Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

А когда Ефросиния дала ему греческие книги ученых язычников – Аристотеля и Платона – и сказала, что эти языческие сочинения читают и монахи, вот когда прочел, и многое переменилось в его сознании, и мир его еще расширился…

Но вопрос о пути, возможном для избрания, продолжал мучить. Как хотелось решиться и все бросить привычное, в монастырь уйти послушником, скрыв свое имя и происхождение… Но чувствовал, что сил недостанет. И внезапно с горечью не по возрасту думал:

«Должно быть, так и буду жить: идти по дороге привычной, а на непривычную все поглядывать. И какая моя жизнь будет?..»

Латинских книг у Ефросинии было две, как и вся остальная ее библиотека, и эти книги были ее приданым. Одна из этих книг была «Исповедь», написанная Блаженным Августином. И из этой «Исповеди» выходило, что следует заботиться о вечном, о душе, а не о бренном, земном. Другая книга была – подробный рассказ франкского рыцаря знатного, именем Жофруа де Вилардуэн – о том, как франкские рыцари, желавшие освободить из рук сарацин Гроб Господень, завладели Константинополем… И это случилось совсем недавно: чуть более чем за двадцать лет до рождения Андрея… Он спросил Ефросинию, освобожден ли Гроб Господень из рук сарацинов, но она не знала. А спросить отца Андрею было неловко. Что сказал бы отец, если бы узнал, что Андрей читает мирские книги латинов. Подлинные ли христиане эти латины, дано ли им право освобождать Гроб Господень?..

Но особенные невольные гордость и удовольствие Андрей испытывал, когда читал писанное на Руси на языке славянском. Ревниво, будто сам написал, сравнивал книги, писанные на Руси, с греческими и латинскими писаниями, и много достоинств находил в родном… Святые подвиги Авраамия Смоленского и Феодосия Печерского не уступали подвижничеству греческих святых. А какой печалью наполняло душу сказание о Борисе и Глебе, о страшном их убиении. Это все было родное и не такое уж давнее, и оттого делалось еще жальче…

Теперь Андрей дивил Танаса, произнося вместо прежних ребяческих припевок стройные словеса выдубицкого игумена Моисея:

 
…Безмолвны и бездушны небеса,
Самим себе они подчинены,
Но светом солнца, красотою звезд,
И переменчивыми фазами луны,
И времени расчисленным теченьем
Они являют славу Божества
Для всех внимающих велению Творца…
 

Но самым любимым славянским чтением Андрея сделалась повесть об убиении Андрея Боголюбского, его двоюродного деда, тезки и святого покровителя.

Всякий раз, когда читал, поднималась в душе болезненная жалость, и мысли являлись ярко о тщете всего земного, и горячие слезы гасили свет в глазах… И вновь и вновь возвращался к плотным страницам; и то одна, то другая мысль привлекала и останавливала внимание разума и души… В один день он останавливался на том, что всякий, держащийся добродетели, не может не иметь врагов. В другой день перечитывал о том, как его святой покровитель признавал себя грешным и просил Господа позволить ему смиренно принять мученическую кончину. И ведь Господь исполнил его мольбу, дал ему кончину мученика святого… Стало быть, и мученичество – дар милосердия Господня, а вовсе не произвол дурных и злых людей… И снова перечитывал про себя: «Господи, в руце твои предаю тобе духъ мои».

И сердце тревожилось, и душа волновалась…

А Ефросиния всегда оставалась с ним ровна, спокойна и ласкова. Но он чувствовал, что она привязалась к нему, так же как и он – к ней. Однажды они сидели за доской клетчатой, поочередно передвигая фигуры, и Ефросиния заговорила о Феодоре, о мордовском походе, о смерти Феодора…

– Я все знаю, Андрей, но надо молчать. Молчи и ты…

«А ведь и я, сам того не желая, сделался причиной страшной смерти брата», – думал мальчик.

До сих пор все близкие и хорошие люди берегли его – отец, Анка, Лев. А в тех, которые не берегли, конечно, было что-то дурное, например, в Александре или в княгине Феодосии… Но Ефросиния, рассказав ему такое страшное, ведь тоже не поберегла его… И вдруг он понял, что она сама нуждалась в бережении. Она поделилась с ним, потому что ей было страшно все это носить в душе!.. А если бы он тогда не пошел в ее покой… как плохо было бы ей!.. Это было для него внове, то, что он словно бы оберегал ее, помог ей…

Кажется, и она взволновалась своей откровенностью, поднялась и подошла к налою. Книга была раскрыта греческая, какую прежде не видел Андрей. Она стала за налой и принялась читать. Когда она вот так читала, торжественно и взволнованно, у нее делался какой-то вскрикивающий, мелкий какой-то выговор звуков…

На этот раз она читала историю странную, изложенную красивыми длинными стихами, и начала она не с начала, однако Андрей все понял. Речь шла о древнем языческом царе Приаме. Его город Трою осаждал могучий богатырь Ахиллес. И Ахиллес в поединке убил храброго Гектора, сына Приама. И старик Приам отправился ночью в шатер Ахиллеса, за городские стены, – просить дозволения взять тело сына для погребения…

Впервые Андрей слышал такое. Он телесно ощущал волну теплоты, поднимавшуюся в его груди. Он уже не выдерживал. Он знал, что при Ефросинии он может дать себе волю, и слезы горючие хлынули из глаз на щеки. На мгновение он раскрыл глаза широко-широко и поднес сжатые кулаки к глазам… И снова – закрыл, и снова – раскрыл глаза, голубые, солнечные, пестрые. Слезы усилили голубизну, высветили темные крапинки и золотистые колечки вокруг зрачков…

«Что мне до этого? – думалось, будто в горячке. – Это, должно быть, сказка… Это вымысел!.. Но отчего же мне так больно от этого вымысла, отчего? Даже когда узнал о смерти брата родного, не было ведь так больно, не было! И мученическая кончина святого Андрея Боголюбского не потому ли так трогает сердце, что изложена словами соразмерными и ладными?..»

– Отчего так больно, отчего? – произнес тихо, вполголоса.

Она услышала, посмотрела на него, помолчала, не ответила и стала читать далее с еще большей выразительностью и торжественностью…

Но это была последняя их встреча. На другой день отец позвал его в свои покои. Сказал, что занятий с Ефросинией более не будет, она приняла решение о пострижении и вскоре покинет княжеский дворец… Отец понимал, что весть эта горька для сына. Поцеловал его в маковку. Сказал, что монастырь – лучший путь для вдовы, путь спасения души… И все отводил взгляд, не смотрел на Андрея…

Они думали о разном и таились друг от друга. Ярослав рад был, что дочь Михаила Черниговского наконец-то покинет его, Ярослава, дом…

«Почему она приняла это решение? – думал Андрей. – Неужели испугалась своего признания о Феодоре? Неужели могла подумать, будто я проговорюсь отцу, выдам ее? Или она давно хотела уйти?..»

Он чувствовал, что уход ее как-то связан и С ним. самим, но как, не мог понять…

«Грустно мне без нее станет…» – подумал.

И тотчас новая мысль обожгла рассудок: о книгах!

«Теперь у меня не будет книг! Но как же это? Я без книг не смогу!.. Что же делать? Спросить отца?.. Попросить… Да!..»

И вдруг, словно по Божьей милости, отец сказал ему, что Ефросиния велела почти все свои книги передать Андрею!

Тотчас оживилось лицо мальчика улыбкой.

– Ты беги, Андрейка, к себе. – Отец тоже улыбнулся. – Сейчас книги принесут в твои покои.

Андрей и вправду кинулся бежать. И пусть отец посмеется над ним, всё равно!

Четверо слуг принесли книги в особом золоченом – по красному лаковому полю – заморском сундуке. Он приказал внести сундук в спальный покой и поставить у стены, чтобы он мог видеть с постели.

А пока раскрыл сундук, поднял крышку нетерпеливо… Здесь ли та книга греческая – о Приаме, Ахиллесе и Гекторе?.. Книга была здесь. И было известно имя человека, написавшего ее в стародавние еще времена, – Гомер. Но это не было писано рукою Гомера, а лишь переписано прилежным переписчиком. Андрей перетащил книгу на постель, прислонил к подушке, лег ничком и, подняв голову, подпер щеки кулачками сжатыми. Ушел в книгу… Повествование о поединках древних богатырей сменилось пространным описанием путешествия полководца Одиссея…

Анка вошла, всплеснула руками, когда он, услышав ее шаги, повернул голову и кулачки опустил. Она еще не успела ничего сказать, а он сам проговорил голосом, каким, на его слух, отец говорил со слугами:

– Ступай, позови мне Льва, и приходите оба!

Она хотела было что-то сказать, но вышла послушно. Скоро возвратилась. И Лев шел рядом с ней.

Андрей сидел на постели, свесив ноги. Книга бережно была прислонена к подушке.

– Ежели что случится с моими книгами, – сказал, – слова более не услышите от меня, ни злого слова, ни доброго. Будто глухонемому будете служить!..

И с тех пор книги обретались в полном бережении от мышей и мошек, бескрылых и крылатых.

Облик златоволосой красавицы побледнел в душе мальчика, книги словно бы отделились от нее, сделались целиком его книгами… Он даже не простился с ней; отец сказал, что этого нельзя… Но догадался ведь отец, что Андрею хочется с ней проститься!.. Но не позволил. И сказал такое странное:

– Не проси меня об этом, Андрейка; не прощайся с ней ради нее, перемоги себя…

И Андрей послушал отца, хотя и не совсем понял, почему то, что он не простится с Ефросинией, будет ей в пользу…

Андрей хотя и прочитал книгу, писанную рыцарем Жофруа де Вилардуэном, однако не мог бы изложить историю франкских рыцарских походов на Восток. Ничего он покамест не знал и о рыцарских орденах. По книге казалось, что все это уже кончилось.

Давно не видался Андрей с Александром, княжившим в Новгороде. Потому удивился и живо залюбопытствовал, когда во время одной из вечерних бесед отец сказал ему, что из Новгорода – интересные вести. Магистр Тевтонского ордена рыцарского Андреас фон Стирланд явился к Александру для переговоров. Андрея заняло лишь то, что к Александру явился рыцарь. Но мог ли меж ними быть настоящий поединок, такой, как поединки, описанные Гомером?

– Они бились на мечах? – нетерпеливо спросил мальчик.

– Покамест нет. – Ярослав усмехнулся и тепло посмотрел на сына все еще смеющимися огромными глазами. – Эх, Андрейка! За Александра не тревожусь я, он сделает верный выбор…

– Ты веришь в его победу?

– Сказать тебе по правде, я уж перестал понимать, а чем иная победа отлична от поражения иного…

– Надо, чтобы Александр победил, я знаю. Но все же я его не очень люблю. Даже, наверное, совсем не люблю…

Но глаза отца по-прежнему смеялись.

– О рыцарях рассказать тебе, Андрейка?

Он, конечно, угадал, о чем хочется послушать мальчику. И рассказал ему о рыцарях в металлических доспехах и о том, что «орденом» именуется единение рыцарей. Немецких рыцарей объединяют Ливонский я Тевтонский ордены. Тевтонский орден велик и существует уже почти полвека. Рыцари его носят белые плащи с нашитыми на них черными крестами и зовутся крестоносцами…

– Крестоносцами? Они освобождают Гроб Господень? А разве он еще не освобожден из рук сарацинов?

– Откуда ты знаешь такое? – спросил отец мягко.

– Из книги, – отвечал Андрей чуть настороженно и коротко.

Отец понял, что речь идет об одной из книг Ефросинии и что мальчик не хотел бы дальнейших расспросов.

– Прежде, еще когда первым их магистром был Генрих Вальпот, они давали обеты целомудрия и бедности и охраняли паломников, шедших поклониться Гробу Господню на Восток. Ныне же они стремятся на Север. О, это снова будет выбор! Кому суждено будет покорить северные племена: чудь, пруссов, эстов, ливов, – немцам или же нам, русским? Или нет, пожалуй, сейчас важнее другое; какой выбор сделает Новгород. Кого выберут новгородцы: немцев и их союзников-шведов или же своих, русских…

– Зачем же они выберут чужих?

– Эх, Андрейка мой! Ты разумом высоко летаешь, оттого и многого не видишь. А я летаю пониже, зато и вижу побольше. И едва ли новгородцы выберут немцев да шведов; выберешь, а после попробуй скинь! А вот русских князей они издавна привыкли то просить на княжеский стол, то гнать прочь. Так что выберут они наших князей. И на этом-то пути и начнут вольность свою терять!..

– Александра выберут? – Мальчик насторожился.

– Умный ты мой! Только я хочу Александру знак подать, чтобы не заносился, о тебе помнил…

– Не надо! Я не хочу, чтобы он обо мне помнил. Я сам по себе лучше буду, с другими братьями дружбу поведу. С ним дружить трудно…

– Пусть он о тебе помнит! Тебя обидит – все равно что мне самому обиду нанесет!

– Что ты все про обиды! Будто я малый или слабосильный! – Андрей раздосадовался.

– Ну, прости меня, княжич! Смиренного милостника своего Феодора прости… А, вот и улыбнулось Красное Солнышко!.. Давай-ка я тебе расскажу, как, по моим мыслям, должно быть дальше все… Вот послушай!.. Ныне не миновать Александру битвы. Уж не знаю, хорош ли выйдет поединок, но драка выйдет! И кое-что новое узрят любезные рыцари в этой драке. А после… – отец снова засмеялся, – после твой братец непременно занесется, нос кверху, и тогда новгородцы с ним поступят привычным своим обычаем!..

Союзники Тевтонского ордена шведы во главе с полководцем ярлом Биргером двинулись вперед. Александр встретил их в устье Невы. Кроме дружины и малолюдного новгородского ополчения, явились в битву два монгольских конных полка и отряд монгольских пехотинцев, особо взятых, приглашенных Александром через отца. Шведская феодальная дружина была разбита, отступила перед этой, еще в зачатке, регулярной армией. Александр в горячке битвы гнал ярла Биргера до самого корабля. У самой воды оба спешились и бились на мечах. И Александр ударил своего противника в лицо. Теперь до конца своей жизни должен был носить Александрову мету – шрам – полководец-правитель свейских земель…

И, услышав обо всем этом, Андрей позабыл о своей нелюбви к брату и загордился искренне его воинскими подвигами…

Но далее все обернулось именно так, как предсказывал Ярослав. Победа опьянила Александра, и он повел себя в Новгороде настоящим князем, вмешался в дела правления, что вовсе не предусмотрено было «рядом»– договором. Но не стояла еще за Александром сила, могущая смирить новгородцев. В очередной раз был он изгнан из вольного города и отправился с женой и маленьким сыном Василием в Переяславль-Залесский. Дружина следовала за князем. Оставив жену и сына в Переяславле, Александр приехал к отцу в стольный Владимир.

Андрей повидался с братом. На этот раз в Александре не было ничего таинственного и пугающего. Ой показался мальчику совсем возрастным и о здоровье спросил своего Чику, как спрашивают возрастные детей, Не то чтобы с равнодушием, а желая поскорее избавиться от докучной беседы с малыми. Андрей тоже попытался держаться как взрослый, но сознавал, что это неестественно, ведь на самом деле он был еще ребенком. И, не зная, как держаться с Александром, Андрей держался робко и скованно как-то. Спрашивать брата о его семье, о жене и сыне, Андрею было неловко; показалось, что из детских еще уст вопросы подобные прозвучат неестественно и потому смешно.

Мать Александра, Феодосия, увела сына в свои покои, долго говорила, расспрашивала, должно быть, о жизни с молодой женой, о первенце Василии, своем первом внуке.

Но Александр не для бесед с матерью приехал. Более беседовал он с отцом, затворившись в отцовском спальном покое. Андрей даже чувствовал легкие уколы ревности. Занятый этими беседами со старшим сыном, отец вот уже несколько дней не призывал младшего, только заглядывал после ужина в жилье своего любимца, гладил по голове, спрашивал Анку и Льва о здоровье и занятиях мальчика и поспешно уходил. Приносили по приказанию отца сладкие заедки, но это даже чуть раздражало: отец будто откупается от него, будто Андрей малый вовсе. Андрей, обиженный, старался не думать об этих беседах отца с братом. Вечера проводил, сидя за столом небольшим в спальном своем покойчике; перелистывал плотные пергаментные листы, зачитывался, подперев щеку ладошкой. Смутно оживал в его сознании облик златоволосой Ефросинии, мальчик пытался припомнить ее тонкий, свежий и простой голос, такой успокаивающий…

После утренней еды в тот день Анка вошла в спальню, и следом несли двое слуг деревянную небольшую укладку. Затем вошел Лев. Анка и слуги удалились. Лев попросил Андрея остаться.

– Снег хорош ли? – спрашивал мальчик. – Поедем?

Была уговорка с братом Танасом прокатиться в санках. Лев и пестун Танаса Венко должны были сопровождать своих питомцев.

– Может, и поедешь куда… – начал было Лев уклончиво, но тотчас замолчал.

Крепкими, чуть корявыми пальцами стал снимать с мальчика домашнюю одежду. Андрей заволновался.

– Куда поеду? Что сделалось?

Последнее время жизнь его была защищенной, но из души не ушли воспоминания дальнего детства – как несли его, убегая от опасности, как прятали… Воскрес давний детский смутный страх потери близких…

– Ты поедешь со мной? И Анка? – Мальчик схватил пестуна за рукав.

– Ну, испугал я тебя! – Лев явно на себя досадовал. – Ежели ты поедешь, тогда и мы с тобой. Это князь прикажет. Нам-то не положено много знать и говорить. Сейчас одену тебя – пойдешь к отцу, в приемную палату…

В приемной палате, где стены были расписаны солнцами, Андрею почти что и не доводилось бывать. Там князь принимал торжественно послов, знатных гостей; челядь, коней и повозки их устраивали на особом дворе, потому Андрею и братьям его, сверстникам, даже не удавалось поглядеть на приезжих…

– Кто приехал? – Голос мальчика прозвучал глуховато сквозь рубаху из крашенины лазоревой, которую как раз пестун надевал на него через голову поверх белой сорочки.

Лев будто не расслышал. Наверное, сделал вид, будто не расслышал. Андрей не стал повторять свой вопрос, но вдруг подумал, что все это должно быть связано с приездом Александра. Может, отец снова поедет в Киев и возьмет с собой Андрея? Может, из Киева приехали?..

А хорошо, если бы приехали татары! Уж разок приезжали, но Андрей так и не поглядел. А как бы любопытно… Вдруг отец поедет к татарам? Здесь, в стольном Владимире, оставит Александра, а Андрея возьмет с собой, чтобы Андрей не оставался с Александром и княгиней Феодосией…

Вокруг худеньких мальчишеских запястий Лев обернул вышитые жемчугом зарукавья, застегнул жемчужные пуговки. Через голову надел мальчику воротник-ожерелье. Андрей наклонил голову – на сплошной плотной вышивке ожерелья вспыхивали огоньками яркими красные драгоценные камешки. Лев подергал, крепко ли держится гашник на суконных портах. Мальчик представил себе, как шнурок лопается в приемной палате… Засмеялся… Пестун легко понял его мысли и тоже улыбнулся… Опоясал Андрея нешироким темнокрасным поясом. Андрей сел на постель, спустив ноги в чулках. Пестун надел ему цветные сапоги, расшитые кожаными лоскутами, сапоги были коричневые, а лоскуты – зеленые и синие. Андрей встал и притопнул правой ногой, после – левой. Лев надел на него недлинную, чуть ниже коленок, свиту с петлицами, подбитую собольим мехом, подпоясал широким поясом заморской гладкой ткани.

– Когда мне ухо проколют? – спросил мальчик, ощущая себя важным и торжественным. – Я испытание выдержал! У всех дружинников серьга в ухе, и у отца, и у Александра!..

– Хорош и без серьги! – Но Лев явно был доволен видом своего Андрейки. – Вот выйдешь первый раз из битвы, тогда и ухо тебе проколют, и серьгу навесят золотую с камешком…

– Я серебряную хочу, с голубым камешком, так покрасивее. И будто высоты от серебра поболе. А золото, оно низкое…

Лев поглядел на мальчика. И всегда Андрей скажет необычное, вроде и о простом речь, а необычное скажет!.. С этим мальчиком нельзя было говорить снисходительно, как с прочими малолетками.

– Если золото у тебя низкое, чего же коня Златом назвал? – Пестуну был любопытен ответ мальчика.

Андрей посмотрел на него ясными глазами – солнечная голубизна.

– Злат – это потому, что он как солнце золотистый. Это золото живое, солнечное, а не то, из которого серьги да колечки делают!..

Хорошо было видеть теплый взгляд пестуна…

Лев отступил, оглядел мальчика и снова проговорил:

– Хорош! – Отворил дверь и крикнул в сени: – Сбирайтесь!

О, стало быть, он пойдет в приемную палату выходом торжественным, с прислужниками впереди и позади!..

Андрей вышел в сени следом за Львом.

Двинулись по галереям. Лев шагал впереди с поднятым мечом. Далее – в ряд семь страдников с копьями. За ними – Андрей. И уже за ним – еще два ряда стражников и прислужников. Те, что стояли на страже у многих встречных дверей, почтительно отворяли двери. Шли медлительно. Всходили на крытые коврами ступени. Спускались…

Наконец отворилась высокая широкая дверь приемной палаты. Андрей, занятый этим ощущением важности и торжественности, вступил в палату и видел вокруг лишь пестроту разных оттенков. Стражники и прислужники отошли к стенам, где и без того теснилось немало народа. Лев вложил меч в ножны и встал так, чтобы Андрей мог его видеть…

«Неужто он думает, я оробею? Смешно как!..»

Ни малейшей робости Андрей не чувствовал. Было празднично…

Отец и Феодосия с важностью восседали на троне. Андрей невольно оглянулся, ища Александра, но старшего брата не было.

Праздничная пестрота сложилась в определенную картину. Перед отцовским местом кучно стояли совсем неведомые бояре в красных корзнах-плащах, накинутых на левое плечо и на правом застегнутых золотой застежкой. Пестро играли драгоценные воротники-ожерелья, а с поясов свешивались мешки-кошельки – налиты. В руках чужие бояре держали отороченные мехом суконные колпаки. Но несмотря на снятые шапки, вовсе не виделись эти люди почтительными. Они стояли как-то свободно, переступали в своих высоких сапогах с носка на пятку, поглядывали. Плечи были развернуты, а головы вскинуты с гордостью на крепких шеях. И будто это была не нарочная горделивость, а всегда будто они так держались… И потому – Андрей догадался – отец держался совсем величественно, голову вовсе не наклонял. А Феодосия в своем богатом, сплошь расшитом золотом и каменьями одеянии казалась огромною куклой, так замерла в горделивом величии…

Андрей вдруг понял, что в этом действе и ему назначена роль. Пробудилась кровь императоров ромейских и северных правителей-воинов. С естественным и спокойным достоинством десятилетний мальчик остановился посреди палаты высокой и широкой.

– Подойди, сын мой! – проговорил князь. И голос прозвучал совсем зычно и торжественно.

Будто это все была какая-то игра в торжественность и величие. И каждый творил в этой игре именно то, что подобало ему творить. И Андрей уже почему-то ведал, хотя никто ему и не сказал, что же ему подобает, надлежит творить…

Удивительное обаяние было в том, с каким естественным, без грана спеси, надутости, величием пошел круглолицый мальчик в нарядной одежде к отцовскому трону, легко и естественно, не заискивая, поклонился и встал по левую руку отца.

Князь величественно повернул к нему голову.

– Андрей, сын мой! – начал. – Господь наделил тебя светлым умом… – И все этим зычным голосом, и все с этим величием. – Падобно священнослужителю, одолел ты книжную премудрость. Научен воинским искусствам, владеешь конем и мечом. Пришла твоя пора испытать себя в делах правления. Послы Новгородской земли прибыли срядиться-договориться со мной о князе – владыке дружины. Я делаю шаг им навстречу, даю им тебя, любимого моего сына! Изъявляешь ли и ты свое согласие?

Все, что говорил сейчас отец, было так удивительно и неожиданно. Но мальчик стоял спокойно и ничем не показал своего удивления. Все его существо было подчинено этому внезапно пробудившемуся умению вот так спокойно и естественно-величаво стоять, все его существо было захвачено этим умением…

Он услышал вопрос отца и, не задумавшись ни на мгновение, произнес, и все с этим удивительным в своей естественности величием:

– Да, отец, я изъявляю свое согласие и оставляю на усмотрение ваше и ваших многоумных советников заключение ряда-договора с послами Новгородской земли о моем княжении там…

Мальчик шагнул вбок и вперед, поклонился отцу и вернулся на свое прежнее место.

Теперь его как бы чуть отпустили эти условия жесткие игры в горделивое величие, тиски расслабились. Он услышал ропот среди послов, будто громкий шелест какой-то. Но нельзя было разобрать слов. Однако он легко понял, что ропот этот – нарушение всех неписаных правил игры.

– Довольны ли вы? – обратился отец к этой группе послов.

Там происходило живое шевеление, роптание, вздымались руки, покачивали люди головами, губы живо шевелились, люди что-то говорили друг другу… Казалось, сомневались, спорили, нарушить ли правила игры открыто или все же держаться правил… Но отец заговорил, и смолкли, будто голос его плашмя, с размаха, словно большой меч, опустился на их ропот… Мгновенное молчание повисло и сорвалось…

– Довольны, князь! – проговорил один из новгородских бояр. – Мы принимаем твое решение…

Андрей подивился выражению независимости в этом мужественном голосе. И голос будто показывал с этой иронией легкой, что понимает эту игру и принимает, потому что ведает в этой игре что-то скрытое, что неведомо Андрею, а отцу и послам этим – ведомо…

Князь и княгиня поднялись – огромные вызолоченные куклы. Выстроились должным образом стражники, бояре и боярыни владимирские, слуги и прислужницы. Княжеская чета покинула торжественно приемную палату…

Андрею было любопытно, что теперь станут делать приезжие, как поведут себя. Но оказалось, игра еще не кончилась. И теперь, по ее правилам неписаным, Андрей тоже должен был покинуть приемную палату быстро, но торжественно, с важностью. Лев промелькнул перед глазами. Выстроились все как подобает. Андрей пошел к двери, видя перед собой часть своей свиты – кольчуги и красные рубахи…

И снова захватило его торжественное передвижение по галереям и ступенькам, ковры под ногами и расписные стены…

И только у себя в спальном покое словно бы очнулся. Возбуждение отпустило. Но руки, ноги и все тело словно бы слегка занемели. Анка говорила, что кушанье поставлено, а Лев раздевал Андрея…

– Ну иди, что же ты! – Мальчик с досадой махнул рукой своей пестунье. Ведь не младенец он, чтобы она глядела, как его раздевают и одевают в будничное платье…

У себя Александр пытался все обдумать и предусмотреть. Да, конечно, хотя он и не видел разыгравшегося в приемной палате действа, но знал, как оно пройдет. Отец заранее обговорил с ним… Новгородцы опасаются нападения немецких рыцарей-крестоносцев. О, хорошо ведомо новгородцам, что любого, даже самого сильного князя прогнать можно, а вот пусть они попробуют выгнать немцев-орденцев! Нет уж, те ежели разок войдут, после не так скоро выйдут!..

Итак, выбор перед Новгородом встал: немцы-орденцы или один из Рюриковичей с дружиной. Новгородцы свой выбор делают с расчетом: сохранить себя как есть, вольность свою сберечь. И оттого выбирают слабейшую, по их мнению, сторону – русского князя. Стравить его с немцами, а как одолеет, можно ему и от ворот поворот… А ежели не одолеет, ежели попрут на земли новгородские крестоносцы всею силой… Тогда прости-прощай, богатый Новгород, не сиживать уж Рюриковичам на столе новгородском!.. Одного не разберут новгородские вольные насельники, дурьи головы их, не разберут никак, что ведь это прежде русский князь Рюрикович был для них сторона слабейшая, возможно было нанимать его с дружиною, а после сгонять с новгородского стола; но это прежде! А ныне за Рюриковичами стоит, пусть смутно еще, но иная сила, именуемая Ордою, единая надо всеми власть сильная с несметным войском. Ныне Рюриковичи – этой власти частица… А минует время, и будут солью могучей державы… Много крови утечет, но будут, будут!.. А новгородцы, ослепленные этим ребячески-богатырским желанием, этой жаждою сохранить вольность свою, не разбирают ничего, слепцы!.. Зари не видят!..

Но пусть почувствуют для начала, что Рюрикович с дружиною – не игрушка младенческая, не коник деревянный с всадником раскорякой, выкрашенный в красную краску. Пожелали – позвали, пожелали – изгнали, еще занадобилось – позвали сызнова!.. Нет, этак дело не пойдет! Ныне отец показал им, что и вольности ихой предел поставлен… Изгнали Александра, а ныне явились как ни в чем не бывало рядиться, сызнова нанимать себе князя с дружиной!.. Но отец показал им, кто ныне – власть! Явились за сыном его; думали, он им послушно предоставит Александра, словно воеводу наемного!.. Ан нет! Явились к великому князю за сыном его, что ж, возьмите сына, только по его, великокняжескому, выбору! Дает малолетку вам в князья и полководцы, покоряйтесь! Конечно, это ненадолго, посидит Чика в Новгороде, после отъедет к отцу, и тогда уж отойдет черед забавы ребяческой, Александр явится сильным правителем с войском!.. После той битвы на Неве он уже не полагает себя одним из многих Рюриковичей, повелел именовать себя Невским, чтобы наособицу глядеться… Нет, отец хорошо измыслил, толково!.. Залепил пощечину в наглую харю новгородскую… Княжеский удар! Небрежный, а с коня собьет, и рука в рукавице, чтоб не мараться… Эх, поглядеть бы, полюбоваться на их физиономии боярские новгородские посольские, когда им Чику десятилетнего – князем и полководцем!.. Силен отец!..

Отец… Отцу верит Александр. Отцовский разум – подлинно золотой… Да вот беда – сердце у князя Феодора-Ярослава – ретивое, не уходилось. А правителю сердце его – первый враг! Своего Андрейку любит отец. И не кроются ли за этим посылом в большой Новгород малого Андрейки замыслы некие… Не мечтается ли отцу стеснить Александра ради своего любимца?.. Неужели?.. Нет, невозможно! Отец слишком умен!.. Отец знает, что Александр не остановится ни перед чем!.. Темница, кандалы, пальцы, жесткие убийцы, сомкнутые на шее соперника-противника… Ни перед чем! Будь то мать родная, жена, сыновья, братья… Но одного никак нельзя позволить себе – доверия безоглядного. Даже к отцу!..

Александр был приглашен отцом отобедать в столовой палате князя. Трапеза была сложена скромная, вина вовсе не подали, пива мало совсем. Александр понял, почему отец велел поставить кушанье не в уютном столовом покое, а в палате, где устраивались пиры малого разряда. Хотя они помещались за столом одни, но ощущали себя не просто людьми, отцом и сыном за трапезой, но правителями, долженствующими помнить о делах правления…

Но сегодня Александр чувствовал себя сильнее отца. Отец явно тревожился за своего Андрейку. И эта простая сердечная тревога о сыне лишала Ярослава силы, потребной правителю. Ярославу хотелось в ответ на свою тревогу ощутить простое человеческое тепло; ослабевший от этой тревоги, он искал невольно опоры…

«Ведь и Александр Андрейку моего любит… Но правитель в Александре – сильнее человека!.. А если бы иначе было?.. Но что бы тогда был Александр? Жизнь его лишилась бы смысла. Ибо он – правитель и полководец, и в этом только – смысл его жизни!..»