Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Тело отца привезли охранные дружинники. Куда исчезли Темер и Федор Ярунович, долго ли прожили, Андрей не узнал. Да и разве об этом думал? Когда отпевали отца в Успенском соборе, Андрей стоял прямо и смотрел прямо перед собой; не хотел, чтобы видели его печаль и безысходное отчаяние. Но все видели. Братья что-то утешительное наперебой говорили именно ему. Танас пожимал его запястья и заглядывал ему в глаза тревожно. И рука Александра легла на плечо Андреево, и потому более всего хотелось, желалось рухнуть оземь без памяти. Но печаль и отчаяние терзали сердце неимоверно, а сознание не отнимали.

По старому обычаю некоей внешней справедливости великий стол должен был теперь занять старший в роду. Все понимали, что сидеть во Владимире будет тот, кто сумеет удержаться. Однако открытой борьбе предшествовало это притворное соблюдение внешней справедливости, которая, в сущности, не являлась справедливостью, поскольку не принимала в расчет действительных достоинств, таких, например, как сила и ум правителя.

После смерти Феодора-Ярослава старшим оставался его брат Гавриил-Святослав. Этот человек не унаследовал от Димитрия-Всеволода, отца, ни единой греческой черточки, которая могла бы своей яркостью хоть как-то прикрасить его и прикрыть эту суть его натуры, простую и некрасивую. Волосы его были жидкие, коричневатые, черты лица – какие-то словно бы дурно прорезанные. Но все это и не имело бы особой значимости, если бы не выражение… Так ясно выражались во всех его чертах спесь, грубость, крайняя ограниченность ума, готовность унижать и полная уверенность в своих действиях – действия человека недоброго и малоумного даже самым простым практическим умом…

Все это было видно. И присутствие именно этого человека делало соблюдение внешней как бы справедливости особенно притворным и неприятным, противным.

Святослав оставлял за собой великий стол во Владимире, а племянников «посадил по городам», раздав им уделы, «яко же уреди брат его, князь великий Ярослав Всеволодович». Александр получил Переяславль-Залесский, Михаил – Москву, за Ярославом-Танасом оставалась Тверь…

Все собрались малым советом в большой палате. Торжественное, парадное объявление уделов, когда Святослав будет сидеть на тронном кресле, должно было состояться на другой день. Святослав обернулся к Андрею и, нисколько не скрывая издевательства, сказал просто и недобро:

– О тебе, Андрей, отец ничего не приказал. Да у тебя ведь есть мордовские твои земли, по матери…

И дело было вовсе не в том, что все знали – мордовские земли занять невозможно, прочно заняли их монголы-тартары… Но у Андрея на мгновение жарко покраснело в глазах и хотелось ударить со всей силой, кулаком в лицо, этого ничтожного человека, который посмел заговорить о матери Андрея… Никто не должен был о ней говорить, никто не был достоин…

Андрей сдержался, не ударил. Но поднялся быстро со своего места на лавке, крытой ковром, и молча вышел из палаты.

Остальные братья тоже молчали, понимая, что это уже начало. Святослав-Гавриил по малоумию своему сказал что-то издевательское о чрезмерной горделивости Андреевой. Никто не поддержал его слов хотя бы кивком, и никто их не запомнил. Святослав покосился на Александра, старшего племянника, которого побаивался. По его соображениям, конечно, Александр мог отнять у него великий стол. В сущности, Святослав понимал, что Александр хочет быть великим князем и будет и никому не отдаст стольный град Владимир. Как и на чем было мириться с Александром – никому не было ясно. Но у всех было мнение, что Александр любит Андрея. И Святослав подумал: а вдруг старший племянник раздражен таким обращением дяди с любимым братом? Не надо бы Александра дразнить… Хотя в то, что настоящий правитель (а даже Святослав понимал, что Александр – настоящий правитель) в состоянии испытывать чувство любви, да еще к младшему брату, в это Святослав никак не верил. В это никто не верил. У всех сложилось мнение, но никто не верил. И лихой Михаил, поглядывая на Александра, думал, зачем тот изображает любовь к Андрею. Но Михаил был еще очень молод, в интригах не искушен и потому надумать ничего не мог…

Александр слушал все дядины речи с видимым спокойствием. Андрея Александр и вправду сильно любил. Должно быть, это был единственный человек, которого Александр любил. Имея дело с женщинами, Александр лишь удовлетворял плотское влечение. Дети его были еще малы, он редко видался с ними и не испытывал к ним особой привязанности. Мощным умом Александр прозревал то, что мог бы означить как свое место во времени. Он уже знал, что истинными его наследниками явятся не его потомки. В той великой державе, основы коей выпало ему закладывать, власть будет передаваться не столько от отца к сыну, сколько от сильного к сильному. Но Андрея Александр любил, и, должно быть, как любит человек полную противоположность свою, даже и не другого человека, а насекомое или красивую птицу; особенно проявляется эта любовь в детях и выражается обычно в том, что ребенок это насекомое или красивую птицу замучивает, и не по злости, а именно по любви, которая и заставляет его действовать с этим существом – сажать в клетку, тискать, насильно кормить и обрывать крылышки и лапки…

Но сейчас Александр вовсе не думал об Андрее. Когда Святослав упомянул о мордовских землях, Александр подумал о том, что теперь делить земли будут князья Рюриковичи не по-прежнему. Теперь над ними над всеми одна большая власть – Сарай и Каракорум. Но Александр ни о чем здесь говорить не станет, а что ему делать, он знает…

На объявление уделов Андрей не пришел. В сущности, положение его было очень тяжелое. Не было ясно, кто он теперь, чем владеет, где будет жить и чем будет жить. После поминального стола Танас-Ярослав подошел к нему и, отводя глаза, попросил не обидеть – приехать на свадьбу. Андрей обещался быть. Однако смысл этого приглашения видел в том, что брат опасается, как бы Андрей не явился к нему в Тверь надолго. Потому и подчеркивает, что приглашает именно на свадьбу. И Танас уже начал заражаться, проникаться этим их общим недоверием друг к другу. Танас незлой и козней не любит, но Андрею уже не доверяет; просто потому что понял: уж лучше никому не доверять… Эх, Танас!.. И при-твориться-то не умеет, будто доверяет… А ведь вся суть в том, чтобы притворяться… Андрей прикусил больно верхнюю губу, удерживаясь от улыбки…

«Сам ты все знаешь, только не знаешь, что делать с собою!»

Оставаться во Владимире не имело смысла. Куда ехать – не было понятно. Вполне можно было дождаться, что Святослав просто велит Андрею съезжать из покоев, которые для чего-то самому Святославу занадобились. Но этого дожидать Андрей не станет. Довольно ему унижений. Он приказал сбираться – укладывать в сундуки одежду, книги – невеликое свое имущество. При нем оставались Анка, несколько слуг; и поразили его дружинники невеликой его дружины, почти все они решились следовать за ним; по сути, в неизвестность. Эта его «природность», прирожденность к власти привлекала. Он именно по самой своей природе должен был быть на месте высоком, и если было не так, то было несправедливо. Эти люди были темноликие после многих жизненных испытаний, и в их душах более сумрака скопилось, нежели света. Но они решились защищать Андрееву справедливость; она была в их сознании самой истинной и высокой, она была от естества и, стало быть, от Бога…

Андрей перебрался из Владимира в Боголюбово, поселился в обветшалых покоях замка своего тезки и святого покровителя. Со Святославом он не простился, тот не наезжал в Боголюбово и будто и позабыл о затаившемся Андрее. Почему? Действия и намерения других племянников тревожили Святослава? Александр?.. Вот так было всегда: о чем ни задумаешься, неминуемо придешь к Александру… Но если от кого и ждать решительных действий, то, конечно, от Александра – по его уму, или от Святослава – по глупости его. Но каких же это решительных действий может Андрей ожидать в отношении себя? И зачем он обманывает себя, выдумывая красивые определения? Что означает это – «решительные действия»? Да ведь он просто сидит, как зверь в капкане, и ждет, когда его убьют! Только и всего…

Здесь, в боголюбовских покоях, ступали убийцы и тяжело умирал, кончался правитель, природный, ставший их жертвой, оправданный смертной мукой своей… Здесь, в Боголюбове, Андрею было тягостно, и будто приобщение к смерти, к своей смерти… Но куда еще, в какое место мог бы он отправиться?.. Здесь, где смертные тени, приют ему…

Спать в ложнице Андрея Боголюбского он не решался, хотя с иронией сознавал, что именно это было бы достойно и даже красиво той особой красотой, какою бывают красивы иные действия. Но не решался, только сидел в этой ложнице на широкой постели целыми днями. Думал о смерти отца. Дошли новые слухи. Александр говорил, что его призывают в Каракорум, сулят подарки и милости, но он не поедет, потому что его там непременно отравят, как отравили его отца… Но зачем это Александру? Однако смерть отца могла быть нужна только ему! Отец ведь не дядя и не брат меньшой – с великого стола не скинешь… И все понимают, что теперь Александр – сила, истинный глава… Он будет заключать союзы, какие ему угодно; при отце нельзя было, с отцом надо было считаться… Но чтобы по наущению, по совету, подсказке, интриге Александра… чтобы отца… Нет!.. На это Александр не мог пойти… Или… что-то заставило его решиться… Что же? То, что отец предпочел Андрея?.. Нет, не за это отца… Мысли разбежались по закоулкам сознания, услужливо извлекли из темных уголков смутные картины: вот отец уезжает в Новгород с Феодосией, к Александру… вот Александр говорит с жаром о покойной матери… да? с жаром?., вот сидит с Андреем за шахматной доской… Если в смерти Феодосии виновен отец, он содеял это ради любимого сына, ради Андрея… «…потому что всегда помнил о моей матери…» Но у Александра было право мщения за смерть своей матери… Но ведь Александр знал, что, воспользовавшись этим своим правом, он словно бы законно устраняет отца… Законно для кого? Для своей совести? Александра мучит совесть? Быть может, совесть не даст ему погубить Андрея?..

«Нет, невозможно более увязать в этих мыслях. Не стану об этом думать. Запрет положу себе».

Андрей отдавал себе отчет, что при всей этой своей склонности к размышлениям он никогда не сможет увидеть, разглядеть и понять что-то важное, самое необходимое для расчета практических действий мирской жизни. Сейчас было два исхода – проникнуться этим чувством своей обреченности и ждать гибели. Андрей, измученный, уже готов был на это решиться. Но молодое, сильное желание жить влекло его к иному пути. Ему едва минуло семнадцать лет. И он понимал, что прежде всего, чтобы выжить, уцелеть, надо следить за действиями Святослава и Александра.

Следить! Впиваться выжидательно в лица слуг, выспрашивать, вызнавать вести… «Как все это истощает мою душу, унижает меня!.. Все это не по мне… Ах, если бы не ждать, а действовать; как угодно, но действовать!..»

Аксак-Тимка, устроитель охот, оставался с ним. Чем-то он напоминал Андрею покойного Льва, косинка эта половецкая, волжская, в глазах у него была. Но нелюдимый был, одинокий. Одну только охоту и любил. И зверь для него был существом разумным, духовным даже, и боролся со зверем на равных, ниже себя не полагал зверя. С этим человеком Андрею было спокойно. Он говорил только о самом простом; не исходил весь тревогой за Андрея, как Анка; не смотрел, как дружинники, которые будто ждали приказаний и готовы были защитить… И все это было совершенно изнурительно… С одним Аксаком этого не было. Несколько раз устраивал охоту с кречетами на цапель. После парил Андрея в бане, мастер был на это, мял, выворачивал руки и ноги Андреевы, топтал крепкими босыми подошвами упругое молодое тело. И Андрей начинал чувствовать себя таким сильным и хотел, хотел жить!..

Тот день был солнечный. Андрей во дворе упражнялся в стрельбе из лука. На столб воротный накрепил старый щит и, натягивая тетиву до уха с тонкой серебряной серьгой, сажал стрелы – одну за другой – вокруг умбона– железного навершия с малыми полями посередке червленого поля. Стрелы вонзались точно, как метил. Подумал о монголах, о тартарских пешцах, как они идут в битву – туча стрел, и под прикрытием тучи этой – пешцы с короткими ножами-мечами – лавиной…

Аксак-Тимка подошел обыденно, ладони отирая о кожаные штаны, – приваду готовил, другим днем сбирались рыбу ловить. Обыденно подошел, но все чувства Андреевы уже давно были напряжены, изострены. Сердце екнуло, опустил лук, повернулся к подошедшему:

– Что сталось? Не томи, быстрей говори!

Охотник неопределенно мотнул головой и сказал спокойно:

– Князь Александр выехал из Переяславля своего…

Андрей понял тотчас, что это обыденное спокойствие – нарочно, чтобы и его успокоить, уверенность вселить в его душу. Но ни уверенности, ни спокойствия быть не могло; после каждого слова Аксака хотелось задавать вопросы, вовсе и никчемные; просто чтобы на свой лад попытаться успокоить себя, вот так спрашивая о чем-то…

Но Андрей себя пересилил, молчал и слушал.

– Князь Александр выехал из Переяславля своего. Но не в Новгород, в Орду едет, в Сарай. Охранный ярлык ему доставили из Сарая для пути его. Александр уж всем наговорил, не знает, воротится ли живым; вроде слыхал верно, извести ядом хотят его, как отца извели. Дружина с ним малая. Никто из братьев младших не едет за ним. Свое думают. Ярослав-Афанасий, тот с молодой женой; Михаил Хоробрит на великий стол владимирский поглядывает. Сбираться надо тебе, князь Андрей! Догоняй брата, с ним поедешь; нельзя иначе, своего-то охранного ярлыка нет…

Камень тяжкий скатился с души изнуренной Андреевой! Конец бездействию! Ехать, ехать!.. Внезапно раскинутые руки всплеснулись кверху, будто крылья; улыбка озарила юношеское лицо светом простодушия и открытой доброты…

Но тотчас нахмурился смущенно и поспешно отдал приказ:

– Малую охранную дружину сбирай мне. Сам останешься здесь, в Боголюбове, с остальными. Анку, кормилицу мою, пусть проводят в Тверь, к брату Афанасию. Для бережения. Танасу я верю. – Андрей на мгновение примолк. – Пусть скажут ему, что не хотел я обидеть его и на свадьбе его не был, потому что плохо мне было очень…

Особенно от этих последних искренних слов Андреевых сердце защемило у охотника. Таким беспомощным, таким юным видел своего господина. Но эта беспомощность в счастливом сочетании с доброй искренностью даже шла Андрею. Права его были природные, и, наделенный естественным достоинством человека высокорожденного, он и помыслить не мог о защите своих природных прав. Об этом должны были думать другие, желавшие восстановления природной справедливости… Аксак понимал, что природное величие, коим наделен Андрей, дается не каждому правителю, не любому князю. И братья Андрея вовсе не были низкородными, но никто из них не был жемчужной тучей – правителем величавым и беззащитным, возвышенным в своей красоте и доброте, пусть даже эта доброта и не имела важного смысла, и даже и никакого смысла пусть не имела…

«Пылают звездные колчаны»

ндрей легко догнал Александра. Не на дневке догнал, не на полуденном, от жары летней, привале. Догнал на дороге…

Еще сердце не уходилось от прощания с Анкой, она все хотела навязать ему Аксака. Хорошо, что охотник понял: навязываться молодому князю – не след… Пусть Андрей непрозорлив и непредусмотрителен в делах мирских, но у него уже нет более терпения ощущать над собой опеку, пусть и самую добрую. Нет! Сегодня для него, для его души лучше независимость и одиночество. Он сам с собою, дружинники и Александр – не в счет… И пусть эта свобода – неистинная, пусть она – всего лишь ощущение, но Андрей хочет ощущать ее…

Почему-то не тревожило, как отнесется Александр к его внезапному появлению. Пока ехал, мысли заняты были этим чудесным движением на прекрасном коне, все существо Андреево ушло в это движение. А когда увидел плащ Александра – чуть на ветру – и темные волосы из-под маленькой круглой шапки, даже обрадовался. Страшно было думать наедине с собой, распаляя в душе своей страх перед старшим братом, а живой, легко скачущий в окружении ближней дружины Александр не показался вдруг страшным. Даже захотелось догнать его поскорее, заговорить с ним. На миг только проблеснул страх, детский совсем, а если Александр не пожелает, чтобы Андрей с ним ехал, если скажет: хочешь ехать в Сарай, добывай ярлык охранный для пути!.. Но бесшабашность уже охватывала… Ну и пусть!

Андрей поедет без ярлыка, будет говорить, кто он, пропустят в конце-то концов!.. Но на самом деле Андрей знал, что Александр не станет перечить, позволит ему ехать… Ведь если уж едет Андрей, пусть едет под рукой Александровой, это так просто понять! И Андрею было приятно, что он это понял…

Александр не мог не слышать новых всадников. Остановил коня, руку приложил ко лбу над бровями. Андрей! И с ним шестеро всего дружинников охранных… Конечно, Александр понял совершенно все, до самого донышка понял Андрея. Разве трудно было одолеть Андрея? Да только рукой махни!.. Другое здесь было., эта его связанность с Андреем, вот она-то и не давала махнуть рукой – и какой рукой – той, в которой меч?.. Но ведь частицу себя, своего существа, не отсекают так просто, без боли, без колебаний мучительных. Вот потому одолеть Андрея трудно и больно. И необычайным будет это одоление для Александра… И еще… Александр просто любил Андрея. Как, случается, любит старший брат меньшого, с гордостью за него, с этой нежной снисходительностью к нему. И первым, самым его первым человеческим простым чувством, когда он увидел, узнал младшего брата, была простая радость – радость взахлеб! Он так давно, с погребения отцова, не видался с Андреем. Чика еще окреп, вытянулся немного, похудел… а лицо прежнее – круглое, ребячье… Мой Чика!.. Наш!.. Его, Александра, и отца… того отца, который был до… Нет, молчание, запрет себе на мысли об этом… Андрей-то невинен, и всегда будет невинен, жертвенный агнец…

И когда подскакали друг к другу, и разом спрыгнули с коней, обнялись искренне… Александр не спрашивал пустого и страшноватого – как это Андрей надумал, да зачем надумал…

– Чика! Андрейка! – будто хотел прозваниями ласковыми тепло обвеять душу Андрееву, и за себя, и за отца… – Ну, как я рад, что выбрался ты! В пути душе твоей полегчает…

И Андрей вдруг понял, что то, что он сейчас скажет, оно и есть правда, самая простая и правдивая сейчас.

– До того надоело, наскучило в Боголюбове сиднем сидеть; в мыслях своих колупаться и вязнуть в них До самой маковки… До того тоска заела меня, душу Мою погрызла!.. – И замотал по-ребячьи головой запрокинутой, осветив лицо ребячье округлое улыбкой облегчения…

Теперь ехали вместе.

Андрей узнал последние новости, которые не без важности были. Хана Батыя им уже не доведется увидеть, совсем недавно он помер. И едут они теперь к сыну Батыя, Сартаку. Андрей пожалел о смерти Батыя, потому что хотелось увидеть хана-полководца, едва ли не равного древнему Александру Македонянину. Другая новость, кажется, должна была встревожить Александра, но ничуть не встревожила, и сказал он Андрею о случившемся легко, как возрастные говорят о проказах буйных и дуростях мальчишьих. Брат их, отчаянный лихарь Михаил, прозванный Хоробритом, согнал ведь Святослава со стола владимирского, сам сел… Андрей подумал тихонько, будто Александр мог подслушать его мысли, почему это Михаил пошел на Святослава, когда Андрей отъехал; неужто боялся, что Андрей может Святослава поддержать… Или просто так боялся, на всякий случай, потому что все они боятся друг друга… А как хорошо и легко-радостно, когда все по-дружески, как сейчас у него с Александром… Но эти мысли о том, чтобы не ссориться им всем, дружиться, – это ребяческие мысли… Но даже самой малой битвы не было, Святослав убрался из града стольного, поджавши хвост… Конечно, Михаил думает, будто Александр не воротится из Орды. Ну, Андрей пусть непрозорлив в делах мирских, но этого Михаила иначе, как глупым мальчишкой, не назовешь! Пусть посидит на великом столе, порадуется… Андрей задумался: а сам-то он зачем едет сейчас, чего хочет?.. Получить удел? А какой удел?.. И зачем едет в тартарский город? Унижаться; удел выпрашивать? Разве ему этого хочется? А тогда зачем? Чтобы не упускать из виду Александра? Чтобы Александр не убил его неожиданно? Да Александр прикончит его, как только пожелает, нашлась угроза Александру – Андрей!.. Стало смешно… А нет, нечему смеяться… Угроза, угроза он Александру, и давно оба ведают о том. Повязаны они судьбою. И Александр его одолеет, но Александру будет больно…

«А что будет со мною – и думать нечего!..»

Ехали нескоро, ехали рядом.

– Ты слушай меня, Чика, – заговорил Александр. – Я тебя не оставлю. Ты только слушай меня, слушайся, – почти просил, умолял, – для тебя ничего дурного, позорного не будет в таком послушании…

Зыбкие какие-то слова, ненастоящие. Нет, не потому что Александр лжет, а потому что есть эта невозможность, невероятность… все равно как отец хотел во что бы то ни стало вырвать Андрея из когтей судьбы… И Александр напрасно смягчается и все пытается объяснить Андрею. Нет, не судьба Андрею слушаться Александра! С какою радостью слушался бы старшего брата… Но Александра-правителя, творителя страшного несметного войска во имя новой ночи, Андрей слушать не может! Сам ничего еще не надумал, не ведает, как возможно править… Но Александра слушать не может…

– Ты слышишь, Чика?

Андрей губы непослушные, будто закоченевшие без холоду, разомкнул…

– Да… – промолвил…

И не лгал, слышал Александровы слова…

Ах, какая длинная, долгая дорога была…

В простолюдных жилищах курных не ночевали. Шатер ставили, палатку. Костерок разводили, дичь жарили. Днями охотились немного. Уток обмазывали глиной, запекали, перья в глине так и оставались. Проезжали мимо каменных стен, что опояской вкруг больших городов. Мимо крепостей-городков малых деревянных. Берегами речными, высоко над водой текучей…

Однажды днем, когда отдыхали в шатре, явились воины, выставленные для охраны. Александр поднялся и вышел с ними. Затем заглянул в шатер и позвал Андрея. Андрей вышел в одной рубахе и портах, не полагая, что может быть что-то важное. В такой одежде он совсем юным казался, почти ребяческий вид имел.

– Вот он, – сказал Александр просто и повел рукою в его сторону.

Уж после Андрею сделалось понятно, что Александр захотел, чтобы эти люди увидали Андрея совсем юным, как бы невозрастным, чтобы особой надежды они на него не полагали.

Одеты они были в кожаные штаны и грубые рубахи. И поклонились Андрею, поднесли ему сотовый мед, шкуру медвежью выделанную и сокола совсем удивительного… Тотчас пожалел Андрей, что не взял в путь Аксака Тимку, вот кто сберег бы такую драгоценную птицу! Но Александр успокоил брата, птицу отдал в бережение одному из своих дружинников, сведущему в соколиной охоте. И тот сберег Андреева сокола, хотя на возвратном пути уж не могло у Александра оставаться никаких обязательств перед меньшим братом, так уж оно вышло…

Но пока Андрей дивился соколу, попробовал мед и тоже подивился – вкусен до чего… Заулыбался… Стал спрашивать у поднесших дары, что за люди… Ему отвечали на непонятном языке… Немного смутился. Тихо спросил Александра, стоявшего рядом с ним, кто же эти люди и чего хотят…

– Не признаешь их? – спросил Александр серьезно.

Андрей в недоумении качал головой.

– То родичи и подданные деда твоего – мордва, лесные жители. Они пришли поклониться внуку славного правителя Пургаса…

Андрей был благодарен Александру за то, что тот не сказал ни слова о матери Андрея. Но растерялся совершенно, не знал, как повести себя. Волнение охватило душу. Но даже таким, растерянным, совсем юным, в простой легкой одежде, он оставался каким-то странно и естественно величавым; это величие, легкое и естественное, гляделось в каждом движении, в каждом жесте, в легком наклоне головы… Он смотрел почти с болью во взгляде на своих нежданных гостей. Воспоминания о самом дальнем детстве, сначала совсем смутные, затем все более ясные, четкие, болью заполоняли сознание и сердце…

– Как ты узнал, кто они? Кто понимает их язык? – тихо спросил Александра.

– Дубул разбирает, – так же тихо отвечал брат, указав на одного из своих дружинников.

– Пусть переводит их речи…

Александр велел дружиннику переводить.

– Спроси их, – обратился к воину Андрей, – как они узнали обо мне и чего бы они хотели от меня…

Вышел рослый старик в меховой – волчьим мехом наружу – куртке поверх рубахи и заговорил. Андрей жадно вслушивался, но языка вспомнить не мог. Дружинник перевел:

– Он говорит, что, когда ты ступаешь на землю предков своих, о тебе земля говорит, и птицы лесные голосами своими подают весть о тебе, и звери лесные бегут вдоль пути твоего, и деревья клонятся перед тобой…

– Это красиво!.. – проговорил Андрей с увлечением, но и с грустью. Ах, не все ли равно, откуда о нем узнали! Ведь этот путь – не тайна…

– Что я могу сделать для рас? – Андрей решительно и взволнованно обратился к своим гостям.

Дружинник перевел его вопрос и то, что ответили гости, перевел Андрею.

– Они просят, чтобы ты, когда возмужаешь, избавил бы их от необходимости, тягостной для них, – платить большую дань хану…

– Я буду пытаться сделать это, – отвечал Андрей и обернулся к дружиннику. – Скажи мне, как это будет на их языке. Я хочу сказать им это на их языке…

Дружинник сказал, и Андрей повторил его слова.

Гости снова поклонились.

Андрей посмотрел на Александра.

– Надо их отдарить, а мне нечем, ты знаешь… – сказал искренне и горестно.

Но тут заговорил предводитель пришедших с дарами. Он говорил громко и, должно быть, складно на своем языке. И несколько раз взмахнул рукой. Андрей посмотрел на переводчика, и тот снова начал переводить:

– Он говорит, что им чужих даров не надобно, что самый простой дар от тебя дороже им самого драгоценного чужого дара!..

– Скажи им, чтобы пождали, – быстро и чуть глухо произнес Андрей.

Быстро пошел в шатер, схватил свою суконную свиту, вынес и отдал предводителю мордвы.

«И всегда-то я дарю с себя…» – подумалось Андрею.

Предводитель снова поклонился. Гости уже отступили к лесу, когда предводитель их посмотрел на Андрея с пристальностью, улыбнулся и еще что-то сказал. Переводчик перевел, чуть смутившись:

– Он сказал, что у тебя – глаза твоей матери…

Андрей круто повернулся, быстро пошел в шатер, бросился ничком на войлок, уткнулся лицом, но не было слез, только сердце сильно билось…

Александр был так добр и внимателен к нему, что не заводил речь об этом происшествии…

В степи увидели первую деревянную вышку.

– Это поставлено по приказанию хана, – сказал Александр, – это мола. Молами называют эти вышки и равные отрезки пути, размеченные этими вышками.

Андрей видел, что Александру такой порядок по нраву. Сам Андрей предпочел бы ехать по неразмеченному загадочному пути.

Затем они увидели деревянную ограду из плотно пригнанных кольев заостренных. В степи, чуть всхолмленной, ограда гляделась даже странно.

– Первый ям, – пояснил Александр; он знал, куда едет. И дальше пояснил, что ям – это такое место, где путник может отдохнуть и сменить лошадей. Александр похвалил эту дорожную службу, заведенную ордынцами. Но Андрея насторожили эти слова о смене лошадей. Что это означает? Нет, пусть он покажется Александру смешным и ребячливым, но свое опасение он выскажет.

– Злат – мой конь, и другого коня я не возьму, и Злата никому не отдам!..

– Нам с тобой и нашим дружинникам не будут менять коней, ежели мы сами того не пожелаем, – серьезно отвечал Александр. – Мы поедем на своих конях. Но потому и ехать будем дольше, нам ведь придется пережидать, пока лошади отдохнут. Но менять лошадей без нашего желания не будут, мы едем с дозволения хана, у меня ярлык – ханская грамота, написанная и запечатанная битакчи – начальствующим над ханской службой, где пишутся и выдаются по приказу хана подобные грамоты… И ты, Чика, не тревожься. Злат – твой конь, а Полкан – твой меч… – Александр произнес последние слова серьезно совсем, и только уголки его темных губ едва приметно дрогнули, шевельнулись, но не сложились в улыбку… Он ярко вспомнил, как малый еще Андрейка гордился своим первым конем и мечом… Андрей тоже помнил это и удивился теплой памяти брата старшего о ребяческих словах меньшого…

Над оградой торчала деревянная вышка. Человек, стоявший на вышке, заметил всадников. Александр высоко вскинул руку с немалым свертком. Это и был ханский ярлык, писанный на ткани, именуемой шелком, свернутый в трубку и запечатанный ханской печатью на золоченом шнурке.

Ворота отворились. Двор был огромный, с большою конюшней. Далее было поставлено несколько круглых войлочных шатров. Андрею любопытно сделалось, как станет Александр объясняться с этими ямскими служителями. К его удивлению, Александр свободно заговорил с ними на их языке. Стало быть, нарочно этот язык изучил. Одеты были служители в короткие меховые кафтаны мехом наружу, штаны кожаные заправлены были в сапоги, грубо сработанные. Войлочных шапок не снимали. Были все безбородые и глаза совсем раскосые. Андрей вспомнил ордынских пешцов на Чудском озере, и те были таковы, на этих совсем походили…

Андрея и Александра провели в шатер войлочный.

– Давай на дворе поедим и ляжем, – тихо попросил Андрей брата. – Здесь я задохнусь, пожалуй. Дух такой здесь тяжелый… Не банятся, что ли, вовсе?..

– Летом – нет, не моются, не положено… – Александр пошел из палатки, и Андрей – за ним.

Александр громко и весело заговорил с ямскими служителями, указал на Андрея. Те засмеялись громко, и Александр вместе с ними смеялся и говорил что-то такое шутливое, соленое, отчего они хохотали еще сильнее. И уже все здесь почитали его «своим». Андрей понимал, что смеются над его, Андреевой, слабостью, но не обижался, и было занятно глядеть на Александра, такого…

Ямские служители умело обиходили коней. Андрей смотрел, как поводили его Злата, обтерли, в кормушку засыпали ячмень… Жестами показывали Андрею, какой у него прекрасный конь. Подошел Александр, заговорили…

– Глянулся им твой Злат, – сказал Александр брату, – небесным конем зовут его. На таких конях скачут их боги…

Андрей тотчас вспомнил изображения святого Георгия и конных Бориса и Глеба…

– У нас мало людей… Если попытаются отнять коня…

– Да ты что, Чика! – уверенно перебил Александр. – Нравов и порядков их ты не знаешь! Здесь порядок понимают! У меня ханский ярлык! За обиду, утеснение мне и моим спутникам – головы с плеч полетят!..