Текст книги "Разговоры с зеркалом и Зазеркальем"

Автор книги: Ирина Савкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Тон писем к мужу совсем иной, чем писем к Гервегу: очень спокойный, умиротворяющий, без всяких восклицаний и риторических вопросов; в них ощущается не лирическая взволнованность, а эпическое спокойствие, повествовательность и некий остраненный, дистанцированный взгляд на собственное Я.Этот тон и частые повторы слов «тихо, мирно, мерно» (557; 564; 567) вызывают недовольство Герцена, на что Наталья Александровна отвечает: «И что же, наконец, охать, кричать… я действительно успокоилась, отдавшись снова, погрузившись совершенно в семью, ты и дети нераздельное для меня» [554]554
  Там же. С. 568.


[Закрыть].

Но хотя она уверяет Герцена, что ее выбор сделан и вполне однозначен, сравнение писем мужу и Гервегу говорит о том, что ее самоощущения в это время далеки от цельности и определенности. Они накладываются на разочарование в Георге, который ведет себя все более истерично и эгоистично, и восхищение Александром, проявившим в создавшейся ситуации не только благородство, но такую сильную и страстную любовь, которую жена в нем не подозревала.

18 апреля 1851 года Наталья Александровна пишет Гервегу:

Георг! Я доказала тебе свою любовь, разбив жизнь Александра, я доказала ему мое чувство, оторвавшись от тебя… Это было сделано без участия моей воли – она истощилась в борьбе. Что будет со мною – не знаю. Я останусь с детьми до самой смерти…. Я хочу жить, чтобы спасти Александра. Я хочу жить, чтобы с тобой когда-нибудь встретиться. Я хочу жить, чтоб любить, любить, любить… (312).

И в письмах к Георгу, и в письмах к Александру повторяются уверения в собственной искренности и невозможности для себя выбрать другую, возможно, более нормальную и разумную линию поведения.

В этом смысле и возвращение к идеям женского самоотречения и самопожертвования выглядит не следованием культурным образцам и общественным (религиозным) нормам – это собственное решение, очень трудное и, возможно, неокончательное. В предсмертном письме к Н. А. Тучковой говорится не о старости и «доживании» жизни в других, а о возможности новой полноты жизни:

После страданий, которым, может, ты знаешь меру – иные минуты полны блаженства; все верования юности, детства не только свершились, но прошли сквозь страшные невообразимые испытания, не утратив ни свежести, ни аромата – расцвели с новым блеском и силой [555]555
  Русские пропилеи. С. 273.


[Закрыть].

Как интерпретировать тот опыт поиска собственной идентичности, который пережила Наталья Александровна Герцен?

Ее знаменитый муж в «Былом и думах» представил историю ее последних лет жизни как историю соблазнения чистой и благородной женщины эгоистом в демонической маске и подлецом. Эта построенная в общем по романтической модели версия, позволяла полностью вывести из-под «суда света», обелить Наталью Александровну, предоставив ей роль невинной жертвы Как можно видеть из приведенных выше материалов, эта утешительная для Герцена версия не была объективной хотя бы потому, что Наталья Александровна отнюдь не была и не хотела быть в этой истории в положении «Гретхен».

Елена Дрыжакова, подробно проанализировав семейную драму Герценов в главе «Крушение любви», приходит к выводу, что все участники событий совершали своего рода «социальный» эксперимент, историю которого надо читать не через романтический код, а в дискурсе социально-утопических, эмансипаторских идей (Фурье, Сен-Симон, Жорж Санд). Попытка реализовать в жизни модели «нового человека», новой женщины и новой любви потерпела фиаско, хотя, по мнению исследовательницы, «Герцен был уверен, что он вышел победителем из этого конфликта, что лишь смерть Натальи Александровны „перешла дорогу“, то есть помешала ему продемонстрировать миру возможность разрешить драму в соответствии со „свободным выбором“ его жены. <Но> где-то в глубине души он, конечно, понимал, что именно смертьразрешила неразрешимые для жизнипроблемы и никакие „новые“ принципы не могут разрешить человеческих страстей» [556]556
  Дрыжакова Е. Н.Указ. соч. С. 80.


[Закрыть].

Точка зрения Дрыжаковой противоположна высказанной несколькими десятилетиями ранее идее П. Милюкова, что «тут на смертном одре разрешилась проблема нового брака, вырабатывался союз, основанный не на „надменном покровительстве“ мужчины и не на „уклончивом молчании“женщины. Но сколько страданий пришлось перенести и вызвать прежде, чем эта проблема была, наконец, вполне сознательно поставлена лучшими представителями того поколения» [557]557
  Милюков П.Указ. соч. С. 168.


[Закрыть].

Наталья Александровна Герцен, как показывает анализ ее писем к разным адресатам и других ее автодокументов, прошла свой, сложный, путь поиска собственной идентичности.

Ее понимание себя и ее способы саморепрезентации в огромной степени зависели от тех моделей женственности, которые существовали в общественном сознании, пропагандировались и навязывались мужчинами-идеологами. Как писал тот же П. Милюков, «положение женской молодежи того времени было очень нелегко. Лишенная высшей и даже средней школы, дома учившаяся только языкам, читавшая в лучшем случае только романы, она не имела достаточной подготовки, чтобы жить жизнью века и идти в мысли и чувстве об руку с мужской молодежью. К участию в серьезных чтениях и спорах молодых людей не допускали девушек простые требования приличия, не говоря уже о подготовке. Между тем результаты юношеских споров были далеко не безразличны для барышень. Женщина играла в этих спорах очень важную роль; теоретически ей представлялась роль высшего существа, предназначением которого было пересоздать мужчину. Среди табачного дыма и за стаканом вина решались вопросы, как женщина должна любить: то от нее ждали любви по Шиллеру то она должна была чувствовать по Гегелю, то ей рекомендовалось проникнуться настроением Жорж Занд. И все это предъявлялось одному и тому же женскому поколению, на очень коротком промежутке времени в одинаково безусловной, догматической форме. Сколько же нужно было такта и искренности, мягкости и врожденного благородства, чтобы, не прибегая к лицемерию, удовлетворить ожиданиям молодых людей – и остаться самой собою?» [558]558
  Анненков П. В.Указ. соч. С. 163–164.


[Закрыть]

Последнее выражение Милюкова, на мой взгляд, нуждается в уточнении: женщине нужно было не «остаться», а статьсамой собой – что и пыталась сделать Наталья Александровна. В последние годы жизни она стремится перестроить навязанные ей модели женственности в соответствии со своим чувственным и духовным опытом. В ее случае эта попытка привела к гибели. Вопрос в том, соразмерная ли это цена за право быть собой?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Первая половина XIX века – время, когда в русской критике возникает и широко употребляется понятие «женская литература» и даже мелькает (у В. Боткина) словосочетание «женская эстетика» [559]559
  Это понятие В. Боткин употребляет в предисловии к переводу двух глав из книги Shakspear’s female Characters by M-rs Jamenson,понимая под ним введение женского чувства и ума «в архитектонику художественного произведения». См.: Боткин В.Женщины, созданные Шекспиром // Отечественные записки. 1841. Т. 14. Отд. 2. С. 64.


[Закрыть].

Одновременно в 1830-е и отчасти уже в 1820-е годы в России впервые «мемуарная проблематика, судьбы мемуарного жанра <…> приковывают к себе внимание общества и начинают широко обсуждаться» [560]560
  Тартаковский А. Г.Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М.: Археографический центр, 1997. С. 49.


[Закрыть]. Ведение дневников, создание записок, семейных хроник, искусство переписки (как на французском, так и на русском языке) становятся к этому времени органической частью культурного быта, модой и привычкой, в том числе и в женском кругу.

В отличие от женской прозы, женские автодокументальные тексты того времени не публикуются и не рассчитаны на обнародование (редчайшее исключение – «Кавалерист-девица» Н. Дуровой), да и будучи с течением времени опубликованы, они остаются на периферии исследовательского интереса.

Задачу своей работы я видела в том, чтобы рассмотреть, что происходит на пересечении двух маргинальных культурных «пространств» – автодокументальных жанров и гендера в конкретном историческом и социокультурном контексте: в России первой половины XIX века.

Почти ни один из рассмотренных мною текстов нельзя безоговорочно причислить к жанру автобиографии (включая и названные так ЗапискиН. Соханской). Дело не только в проблематичности употребления самого этого термина в русском контексте, но и прежде всего в том, что межжанровые границы здесь оказываются в высшей степени условны и проницаемы. Трудно говорить даже об относительной «жанровой чистоте»; перед нами практически всегда некие гибридные образования: эпистолярный дневник, дневник-автобиография, автобиографии письмо, автобиография-критический этюд и т. п.

Анализ эмпирического материала приводит к мысли о том, что, возможно, было бы уместнее и точнее говорить в данном случае не о жанрах, а о некоем метажанре, полижанровом континууме,для обозначения которого я избрала термин «автодокументальная проза». Конечно, в каждом отдельно взятом тексте (или его части) дневниковая (со свойственной ей синхронностью и фрагментарностью), мемуарно-автобиографическая (со свойственной ей ретроспективностью и тягой к сюжетности) или эпистолярная (со свойственной ей адресованностью) составляющая может доминировать,но не более.

Общей особенностью проанализированных женских текстов, однако, является то, что всем им в большей или меньшей степени свойственна такая черта, как адресованность.

Наличие в повествовании адресата (иногда и персонифицированного), а точнее – адресатов (патриархатного цензора, «двойника», публики) – создает тот эффект балансирования на грани открытости/закрытости, приватности/публичности, который и определяет специфические способы само(о)писания.

Такая «адресность» заставляет говорить о, казалось бы, «монологичных» автодокументальных жанрах как о принципиально диалогичных, полифоничныхв женском исполнении.

Во всех женских текстах гендерный аспект авторского Я(и нарратора, и автогероини) оказывается чрезвычайно значимым, если не решающим; все рассмотренные авторы обсуждают свое Якак женское Я.

Обсуждая или создавая собственную идентичность, женщины-авторы дневников, воспоминаний, писем не могут делать это, игнорируя существующие мифы женственности. Это мифы, в какой-то степени – общие для патриархатного общества, но в то же время в текстах они варьируются: в разное время, в разном возрасте, в разной социокультурной среде различные мифы женственности оказываются наиболее актуальными. В определенной мере на значимость для автора-женщины тех или иных моделей женственности влияют и предпочтения персонально тех мужчин, которые персонифицируют для нее патриархатную власть или выступают как своего рода «эксперты» «нормальной», «правильной» женственности.

Как в свое время со злой иронией писала Симона де Бовуар, конкретные мужчины приспосабливают мифы женственности к своим психологическим и житейским нуждам, «каждый (из мужчин. – И.С.) может обрести в них сублимации своего скромного опыта <…>. Любовь к дешевой вечности, к карманному абсолюту, свойственная большинству мужчин, удовлетворяется за счет мифов» [561]561
  Бовуар С. де.Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997. С. 301.


[Закрыть]. Так, для А. Керн важной оказывается модель смиренной и добродетельной жены-дочери, навязываемая ей отцом как контролирующей инстанцией; для Е. Поповой – те акценты в представлениях о женщинах и женственности, которые пропагандировались почитаемыми ею представителями славянофильства и т. п. Обсуждение себя и своего Яв женских автотекстах в большой степени определяется «чужими», не ими выбранными ролями, не ими созданными способами говорить о себе как о женщине.

Эти выводы, которые, как мне кажется, ясно следуют из анализа избранных мною женских текстов, позволяют если не оспорить, то по крайней мере проблематизировать получившее широкое распространение мнение Барбары Хельдт, высказанное ею в книге «Ужасное совершенство» (Terrible perfection), – мнение об автобиографии как особой, альтернативной и «привилегированной» линии женской традиции в русской культуре.

Хельдт считает, что, в отличие от прозы, автобиография и лирика являлись теми областями творчества, где женское письмо не было определено мужчинами. В этих сферах женщины-авторы, с точки зрения исследовательницы, не вступали в конкурентную борьбу за лучшее и наиболее правильное следование художественным стандартам, а могли свободно искать свой голос и способы самовыражения. «Автобиография и лирика в отличие от художественной прозы, – пишет Хельдт, – являются самоопосредованными (self-mediated). Нарративный или лирический голос обращается прямо к читателю. Женщины и их сознание не являются больше в основе своей частью природы или частью общества, они уполномочены заняться исследованием себя самих» [562]562
  Heldt М. В.Terrible Perfection. Women and Russian Literature. Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 1987. P. 6.


[Закрыть].

Разумеется, трудно не согласиться с тем, что автодокументальные жанры менее четко дефинированы, они более гибки и свободны, жанровые стандарты не определяют здесь столь жестко формы сюжетосложения и т. п.

Но как уже говорилось выше, и в воспоминаниях, и в автобиографиях, и в дневниках, и в письмах, написанных женщинами, всегда присутствует «чужое слово»: голос патриархатного судьи или цензора, который осуществляет дискурсивное принуждение. Это может быть образ ментора (у Соханской, Зражевской), отца (у Керн), женофобного критика (у Зражевской и Соханской), матери (у Дуровой и Скалон), мужа (у Якушкиной, Н. Герцен), «потенциального» мужа (у Олениной), некоей высшей моральной инстанции (у Колечицкой); в качестве контролера может представать и неперсонифициронанное общественное мнение.

Образ Яв женских автодокументах строится на пересечении имеющихся дискурсов женственности, с ориентацией не только на социокультурные половые стереотипы, но и на конкретные, распространенные в современной авторам литературеобразцы. Женские авторы, ведя свои «разговоры с зеркалом» автотекста, придают своему лицу то выражение, которое ждет от них чужой взгляд, они обрисовывают свою женскую идентичность, идя навстречу существующим в обществе ожиданиям.

Однако, обсуждая и описывая себя через эти, навязанные мужскими идеологами модели, мифы женственности, женщина-автор одновременно, как писала Франсуаза Лионнет [563]563
  См.: Lionnet Françoise: Autobiographical Voices: Race, Gender, Self-Portraiture. Ithaca and London: Cornell University Press, 1989. P. 93.


[Закрыть], «разыгрывает» их, остраняет, оценивает, вступает с ними в диалог и тем самым хотя бы частично деконструирует.

Недаром во многих текстах проявляется тенденция изобразить себя как персонаж, своего рода романную героиню, объективировать Яв Она.По отношению к такому персонажу можно уже создать эпическую или ироническую дистанцию, дающую возможность обсуждения и «игры».

Кроме того, если вернуться к метафоре зеркала, в процессеписьма, самоописания движущееся (пишущее, рефлектирующее) Якак бы «боковым зрением» застает себя врасплох, видит себя не чужим, а собственнымвзглядом. С помощью образов значимых «других» создается некая система зеркал – изображение двоится, множится, создаются какие-то новые оптические эффекты. Именно они-то и позволяют проникнуть по ту сторону зеркального стекла, уловить Яв том месте, где его нет, разрушить предназначенный для чужого взгляда образ, запечатлеть нефиксированную, недоартикулированную, становящуюся самость.

В воспоминаниях, дневниках и переписке можно указать на такие фрагменты, где в текст прямо прорывается «телесный» язык желания, неструктурированное (в терминах господствующего дискурса) женское Я:в эмоциональных (истерических) срывах, в разговоре о болезни, одежде, красоте/некрасивости, в поэтическом (по Кристевой [564]564
  Kristeva J.:Die Revolution der poetischen Sprache. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1978. S. 35–42.


[Закрыть]) языке [565]565
  Характерно, что именно такие фрагменты женских воспоминаний чаще всего редуцируются при подготовке женских автотекстов к публикации, когда издатель, исходя из своего замысла, стремится «выпрямить» текст в нарратив, в историю, убирая «темные», нечленораздельные и тормозящие действие места. См., напр., комментарий о редактировании О. Оом текста дневника А. Олениной ( Файбисович В. М.:Судьба дневника Анны Олениной // Оленина А. А. Дневник. Воспоминания. Спб.: Академический проект, 1999. С. 6–8) или анализ практики изданий автобиографических текстов А. Смирновой-Россет ( Житомирская С. В.:А. О. Смирнова-Россет и ее мемуарное наследие // Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М.: Наука, 1989. С. 625–628.


[Закрыть]; метонимически – через пейзаж и вообще через символизированное пространство, с которым женский автор себя отождествляет (мотив «своего сада», «своей комнаты»).

Адресатом женского текста является не только внешний контролер или ментор, но и некий двойник, свое,близкое женское ТЫ, ТЫ-Я,и тогда в диалоге возникает ситуация разговора между собой в отсутствие соглядатая, возможен становится (по Иригарэ [566]566
  Irigaray L.Das Geschlecht, das nicht eins ist. Berlin: Merve Verlag, 1979. S. 140.


[Закрыть]) женский «телесный язык», освободившийся от «маскарада женственности».

Важным является представление себя через «значимых других»; причем другие-мужчины занимают во многих из исследованных текстов не такое уж большое место.

Разумеется, нельзя не учитывать, что социальные условия первой половины XIX века определяли юридический и общественный статус женщины опосредованно, через мужчину (отца, мужа, брата); только мужчины были напрямую вовлечены в публичную социальную жизнь, идеологизированы, и соответственно эту сторону своей идентичности пишущая женщина обозначает в основном через них.

Но гораздо большее и более важное место в самоописании и самоопределении занимают изображенные в текстах другие женщины.

Авторы большинства изученных произведений объективируют стереотипы женственности,постоянно апеллируя к некой гомогенной группе «нормальных женщин», которые будто бы спокойно и беззаботно существуют строго внутри предписанных правил. Однако такого рода женские персонажи практически не изображаются;это не более чем абстрактно-обобщенное коллективное мы(точнее, они), фон для сравнения, в то время как представленные в текстахгероини почти все в большей или меньшей степени иные, «ненормальные», исключения из правил.И как раз такие женские значимые другиекак бы создают и для повествовательницы право говорить о своей исключительности или, по крайней мере, о своей женской самости.

Несмотря на все оговорки и оправдания, именно в акте письма о себе(с большей или меньшей установкой на публичность, на читателя) женский автобиограф, мемуаристка, диаристка, автор эпистолярного текста утверждают ценность и значимость собственного женского Я.

Все вышесказанное, по-моему, не позволяет так радикально, как это делает Хельдт, разделять женскую автодокументалистику и прозу (по крайней мере, если вести речь о первой половине XIX века), ибо «свобода самовыражения авторского Я» в первой – весьма относительна, а степень зависимости второй от господствующей литературной традиции вовсе не абсолютна. В повестях М. Жуковой, Е. Ган, С. Закревской, Л. Марченко, К. Павловой, Н. Дуровой наряду с подражанием авторитетным образцам и стремлением писать, «как полагается по канону», можно видеть несогласие, полемику с традицией, поиск альтернативных приемов письма [567]567
  См. об этом, напр.: Kelly С.A History of Russian Women’s Writing 1820–1992. Oxford: Clarendon Press, 1994. P. 79–107; Andrew J.Narrative and Desire in Russian Literature, 1822–1849. The Feminine and the Masculine. London: Macmillan, 1993. P. 85–183; Савкина И. Л.Провинциалки русской литературы (женская проза 30–40-х годов XIX века) (серия Frauen Literatur Geschichte: Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur). Verlag F. K. Göpfert. Wilhelmshorst, 1998.


[Закрыть].

Если речь идет о темах, проблемах, о приемах построения гендерной идентичности (автора, повествовательницы, героини), то между женской прозой и автотекстами названного периода больше сходства, чем различия, хотя, разумеется, автодокументальные жанры обладают в этом смысле своей спецификой.

Результаты проведенного исследования, как мне представляется, могли бы послужить материалом для дальнейших сравнительных изысканий в гендерной, жанровой, национальной, хронологической перспективах. Другими словами, предметом дальнейшего обсуждения могли бы стать вопросы о том, насколько изложенные выше особенности являются характерными именно для женскихтекстов? именно для автодокументальныхтекстов? именно для данного времени? именно для русскойтрадиции?

В начале книги я сформулировала вопросы, на которые хотела бы попытаться найти ответы. Но, как это (к счастью!) всегда бывает, ответы на одни вопросы неизбежно привели к возникновению новых.

Библиография

Александрова Т., Билинкис М., Зуева С. и др. Жанровые и текстовые признаки мемуаров // Поэтика. История литературы. Лингвистика Материалы XXII научной студенческой конференции. Тарту, 1967. С. 127–133.

Анисимов Е. В. Записки Екатерины II. Силлогизмы и реальность // Записки императрицы Екатерины II. М.: Книга – СП Внешберика, 1990. С. 3–24.

Анненков П. В. Идеалисты тридцатых годов: биографический этюд // П. В. Анненков и его друзья: Литературные воспоминания и переписка 1835–1885 гг. СПб.: Изд-во А. С. Суворина, 1892. С. 2–109.

Анненков П. В. Замечательное десятилетие 1838–1848 //Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: Худож. лит-ра, 1983. С. 121–367.

Анциферов Н. П. Введение // Н. А. Герцен (Захарьина): Материалы для биографии // Литературное наследство. Т. 63. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 355–370.

Астракова Т. А. Фрагменты воспоминаний (публикация И. М. Рудой) // Литературное наследство. Т. 99. Кн. 2. М.: Наука, 1997. С. 566–572.

Б/п (Надеждин, Н.?). <Рецензия на> Краткие записки адмирала А. Шишкова, веденные им во время пребывания его при блаженной памяти государе императоре Александре I в бывшую с французами в 1812 и последующих годах войну <и на> Записки 1814 года А. Михайловского-Данилевского // Телескоп. 1831. № 18. С. 256–260.

Барт Р. Избранные работы: Семиотика, Поэтика. М.: Прогресс, 1994.

Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 7–180.

Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит-ра, 1975.

Белинский В. Г. Жертва, Литературный эскиз. Сочинение г-жи Монборн. Перевод с французского Z. // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1953. Т. 1. С. 221–228.

Белинский В. Г. Сочинения Зенеиды Р-вой // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1955. Т. 7. С. 648–678.

Белова А. В. Женская эпистолярная культура и дворянская повседневность в России конца XVIII – первой половины XIX века // Российские женщины и европейская культура: Материалы V конференции, посвященной теории и истории женского движения (Санкт-Петербург, 7–9 июня 2001 г.) / Сост. и отв. ред. Г. А. Тишкин. СПб.: Изд-во СПб. общ-ва, 2001. С. 49–55.

Белова А. В. «Женское письмо» в дворянской культуре России конца XVIII – первой половины XIX века // Выбор метода изучение культуры в России 1990-х годов. Сборник научных статей / Сост. и отв. ред. Г. И. Зверева. М.: РГГУ, 2001. С. 260–273.

Белова А. В. «Женское письмо» как источник по истории российской дворянской повседневности // Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания. Доклады и тезисы XIV научной конференции (Москва, 18–19 апреля 2002 г.) / Сост. Р. Б. Казаков; Редколл. В. А. Муравьев (отв. ред.), А. Б. Безбородов и др. М.: РГГУ, 2002. С. 116–118.

Белова А. В. Национальная и гендерная идентичность русской дворянки конца XVIII – первой половины XIX в. // Vater Rhein und Mutter Wolga Diskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland / Hg. von Elisabeth Cheaure, Regine Nohejl und Antonia Napp. Ergon Verlag, 2005. S. 375–386.

Белокопытова О. H. «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова и проблема мемуарно-автобиографического жанра в русской литературе 40–50-х годов XIX века. Автореф. дис. … канд. фил. наук. Воронеж, 1966.

Берти С. Т. Русские женщины в XVIII веке – прабабушки эмансипации? // Российские женщины и европейская культура: Тезисы докладов II научной конференции. СПб., 1994. С. 49–50.

Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб.: С.-Петербургский университет, 1995.

Благоволина Ю. П. Предисловие к публикации писем Н. А. Герцен к Н. А. Тучковой и Огареву // Литературное наследство. Т. 99. Кн. 1. М.: Наука, 1997. С. 659–663.

Бовуар С. де. Второй пол. М.: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.

Бокова В. М. Три женщины // История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 5–12.

Боткин В. Женщины, созданные Шекспиром // Отечественные записки. 1841. Т. 14. Отд. 2. С. 64.

Бушканец Е. Г. О классификации мемуарных источников // Ученые записки Казанского пединститута. 1972. Вып. 107. С. 44–59.

Бушканец Е. Г. Мемуарные источники. Казань: Изд-во Казанского пединститута, 1975.

Валевский A. Л. Биографика как дисциплина гуманитарного цикла // Лица: Биографический альманах. Вып 6 / Сост. и ред. А. И. Рейтблат. М.; СПб.: Феникс; Atheneum. 1995. С. 32–68.

Ватникова-Призэл 3. О русской мемуарной литературе // East Lansing Russian Language Journal. 1978.

Веревкин H. В. (Рахманный). Женщина-писательница // Библиотека для чтения. 1837. Т. 25. Отд. I. С. 15–134.

Верховский Ю. Н. Анна Керн и ее среда // Керн А. П. Воспоминания. М.: Academia, 1929. С. XVII–XLVI.

Вьолле К., Гречаная Е. П. Дневник в России в конце XIII – первой половине XIX в. как автобиографическое пространство // Известия АН. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. С. 18–36.

Вольперт Л. И. Пушкин в роли Пушкина. М.: Языки русской культуры, 1998.

Вульф А. Н. Дневники (Любовный быт пушкинской эпохи). М.: Федерация, 1929.

Ган Е. А. Суд света // Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц XIX века / Сост. В. Ученова. М.: Современник, 1986. С. 147–212.

Гаранина Н. Откроем книжку мемуаров // Редактор и книга, 1975. Вып. 7. С. 37–57.

Герцен А. И. Собр. соч.: В 9 т. М.: ГИХЛ, 1956–1958.

Герцен Н. А. Письма к А. Г. Клиентовой // Русская старина. 1892. № 3. С. 780–792.

Герцен Н. А. Переписка с А. И. Герценом 1839 г. (Из Владимирской жизни Герценов Письма мужа и жены / Публикация Е. С. Некрасовой) // Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. М, 1897. С. 68–102.

Герцен Н. А. Дневник (1846–1847) // Русские пропилеи: Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и подготовил к печати М. Гершензон. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1915. С. 233–238.

Герцен Н. А. Письма Н. А. Тучковой (Огаревой) 1847–1852 гг. // Русские пропилеи: Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и подготовил к печати М. Гершензон. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1915. С. 241–275.

Герцен Н. А. План автобиографии // Литературное наследство. Т. 63. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 366–367.

Герцен Н. А. Письма А. И. Герцену 1840–1851 гг. //Литературное наследство. М.: Наука, 1997. Т. 99. Кн. 1. С. 544–577.

Герцен Н. А. Письма Т. А. Астраковой 1838–1851 гг. //Литературное наследство. М.: Наука, 1997. Т. 99. Кн. 1. С. 591–659.

Гершензон М. Г. Материалы по истории русской литературы и культуры: русская женщина 30-х годов (письма Е. А. Ган) // Русская мысль. 1911. № 12. Отд. XIII. С. 54–73.

Гинзбург Л. Я. «Былое и думы» Герцена. М.: ГИХЛ, 1957.

Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л.: Советский писатель, 1971.

Гинзбург Л. Я. Вяземский и его «Записная книжка» // Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л.: Сов. писатель, 1982. С. 60–91.

Гинзбург Л. Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Литературное наследство. М.: Наука, 1997. Т. 99. Кн. 1. С. 10–54.

Голицын Н. В. Введение // Попова Е. И. Из московской жизни сороковых годов. Дневник Елисаветы Ивановны Поповой / Под ред. кн. Н. В. Голицына. СПб., 1911. С. I–XV.

Гордин А. М. Анна Петровна Керн и ее литературное наследие // Керн А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М.: Правда, 1989. С. 5–24.

Грачева Е. Н. Представления о детстве поэта на материале жизнеописаний конца XVIII – начала XIX в. // Лотмановский сборник. М.: Изд-во ИЦ «Гранат», 1995. Вып. 1. С. 323–333.

Гречаная Е. П. Французские тексты женщин аристократического круга (конец XVIII – начало XIX в.) и взаимодействие культур // Известия АН. Серия ЛиЯ. 1999. Т. 58. № 1 (январь – февраль). С. 33–44.

Гречаная Е. П. Адресат женских дневников конца XVIII – начала XIX в. и процесс письма // Вопросы филологии. 2001. № 3. С. 90–93.

Давидович М. С. Женский портрет у русских романтиков первой половины XIX века // Русский романтизм / Ред. А. И. Белецкий. Л.: Academia, 1929. С. 88–114.

Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой. М.: Наука, 1990.

Демидова О. К вопросу о типологии женской автобиографии // Models of Self Russian Women’s Autobiographical Texts / Ed. by M. Liljeström, A. Rosenholm and I. Savkina. Helsinki: Kikimora, 2000. S. 49–62.

Деревнина Л. А. О термине «мемуары» и классификации мемуарных источников // Вопросы архивоведения. 1963. № 4. С. 32–38.

Дмитриев С. С. Личные архивные фонды. Виды и значение их исторических источников // Вопросы архивоведения. 1965. № 3. С. 45–46.

Дмитриева-Маймина Е. Е., Зражевская А. Ф. // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь / Гл. ред. П. А. Николаев. М.: Большая российская энциклопедия, 1992. Т. 2. С. 358–360.

Долгорукова Н. Б. Памятные записки княгини Натальи Борисовны Долгоруковой // Русский архив. 1867. № 1. С. 2–50.

Дружинин А. В. Полинька Сакс // Современник. 1847. Т. VI. С. 155–228.

Дрыжакова Е. Н. Герцен на Западе. СПб.: Академический проект, 1999.

Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. М.: Московский рабочий, 1988.

Егоров Б. Ф. Русский характер // Из истории русской культуры. М.: Языки русской культуры, 1996. Т. V (XIX век). С. 51–79.

Егоров О. Г. Дневники русских писателей XIX в. М.: Флинта; Наука, 2002.

Егоров О. Г. Русский литературный дневник XIX в. История и теория жанра. М.: Флинта; Наука, 2003.

Екатерина II: Записки императрицы Екатерины II. М.: Книга – СП Внешиберика, 1990.

Елизаветина Г. Г. Русская мемуарно-автобиографическая литература XVIII века и А. Герцен // Известия АН СССР. 1967. Серия ЛиЯ. Вып. 1. Т. XXVI. С. 40–51.

Елизаветина Г. Г. «Былое и думы» А. Герцена и русская мемуаристика XIX века. Автореф. дис. … канд. фил. наук. М., 1968.

Елизаветина Г. Г. Становление жанра автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм: Проза. М.: Наука, 1982. С. 235–263.

Елизаветина Г. Г. «Последняя грань в области романа…» (Русская мемуаристика как предмет литературоведческого исследования) // Вопросы литературы. 1982. № 10. С. 147–171.

Елизаветина Г. Г. «Былое и думы» А. И. Герцена. М.: Худож. лит-ра, 1984.

Елина Е. Г. К теории эпистолярия // Поэтика и стилистика. Саратов: Изд-во Саратовского ГУ, 1980. С. 26–34.

Жеребкина И. «Прочти мое желание» Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000.

Жеребкина И., Жеребкин С. Метафизика как жанр. Киев: ЦГО НАН Украины, 1996.

Житомирская С. В. А. О. Смирнова-Россет и ее мемуарное наследие // Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М.: Наука, 1989. С. 579–631.

Жолковский А. К., Ямпольский М. Б. Бабель/ВаЬеl. М.: Carte Blanche, 1994.

Жуковская Т. Н. Н. Н. Шереметьева и общественный круг декабристов // Российские женщины и европейская культура: Тезисы докладов II научной конференции. СПб, 1994. С. 30–31.

Захарьина (Герцен) Н. А. Переписка с А. Герценом 1832–1838 гг. // Герцен А. И. Сочинения А. И. Герцена и переписка с Н. А. Захарьиной. СПб.: Издание Ф. Павленкова, 1905. Т. 7.

Земенцкая Э. Жорж Санд//Современник. 1846. Т. XLIII. С. 302–319.

Зимина В. Г. Предисловие к публикации писем Герцен (Захарьиной) Н. А. к А. И. Герцену 1840–1851 //Литературное наследство. М.: Наука, 1997. Т. 99. Кн. 1. С. 539–544.

Зражевская А. В. Зверинец // Маяк. 1842. Т. 1. Кн. 1. С. 1–18.

Зражевская А. В. Русская народная повесть. Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия. Соч. О. П. Шишкиной. 4 части. СПб., 1835 // Маяк. 1842. Т. 1. Кн. 2. С. 143–220.

Зражевская А. В. Письмо М. Н. Загоскину. ГПБ, СПб., фонд 291 (Загоскина М. Н.), № 87.

Иванова Е. М. Проблема автора в мемуарно-автобиографической советской прозе 50–60-х годов. Автореф. дис. … канд. фил. наук. Воронеж, 1972.

Кабанова И. Жанровое своеобразие «Баденского романа» Александры Смирновой-Россет // Женский вызов: русские писательницы XIX – начала XX века / Под ред. Е. Строгановой и Э. Шоре. Тверь: ЛилияПринт, 2006. С. 89–103.

Казакова Н. А. Русский язык А. А. Олениной // Оленина А. А. Дневник. Воспоминания, СПб.: Академический проект, 1999. С. 337–340.