случайно, не казашка? Как будто родилась в седле.

– Не-а, – весело ответила Рита.

– Я такого никогда не видел. Чтобы вот так – села и поехала. И ведь не боится ничуть, чертовка! – Он повернулся к Карине: – Ты смотри, шенкеля у нее – просто железо! А можно мы все-таки по плацу проедемся? Ты же видишь, она наверняка справится.

– Поступай как знаешь, – с раздражением отозвалась та и добавила: – Извини, у меня дела.

– О Господи! Совсем я с ума сошел. Извини, извини. Не буду задерживать.

«Ты и правда сошел с ума!» – с горечью подумала Карина, покидая манеж.

Белобрысый Алеша подвел к Владу высокого гнедого мерина. Тот, увидев Влада, замотал головой и заржал, словно приветствуя старого приятеля.

– Денди, привет, мой хороший! На морковочку!