Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Все сказано тебе. Иди. Более не имею времени на твои нужды…

И снова Андрей ощутил страх. А если не уйдет Святослав, заговорит, запутает Андрея в такие речи праздные…

– Иди! – повторил. И сам удивился этой внезапной злобности своего голоса.

Но Святослав ушел, ничего более не сказав. И до вечера уехал из Владимира…

Эх, был бы в живых Лев!.. Было бы Андрею полегче…

Следующий день был постный. Андрей приказал через своего Петра, чтобы в постные дни готовили на поварне кушанье постное. Обед велел подать в большой трапезной, приглашение к обеду передали Александру и Кириллу. Андрей решил попытаться прояснить хоть что-то… Долго ли они еще пробудут здесь… Начал с того, что назвал их «дорогими гостями», но они будто и не заметили… Кирилл похвалил Андрея за постный стол и, обернувшись к Александру, сказал, что и тому не худо было бы построже блюсти посты. Александр выслушал внимательно, всем своим видом выказывая почтение; и отговорился почтительно и немногословно: помянул о малых детях, о жене, которая по здоровью своему не всегда посты соблюдать может. Митрополит с важностию кивнул.

Андрей понял уже тогда, когда Кирилл прочел все, что было писано в грамоте ханской: митрополит принял на себя образ строгого духовного лица, беспристрастного и справедливого судии… И это очень разумно. Что может поделать Андрей против подобного образа?.. И ведь Кирилл был доверенным лицом Даниила Галицкого, хранителем печати княжеской. От галицкого князя ведь послан в Никею на утверждение митрополитом всея Руси… Отчего же в Галич не возвращается? Ну, положим, это понять возможно – и до Владимира дошло, что Даниил попам воли не дает. Стало быть, Даниил желал видеть в Кирилле верного человека, а Кирилл для себя решил, что больше власти ему будет при Александре, и в Галич не спешит. Да к тому же Андрей слыхал о латинском влиянии при Галицком дворе. Танас помянул, пересказывая слухи, будто бы князь Даниил уладил двор свой, как ведется в землях франкских… А хорошо бы поглядеть!.. Ведь это на дочери Даниила отец хотел Андрея женить… Сколько же ей теперь лет?.. Отец говорил, похожа на… Нет, не о том сейчас думать надо… Как быть с духовенством? С митрополитом как быть? Молитвы были душевной потребностью Андрея. Любил он церковные песнопения, попевки знаменного распева, особенно когда мелодия гибко ложилась на воскресные стихиры Октоиха. Влекло пение кондаков; мечтал, как бы широко, распевно лился его голос, но нет, не полагался на голос свой, даже простые мирские песни петь не решался, даже наедине с собою… И теперь, он сознавал это, ему придется видеть в духовенстве сборище, свору жадных до земель и богатств, до золота и серебра… Вспомнилось, отец рассказывал – давняя уже история – архиепископ Новгородский не желал венчать Святослава Ольговича… У Андрея Боголюбского тоже сколько неладов было с духовенством… Зачем Кирилл здесь? Чего может захотеть? Или сейчас так и сказать прямо, что Андрей не согласен с утверждением никейским и поставит в митрополиты своего человека… Но кого? Кого Андрей знает?.. И неладно, неясно, как быть… Андрей – великий князь, это для всех русских княжеств. Но Владимирское княжество, его, Андреево, теперь независимое царство… Или сразу пойти на разрыв со всеми? Андрей будет сам по себе, никто не будет у него в подчинении, а если военный союз, то будет союз равных; и духовенство будет у Андрея свое… И все это надо было решать!.. А против него, за одним столом, сидели живые люди, из плоти и крови… И это им сейчас надо прямо высказать свое решение, им должен Андрей высказать свое решение… А они сидели против него и ели, пили… Он видел, как они глотают, как двигаются кисти рук… Андрей чувствовал, что не может заговорить прямо… Но уже была потребность говорить, и говорить супротивное… Снова вспомнились рассказы отца – как Андрей Боголюбский не поладил с епископами Феодором и Леоном, и Феодор отлучал Андрея Боголюбского от Церкви…

Кирилл начал рассказывать о недавней своей поездке по княжествам русским, Северо-Восточной Руси. Он говорил, обращаясь к обоим князьям. Но Александр повернулся с таким видом, будто к нему одному обращался митрополит… В речи Кирилла мелькнуло что-то об исповеди… Андрей уже не мог сдержаться, должен был сказать супротивное… Кажется, вовсе менял направление разговора произволом своим, но уже не мог, не мог…

– От попа на исповеди такие вопросы, что отвечать стыдно! И самого безгрешного такие вопросы на грешные мысли наведут. Соромно, срам! – резко говорил Андрей. – Не лучшее ли – Господу исповедание с собою наедине!..

Это давно было в мыслях Андрея, в себе носил. И вдруг высказалось, словами сложилось, теперь, в момент раздражения, когда Андрей и не ожидал, что вот может сложиться, высказаться… И еще одного не ожидал– ответного, почти открытого, откровенного раздражения Кирилла. Казалось, Кирилл должен был ответить притворным вниманием, спокойным убеждением, но заговорил раздраженно об установлениях церковных, кои нарушать не след, а мирянам – особо не след!.. Но это раздражение Кириллово, это было даже лучше… Потому что и Александр не сумел более сдерживаться и прямо сказал Андрею, что Кирилл теперь – митрополит всерусский и место его – в стольном Владимире.

И тогда и Андрей сказал открыто, что никакого все-русского митрополита более не будет. Владимирское княжество принадлежит Андрею – навсегда!..

– Что же великий стол? – спросил Александр с угрозой тихой в голосе.

– Мой город мне – великий стол, и сам себе я – великий князь. А соберу союзников – союз равных!.. А власть надо всею Русью – бери ее себе! Она тебе и дадена – Киев, Новгород, Переяславль…

Митрополит Кирилл перебарывал свое раздражение и – сильный человек – переборол.

– И у латинян – царства разные, а первосвященник, понтифекс – единый, – заметил спокойно.

– Я не гоню тебя, владыко, сегодня же из города моего. – Андрей тоже старался говорить спокойно. – Однако решу сам, какое духовенство надобно мне в моем царстве…

Андрей медленно повернул голову и посмотрел прямо на Александра.

– Стало быть, гонишь меня? – произнес тот, и злоба в голосе была – нескрываемая.

Но так было лучше!..

– Все знаешь сам – для чего спрашивать! – Андрей почувствовал, как прорывается в его голосе эта мальчишеская угрюмость. Подумал, что Александр поднимется из-за стола резко, но Александр продолжал есть…

И еще несколько дней Александр пробыл во Владимире, будто нарочно испытывая терпение Андреево. Андрей почему-то положил себе терпеть до девятого дня. Но Александр уехал раньше.

А с присутствием митрополита Кирилла Андрей просто пока примирился. Слишком хорошо понимал Андрей, что иметь свое духовенство – дело нескорое. Ему даже интересно было беседовать с Кириллом. Митрополит был умным, и ум его был не одним лишь практическим умом, то был человек несомненно одаренный. Но Андрей понимал, что Кирилл – не за него. Да теперь, когда Андрей открыто проявил враждебность, как было доброе сладить… Кирилл охотно беседовал с Андреем о греческих книгах, но ни в какие споры-диспуты вступать не желал, ведь иной спор может сблизить теснее иной беседы задушевной. А сближения с Андреем Кирилл не хотел… И наконец Андрей понял почему. Просто потому, что митрополит не верил в стойкость и длительность Андреевой власти; более того, убежден был в том, что правление Андрея будет недолгим. Вот и когда зашла речь о летописании… Андрей сказал, что сам займется летописями владимирскими, будет просматривать… Но отложил… А после узнал, что Кирилл уже собирает монахов-книжников, беседы с ними ведет, прежние летописи смотрит. Об этом сказал Андрею Темер…

– Что же делать? – У Андрея тяжело было на сердце.

– Или сам не знаешь? – Темер произнес жестко…

Андрей знал, знал, что нужно решительно изгнать Кирилла из своей столицы, и всех монахов, и духовенство Кириллово изгнать… Поставить своих людей!.. А время будто сделалось осязаемым, и не хватало времени. И делать надо было сразу – ВСЕ!..

– Изгоню я его, – сказал Андрей, будто оправдывался. – Дай срок! Сейчас дела поважнее управить надобно!..

Молчание Темерово было красноречивым.

– Послушай! – Андрей подошел к нему, не решаясь положить руку ему на плечо. – Послушай! Ради памяти о моем отце, ты ведь не оставлял его, не оставь и меня…

Темер посмотрел доброжелательно и даже с готовностью проявить терпение. Но все же это не была добро-желательность человека совсем близкого, который способен все тебе простить и никогда не оставит…

А дел было множество… Андрей мучился одиночеством и отдавал приказания, снедаемый тайным опасением, что исполнены его приказания не будут. Все чаще видели его хмурым, сумрачным, неразговорчивым. Несколько слуг, уличенных в покраже дворцового имущества, он отдал приказание наказать палками.

Быть может, в другое какое-то время Андрею было бы просто интересно разбирать все дела. Наверное, если бы он чувствовал себя в безопасности, не тяготился бы именно тем, что все – на нем… А сейчас мучило и то, что надо было непременно спешить, от этого зависела его жизнь, он сознавал это… И… чем более сознавал, тем более словно бы терял силы…

Надо было разобраться с людьми самыми низшими. От них было много жалоб. Чехарда правления Святослава, Михаила и снова Святослава открывала легкую возможность злоупотреблений. Андрей понял, что низшие устали от непостоянства. Они желали, ждали уже и не милостей, а именно постоянства. Пусть будет немилостивый, жестокий правитель, но пусть он сидит на своем месте прочно, пусть он будет надолго… Андрей сразу допустил ошибку, назначив дни, когда сам выслушивал жалобы на большом переднем дворе. Наверное, не надо было этого. Его много видели, видели близко, видели его молодость и неуверенность. И если его красота, благородство жестов, доброта и величие, видимые во всех его чертах, привлекали сердца, то эта его явственная неуверенность очень юного, одинокого и беспомощного от одиночества человека настораживали. Низшие, не чувствуя над собой сильной руки, озлоблялись и также ощущали себя беззащитными. Андрей впервые поразился тому, насколько мало приспособлен человек даже к самой малой свободе…

Более всего было жалоб от смердов. Жаловались на то, что были наказаны без княжого дозволения; вдовы жаловались на то, что имущество их мужей забирали в казну беззаконно, не выделив подобающую часть незамужним дочерям. Говорили многословно, порою несвязно, косноязычно, плакали, кричали… Рядовичи, те, что нанимались в услужение по ряду, договору, сбивчиво рассказывали о нарушениях всех этих договоров. Договоры, разумеется, были не писаные, а заключенные устно при свидетелях. Подкупленные свидетели то подтверждали условия ряда, то наотрез отказывались подтверждать. Закупы, те, что сделались несвободны вследствие невыплаченного вовремя долга, обрушивали на князя сотни словесных доказательств того, что закрепощены несправедливо…

Менее других жаловались дворовые слуги – холопы и рабы. Но Андрей не мог не ощущать, сколь внимательно они за ним наблюдают, подмечая малейшие его промахи…

Наконец он решился все эти дела передать на разбор Аксаку-Тимке. В глубине души Андрей побаивался, что тот примется отговариваться неумением, непривычкой, но тот согласился спокойно, с этим своим, уже привычным Андрею, успокоительным будто и равнодушием. Тимка стал разбираться с жалобщиками вместо князя и, кажется, улаживал их дела. Во всяком случае, крика меньше стало на большом дворе в указанные дни. Но тут Андрей понял свою ошибку. Надо было сразу назначить Тимку разбирать жалобы, надо было показать, что князь полагает занятия таковые ниже своего достоинства. А теперь, когда Андрей вместо себя высылает к людям низкородного своего слугу, люди обижены, и эта их обида – против Андрея… У отца тоже самые ближние приближенные были низкородные – Темер, Михаил, оба Якова. Но при этом отец как-то ладил с боярами. Андрей же сразу пренебрег боярами. Они не были и не могли быть ему верными людьми. В попечении о своих выгодах они принимали сторону сильнейшего и суть Свою выказывали открыто. И Андрей предпочел им тех, на кого мог положиться, – Темера и Тимку. И теперь мало того что бояре видели неопытность, юную неуверенность, незащищенность Андрея, теперь они еще могли настраивать себя против молодого князя всячески, ведь он открыто предпочел им своих низкородных служителей. И даже то, что Темер и Тимка не кичились, не лезли наперед, не хвалились княжим доверием, даже это вызывало еще большую неприязнь и подозрения во всевозможных кознях хитросплетенных. Тимка в ответ оставался спокойно равнодушным. Но Темер… Андрей начинал понимать, что отцов ближний колеблется: стоит ли оставаться при князе и подвергать свою жизнь опасности…

Но все же покамест Темер принял на себя все заботы о княжих платежах и наладил поступление выплат. Андрей перемог себя. Глупо притворяться сведущим, когда на деле ничего не знаешь. И вечерами стал звать к себе Темера и терпеливо слушал объяснения о том, как должны платить князю полюдье, перевоз, мыто, виры, продажи и прочие дани. Темер налаживал и собственно княжое хозяйство – «дом», «домен» – села, леса, борти, сенные угодья, доходы с которых шли на содержание княжих дворов и хором…

Но постепенно, кажется, все входило в какое-то более или менее постоянное русло, улаживалось. Не один лишь тяготы приносило правление Андрею. Владимир, изукрашенный мастерами южными, златовратный град Андрея Боголюбского, которого Андрей ощущал как предка своего славного, прародича, хотя тот и изгнал его деда Всеволода-Димитрия, Владимир – подбор, ключ к сердцу Руси Восточной, Северной, новой и грядущей, теперь этот город – его, его, Андрея Ярославича!..

И в церквах он теперь не только молился, но мыслил о возведении новых храмов, которые будут – его храмы… Теперь у него так мало времени оставалось на чтение, но церкви виделись ему такими каменными книгами, черты убранства и отделки казались буквицами. И уже будто и слова и фразы этих каменных книг воспринимались его сознанием, его разумом смутно… И еще немного – и прояснятся, прочтутся…

Успенский собор с этими треугольными заострениями и плавным переплетением кровель, широковатые купола, купольная кровельная округленность. Каменно разузоренный Дмитровский собор – светлые округления узких и длинных окошек, изображения звездчатых куполов, треугольники выпуклые, птицы-кони в переплетении цветков и рельефных легких кругов; скульптурное изображение деда, Всеволода-Димитрия, бережно удерживающего на коленях мальчика-сына, оба длинноглазые, большебровые и крючконосые… но какие живые лица из камня – грустные и чуть насмешливые, как бережно приподнялась рука мужеская, и мальчик взмахивает ручками и болтает ножками детскими… Может быть, это отец Андрея, Ярослав-Феодор в детстве?.. Появится ли храм с его, Андреевым, стенным изображением, будет-ли он держать сына на коленях своих?..

Устройство дома также заняло Андрея. Ключи, прислужницы, домовые слуги – все это отдано было в управление Анке. Она скоро привыкла и с уверенностью взялась все ладить. Но Андрей теперь знал, что полновластный хозяин – он сам, он может обо всем приказать. Хотелось устроить и убрать свой дом пышно, красиво. Но немного тревожило: не сочтут ли его безалаберным, ведь еще столько дел неуправленных, важных… Но какое это было удовольствие все же – обустраивать свой дом, свои покои, приказывать о своей одежде и кушанье, и приказы твои исполняются… Приказал пошить для него нижнее и верхнее платье из шелковой материи. Шелк – нежный и гладкий, не то что парча, сукно, крашенина; вши и блохи кусачие не держатся на шелке. Темер донес, что по домам боярским потихоньку ползет слушок о транжирстве Андреевом и расползается слушок этот от митрополичьего двора.

Андрей гордо вскинул голову:

– Я – жемчужная туча! Правитель своего княжества. С ними я еще справлюсь, дай срок! А в грубой одежде притворно смиренной, заеденный вшами да блохами, не стану ходить!..

Темер улыбнулся одобрительно. Он уже понимал хорошо и ясно, что мальчик этот – недолговекий правитель, но обаяние Андреево, это впечатление необычайности были все же очень сильны и заставляли смягчиться не только доброжелательного Темера, но и людей, настроенных к Андрею совершенно и непримиримо враждебно…

Андрей приказал закупить мускатный орех, корицу, гвоздику, перец. Все это обходилось дорого. В скоромные дни кушанья за княжим столом теперь были слаще, тоньше вкусом…

Тимка устроил несколько больших охот. Сам по охоте соскучился и полагал, что Андрея в его тяготах нужно развлечь. Мордовский дареный сокол вызвал самое живое одобрение старого охотника. Но хотя охота была самым обычным времяпрепровождением княжеским, немедленно прошел слух, что Андрей ничем, кроме охоты, не занят, в делах правления ничего не смыслит и слушается советов малоумных. Слухи эти не могли не стать известными Андрею, источник их был ему внятен. Следовало принять все же меры. Но тут вдруг обстоятельства так повернулись, что Кирилл сам покинул город… Но на охоте Андрей отдохнул душою…

А вскоре по его приказу быстро построили, отделали и убрали совсем новые покои с красивыми дубовыми дверями, с посеребренными тонкими узорными решетками на окнах; с внутренним двором, небольшим, уютным, в коем приказано было посадить крыжовенные и малиновые кусты и несколько стройных березок. Нарядное внутреннее убранство также было красноречиво. Для новой хозяйки княжого дома предназначались эти покои.

И затрепетало сердце Анки, пестуньи. Когда ее питомец возвратился таким красивым и словно бы многое открывшим в себе, она поняла, что Андрей истинно познал женщину, и теперь знает радость от женской сладкой плоти и ласки, и сам радость способен женщине дать… И она теперь мечтала увидеть его счастливым в браке, в супружеском единении. Она даже сердилась завистливо: зачем так счастлив Танас, когда ее ненаглядный питомец, ее Андрейка, ее великий князь, правитель – жемчужная туча, достойный в этой жизни всего самого прекрасного, мучится тяготами и не видит радости… Но когда началось это построение и отделка новых покоев, она все поняла! А спросить – робела. Ока чувствовала, что женитьба Андрея – не то что Танасово соединение с любимой девицей; нет, великое, княжеское дело – женитьба Андрея, о таком для него, должно быть, мечтал отец его, князь Ярослав…

И сам Андрей теперь вспоминал высокие слова и величественные намерения отца в отношении его, Андреевой, женитьбы. Теперь Андрей понимал совсем ясно: отец желал многое изменить посредством женитьбы сына, создать новые силы и союзы, но в то же время и о самом Андрее думал отец, о своем любимом сыне, о том, чтобы дать ему теплое гнездо и надежных защитников, закрыльников добрых… Но отцовых связей Андрей не имел и понимал, что головокружительные намерения следует оставить. Как завязать ему сношения с королевскими и княжескими домами Запада? Кого может он послать для такого тонкостного дела? Дружинника Петра? Охотника Тимку? Отцова милостника Те-мера?.. Невольно смеялся… Андрей знал, что нужны союзники. За него – Танас-Ярослав. Но этого мало, мало… Нужен союз с правителем сильным и умным, таким… таким, как Александр!.. Андрей невольно вспоминал рассказы отца о Фридрихе Гогенштауфене… Но нет, то было отцово несбыточное мечтание, когда отец пытался одолеть, переломить судьбу, спасти Андрея… Но, возможно, отец и не был так уж не прав… Теперь Андрей один и должен решать сам. Припоминая все высказанные отцом соображения, обдумывая, взвешивая, но – один, сам…

Между тем приходили вести. Союз с понтифексом Иннокентием IV Александр отверг окончательно, чего и следовало ожидать, Александру нужен союз с Ордой… Однако жил Александр уже не в Переяславле, а в Новгороде и там ладил мирный договор с норвежским королем… Александр хитер и предусмотрителен; у него, как у дракона из сказки Огул-Гаймиш, огнедышащая пасть, шелковый хвост, четыре глаза и три руки… Но подумав об этом, Андрей перемогся, не дал мыслям об Огул-Гаймиш завладеть своим сознанием. Да и мысли эти были смутные, смутной сделалась Андреева память о ней… Но весть и о ней пришла, о том, что ее больше нет, свергнута и убита. А великим ханом всех монголов избран Мингкэ, ставленник Сартака. Это может быть, да нет, это должно быть на руку Александру… Андрей сейчас не мог бы сказать, что чувствует жалость к этой женщине. Они все были из одного мира – он теперь осознал. То был мир, где за счастье власти и правления, даже если они предназначались тебе природно, надлежало платить, расплачиваться, и жизнью тоже. И она это знала… И к Александру не испытал он жалости, узнав о его внезапной, в Новгороде, тяжелой болезни. Прежде раздумался бы о том, чем болен старший брат; мучился бы душевно: почему нет жалости, вызывал бы в себе эту жалость… А теперь все это оставил, отбросил как ненужное… И только подумал спокойно, что он не желает смерти брату, ведь это все же его брат; но он осознает, что болезнь может освободить его от Александра, а от нежеланного митрополита уже освободила, Кирилл выехал в Новгород. И это было понятно. Именно Александра Кирилл полагает сильным и властным; достаточно сильным и властным для того, чтобы Кирилл отдался под его покровительство. А если не станет Александра? Если бы Кирилл почувствовал, что силен Андрей, служил бы Андрею. Кирилл умный, образованный, одаренный. Темер вызнал – в Новгород Кирилл повез книги лечительные, греческие и восточные… Но Андрей чувствует верно: с Кириллом не сойтись! Направленность Кириллова ума, одаренности Кирилловой – в Александрову сторону! И Кирилл видит перед внутренним Взором своим великую державу, величие которой на безликом несметном послушливом войске основано, на войске из людей послушливых, нищих и диких… Нет, Андрею такое величие не надобно! Другое… Но какое же? Не понял еще, не обмыслил… Но Андрей молод, обмыслит, поймет… Так убеждал себя, а сознавал отчетливо: времени мало!.. Надо бы летописание уладить… Кирилл в свои руки пытается взять летописание владимирское, Александра прославить как великого правителя… Это будет прервано, пресечено! Будет новое лето-писание… Новые книги будут… О красоте, о любви мирской, обо всем мирском на Руси… как та красиво переписанная франкская книга о любви красавицы Фламенки и рыцаря Гильема… у иудейских купцов из города Равенсбурга эту книгу он купил, две шкурки соболя выделанные отдали за нее. Но она того стоит!.. И вот подобные книги по указанию Андрея напишут… и все узнают, что не безликие дикари населяют Русь, но люди живые и красивые и много красивого есть и в обычаях, и в укладе житейском… Этой книгой Андрей совершенно очаровался, хотя и нелегко было читать ее, язык ее, одно из франкских наречий, уже далеко отступал от латыни… И хотелось вновь и вновь перечитывать строки, воспевающие красавицу, прелестную, как солнышко… Золотистая девушка!..

Но не о книгах приходилось думать… Новая весть пришла – о поездке Святослава в Сарай. Там хлопотал он о великом столе. Но безуспешно… Это каким же глупым надобно быть, чтобы потащиться в Орду!.. Неужто понять нельзя, что если кому и даст Сартак своею волей право занять великий стол во Владимире, то, конечно, Александру… Вот если бы Александр отправился в Сарай, вот это было бы совсем дурно для Андрея. Но Александр болен. И нужно действовать, пока он болен. Что для Сарая и нынешнего Каракорума решения свергнутой ханши? Возможно, уже ничто, и Андрей, по их понятиям, уже бесправен и безвластен. И потому он должен спешить с заключением этого союза с государем сильным… и союз этот должен быть скреплен и брачными узами… Против Александра надо начать действовать не войском, не крепостными стенами – умными ходами шахматными… Золотистая девушка за шахматной доской… Сделать усилие над собой, прогнать видение, не до того!..

Фактически Андрей Ярославич первым осознал необходимость выбора: Запад или Восток? И таким образом возможно полагать его отдаленным предшественником Дмитрия («Лжедмитрия») I и Петра I. Восток означал Византию и Орду. Запад – прежде всего – развитие мирской культуры в противовес церковной. Но в отношении религии означал ли Запад непременно – Рим?.. Но выбор Андрей сделал и действовать начал…

И оставался лишь один правитель, один княжеский дом, на котором Андрей мог этот свой выбор остановить. Даниил Романович, Галицко-Волынский княжеский дом… О Данииле говорил отец. С Даниилом проще было установить близкие отношения. Рюрикович был Даниил, и Андрей состоял с ним в родстве, как состоял в родстве, близком или дальнем, в сущности, со всей княжеской Русью, Русью Рюриковичей… Андрей помнил, как опасался отец венчанной жены Даниила, Анны, половчанка по матери, она была дочерью Мстислава Удалого, сестрой приходилась Феодосии. Но все как нарочно складывается благоприятно для Андрея сейчас. Александр тяжко болен, Кирилл при нем. Анны, жены Даниила, более нет в живых… Не присоветует ли Даниил чего о Кирилле? Хотя что можно присоветовать! Будто Андрей и сам не знает! От неугодных и неудобных тебе людей следует избавляться любыми способами, не пренебрегая самой крайней жестокостью. Не расправляться с ними означает – убивать себя… Но дайте только срок! Андрей все сделает. Сразу по установлении союза с Даниилом…

Азия, Восток – было прочно – Александрово. Выбрать Восток – сделаться подданным Александра. Андрею оставалась дорога на Запад… Союз равных правителей. И союз Андрея с Даниилом – первое звено того будущего союза равных… Так мыслил Андрей… О возможной смерти Александра порешил не думать. Грех – о смерти брата мыслить!

«Свое управлю покамест, будто и нет Александра, и Орды нет!»

И первым «Западом» Андреевым должен был стать юго-запад Руси, те земли, что уже и отец Даниила Роман Мстиславич Галицко-Волынский назвал на европейский лад «королевством»…

Андрей сам отправился сватом своим. Посылать ему было некого. Самое разумное это было – самому ехать. Он отдавал себе отчет в том, что милостники его – Аксак-Тимка и Темер – будут и без него управлять делами княжества, как при нем. И куда надежнее было иметь их во Владимире, пока он в отъезде, нежели посылать их, а самому оставаться в стольном городе без всякой защиты… Да, полностью положиться на себя, на свою силу и власть, оставаясь во Владимире, Андрей еще не мог и знал это… «Чести много, да власти мало!» Не из чего было и большое посольство снаряжать. Дружина верная нужна была во Владимире. Святослав мог налететь сдуру… Андрей и Танасу дал знать, чтобы держался брат наготове… С собою взял Андрей семерых, самых верных, дружинников и Петра восьмого. Вдевятером двинулись в путь…

И уже когда начал действовать, когда полегче сделалось на душе, Андрей принялся обдумывать, на что же он решился, как обстоятельства складываются, на что надеяться ему… Ведь он не снесся с Даниилом предварительно, никакого письма, никакой грамоты не отослал с гонцом. Но он просто не мог именно таким образом поступить. И не из нетерпения, а просто ему нужно было, чтобы жить, – длить надежду. И когда он ехал сам – срок этой надежды будто продлевался. Легче казалось получить устный отказ, нежели грамоту, письмо с отказом… А Даниил мог отказать!.. Что был Андрей? Так зыбки еще были права Андреевы на власть. И не мог не знать Даниил, что прежде князь Ярослав уже пренебрег возможностью брачного союза своего сына с дочерью Даниила, тогда Ярослава манило единение с домом Гогенштауфена, своего рода прыжок на Запад через голову Даниила. Далеко прыгнуть желал – ноги сломал! Даниил может думать такое… Но теперь Даниил не может не понять этой необходимости назревшей создания западнорусского союза равных в противовес восточной, византийско-монгольской Руси Александра…

О дочери Даниила Андрей старался думать в самый последний черед. Он знал, что ей тринадцать лет, ее имя – Мария. Отец говорил, что она воспитана, как… как Ефросиния!.. И углубившись в себя, в свою душу, Андрей сознавал, знал, что ведь эти слова отца – не последнее для выбора Андреева. Нет, не последнее!.. Золотистая девушка… Мелисанда Триполитанская… Ефросиния… Еще тогда для Андрея неведомая эта Мария сделалась словно бы новым воплощением Ефросинии, новым воплощением, которое будет его, Андреево, будет принадлежать ему, как принадлежит ему теперь мечтанный стольный град Владимир!..

И еще Андрею хотелось увидеть двор Даниила, устроенный на манер изящных дворов государей франкских да италийских. Так говорили о Галицком дворе, такая была молва.

В подарок Даниилу Андрей вез мордовского своего дареного сокола и золотой крест с драгоценными камнями красными, с филигранью и эмалевым крестовинным медальоном с изображением святого мученика Феодора Стратилата. Крест был ромейской работы, из дома Комнинов, прислан был родичами константинопольскими князю Ярославу-Феодору. Не удивишь Даниила ни золотом, ни камнями драгоценными самоцветными. Но Андрей вез ему в дар, с самого начала показывая почтительность и доверительность, не выхваляясь богатством своим, вез ему в дар ценность семейную, отцом оставленную; и то, чем одарила Андрея земля матери, прекрасную птицу, вез он Даниилу, своему возможному тестю и союзнику…

Но, кажется, все с самого начала пошло хорошо. Андрей со своею малой дружиной въехал на земли Даниила. Он знал, что князь Галицко-Волынский ставит на границах своих владений дозорные воинские отряды, и ожидал встречи с подобным отрядом. Не исключал Андрей, что дозорные Даниила тотчас поворотят его и дружину его назад, не пропустят; и это и будет отказом. Но дорога успокоила Андрея, он любил двигаться вперед, верхом или пешком; он уже знал, что это движение действует на него успокоительно. И теперь он готов был спокойно принять отказ Даниила, поворотить назад и спокойно начать обдумывать какие-либо иные ходы, иные возможности… Он даже внушал себе, что существуют подобные возможности и ведомы они ему, хотя на самом деле ничего ему не было ведомо и в глубине души он очень ясно знал, что отказ Даниила будет означать едва ли не конец его, Андреевой, жизни. Как удержит он Владимир? А самое худшее – пойти на поклон к Александру – вовсе не означает остаться в живых… Но ехал спокойно. Небо ясное, синее было. Солнце разливало тепло. И смерть, гибель, унижение мучительное казались невероятными, совсем невозможными…

И вышло все хорошо.

На равнине зеленой ярко, там, где плавно уходила равнина книзу, показался отряд вооруженных всадников в доспехах. В первое мгновение Андрей даже немного растерялся. Неужели придется биться? Он нисколько не боялся. Но вместо союза – оружие, направленное в него? Это было бы горькое разочарование. Однако, когда неведомые воины приблизились на какое-то расстояние, Андрей различил, что доспехи их нарядны – панцири с золочением и серебрением, алый раздвоенный стяг вьется… Сам Андрей был в простом дорожном платье, волосы простой войлочной шапкой покрыты, меч Полкан у пояса – в простых ножнах. Но Андрей знал, что он природный правитель, и скрываться не намеревался. Он запомнил унижение, когда ему пришлось ехать в караване переодетым… Но сейчас ему конечно же ничего не грозило. Он уже был уверен, что все – хорошо!..