355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Савкина » Разговоры с зеркалом и Зазеркальем » Текст книги (страница 2)
Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:34

Текст книги "Разговоры с зеркалом и Зазеркальем"


Автор книги: Ирина Савкина


Жанры:

   

Культурология

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Что происходит на пересечении двух маргинальных культурных «пространств» – жанра(ов) и гендера в конкретном историческом и социокультурном контексте?

– Как осуществляется в текстах гендерная саморефлексия, то есть как репрезентирует, создает, «разыгрывает» себя женское Яв акте автодокументального (эпистолярного, дневникового, мемуарно-автобиографического) письма?

– Какие стратегии самоописания выбираются?

– Как они соотносятся с существующими гендерными стереотипами и литературными (в том числе и жанровыми) конвенциями?

– По отношению к какому (каким) Ты(имплицитного адресата, «цензора», читателя) выстраивает себя женское Яв автодокументах?

Я не ставлю своей задачей выработку новых теорий или методологий; я не хотела бы рассматривать свое исследование как «полигон для испытания» существующих методологических, теоретических, культурно-политических стратегий анализа на новом материале с целью подтверждения их верности или опровержения. Скорее я хочу использовать те из имеющихся методов исследования, которые считаю подходящими и продуктивными, для прикладных целей историко-литературного изучения.

Теоретические проблемы, связанные со спецификой выбранного мною материала, очень многообразны, изучение автодокументальных жанров в западноевропейской, американской и русской науке имеет уже достаточно длительную и богатую историю, на некоторых моментах которой необходимо остановиться, прежде чем переходить к конкретному анализу избранных текстов.

Мой обзор теорий, связанных с пониманием специфики автодокументальной литературы и – особенно – женской автодокументалистики, не претендует на исчерпывающую полноту. Я хотела бы акцентировать внимание, с одной стороны, на тех идеях, которые оказали наибольшее влияние на обсуждение интересующего меня типа литературы, и, с другой стороны, на тех теоретических положениях и категориях, которые, с моей точки зрения, наиболее подходят для конкретных целей моего исследования.

Глава 1
ИСТОРИЯ ТЕОРИИ (ОБ ИЗУЧЕНИИ АВТОДОКУМЕНТАЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)

Краткая предыстория

В русской традиции критическая артикуляция жанра мемуаров (записок, воспоминаний, дневников) произошла в 30–40-е годы XIX века и была связана с именами В. Белинского, П. Вяземского, М. Погодина [43]43
  См.: Тартаковский А. Г.Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М.: Археографический центр, 1997. С. 49, 103–113.


[Закрыть]
однако серьезных исследовательских работ, посвященных автодокументальной литературе, до середины XX века на русском языке не было.

На Западе уже в начале XX столетия появились два солидных монографических труда на немецком и английском языках: Георга Миша (Misch Georg. Geschichte der Autobiographie.Leipzig; Berlin, 1907) и Анны Барр (Burr Anna Robeson. The Autobiography: A Critical and Comparative Study.Boston; New York, 1909).

Вильям Спенгеманн в своей книге Формы автобиографии (The Forms of Autobiography)в специальной библиографической главе [44]44
  Spengemann W. С.The Forms of Autobiography: Episodes in the History of a Literary Genre. New Haven; London: Yale University Press, 1980. P. 170–213. Краткий проблемный обзор изучения автобиографии см. также: Olney J.Autobiography and the Cultural Moment: A Thematic, Historical and Bibliographical Introdaction // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 3–27; в контексте собственной темы дает такой обзор также Эстелл Елинек ( Jelinek Е. С.The Tradition of Women’s Autobiography: From Antiquity to the Present. Twayne Publishers: Boston A Division of G. K. Hall & Co, 1986. P. 1–8). Одним из наиболее всесторонних и компактных источников по проблемам изучения автожанров является книга: Smith S., Watson J.Reading Autobiography. A Guide for Interpreting Life Narratives. Minnesota: University of Minnesota Press, 2001.


[Закрыть]
дает подробный обзор истории изучения автодокументальных жанров (по преимуществу автобиографии) до 80-х годов XX века в четырех следующих разделах: 1. Становление автобиографии как предмета научного исследования; 2. Современный критический интерес и проблема дефиниции; 3. Автобиография как источник информации; 4. Автобиография как литературная форма.

Спенгеманн отмечает, что серьезный научный интерес к интересующим нас жанрам возник в Европе в конце 1950-х – 1960-е годы, и одной из важнейших проблем, поднятых тогда, была проблема жанровых дефиниций. Широкий разброс в определениях границ и особенностей автодокументальных жанров Спенгеманн объясняет, в частности, тем, что определения не выводились из текстов, а создавались априорно и использовались для выделения текстов.

Прикладной подход

Те, кто создавал дефиниции, часто исходили из своих прагматических интересов [45]45
  Spengemann W.Op. cit. P. 185.


[Закрыть]
. Такой прикладной подход к автодокументальным жанрам хорошо (возможно, даже с особой отчетливостью) виден в России, где они долгое время изучались и использовались преимущественно как исторический источник. В работах М. Н. Черноморского, Л. А. Деревниной, Н. В. Макарова, С. С. Дмитриевой, в статьях и книге Е. Г. Бушканца, в исследованиях А. Г. Тартаковского [46]46
  Все вышеназванные работы см. в библиографии.


[Закрыть]
определение и классификация мемуарно-автобиографической прозы [47]47
  В русской научной традиции используется обычно термин мемуарно-автобиографическая литература (проза),а не автобиография(о причинах этого речь пойдет ниже), западные исследователи предпочитают термин autobiography.Так как предмет моего интереса – русский материал, то в этом обзоре я буду пользоваться и тем и другим терминами, а также более широким понятием автодокументальная проза,которая включает в себя такие виды текстов, как дневники и письма.


[Закрыть]
осуществляется с точки зрения историка или архивиста. Во главу угла ставится вопрос о «достоверности», «надежности» источника информации, а потому авторы сосредоточиваются, например, на вопросе происхождения текстов, способах фиксации воспоминаний (воспоминания участника событий, написанные им самим, литературная запись, стенографическая запись, протокольная запись, воспоминания одних лиц в изложении других и т. п.). Современный исследователь А. Г. Тартаковский начинает свою последнюю книгу с утверждения: «мемуаристика <…> исторична уже по самой природе» [48]48
  Тартаковский А. Г.Указ. соч. С. 8.


[Закрыть]
– и оценивает развитие русской мемуаристики XIX века как поступательныйпроцесс развития исторического самосознания. «Когда в обществе возник принцип историзма, доведенный до уровня отдельной личности, на этой наивысшей[курсив мой. – И.С.] для той эпохи ступени развития исторического самосознания личности стало возможным осознание ценности мемуаров для исторического познания» [49]49
  Там же. С. 31.


[Закрыть]
.

Свой – и тоже прикладной – подход к определению и классификации автодокументальных жанров у редакторов и издателей у психологов [50]50
  Здесь можно было бы назвать, напр., интересное исследование В. В. Нурковой ( Нуркова В. В.Свершенное продолжается: Психология автобиографической памяти. М.: УРАО, 2000).


[Закрыть]
и психоаналитиков [51]51
  Разумеется, связь психоанализа и автобиографии не сводится только к использованию различных форм автоповествования в психотерапевтической практике. Разнообразные психоаналитические теории часто становятся методологической базой анализа литературы, в том числе (а может быть, и особенно) автобиографических текстов – напр., в книге: Felman S.What does a women want?: reading and sexual difference. Baltimore; London: The Johns Hopkins University Press, 1993. P. 1–19, 121–151. См. также главу «Феминизм и психоанализ» в: Жеребкина И.«Прочти мое желание…» Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000. С. 66–131. Я в своей работе не использую прямо психоаналитические теории как теоретический инструмент работы с моими текстами, однако многие важные для меня концепции и термины, особенно взятые из феминистской критики, прямо или косвенно связаны с различными теориями психоанализа.


[Закрыть]
, у биографов и библиографов.

Перемещение интереса от «bio» к «auto»

Но одновременно во второй половине 1950-х – 1970-е годы на Западе появляется ряд работ, где исследовательский интерес в изучении автобиографии начинает сдвигаться, по выражению Джеймса Олней, от «bio» к «auto» [52]52
  Olney J.Op. cit. P. 20.


[Закрыть]
(можно сразу добавить, что несколько позже центр интереса перемещается к «graphy»). Речь идет о работах Жоржа Гусдорфа (Georges Gusdorf), Роя Паскаля (Roy Paskal), Элизабет Брюс (Elizabeth W. Bruss), Филиппа Лежена (Philippe Lejeune), Жана Старобински (Jean Starobinski) и многих других.

Особо следует выделить опубликованную впервые в 1956 году статью Жоржа Гусдорфа «Условия и границы автобиографии» (Conditions et limites de lautobiogaphie),в которой автор называет автобиографию плодом западной и христианской культуры. Концепция Гусдорфа получила огромное влияние, и его интерпретация жанра фактически стала рассматриваться как некий канон «настоящей» (западной) автобиографии.

Гусдорф считает, что данный жанр появляется там и тогда, где и когда возникает самосознание личности, ощущение ею ценности собственной индивидуальности и личного опыта. «Эта осознанная осведомленность об единичности каждой индивидуальной жизни – поздний продукт специфической цивилизации» [53]53
  Gusdorf G.Conditions and Limits of Autobiography // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 29.


[Закрыть]
.

Автобиография в отличие от дневника, по мнению Гусдорфа, «требует от человека создать дистанцию по отношению к себе для того, чтобы реконструировать себя в фокусе специального единства и идентичности сквозь время» [54]54
  Ibid. P. 35.


[Закрыть]
. Автобиография как жанр – один из способов самопознания, так как она заново творит и интерпретирует жизнь, подводя ее итоги.

Вся жизненная дорога рассматривается автором-повествователем как путь в ту точку, где он сейчас находится, к тому итоговому состоянию, которого он достиг на момент создания текста. При этом втором перечтении своей жизни, своего опыта все случившееся приобретает смысл, становится как бы частью невидимого плана. Автобиография не объективна, так как она самооправдание, апология Я.Судьба завершена – значит, в определенном смысле совершенна [55]55
  Сходную мысль, хотя и иначе мотивированную, высказывает Л. Гинзбург, когда пишет, что «автор мемуаров, вообще произведений мемуарного и автобиографического жанра всегда является своего рода положительным героем. Ведь все изображенное оценивается с его точки зрения, и он должен иметь право на суд и оценку» ( Гинзбург Л. Я.О психологической прозе. Л.: Сов. писатель, 1971. С. 210).


[Закрыть]
.

В этом Гусдорф видит определенную «ловушку» и амбивалентность жанра: автор декларирует свою объективность, но на самом деле точка зрения того Я,который был,поглощена точкой зрения того Я, который есть сейчас.Неопределенность, возможность различных выборов, которые имели место когда-то, не существуют для того, кто знает конец истории. «Первородный грех автобиографии в первую очередь в логической согласованности и рационализме. Повествование осознанно, и так как сознательность повествователя спрямляет повествование, ему кажется неопровержимо, что спрямляется его жизнь» [56]56
  Gusdorf G.Op. cit. P. 41.


[Закрыть]
. Жизнь подчиняется законам повествования, структурируется им.

За работой Георга Гусдорфа последовал целый ряд теоретических и историко-литературных статей и монографий. Репрезентативными можно считать два сборника, изданных Джеймсом Олней (James Olney) в 1980 и 1988 годах.

Если попытаться суммировать основные идеи, которые развивались в исследованиях по интересующему нас предмету в 1960–1970-е годы, то можно выделить несколько основных вопросов, оказавшихся в центре обсуждения или полемики:

– вопрос о том, относится ли автобиография (мемуарно-автобиографическая литература, автодокументальные жанры) к художественной (fiction) или документальной (non-fiction) литературе, или – в другой формулировке – каково соотношение документальности (фактичности) и вымысла в такого рода текстах;

– вопрос (тесно связанный с первым) о достоверности или референциальности [57]57
  Под «референциальностью» (от refer – относиться к объекту) понимается соотнесенность текста, текстовой реальности с внетекстовой реальностью, жизнью.


[Закрыть]
субъекта в мемуарно-автобиографическом тексте (идет ли речь об авторе, повествователе или протагонисте/протагонистах);

– проблема сознательности, структурированности, единства, целостности/нецелостности образа Я(self);

– проблема нарративности или – по-другому – хронологии: связана ли репрезентация Я(self) с идеей становления и развития (то есть ощущается ли здесь Bildungsroman-модель) и является ли «правильной» формой автобиографии последовательный, связный рассказ о жизни (нарратив);

– проблема адресата, читателя, «контракта с читателем».

Последний термин («контракт», «договор» с читателем) принадлежит французскому структуралисту Филиппу Лежену [58]58
  Филипп Лежен – один из самых активных и авторитетных исследователей автожанров в Европе. Его перу принадлежат книги «Автобиография во Франции» («L’autobiographie en France», 1971), «Автобиографическое соглашение» («Le pacte autobiographique», 1975), «Я – совсем другое» («Je est un autre», 1980), «Я – тоже» («Moi aussi», 1986), «Черновики самого себя» («Les brouillons de soi», 1998); им составлены сборники личных дневников и записок «Дорогая тетрадь…» («Cher cahier…», 1990), «Девичье „я“» («Le Moi des demoiselles», 1993), «Дневник. История и практика» («Un journal à soi. Histoire d’une pratique», 2003; в соавт. с Catherine Bogaert), «Дневник, история и антология» («Journal intime. Histoire et anthologie»; в соавт. с Catherine Bogaert, 2006) и др.


[Закрыть]
, который в своей статье 1975 года «Автобиографический договор» (Le pacte autobiographique)попытался со свойственной структуралистскому мышлению четкостью определить объем и границы того типа литературных текстов, которые он называет французским термином littérature intime,включая в него наряду с автобиографией также мемуары, дневники, автопортреты, эссе и т. п. Он выбирает своей исходной позицией «ситуацию читателя», то есть обращает внимание на функционирование текста, на своеобразные «контракты» чтения.

Давая определение автобиографии, Лежен предполагает, что оно содержит элементы четырех различных категорий:

«1. Лингвистическая форма: (а) нарратив; (Ь) проза.

2. Предмет рассмотрения: индивидуальная жизнь, личная (персональная) история.

3. Ситуация автора: автор (чье имя обозначает реальную личность) и нарратор идентичны.

4. Позиция нарратора: (а) нарратор и протагонист идентичны; (Ь) нарратор ориентирован ретроспективно.

Любое произведение есть автобиография, если оно отвечает всем условиям, обозначенным в каждой из этих категорий. Жанры, близкие к автобиографии, не отвечают всем этим условиям. Вот список условий, не покрываемых другими жанрами: мемуары (2); биография (4а); перволичная новелла (3); автобиографическая поэма (1в); дневник (4в); автопортрет или эссе (1а, 4в)» [59]59
  Lejeune Ph.The autobiographical contract  //French literary theory today. A Reader / Ed. by Tzvetan Todorov. Cambridge; New York et al.: Cambridge University Press & Editions de la Maison des Sciences de l’Homme, 1988. P. 193.


[Закрыть]
.

При этом исследователь отмечает, что некоторые из обозначенных признаков не имеют абсолютного значения – они могут присутствовать в тексте в большей или меньшей степени. Например, текст может быть большей частьюв форме нарратива, но может включать и прямую речь; ориентация может быть главным образом ретроспективной, но это не исключает пассажей самоописания, дневниковой соотнесенности со временем написания и достаточно сложных временных конструкций; предметом должна быть по преимуществу индивидуальная жизнь автора, но допускается описание событий, социальная и политическая история. «Это вопрос пропорций или, скорее, иерархий, здесь имеют место естественные переходы к другим жанрам littérature intime <…>,и для классификатора остается возможность проявить известную широту взглядов в обсуждении отдельных случаев. С другой стороны, два условия абсолютно обязательны, и это, конечно, условия, которые отделяют автобиографию (но и другие формы littérature intime)от биографии и перволичной новеллы: это условия 3 и 4а. Здесь не может быть переходов и широты взгляда. Или идентичность есть, или нет» [60]60
  Ibid. P. 193.


[Закрыть]
.

Именно идентичность (а не сходство) автора (как реального лица, чье имя собственное стоит на обложке книги), нарратора и протагониста отличает, по убеждению Лежена, жанры littérature intimeот художественной прозы и биографии; именно априорное убеждение в этой идентичности составляет суть «автобиографического пакта» (контракта, договора) между читателем и текстом.

Лежен в своей работе исследует, какие специальные приемы могут быть применены в тексте, чтобы маркировать эту «установку» на идентичность, отмечая роль заглавия и подзаголовка (типа «история моей жизни», «воспоминания» и т. п.), особых разделов текста: предисловия, комментариев и т. п., где автор заявляет либо поясняет обозначенную идентичность.

Отметим, что Лежен говорит не о реальной правдивости и достоверности книг, относящихся к littérature intime,а об установке чтения, о своеобразном «договоре» между книгой и читателем, который требует особых «кодов» чтения – других, чем в случае художественной литературы или биографии.

В отличие от Лежена, Элизабет Брюс предпочитает говорить не об «автобиографическом договоре», а об «автобиографическом событии», предполагающем, с ее точки зрения, следующие условия:

«1. а) Автобиограф выполняет двоякую роль, присутствуя в создании субъекта текста и в создании структуры, которую представляет текст; он берет на себя ответственность собственного моделирования и организации текста;

б) предполагается, что индивидуум, который обнаруживается в организации текста, идентичен индивидууму, о котором сообщается посредством текста;

в) существование этого индивидуума независимо от текста должно быть доступно публичному освидетельствованию.

2. Сообщения, то есть рассказанные события, в автобиографии рассматриваются, „как будто они произошли на самом деле“, как будто они правдоподобны или должны быть правдоподобными, независимо от того, связаны ли они с событиями из частной жизни или с событиями, подходящими для показа публике; от публики ожидается, что она может поверить и проверить истинность событий.

3. Независимо от того, возможно ли опровергнуть авторов текстов или смотреть на них с какой-либо иной точки зрения, автор должен держать себя так, как будто он верит в то, что утверждает. Элокативная сила автобиографического текста базируется на авторской готовности удовлетворить все перечисленные требования и на доверии, которое оказывает ему публика» [61]61
  Bruss E. W.Autobiographical Acts: The Changing Situation of a Literary Genre. Baltimore; London, 1976. P. 10–11.


[Закрыть]
.

Несмотря на различие терминов, Брюс, как и Лежен, ведет речь о том, что автобиография как жанр возникает в поле определенного «договора» между писателем и читателем, особой установки чтения и интерпретации, которую создает посредством особых усилий субъект (он же протагонист) письма.

В России (или, точнее, в Советском Союзе) 1960–1970-с годы тоже ознаменовались «мемуарным бумом», что стимулировало и исследовательский интерес к автодокументальным жанрам. Советские ученые в своих изысканиях крайне редко ссылались на своих западных коллег, а зачастую и не подозревали о существовании их работ, однако обсуждали похожий круг проблем, хоть и с несколько иных позиций.

Джейн Гаррис (Jane Gary Harris),пытаясь определить различие в теоретических подходах к интересующей меня теме у западных и русских (советских) исследователей, замечает, что если первые сосредоточивают интерес на индивидуальном, личностном и исповедальном аспекте автобиографии (и предпочитают использовать именно этот термин), то вторые в большей степени говорят о фактичности, аутентичности мемуаров, широко употребляя термин «документальная литература». Они не столько пытаются (как это, по Гаррис, делают Гусдорф и Паскаль) выделить автобиографию как особый литературный жанр, сколько, напротив, включить ее в общность «документальной», или «невымышленной» прозы. Гаррис ссылается на статьи С. Машинского, А. Урбана, Н. Констенчик, книги И. Явчуновского и Л. Гинзбург [62]62
  Harris J. G.Diversity of Discourse: Autobiographical Statements // Autobiographical Statements in Twentieth-Century Russian Literature / Ed. by Jane Gary Harris. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1990. P. 14–24.


[Закрыть]
.

Мне кажется, что (особенно по отношению к работам Гинзбург) Гаррис преувеличивает тенденцию советского литературоведения исследовать проблему достоверности, референциальности как самодовлеющую. Большинство из российских и советских ученых (как названных ею, так и неназванных), говоря о документальности, пытаются, как и их западные коллеги, прежде всего анализировать специфическую литературностьмемуарно-автобиографических жанров.

Особое место среди работ, касающихся исследования автодокументалистики, занимают книги и статьи Л. Я. Гинзбург. В книге «О психологической прозе» (1971), сравнивая литературу «художественную» (fiction) с «документальной» (non-fiction), Гинзбург видит своеобразие и отличие последней в том, что, не будучи (как и любое искусство) адекватна жизни, она настойчиво претендует на особую достоверность отражения действительности. Документальной литературе свойственна, как пишет Л. Гинзбург, «установка на подлинность, ощущение которой не покидает читателя, но которая далеко не всегда равна фактической точности. Фактические отклонения притом вовсе не отменяют ни установку на подлинность как структурный принцип, ни из него вытекающие особые познавательные и эмоциональные возможности» [63]63
  Гинзбург Л. Я.Указ. соч. С. 10.


[Закрыть]
.

Чрезвычайно плодотворный, на мой взгляд, термин «установка на подлинность» (в определенном смысле соотносящийся с понятием специфического контракта с читателем Лежена) позволяет перевести разговор с неразрешимого вопроса «так ли это было на самом деле?» на проблему: «почему и каким образом, с помощью каких текстовых стратегий автор текста представляет все изложенное ими как фактически бывшее?».

Рассуждая о документальности, Гинзбург не только говорит о референциальности, о том, что образ человека или события в литературе с установкой на подлинность открыт– он всегда предполагает возможность какого-то дополнительного, за рамками текста, знания о нем читателя; она пытается определить эстетическуюспецифику именно такого вида (таких жанров) литературы, в котором акцентируется не «фактичность» как таковая, а иные эстетические возможности и нарративные стратегии, которые порождаются наличием «установки на подлинность».

В частности, речь идет о способах создания идентичности, самоконцепции, версии своей жизни в текстах такого рода. Как пишет Л. Гинзбург, «всегда возможен и необходим вопрос: „какие элементы текучей душевной жизни может и хочет человек закрепить, сформулировать для других и для себя, что именно он оставляет неоформленным?“» [64]64
  Там же. С. 20.


[Закрыть]
.

Можно сказать, что в работах Гинзбург развиваются идеи, сходные с теми, которые одновременно (или позже) обсуждаются в исследованиях западных коллег [65]65
  Например, Леона Токер в своих исследованиях нарративных стратегий в non-fiction-текстах развивает идеи, очевидно перекликающиеся с наблюдениями и выводами Лидии Гинзбург (см.: Toker L.Return from the Archipelago. Narratives of Gulag Survivors. Bloomington; Indianapolis: Inndiana University Press, 2000).


[Закрыть]
.

Не только в монографиях Л. Гинзбург, но и в написанных в 1970-е годы диссертационных исследованиях (см., напр.: О. Белокопытова; Г. Елизаветина; Е. Иванова; Р. Лазарчук; И. Смольнякова; Е. Фрич [66]66
  См. библиографию.


[Закрыть]
) и в некоторых статьях так называемой «московско-тартуской школы» [67]67
  Александрова Т. и др.Жанровые и текстовые признаки мемуаров // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Материалы XXII научной студенческой конференции. Тарту 1967. С. 127–133; Паперно И. А.Переписка как вид текста. Структура письма // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам, 1 (5). Тарту, 1974. С. 214–215; Паперно И. А.Об изучении поэтики письма // Ученые записки Тартуского ГУ. 1977. Т. 420. Метрика и поэтика. Вып. 2. С. 105–111.


[Закрыть]
в изучении русских автодокументальных текстов XVIII–XX веков теоретический и методологический интерес сдвигается к проблеме автора и его текстовых репрезентаций.

Но в то же время Гаррис безусловно права, замечая, что ни Л. Я. Гинзбург, ни другие советские исследователи практически не используют (в отличие от западных коллег) термин автобиография,предпочитая пользоваться понятиями документальная, невымышленная или мемуарно-автобиографическая литература.

Это, на мой взгляд, вызвано рядом довольно существенных причин.

Первая, которую затрагивает и Гаррис, связана, если так можно сказать, с русской ментальностью или с особенностями русской культурной традиции, которая не делает такого акцента на индивидуализме и персональности, как общеевропейская.

Мысль о том, что коллективность, долевая, разделенная идентичность характерна для русской ментальности, является общим местом в рассуждениях о национальном характере. Например, Б. Егоров в статье «Русский характер» замечает, что «наиболее сильное идеологическое, „ментальное“ воздействие на русский народ в течение многих веков оказывали четыре фактора: православная религия, крепостное право, обширное монархическое государство-империя, „деревенскость“, то есть малое количество городов» [68]68
  Егоров Б. Ф.Русский характер // Из истории русской культуры. М.: Языки русской культуры, 1996. Т. V (XIX век). С. 52.


[Закрыть]
. Далее автор статьи развивает мысль о том, что «общинно-общественный уклад русской жизни, усиленный христианскими правилами, порождал представление о превосходстве целого-общего над индивидуальным-частным. Как всегда, и эта сторона жизни и мировоззрения нашла отражение в нашем языке. Не „я хочу“, а „мне хочется“, не „мое имя такое-то“, а „меня зовут так-то“. Вроде бы какая-то внешняя, чуть ли не божественная сила управляет нашей личностью <…>. По-русски не очень-то прилично „якать“» [69]69
  Там же. С. 55–56.


[Закрыть]
.

Эта особенность, вероятно, сильно влияла на автобиографический дискурс. Действительно, русским автодокументальным текстам (по крайней мере, прошлого века и советского периода) свойственно представлять Я как частицу, репрезентацию какого-нибудь МЫ.Уже из тех нескольких примеров, которые приводит в своей статье Егоров, можно видеть, что автору, решившемуся на самоописание, приходилось как-то обходить или трансформировать конвенции языка, которые табуировали многие формы «ячества» (интересно, что и теперь еще в русском языке нет соответствий важным для автобиографического дискурса английским словам self, selfhood). Тоби Клайман и Джудит Вовлес также замечают, что в русской традиции существует определенная подозрительность к прямой саморепрезентации: выставить себя публично, подобно Руссо в «Исповеди», «представляется невозможно эгоистическим, признаком самолюбования и самопрославления» [70]70
  Clyman Т. W., Vowles J.Introduction. In: Russia through women’s eyes: Autobiographies from Tsarist Russia / Ed. by Toby W. Clyman and Judith Vowles. Haven; London: Yale University Press, 1996. P. 4.


[Закрыть]
. Шейла Фитцпатрик, обсуждая автотексты советских женщин, также отмечает, что в них почти отсутствует интимное, приватное, связанное с межличностными отношениями, семьей, интимными чувствами, сексуальностью. Это скорей не исповеди, а свидетельские показания о прошлом [71]71
  См.: Fitzpatrick Sh.Lives and Times. In the Shadow of Revolution: Lifestories of russian Women from 1917 to the Second World War. Ed. by Sheila Fitzpatrick and Yuri Slezkine. Princenton University Press, 2000.


[Закрыть]
.

С другой стороны, в контексте «общинной традиции» подчеркнутые, преувеличенные фигуры скромности и самоумаления могли стать инвенсированным средством «ячества» (то, что выражается поговоркой «самоуничижение паче гордости»).

Далее, говоря о патриархальном, деревенском, крестьянском укладе русской жизни, Б. Егоров замечает, что для этого модуса жизни свойственно «циклическоевремя, регулярное повторение суток, лунного месяца, времен года. Именно циклическое время усиливало неподвижность и традиционализм. <…> Цикличность и традиционализм фактически уничтожали всматривание в будущее и оглядки в прошлое. <…> Это стирание времени ослабило историческую память, память о прошлом» [72]72
  Егоров Б. Ф.Указ. соч.


[Закрыть]
.

Вероятно, факторы, подобные названному, определили более позднее развитие автодокументальных жанров в русской литературе.

А. Г. Тартаковский отмечает, что такие традиционные черты русской (древнерусской) культуры, как коллективность сознания,которая в новое (петровское и постпетровское) время поддерживалась пропагандой со стороны власти принципа государственного (коллективного) служения, и анонимность,свойственная, например, летописному повествованию, – эти черты в определенной мере продолжали влиять и в «новое время» на мемуаристов и автобиографов [73]73
  См.: Тартаковский А. Г.Указ. соч. С. 9–10. См. также главы 2 и 3.


[Закрыть]
. Они сделали необходимой ту борьбу за внедрение в сознание современников идеи «исторического предания», которую предпринимали некоторые литераторы первой половины XIX века, прежде всего Вяземский и Погодин.

С другой стороны, причины «нелюбви» русских исследователей к термину «автобиография» вызваны и его жанровой неопределенностью. Автобиография – термин, используемый для обозначения делового документа, это нечто вроде Curriculum vitae.Как объясняет автор написанной в советское время статьи, «она нужна для поступления в вуз, на службу, в общественную или творческую организацию, для поездки за границу…» [74]74
  Урбан А.Художественная автобиография и документ // Звезда. 1977. № 2. С. 193.


[Закрыть]
. Таким образом, за этим словом закрепилось очень деловое, формализованное и идеологизированное значение. Автобиография – это доказательство собственной идеологической полноценности, соответствия стандарту «советского человека» (родная сестра автобиографии – анкета, в которой еще в средине 1980-х годов были вопросы о социальном происхождении и родственниках за границей). В этом своем качестве автобиография была в принципе деперсонализированным текстом [75]75
  Об особенностях «Я» в советских «официальных» женских автобиографиях см.: Liljeström М.The Remarkable Revolutionary Woman: Rituality and Performativity in Sovijet Women’s Autobiographical Texts From the 1970s // Models of Self. Russian Women’s Autobiographical Texts / Ed. by Marianne Liljestrom, Arja Rosenholm and Irina Savkina. Helsinki: Kikimora, 2000. P. 81–100.


[Закрыть]
.

Еще одна, более «филологическая», причина, сдерживающая широкое употребление термина автобиография,как мне кажется, заключалась в том, что та личностно-исповедальная линия, о которой прежде всего говорят на Западе, употребляя понятие autobiography,в русской литературе XIX и отчасти XX века в большей степени воплотилась в романе или повести на автобиографическом материале – типа произведений С. Аксакова (которые, кстати, Roy Pascal относит к жанру автобиографии [76]76
  Pascal R.Design and Truth in Autobiography. New York; London: Garland Publishing, Inc., 1985. P. 86–89.


[Закрыть]
) или Л. Толстого. Названный жанр художественной (fiction) литературы принял на себя те признаки, которые связываются у большинства западных ученых с понятием «настоящей» автобиографии: тема становления личности, акцент на персональном, на психологических процессах самосознания и т. п.

Необходимо указать также на несовпадение понятийного объема терминов автобиография /autobiographyи жанр /genre,что создает заметную путаницу при чтении переводов (как на русский, так и с русского).

Различие в акцентах, в подходах западных и русских исследователей при обращении к автодокументальным текстам связан и с проблемой жанрового канона, выбора тех текстов, которые являются «эталонным метром» жанра (то есть выбраны в качестве таковых исследовательской традицией). В западных работах это, как правило, «святая троица» – Августин, Руссо и Гете.

Все эти имена важны и для русских авторов, но не в такой степени, как собственная, отечественная традиция, где в качестве «отца-основателя» выступает А. И. Герцен с его книгой «Былое и думы».

Текст Герцена – сложное жанровое образование, которое нельзя определить как автобиографию в том смысле, в каком этот термин прилагается, например, к тексту Руссо. Социальность, соединение самоанализа с самотипизацией, ретроспективного с настоящим, сюжетной организованности с фрагментарностью – эти и другие специфические черты герценовского мемуарно-автобиографического текста оказали огромное влияние как на практику русских автобиографов и мемуаристов, так и на теоретическое осмысление их опытов [77]77
  Интересно отметить, что Ли Квинби (Lee Quinby) критикует пристрастие западных исследователей к термину автобиография.Она считает, что это возвеличивание монологичной автобиографии за счет диалогичных или полифоничных жанров таких, как, например, мемуары, приводит к узости исследовательского взгляда и что «экспансия» автобиографии – это форма дискурсивной колонизации и в смысле авторитарного выбора жанра, и в смысле критической конструкции, которая превращает в норму субъективность, доминирующую в Европе после эпохи Просвещения, и в то же время сама является продуктом этой субъективности ( Quinby L.The Subject of Memoirs: The Woman Warrior’s Technology of Ideographic Selfhood // De/Colonizing the Subject. The Politics of Gender in Women’s Autobiography / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Minneapolis: University of Minnesota Press., 1992. P. 297–300).


[Закрыть]
. Как показала Ирина Паперно [78]78
  Паперно И.Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // Новое литературное обозрение. 2004. № 68. С. 102–127.


[Закрыть]
, текст Герцена был знаковым, он давал коды для самосознания и самоописания русской интеллигенции (как группы своих,как солидарного мы)в течение многих десятков лет. Главным в восприятии герценовской книги стал «эффект совмещения автобиографии и историографии» («историзации частной жизни и приватизации истории»), «„Былое и думы“ написаны на фактическом, документальном материале, опознаваемом читателем как жизненно подлинный. Это поощряет осмысление собственной жизни в рамках той же схемы, в которой фрагментация „записок“ сочетается с сюжетом Bildungsroman’a и с осмыслением жизни в терминах катастрофического русского историзма. Поколения читателей прочитали „Былое и думы“ с „биением сердца“ и, более того, пережили эту книгу как проекцию собственной судьбы. Для многих мемуары Герцена стали учебником, руководствуясь которым можно было сделать из своей жизни, пусть бедной и случайной, историческое свидетельство, поданное в форме первого лица множественного числа» [79]79
  Там же. С. 109–110.


[Закрыть]
.

Кроме того, и на писание, и на осмысление автодокументов в России и Советском Союзе оказывала влияние, разумеется, и специфика социальной и идеологической атмосферы. Тоби Клайман и Джудит Вовлес отмечают, что в тоталитарном обществе автобиография имела особенную ценность – личное свидетельство противостояло официальному дискурсу и выполняло функции социального инакомыслия; на автобиографию влиял особый статус писателя в России – понимание его как нравственного лидера, владеющего словом [80]80
  См.: Clyman Т. W., Vowles J.Op. cit. P. 6–7.


[Закрыть]
.

Но все же, несмотря на названные различия практики и теории автодокументалистики, и в советском литературоведении, как и в западном, к 1970-м годам происходят важные сдвиги. Автодокументалистика перестает рассматриваться только как «истинное», «правдивое» свидетельство, как достоверный факт; возникает представление, что не только текст, но и «опыт – всегда уже интерпретация и нуждается в интерпретации» [81]81
  Scott J. W.Experience // Women, Autobiography, Theory: A Reader / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Madison (Wis.): University of Wisconsin Press, 1998. P. 69.


[Закрыть]
.

Имеется ли у автобиографа ясный первоначальный сознательный замысел или нет, формулирует ли автор свою задачу [82]82
  В русской и советской традиции часто эта задача формулируется как социально-идеологическая. Характерным и в определенном смысле экстремальным примером может быть, например, произведение В. Г. Короленко «История моего современника», где в предисловии «От автора» писатель замечает: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего, чего я не испытал, не чувствовал, не видел. И все же повторяю: я не пытаюсь дать собственный портрет. Здесь читатель найдет только черты из „истории моего современника“, человека, известного мне ближе всех остальных людей моего времени» ( Короленко В. Г.История моего современника. Л: Худож. лит-ра, 1976. С. 22).


[Закрыть]
сколько-то открыто или нет, удается ли ему сконструировать целостный и непротиворечивый образ Яили (чаще) не удается – все это не меняет сути дела. Перед нами всегда только личная версия, рассказанная с определенной идеологической, временной, культурной, гендерной и т. п. перспективы, с некоей целью, которая определила отбор, соединение и интерпретацию всего рассказанного [83]83
  Вопрос о сложных и проблематичных отношениях между реальностью и текстом, fiction/non-fiction, о неоднозначности понятий «реальность», «правда», «факт» и т. п. в последние десятилетия широко обсуждается как историками, так и филологами. См., напр.: Cohn D.The Distinction of Fiction. Baltimore; London: The Johns Hopkins University Press, 1999; Currie M.Postmodern Narrative Theory. Basingstoke and London: Macmillan, 1998; Phelan J., Rabinovitz P. J.Introduction // Understanding Narrative / Eds. J. Phelan and P. J. Rabinivitz. Columbus: Ohio State University Press, 1994. P. 1–15 etc.


[Закрыть]
.

Следует помнить, что мемуарно-автобиографические тексты создаются в соответствии (опять же неважно, сознательном или неосознанном) с актуальными для автора конвенциями, часто прямо с оглядкой на литературные каноны, шаблоны и образцы. С учетом этого можно прийти к выводу, что в автобиографии референциальность, установка на подлинность (Wahrheit)всегда соединена с такими текстовыми стратегиями, которые характерны для художественной, вымышленной, fiction-литературы (Dichtung).

Значит ли это, что вопрос о референциальности нужно вынести за скобки как неактуальный? Поль де Ман предполагал, например, что переживаемая нами при чтении автобиографий иллюзия референции, соотношения с реальным, – в действительности только фикция, род риторического эффекта: «Мы допускаем, что жизнь продуцируетавтобиографию подобным образом, как действие продуцирует свои последствия, но не можем ли мы равным образом допустить, что автобиографический проект может сам создавать и детерминировать жизнь и что все, что ни делает автор, определяется техническими потребностями самоизображения, то есть детерминировано во всех своих аспектах ресурсами своего посредника. И так как мимесис, предположительно действующий здесь, лишь один из способов изображения, зададимся вопросом: детерминирует ли референт объект изображения, или иллюзия референции не зависит от структуры объекта, то есть перед нами не референт, но что-то больше похожее на фикцию, которая, в свою очередь, сама способна производить референт?» [84]84
  Man P. de. Autobiography as De-facement // The Rhetoric of Romanticism. New York: Columbia University Press; 1984. P. 69.


[Закрыть]
.

Существует ли единый, «образцовый» жанровый канон или можно говорить о нескольких моделях автобиографии [85]85
  См., напр.: Renza L. A.The Veto of the Imagination: A Theory of Autobioraphy // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 268–295.


[Закрыть]
? Или вообще при исследовании жанра надо переместить интерес с «auto» и «bio» на «graphy»?

Мишель Спринкер (Michael Sprinker) в статье с характерным названием «Фикции самости: Конец автобиографии» (Fictions of the Self: The End of Autobiography)стремится выделить среди автобиографических повествований разного времени такие тексты, где, с его точки зрения, нет парадигмы биографического самоописания, а «писание автобиографии просто акт продуцирования различий с помощью повторения <…>. Автобиография должна неизменно возвращаться к неуловимому центру самости (selfhood), спрятанному в бессознательном, только раскрывать то, что уже существовало там, к моменту начала автобиографии» [86]86
  Sprinker M.Fictions of the Self: The End of Autobiography // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 334.


[Закрыть]
. Происхождение и конец автобиографии – в акте письма. «Ни для одной автобиографии не может иметь место исключение из границ письма, где строится понимание субъекта, и автор гибнет в акте продуцирования текста» [87]87
  Sprinker M.Op. cit.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю