Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

Мысли пришли внезапно:

«А ведь это странно: говорил, что в Орде сбираются ядом, зельем извести его, не чает живым воротиться, а вот ведь в себе уверен как!.. А если бы не говорил… тогда не я один за ним, все братья навострились бы в Орду… И навострятся, должно быть…»

Разостлали скатерть на земле, подали вареное жесткое мясо и – в деревянных мисках и чашках – мясной отвар и кумыс – квашеное кобылье молоко. Это питье Андрею понравилось. Но мясо он есть не смог; оказалось, это конина. Александр ел спокойно. Андрей принялся за теплые лепешки. Александр ничего не говорил, но все же Андрей смутился и оправдывался:

– Устал я, мутит с дороги…

Александр перегнулся к нему и тронул его лоб засалившимися от мяса пальцами.

– Сейчас ляжем, будем отдыхать, – сказал.

Андрей удивился уныло, поняв вдруг, что не смеет отереть платком свой лоб…

Во дворе под открытым небом устроили им постели на овчинах. Дружинники легли поодаль. Выставили двух караульных.

Андрей и вправду почувствовал себя усталым, когда лег. Но не спалось. Поглядел на Александра и увидел, что и тот лежит с открытыми глазами.

– Если бы у тебя не было ханской грамоты, нам бы насильно поменяли коней? – спросил Андрей тихо, поворачиваясь на правый бок, чтобы лучше видеть лицо брата.

– Если бы нас еще пропустили! – Александр отвечал тоже негромко, но уверенно, как знающий здешние порядки и почитающий их не дурными вовсе.

– А что бы сделали с нами? – спросил Андрей еще тише. Он сам не знал, зачем спрашивает, ясно было, какой может получиться ответ.

– Что бы сделали? Пограбили!..

– И убить могли бы? – совсем тихо-тихо.

– И убить! – веско подтвердил Александр. – И не повинишь их за это. Таким послушливым воинам и служителям надо и волю на кого-то давать…

Так ехали теперь – от яма до яма.

Ночевали под открытым небом. Почасту говорили, переговаривались тихо. Однажды Андрей вспомнил детство, как везли его и других малых братьев на санях, и было это чувство опасности тогда…

Александр присел на овчине, приподнял колени, глядел на Андрея, слушал внимательно и этой своей внимательностью уже успокаивал, на отца было похоже… Андрей вспомнил подробности – кто-то кого-то ударил, даже это он, кажется, ударил… Нет, не Танаса… Танас тогда ему свистульку дал костяную… или коника малого глиняного?..

Андрей говорил лежа и видел лицо старшего брата словно бы над собой…

– А куда нас везли? Батый ведь наступал… Спасали?..

Александр сдвинул красивые черные брови. В глазах явилось выражение сосредоточенной суровости, почему-то последнее время такое выражение часто являлось в его глазах, когда он вот так щурился с презрением насмешливым… Или просто казалось такое выражение?..

– Зачем было спасать? – Александр шлепнул себя ладонью по колену. – Разве этот хитрый греческий лисугер явился в помощь к братцу Юрке с войском?.. – Он говорил об отце и о том несчастном сражении на реке Сити, где погиб князь Юрий Всеволодович. Андрей вспомнил себя маленького на коленях у отца… Князь Юрий спрашивает в отчаянии, что же это деется. И отец отвечает: «Заря!» Заря… новая ночь… – От кого надо было спасаться? – Александр приподнял раскрытую ладонь. Темно не было, хорошо было видно его. – От кого надо было спасаться? Этот наш ромеец семь раз успел изъявить хану свою покорность! Куда вас везли, спрашиваешь? Во Владимир князь Ярослав перевозил свое семейство, на великий стол ехал садиться…

Андрей понимал, что брат на самом деле хвалит отца. Но мелочно как-то хвалит, как один мелкий разбойник – другого, такого же… Андрею совсем не хотелось думать, что отец вот так… предал брата своего… Кто знает, какие были причины… Отец… Ромеец… так византийцы, греки зовут себя, чтобы показать, что они – наследники великой Римской державы… Отец – ромеец…

– Не говори так, – попросил Андрей глухо, – мне больно, когда ты об отце… так… Отец любил меня…

Александр вдруг быстро подался всем телом к Андрею, ухватил за плечи, притянул к себе, лицом прижал, притиснул к своей груди…

– Чика! Мой Чика! Андрейка!..

И снова – «Андрейка!» – за себя и за отца!..

Но что может, что хочет сказать Александр? Что Андрей еще многого не понимает? Нет, Александр так не скажет. Сказать так – обидеть Андрея. И обидеть скучно и обыденно – все, кто старше, такое говорят молодым… Нет, Александр не скажет… Жалеет, любит… Но о том самом… об отце и о княгине Феодосии… о своей матери… о смерти ее… Нет, Александр не скажет!.. Сердце Андрея чутко, как в детстве, откликнулось на ласку… И вдруг вспыхнула непрошено мысль:

«А моя мать… как она… умерла?.. Кто?..»

Но нет сил ненавидеть!..

И заскулил тихонько, как маленький обиженный, прижимаясь лицом к груди старшего брата…

…В средневековом городе еще очень много черт и примет племенного или даже и родового поселения. Еще очень строго и сурово определяется, где кому жить, где ставить жилище, и даже кварталы ремесленников более напоминают одну большую разветвленную семью. В ордынской волжской столице Сарай-Бату еще для каждого рода – для всех его войлочных палаток-шатров – юрт – отведено было раз и навсегда определенное место. И свои места были для домов полководцев и приближенных хана, иные из этих домов были деревянными, иные – уже выстроены из камня. Торговые и ремесленные кварталы – шумно бьющееся городское сердце – уже существовали, жили; но сквозь внешнюю пестроту проглядывала явственно разветвленная система запретов и получения дозволений. В сущности, ничего нельзя было предпринять, никакого дела, не заручившись особым дозволением. И намереваясь начать какое-либо дело, человек прежде всего думал не о самом этом деле, но о дозволении начать это дело. Отыскивали тех, которые могли облегчить получение дозволения, тайком подкупали, потому что Чингисова Яса карала подкуп смертью. Подкупленные предавали друг друга, но вот правосудие хана внезапно карало смертью множество служителей, и эти жестокие казни, производившиеся на глазах у всех, почему-то людям давали ощущение справедливости того мироустройства, в котором они жили…

«Отчего так? – думалось Андрею. – Разве не должно быть наоборот?» И еще он заметил, что, когда попадаешь в чужой, новый мир, какие-то закономерности его устройства различаешь яснее, нежели в своем мире, в котором с детства живешь… Андрей пытался понять, а как устроена жизнь в Переяславле, во Владимире; но вспоминалось только устройство новгородской жизни, ведь и Новгород так и остался для него чужим городом, где он жил пусть и милым, но всего лишь гостем…

Первые впечатления о Сарае были у Андрея плохие. Их пропустили в город по ярлыку, но не указали им даже места, где они бы могли отдохнуть после дороги.

Пообещали, впрочем, что они вскоре будут допущены к хану. Даже не было понятно, куда ехать; спешились и, держа коней в поводу, озирались. С виду картина была пестрая – лаяли собаки, проезжали конники, бегали мальчишки, женщины шли в коротких платьях, из-под которых виднелись сапоги, а волосы были убраны под шапки войлочные, отороченные мехом, шапки женщин были наподобие мужских шапок. Все говорили громко, и Андрею казалось, что он вот-вот уже что-то поймет, уже складывалась привычка к этим их наречиям. И с самого начала видно было и понятно, что в этом мире главное лицо – воин. Тот, который не был воином, даже и не почитался за человека. Дети были детьми воинов и будущими воинами. Женщины были женами воинов. Высшей добродетелью для девушек было – сражаться в войске наравне с мужчинами. Тот, кто занимал в войске наивысшее место, получал более всего почета. Низшие подчинялись высшим, высшие – наивысшим.

Вопросы веры не имели никакого значения, обожествлялись хан-правитель и его огромная держава. Все казались бедными, едва ли не нищими, но очень уверенными в себе…

Андрей заметил, что даже Александр несколько смущен. Оставалось одно – идти к этим войлочным палаткам и договариваться о ночлеге. Андрея смущение Александра не испугало и не обескуражило; было занятно, как справится Александр, что надумает. Но тут они заметили, что направляется к ним немолодой всадник, большеглазый – глаза были темные, – с короткой седоватой бороденкой клинышком. Кафтан был на нем из дорогой материи, конь хорошо убран, а на голове всадника накручена была красивая белая поблескивающая материя. Сопровождали его два ордынских воина. Он, подъехав поближе, стал махать рукой, как будто опасался, что Александр, Андрей и их спутники вдруг уедут от него. Он подъехал уже близко, соскочил легко с коня и поклонился братьям. Затем заговорил с Александром. Андрею еще трудно было понимать их разговор. Они поговорили совсем немного, и Александр сказал Андрею, что надо ехать за этим человеком. Сели снова на коней и поехали за ним. Наверное, человек этот был от хана; но ясно было и то, что Александр не ожидал, что вопрос о ночлеге разрешится благополучно. Андрею понравилось, как Александр не притворился, будто ожидал появления такого посланца…

Они приехали в деревянный дом, где им отвели комнату, а дружинникам дали место в дворовой пристройке. Служили слуги-мужчины, женщин не было. На ужин подали очень вкусное пшено с кусочками обжаренной баранины.

– Сарацинское пшено[2]2
  Сарацинское пшено – так называли рис.


[Закрыть],– сказал Александр Андрею, – слыхал я о сарацинском пшене. Вкусно?..

Ему было приятно смотреть, с каким удовольствием ест проголодавшийся Андрей, он и сам ел с удовольствием.

Гостеприимный хозяин назвал свое имя – Рашид ад-Дин, и пояснил, что он придворный летописец и человек правой веры. Андрей вспомнил, как говорил с отцом о православии и католичестве; но сейчас было ясно, что в этом мире, в этом новом для Андрея мире, нет вопросов правой и неправой веры, а лишь один-единственный вопрос – преданности хану и державе хана…

Оказалось, что хан не посылал к ним своего летописателя; тот сам решил познакомиться с русскими гостями. Прожили у него несколько дней, он расспрашивал о жизни в русских землях – как одеваются, что едят, как женятся и погребают умерших – все это для своей летописи. От хана не было никаких вестей или распоряжений, но у ворот поставлен был от хана караул. Летописец объяснил уклончиво, что не следует таким почетным гостям выходить и выезжать в город без особого охранного сопровождения, но достойное русских гостей сопровождение еще не набрано. В сущности, получалось, что они живут почти как заложники.

– Но не страшно – занятно, – сказал Андрей Александру. Брат отговорился незначащими какими-то словами. Андрею сделалось неловко. Эта поездка сблизила его с братом, он уже привык говорить с Александром искренне и откровенно, но теперь снова почувствовал свою искренность и откровенность свою вовсе ненужными, обидно для него неумными.

Андрей приуныл. Но гостеприимный хозяин сам предложил обучать его языку, и это заняло Андрея…

Миновало еще несколько дней, и их позвали к хану. Дворец был из камня. Они прибыли верхами, но пришлось спешиться и проходить между рядами молчаливых и парадно одетых воинов в кольчугах и шлемах. Андрей заметил, что эти воины гораздо выше ростом тех ордынцев, каких ему приходилось до сих пор видеть.

Пришлось идти одним, дружинников не пустили с ними. Андрей подумал, что это можно уже счесть за обращение высокомерное и дурное. Следовало бы воспротивиться, показать гордость. Но он был как бы при Александре и как будто не имел права сам принимать решения…

Их провели во внутренний двор, где поставлена была войлочная палатка, даже и не такая большая. У выхода во двор два воина велели им оставить оружие.

Сартак, сын Бату, вышел к ним. Был он в кожаной одежде, на голове медный, с узором и чернью шлем; горло, шея прикрыты кожаной накидкой. Был он постарше Александра, лицом на монгола не походил, веки виделись тяжелыми, и выражение лица было очень высокомерное. Он казался немного приземистым и умел стоять как-то очень крепко, будто из камня вытесан и поставлен на землю; даже трудно было себе представить, как он может пригибаться, садиться… Александр поклонился ему первым. Андрей понимал, что надо поклониться, но не мог себя принудить, заставить, будто все его существо обмерло, противясь унижению. Сартак даже не посмотрел на него, но Андрей уже понял, что приобрел себе врага и что враг этот будет выказывать ему презрение равнодушное, и это и будет унизительно…

– Верните ему оружие, – приказал Сартак спокойно и громко.

В галерее у выхода во двор сделалось движение. Рослый воин скорыми шагами подошел к Александру и отдал ему меч в ножнах.

Александр обернулся к Андрею и сказал спокойно на местном наречии:

– Ступай, тебя проводят…

Можно было только послушаться. Не послушаться было бы нелепо, глупо. Андрей почувствовал обиду, безысходнесть, страх, уныние. Пошел в галерею, дверь за ним, ту, что вела во двор, затворили. Снова шел мимо парадных воинов. У одного из выходов Андрею отдали его оружие. Дружинники ждали во внешнем большом дворе. Подошел человек в кольчуге и шлеме, сказал на русском языке чисто, что Андрей и дружинники могут садиться на коней и ехать в жилье Рашида ад-Дина. Дружинники смотрели на Андрея. И снова единственное, что было возможно и разумно, – это быть послушливым, послушным…

– Едем, – коротко сказал Андрей.

Но они ехали не одни, впереди и позади ехали ордынцы. И выходило, будто и хранят от какой-то угрозы неведомой, и провожают почетно, и стерегут как пленников, – и все это разом!..

Но почему Александр вдруг заговорил с ним не по-русски? Показать хотел Сартаку свою покорность… дружбу… Так просто, грубо так показать?.. Или Андрей вовсе не должен был ехать с Александром в Орду? А что же, сидеть сиднем в Боголюбове? Ждать?.. Но Александр не сделал ошибки, взяв его с собой… И что же теперь? Обратно ехать? Куда? В мордовские леса податься? На этом внезапном соображении он остановил свои мысли. И вдруг понял, что не надо сейчас тратить время на размышления, на обдумывание. Сейчас уехать! Совсем одному… Но у ворот караул… В доме не было высоких лавок, к каким Андрей был привычен. От сидения на ковре со скрещенными или поджатыми ногами ноги затекали. От безысходности рождалась тревожная усталь. Темнело. Андрей лег, не снимая верхней одежды, на постель, положенную на ковер, и уснул тяжелым сном без сновидений.

Возвращение Александра проспал. Пробудился поздно, солнце грело лицо, глаза невольно жмурились. Почувствовал сразу, что Александр здесь и смотрит на него. Непонятно было, что теперь говорить; оправдываться, объясняться не хотелось.

– Что же ты, не раздевшись?.. – спросил Александр осторожно как-то.

– Так вот уснул… – Андрей сел на постели.

– Ты, может, еще поспать хочешь? Поспи…

– Нет, я выспался…

Кажется, полагалось спросить Александра о его встрече с ханом Сартаком, как прошло, о чем говорили. Но такие вопросы навели бы разговор на поведение Андрея… Нет, не будет спрашивать…

Но не миновать, должно быть, маетного разговора. И Александр наверняка вернется к своей любимой теме – большое послушливое войско, Андрею же никак не объяснить своего поведения – вдруг не смог поклониться, просто потому, что не смог…

Но Александр заговорил сам, спокойно и даже тепло. Сказал, что завтра снова будет во дворце, а еще через несколько дней они оба с дружинниками поедут по приглашению хана в летнее его становище. Андрей не понимал теперь, что же произошло и что будет дальше; но понимал, что спрашивать не надо; и не хотелось ему спрашивать… Была воздвигнута невидимая стена. И за этой стеной играли в свои шахматы Александр и Сартак. Андрею же и вовсе словно бы не велено подходить к доске. Даже если он чудом пройдет сквозь стену. Но он таким даром – проходить сквозь невидимые стены – не наделен. И что делать третьему у доски, за которой двое уже уселись? Отпихнуть Александра и сесть самому? То уж не шахматы, а драка!.. Андрей не мог не улыбнуться… Отчего это – улыбаешься, когда все так плохо и безысходно?.. Зачем его зовут вместе с Александром? Убить? Но почему-то казалось, что нет. Если бы решено было убить Андрея, Александр сейчас был бы иным. Каким – Андрей не ведает, не может надумать, но иным… А сейчас Александр задумчив, будто в сложную игру втягивают его, в игру, где ходы противник рассчитал намного вперед… Андрей видит задумчивость глубокую Александрову, и все усиливается ощущение, будто и его, Андрея, пригласили играть… Но как-то странно… Непонятно… Где его место?..

День братьев прошел в этой обоюдной задумчивости. Вечером, когда они вместе с гостеприимным хозяином поужинали за маленьким низким столиком, Рашид ад-Дин вдруг сказал, что чувствует себя одиноким и хотел бы провести этот вечер с ними, если его общество не будет им неприятно. Александр с почтением к человеку, который был много старше его, отвечал, что разумная беседа гостеприимного хозяина скрасила бы и их одиночество в далеком краю, вдали от родного дома. Рашид ад-Дин хлопнул в ладоши, призывая слугу, и велел тому принести еще один медный светильник, заправленный хорошим гарным маслом.

– Я хочу, чтобы нам сделалось светло… – Он улыбнулся и тронул двумя длинными смуглыми пальцами свою седоватую бородку. Андрей внезапно заметил, что глаза его похожи немного на глаза Ярослава…

Старик заговорил многословно, что Александр и Андрей очень разумны и благородны, однако… И сказал, что Господь всех карает за прегрешения, никого не пропускает, но людям разумным и благородным следует понимать… И особенным пониманием должны быть наделены правители, ибо их ошибки и прегрешения приносят бедствия народам и царствам…

Андрей уже не сомневался в том, что старик сейчас о чем-то предупреждает их. И было ясно, что не одного лишь Александра, но и его, Андрея, предупреждает. Андрей здесь не мальчик, не отрок малый при Александре, но лицо действующее и важное. Это, осознание этого, пробуждало энергическую гордость, но понятно все равно ничего не делалось. И Александру не было понятно, Андрей видел напряженную задумчивость Александра.

Летописец продолжал многословно и цветисто говорить о народах и царствах, о правах и обязанностях государей.

– Огромную и великую державу нелегко поддерживать в порядке. Лишь самое сердце ее обретается в цветущем состоянии, остальные же части – в запустении. Сердце – огромный город – поглощает кровь остальных частей великого тела. И для того, чтобы привести город в цветущий вид, разоряется множество областей державы, расходуются несметные средства, множество подданных сгоняется из всех частей великого тела – в сердце – для подневольного труда…

Андрей, слушая это, едва не сказал сгоряча о войске, о мечтанном Александровом войске, но понял – должно быть, вовремя, – что не следует говорить об этом. Конечно, он никакими своими словами не смог бы повредить Александру; Александр всегда сумеет оправдаться, отговориться, все истолковать иначе, нежели… Но все равно Андрей не должен говорить…

– Таково было состояние древней Ромейской державы, когда варвары приблизились к ее границам, – спокойно и веско проговорил старик.

Ни Александр, ни Андрей не сомневались, что речь идет вовсе не о Древнем Риме, но именно о той державе, частью которой уже сделались и русские земли. Андрей подумал, что старик совсем не боится; и, стало быть, если бы Александр передал эти речи летописца Сартаку, плохо пришлось бы Александру, а не Рашиду ад-Дину. Однако в самом ли деле старик желает о чем-то предупредить их? А может, ему просто хочется говорить? Такое бывает даже у самых практически умных людей, у отца бывало, у Александра…

– Я сейчас прочту вам стихотворение моего друга, стихотворца из города Бухары, Абулькасима Али ибн Мухаммеда по прозванию Лавкар – Темнокудрый…

В голосе летописца была такая приподнятость, будто он получал большое наслаждение от своих речей. И еще Андрею казалось, будто старик всеми своими речами говорит, что вовсе не намеревается порабощать братьев, предлагая им защиту, просвещение или дружбу; нет, нет, ничего подобного… а только пусть они поймут… если захотят и осилят подобное понимание…

И едва прозвучали первые строки, Андрей вспомнил тоненькую девушку за книжным налоем и длинные звонкие строки Гомеровых стихов… Стихи говорят о своем, но тот, кто их тебе читает, тот знает, о чем они тебе могут сказать!..

 
Прекрасен друг мой светлоликий, не сыщешь равного ему!
Он с головы до ног прекрасен, хвала кумиру моему!
Жасминным цветом пахнут щеки, светлеет розы лепесток,
Таких ланит луноподобных Всевышний не дал никому!
Едва успела повернуться луна к созвездью Близнецов,
Он затянул вкруг стана пояс и меч свой привязал к нему.
Он сон прогнал, и прояснился его прямой и смелый взор,
И, загоревшись жаждой странствий, вгляделся он в ночную тьму,
Он выбрал странствия уделом, о, пестроокий мой кумир,
Он завязал решенья узел, и, значит, будет по сему!
И пела флейта: «Не печалься о власти, силе и друзьях,
Принадлежит весь мир огромный тебе отныне одному!»
 

Братья слушали, все более и более изумляясь. На лицах раскрылись улыбки. Александр никогда не знал, не задумывался, как расположены эти два непересекающихся пространства, в одном из которых Андрей был – Чика, его, Александра, меньшой любимый брат, а в другом – странная сила, которую надо было, надлежало мучительно для себя и для него одолеть… Но даже когда Андрей ощущался как меньшой любимый брат, и даже когда он ощущался как эта странная сила, никогда Александр не полагал, что Андрей красив и необычайна его красота. Или сейчас лишь это сделалось, когда в возраст вошел Чика?.. Всех загадок умника летописца не разгадаешь, но одно-то ясно – Андрей красив необычайно и… Что за этим? Совет? Предупреждение? Предсказание? Возможность выбора? Какого и где, когда?.. Или все это лишь примстилось Александру, а на деле все проще простого: Андрей просто глянулся здесь, и потому и Сартак зовет в свое летнее становище их обоих… Александр знал о таковых делах меж холостыми дружинниками… И что же теперь?.. Как оборотить в пользу?.. В пользу кому? Будущей великой державе?.. Чику? Андрейку? Как жертвенного агнца на огромный камень… Но чуялось в душе верно: от Андрея никогда не будет пользы Александровым замыслам, одна супротивность… Господи! Чика лопоухонький… Как звала пестунья? Большеушим звала… Отцов Андрейка… Чика Александров… А верно ведь, необычайная красота!.. И что теперь делать с этим?..

Андрей слушал стихи, забывшись, увлеченный. Восторженная ребяческая улыбка озаряла его лицо. Было так дивно отражаться в этой драгоценной теплой глуби зеркальной золотистого металла звонких строк…

Летнее становище хана раскрылось в степи войлочными шатрами. Это приглашение много значило. Значило, что им оказывают самую высокую милость – посвящают в простую, недержавную жизнь великого правителя. Эту милость надо было ценить и, разумеется, не надо было ни о чем просить. По наблюдениям Андрея, Александр и у хана Сартака скоро сделался «за своего», пил со вкусом кумыс, ели конину с одного блюда и накидывались шутейно – кто первым ухватит лучший кусок; и Александр не уступал хану – порою первым хватал; и говорил хану шутки непристойные, каких Андрей и понять не мог, не понимал настолько местное наречие. Здесь раболепствовать перед великим правителем – это было настоящее искусство, а не просто – рыбой на пузо – в ноги – и задницу кверху!.. Александр искусством овладел, но был таким же, как этот Сартак; и Сартак это знал; и Александр это и показывал и таил… Они играли за одной доской… Но это ощущение, что и сам он – уже в игре, не покидало Андрея. Но как? В шахматы ведь не играют втроем! И однажды Андрея просто осенило: он – фигура на доске! Это вовсе и не с ним играют, это им играют… Но интересно, что после этого открытия Андрей не принял никаких решений о своих возможных действиях, и даже почему-то охватило его душу какое-то ребяческое веселье, как будто и в самом деле речь шла всего лишь об игре, о настоящей, веселой и занятной игре, а не о самой действительной жизни и не о самой действительной смерти.

Андрей не подружился с ханом, такого не могло случиться. Но и для Андрея, и для Александра, и для всякого знатного человека в те давние времена равный по знатности был как бы психологически ближе простолюдина, низкородного, даже если этот низкородный был из одной с тобою земли, говорил на том же языке. Но Андрею даже казалось, что Сартак и не столь уж знатного происхождения. Еще Андрей узнал, что великого хана в далеком Каракоруме избирают. Ему было не совсем понятно, как это.

– Как новгородцы – какого князя хотят, того и зовут! – Александр покривил губы. – Все эти выборы и приглашения – смешной обман, – сказал резко, – власть и престол – для самого сильного, а вовсе не для того, кого избрали или пригласили!

Андрей любил, когда Александр говорил вот так открыто, даже если Андрей и не был с ним согласен. А согласиться с ним в этом вопросе о власти и престоле Андрей никак не мог, потому что самым сильным не чувствовал себя, но вместе с тем ощущал эту полную уверенность в своем праве на власть и престол. Андрей не был самым сильным, но он был природным, он по рождению имел право, и это, пожалуй, было куда справедливее, нежели право самого сильного. Андрей был бы правителем – жемчужной тучей. Если подданные Александра могли бы гордиться великостью и огромностью державы и победными воинскими походами, то подданные Андрея гордились бы его безоглядной щедростью, его красотой и блистательным богатством его торжественных выездов и явлений народу. При всем при этом ни у Александра, ни у Андрея и речи не заводилось бы о благополучии подданных, достигаемом посредством более или менее справедливого устройства правления; нет, об этом и речи не заводилось бы.

Братья наблюдали за Сартаком и его двором, но видели разное и выводы делали разные. Андрей не понимал, как это хан при своем крайнем высокомерии заговаривал вдруг с простыми воинами, носил самую простую воинскую одежду. Несомненно, хан был жесток, очень жесток, но эта жестокость также оказывалась предметом гордости подданных, она означала большую силу, и внезапно проявленная милость этой жестокой силы стоила дорогого. И разумеется, и Сартак полагал, что власть и престол должны быть уделом самого сильного, и потому тот, кто сумел захватить и удержать власть, уже имеет, получает право открыто провозглашать себя самым умным, самым великим, величайшим.

Почти ежевечерне, при свете факелов, славутные певцы Сартака, подыгрывая себе на бубнах-накрах, говорили-пропевали длинные стихи, восхваляющие доблесть и силу хана. Андрей также заметил, что вовсе не все приближенные хана были монголами, его единоплеменниками. Выделялись в его окружении жители совсем других земель – большеглазые, изощренные в красивой книжной мудрости, были похожи на Рашида ад-Дина и, как он, звали себя людьми правой веры; худенькие, малорослые, прибывшие из далекой страны Хань казались наделенными таким странным и причудливым умом, что нечего было надеяться понять их. И все эти земли и страны уже входили в огромную державу, и все эти люди желали служить хану и добиваться, домогаться его милостей.

«Но я таким не буду, со мной этого не случится!» – билось в сердце, в душе Андрея…

Среди жен и наложниц хана и его приближенных Андрей скоро научился узнавать настоящих монголок, они ходили и смотрели прямо, смело шутили с мужчинами, громко и открыто смеялись, но вовсе не было ощущения, будто их легко взять. Самые знатные имели на головах высокие твердые, нарядно разукрашенные шапки, после и на Руси женщины стали ходить в таких шапках, походивших на русские кокошники. Андрей и Александр приметили, что в летнее становище Сартак взял только своих женщин-монголок, хотя у него было много женщин из других земель. С большой осторожностью и ненавязчиво Александр сумел убедить хана в том, что ни Андрею, ни самому Александру, ни их спутникам женщины не нужны. Здесь нужна была особенная осторожность, потому что женщины гостям были таким же знаком дружественности, как одаривание одеждой и особенно – оружием. Александр уже хорошо знал, что такое близость с женщиной, как легко при этой близости развязываются языки, выдаются тайны и говорится такое, о чем говорить не след. Александр сослался на некий русский обычай, возбраняющий брать женщин гостям у хозяев. Конечно, Сартак все понял, но не настаивал и обиды не выказывал. Андрей же, когда узнал, был Александру просто благодарен. После того своего единственного сношения с женщиной Андрей вовсе никаких женщин не хотел, особенно же этих монголок, совсем чужих. Нет, ничего не будет лучше его полетных снов…

Андрей и Александр наблюдали и друг за другом. Андрей уже знал, что брат не привез в Сарай никаких значительных даров, только две дорогие мадьярские сабли, богато украшенные, с резьбой и позолотой по серебру. Андрей это понимал. Подарить оружие было красиво, благородно и не раболепно. И здесь, в Сарае, не то было место, где можно хвалиться своим обилием и одаривать хозяина. Братья получили в подарок по кафтанной золоченой кольчуге с разрезами. Александр внимательно следил за отношением хана к Андрею. Но не было ничего, ни одного признака благосклонности или интереса. Андрей для Сартака оставался всего лишь младшим при Александре, спутником Александра; хан даже не обращался к Андрею отдельно от Александра. Но все же Александр не мог быть спокоен; и он понимал, что Андрей – уже в игре, а играет Андреем – Сартак, и ничего здесь не поделаешь, все замыслено хитро; и с Андреем не о чем говорить, Андрей не понимает, как им играют; но хуже всего, что и Александр покамест не понимает, как будет Сартак играть Андреем, против кого… Но нетерпение не принесло бы пользы. И Александр казался спокойным и даже довольным, будто и вправду наслаждался гостеванием у доброго друга. Андрей уже начинал тяготиться этой жизнью в становище. Он устал и надумал просто попросить у Александра Боголюбово по возвращении. Пусть братья ссорятся, делят уделы; Андрей будет жить в Боголюбовском замке, никому не будет угрожать, никому не будет нужен и… посмотрит, как дальше все сложится… Но вдруг приходило на мысль, что и этот план – совершенно иллюзорен…

Александр между тем подмечал, каков он, Сартак, правитель огромной державы. Вовсе не всегда обряжен в бархат, парчу и павлиньи перья. Здесь, в летнем становище, часто является в простой одежде, беседует с воинами, пьет на глазах у всех кумыс из простой деревянной обкусанной чашки, дедовской еще. Должно быть, такое поведение и приличествует властителям полумира; пусть видят, что я одеваюсь, ем и пью, как самый простой воин; вовсе не из тщеславного желания разукрасить, разубрать себя захлестнул я эти полмира своей арканною петлею, но для того, чтобы вы, вы все, ощутили величие!..