Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Кто поймет ее страдания? Кто не осудит ее?

Все знают ее властной, но и справедливой. И пусть этот терем наложниц Ярослава – острый нож в ее ревнивое сердце, она, княгиня Феодосия, никогда не притесняла ни их, ни их детей; даже на тех детях, что не бывали признаны князем, не срывала она сердце. Ярослав не терпит вмешательства в дела свои. И разве без его воли, без его приказа вступит она в его дела?.. Но, Господи! То – сыновья женщин, которые ниже ее по своему рождению, а этот – сын природной княжны, пусть и дикуши какой лесной…

Не может Феодосия одолеть свое сердце, угомонить себя на этот раз…

Не стало у нее сил сдерживать себя. А разве Ярослав сдерживал родительскую свою любовь? Разве не оказывал открыто предпочтения своего, ласки своей отцовской этому, привезенному?..

В княжеских семьях не водилось совместных трапез. Ведь это только простолюдины, бедняки, деревенщины едят все вместе, из одной миски, за одним столом. Княжеской семье не подобает такое. Иное дело – пир. Но пир – вовсе не трапеза совместная, а собрание ближних и милостников для награждения и поощрения.

Князь, княгиня, дети – каждый в обычные дни трапезовал особо, в своих покоях.

Андрею нравились отведенные ему покои. Горницы были приподняты, по лесенке в несколько ступенек, деревянной, узкой, надо было сбегать в просторные сени. Завершались эти сени широкой, крытой ковром лестницей, в галерею она вела, к отцу. И два стражника стояли у высокой двери. Но Андрейку пропускать велено было безотказно. Однако чуткий мальчик не злоупотреблял щедрым дозволением отцовским. Да и не для чего было злоупотреблять, отец сам у него бывал почасту.

Ел Андрей один за столом. Он знал, что так подобает. Анка и Лев служили ему, а сами ели особо. Кушанье приносилось с поварни.

Случилось после ужина, сделались у мальчика боли в животе. Он перемогался какое-то время. Анка принялась спрашивать, что с ним, как болит. Он отвечал неохотно, не любил жалоб и болезней. Она хотела дать ему одно снадобье – щавелевый отвар, чтобы унять боли. Андрей досадливо мотал головой и говорил коротко:

– Не надо! Не надо!

Сел на лавку, прижал к желудку ладони и согнулся. Вдруг холодным потом покрылось детское лицо, закрылись, закатились глаза. Потерял сознание.

Тотчас уложили его в постель, встревоженные, растирали донага раздетое похолодевшее детское тело шерстяными лоскутами, смоченными в масле конопляном.

– Нет, это не детское обычное, – сказал Лев.

– Порча! – испугалась Анка.

Быстро раздернула тонкую пелену, закрывавшую для бережения икону Богородицы в спальном покое. Фимиамом покурила у постели.

Муж, призадумавшись, следил за ее действиями.

Затем подошел к дверям спального покоя и прикрыл обе створки. Анка склоненная над больным, повернула голову и посмотрела на Льва с ужасом. Мальчик застонал, не открывая глаз. Анка схватила мису, поставила у кровати, придерживала ему лоб. Сделалась рвота.

– Позвать… Послать… – начала было пестунья.

– Пожди! – прервал муж с внезапной серьезностью и сосредоточенностью. – Отослала ли ты посуду на поварню?

Анка уже начала понимать. Ужас и отчаяние выразило ее лицо.

– Девка приходила с поварни, забрала… – проговорила пестунья и заломила руки. – Ох, смерть моя, погибель моя пришла!

– Пожди, не голоси!

Лев пригнулся к мисе у постели, понюхал.

Роковое слово было произнесено:

– Отрава это!

Анка метнулась к дверям:

– Послать за князем!

– Пожди! – Легкой пробежкой воина Лев заградил ей путь. – Я надумал, что нам делать.

Она стояла у постели, опустив руки, готовая исполнить приказания мужа.

Он велел ей тепло укутать мальчика.

– Идем! – Он подошел к постели.

Она невольно раскинула руки, словно наседка, защищающая своего цыпленка, – крылья. Куда он хочет нести больного мальчика? Но тотчас устыдилась своих неосознанных сомнений. И он понимал ее и не сердился. Поднял укутанного тепло их питомца на руки.

– К верным людям пойдем! Ступай за мной!

Вопросы напирали, теснились. Так хотелось спросить, зачем он желает этой тайности, как пройдут они мимо многочисленных стражей. Но понимала: надо молчать. И молча повиновалась. Быстро платком повязалась. Пошла следом…

И не знала она, что все эти двери и переходы существуют в деревянном дворце княжеском. Вспомнилось, как расспрашивал о тайном подземном ходе маленький Андрейка на пути сюда, в это страшное для него гнездо. Слезы навернулись на глаза. Кто ведает – может, и лучше было бы укрыть ее питомца в материнских волжских лесах… А она-то обрадовалась родному говору, людям родным… Дружину-то Михаил привел!.. Даже сейчас она покраснела, почувствовала, как загорелись щеки, платом полускрытые… Она знает, кто они – верные люди, куда ведет Лев… К Михаилу и его жене! Но тайности эти все – почто? И не повредит ли питомцу ее этот путь и промедление это?…

Холод и темнота полыхнули…

– Со двора мы выбрались, – тихо сказал муж.

Отдал ей мальчика. Она отогнула край одеяла, припала губами к похолодевшему личику, уловила слабое дыхание…

– Пожди, приведу коня…

Ждать было страшно. Однако страхи не успели измучить душу, Лев обернулся быстро. Усадил ее перед собой. Она бережно держала ребенка – свое драгоценное сокровище…

Михаил владел домом с большим двором неподалеку от Никольских ворот. Там он жил с женою, матерью-вдовой и тремя детьми. Анка не совсем понимала, как это Лев и прежний ее жених сдружились почти что. Несколько раз церемонно побывала она со Львом в гостях в доме Михаила. Но товарками не сделались с его женой. Как-то было неловко, будто в тесной одежде…

Лев спешился, взял у нее ребенка. И она спрыгнула наземь. Лаяла собака. Тихо обошел муж Анки ограду – «заплот». Постучал в окошко, слюдой затянутое. Явственно послышались шаги. Лев приказал ей отойти с ребенком в темноту.

Голоса послышались. Отворилась калитка. Вышел работник Михаила. Затем и сам он появился в кафтане внакидку. Услал работника. Впустил их…

При свете двух сальных свечей смотрели на больного мальчика.

– Надо баню истопить, – подала голос мать Михаила.

Он тотчас вышел из горенки.

– Прах нужен из листьев мальвы толченых, – продолжила старая, – оборонит он от зелья отравного, выходит отраву. – Она обернулась к Анке: – Мачеху твою Любу надо звать, она – травница, каких мало!

– Ее раз позовешь – семь городов семь годов трезвонить станут! – тихо сказал Лев. Вздохнул. – Однако делать нечего! – Посмотрел на мать и жену Михаила. – Ждите гостей! – И вышел поспешно…

Анка не запомнила, как явилась мачеха. Одно лишь занимало пестунью – маленький больной. В натопленной бане растирали его, поили. Выходила отрава изо рта и по телу выходила нутряной водой. В корыто деревянное с теплой водой выпустила Люба два сырых яйца, отвар листьев березовых, склянку воды, свяченной в церкви, вылила. Выкупали мальчика. Полегчало к утру.

Андрей лежал на постели, постланной на широком лавке в малой горенке. Анка сидела у изголовья. Лев пришел. Распахнул дверь. Анка не сразу распознала князя в простой одежде. Отец наклонился к сыну, губами коснулся лба, разбудить боялся. Вечером снова пришел. Так являлся семь дней. На восьмой день мальчик совсем окреп. Была прислана крытая повозка, в которой Анку и ее питомца увезли на княжеский двор. Лев и Михаил ехали верхами рядом. Прощаясь, Анка перецеловалась искренне с женою Михаила, его матерью и мачехой своей. Обещались гостевать друг у дружки, дружиться. Пришел и Яков Первый, отец Анки, она говорила с ним. Михаил не глядел на нее и не говорил с нею…

Ярослав стоял в спальном покое княгини. Она сидела перед ним на разостланной постели, накинув поверх сорочки легкое верхнее платье. Голова ее была не убрана. Женщина чувствовала себя обессиленной. Она проиграла эту игру. Но неужели он воспользуется ее поражением и станет унижать ее? О, как жестоко!.. По городу, конечно, не замедлят двинуться слухи. Куда увезен мальчик? Да, на княжеском дворе, в теремах грозит ему опасность. Но ведь она не приказывала, нет! Виновна ли она в том, что верные слуги и без ее приказа готовы стать на защиту своей госпожи?.. И как поправить, как поправить все теперь?.. Но покамест все идет вниз, в бездну!.. Она не в силах сдержать себя…

– Говори! – приказал он.

Чувства ее были болезненно обострены. Он приказывает ей! Как рабыне!.. Она уже была не в силах обдумывать свои слова.

– Бог весть, какою поганью привык насыщаться приблудыш твой мордовский! – затворила сухо и по-бабьи крикливо. А прежде ведь сама осуждала женщин, так говоривших с мужьями своими. Но теперь не могла! Не было, не было сил!.. – О-ох! Извести бы их, всех твоих блудниц и приблудышей! – закачалась на постели взад и вперед от боли нутряной сердечной. – Ох, отец, на кого покинул меня, на унижение, на поношение!.. – Князь оставался безмолвен. Она чувствовала, что вся ее тоска, вся обида, отчаяние должны выхлынуть из горла, из глотки поносными этими, грубыми словами, будто гноем кровяным… – А хоть бы он издох, мордва проклятая! – выкрикнула и зарыдала в голос…

Ярославу по-мужски сначала показалось нелепым ее поведение. Ведь прежде она совершенно искренне говорила, понимала, что мальчика надо взять. Все понимала. Или просто не решилась тогда возразить ему? Да он бы и не послушал ее возражений… И теперь…

Эта ее бабья бранчливость раздражала его. Это он полагал простолюдным. Его гордость, унаследованная от нескольких поколений Рюриковичей, уходящая в корни византийских императорских родов, до брезгливости возмущалась. Губы его покривились… Но даже теперь он знал, если кто и понимает многое в нем, в его замыслах, то это она. И пусть сердцем припадает он к своему Андрею, но это ведь сердце, всего лишь сердце, которому приказать невозможно. В ее же сыне, в ее первенце провидит он образ правителя будущей великой Русской державы; таковы будут правящие ею, даже когда пойдут не от рода Рюрикова.

Он позволил жене откричаться по-бабьи.

– Слушай теперь меня! – сказал.

Она замерла. Почуяла, что надежда осталась…

– Андрей – мой любимый сын! – заговорил князь спокойно. – И ты, и Александр, все должны это знать и запомнить накрепко. Накрепко запомнить, слышишь?!

Она кивнула поспешно и покорно. Он продолжил:

– Ты поедешь со мной в Киев. Здесь, в Переяславле, управителем Яков Первой, милостник мой, без меня остается. Детей с собою не беру. По городу слухи уж поползли. Прислужница твоя Марья, Голубова дочь, на большой торговой площади прилюдно удавлена будет, виновная. Оба, князь и княгиня, будем при казни этой.

Феодосия побледнела. Марье она говорила… Все он ведает!.. Но внезапная весть о том, что едет с мужем, наполнила сердце радостью девичьей почти, невестинской…

Лев уверен был, что больше не рискнут покушаться на жизнь мальчика. Но Анка все боялась, что вновь попытаются извести его или порчу какую навести. Жгла свечи перед иконами в его покойчиках, крестила все углы и постель – особо. И за кушаньем надзирала крепко. Одним лишь отведыванием не довольствовалась. Сама спускалась в погреба, где холодом все дышало, где хлеба, и мясо, и рыба замерзли, храня живые свои соки. Отбирала сама все лучшее. Сама надзирала за приготовлением лучшей пищи.

Теперь отец ее правил городом, и почета ей было много. Но она уже и не думала о почете, оставив это мачехе; лишь о здоровье и бережении своего питомца пеклась и думала денно и нощно.

Об отъезде отца мальчик печалился. Но то, что уехали Феодосия и Александр, было ему приятно. Он уже знал, что говорили о его внезапной болезни, и знал о прилюдной казни прислужницы княгининой.

– Но ведь она не была виновата; я думаю, ей приказали… – начал он говорить Льву. Он понял, что все свои мысли не надо выговаривать вслух. Да Лев и сам все знает…

– Ты об этом не думай, – отвечал уверенно красноволосый пестун. – Дела князя и княгини – дела не твои. Ты в своем уделе будешь хозяином…

– Жемчужной тучей буду… – тихо-тихо проговорил мальчик.

И более не говорили они об этом…

Теперь Андрей подружился со своим единокровным, по отцу, братом Афанасием, Танасом. Но о том страшном и странном в их жизни, что звалось «Александр», они вовсе не говорили, а просто вместе бегали, играли, как водится у мальчиков маленьких. Танас любил рассказывать разные истории о колдунах и волках-оборотнях.

– Откуда знаешь все это? – удивлялся Андрей.

Танас отвечал, что пробирался в подклети, где сучили нитки пряхи его матери, и там наслушался самых разных былей и небылиц.

– А еще во дворе живет в маленькой избушке старый отцов пестун, прозванием Козел. Он еще на половцев с отцом ходил, давно-давно, когда отец малой был. Хочешь, сведу тебя к нему? Такого услышим!..

Танас уже рассказал много – и более всего взволновали Андрея рассказы о душах умерших, которые являются ночами, тонкие, прозрачные, будто пар… Было страшно, и почему-то хотелось, чтобы стало еще страшнее…

Старого дружинника прозвали Козлом, должно быть, за малорослость и за то, что весь он был какой-то сухой и серый; и волосы у него были длинные, седые; и борода жидкая, длинная, и впрямь козлиная. Слыл он чудаком да баюном. И самыми первыми, верными его послухами были ребятишки. В теплое время садился он на бревно у своей избушки кособокой, в землю вросшей до самых окошек. Должно быть, знобило беднягу, вечно бывал он обут в старые-престарые валенки.

Летом славно ребятишкам. Бегали, майских жуков ловили. Ватажками сбивались; в чижика, в салочки, в чушки наигрывались. А, приустав от игр, собирались к избушке кособокой. Старик всегда бывал рад маленьким своим гостям. И слушать его бывало и страшно и весело.

– Козел – это обидное прозвание, – пояснял Танас, – ты его Козлом не зови, зови «дедом»!

Андрей кивал понимающе. Он бы и сам не назвал старика обидным прозванием.

Дед похвалялся своим умением «наваждения» наводить. Старый князь Всеволод, Большим Гнездом прозванный, отдавал в походах на его попечение малолетнего княжича Ярослава. И чего только не делал пестун для спасения жизни своего питомца! В половецком походе то случилось: отвел половецким воинам глаза, почудилось им, будто волна по степи идет, и обратились в бегство. Другой раз по его слову колдовскому двинулись на вражеский стан полками крысы да мыши полевые, погрызли ремни да обувь кожаную…

– А что, княжичи, поучить вас наваждения наводить? – Он усмехнулся сморщенным лицом.

– Не надо! Не хотим! – дружно кричали мальчики, отбегая.

Они не хотели верить словам старика. Но вдруг он все же говорил правду?..

Напитанный всеми этими страшными историями да россказнями, Андрей стал бояться темноты. И никак не мог одолеть этот свой страх. И еще одно мучило его: разве по-христиански поступал он, позволяя себе слушать все это? Провинился он теперь перед Богом.

Но так не хотелось чувствовать себя виновным… Надумал, как быть, Танасу поведал.

– Я в самой темноте мимо церкви пройду. Если что случится со мною – наказание от Бога, так и знай. – Помолчал с важностью и добавил: – А то, может, и умру, тогда молись о моей душе!..

Не очень верилось в такую свою великую вину, за которую Бог смертью накажет, но было приятно, когда брат отговаривал от задуманного…

– Нет, нет, – Андрей серьезно покачивал головой, наполовину играя, наполовину сам себе веря. – Не отступлюсь! Задумано – содеяно!..

Стемнело. Ночные жуки зашарахались в теплом воздухе. Прямоугольно церковь забелелась. Мальчик ощутил напряжение всего тела, всего своего существа. Внутренняя дрожь не унималась. Вот уж поравнялся с белизной белокаменной, оцепенел. Дыхание затаивал, шорохи слушал. Крикни кто сейчас, упал бы без памяти. Как подмывало кинуться бежать… Но нет, он не струсит… И шел медленно, даже куда медленнее, чем обыкновенно… Услышал за собой скрип телеги. Сидящие на телеге переговаривались. Еще голос вступил и показался ему знакомым. Тело расслабилось, радостное облегчение охватило душу, легче стало дышать после глубокого вдоха. Но по-прежнему шел медленно. Пусть не думают, будто он боится.

Теплая крепкая ладонь легла на плечо. Уже миновал церковь. Телега ехала вровень. Люди сидевшие наклонили головы – ему. Лев шагал рядом, руку не опускал с его плеча. Телега проехала далее.

– Ты все за мной шел? – догадался мальчик.

– Все за тобой. – Пестун приостановился, привлек его к себе. Теперь, после пережитого страха, так хотелось человеческого доброго тепла… – Сердитуешь на меня? – спросил Лев.

– А… нет. А ты зачем шел? Думал, я испугаюсь?

– Кто же в смелости твоей усомнится!

Эта уверенно произнесенная фраза направила мысли ребенка в иное русло.

– А в чем усомнится? – спросил, любопытствуя.

– Ни в чем. Нельзя в тебе усомниться! А шел я, чтобы лишний раз это увидеть. – И добавил про себя: «Нельзя в тебе усомниться, можно лишь опасаться за тебя, трепетать. Как за ту сосну молодую на берегу высоком, крутом. Всем хороша выдалась: и стройна, и крепка, и растет на виду – глаз радует, а все топор посильнее будет…»

После своего вечернего похода мимо церкви Андрей уверился в том, что слушать рассказы старика – вовсе не грех. И теперь самого преданного слушателя обрел тот в маленьком княжиче. От россказней о своих наваждениях перешел старик сказитель к преданиям древности, впрочем, не такой и далекой. Говорил о борьбе извечной двух братьев божественных – доброго Белбуга и злого Чернобога. Сказывал о храбром боге-полководце именем Вод, который невидимкою несется впереди русских войск, одушевляя к победе…

– А как же Борис и Глеб, святые братья-князья, невинно убиенные? – спросил Андрей. Он пристроился рядом с рассказчиком на бревне, упер локотки в колени, кулачками подпер щеки и слушал пытливо. Но старого дружинника не сбить было. Покашлял, проговорил:

– А что святые Борис и Глеб? Чем они Воду помеха?

– А разве не им Бог доверил одушевлять храбростью воинов русских?

– А все ж Воду не помеха они! – упрямился старик.

И далее увлекал мальчика в бытие козлоногого Велеса, хозяина диких зверей и домашнего скота; и в повествования путаные о великанах-волотах и о божественном богатыре Дажбоге, о храбром Горыне и прекрасной Дидии. О змеях волшебных и страшном Кощее. И о веселом Коляде, в честь коего зимнее веселье…

Но рассказы эти прервались, когда по приказанию отца повезли мальчиков гостевать к нему в Киев.

Город показался мальчику очень большим и очень каменным. А позднее оказалось, что запомнилась хорошо одна лишь картина на стене в соборе Софийском – игрецы, скоморохи, дудари и гудцы… Андрей подумал, что вот навеки они замерли в игре своей, будто околдованные. И темнолицые большеглазые святые вокруг них…

Первая весть, когда воротились в Переяславль, печальная была: умер старый сказитель. Андрей запечалился и все пытал на дворе крестное имя старика. Наконец ему назвали – Иван. Но все же мальчик сомневался: а так ли оно… И о душе старика решил молиться такими словами: «Упокой, Господи, грешную душу раба твоего, воина Ивана, сказителя; языческое же его прозвание было – Козел»…

Так молился…

И бегал, играл, учился владеть оружием и ездить верхом…

Великая Яса – был свод законов Чингисхана. В сущности, было это – военное уложение. И общество монгольское было – войско, делилось на тысячи, сотни и десятки. И мать самого Чингисхана взята была с бою. И все были воинами регулярной армии. И против этой двинувшейся громады, где женщины от мужчин были неотличимы, не устоять было русским городам и феодальным дружинам. На Руси каждый человек, даже самого низкого рода и звания, был еще человеком худо-бедно. У монголов – только воином, и никем иным.

Внук Чингисхана, Бату, повел войско – «Батыеву рать». Но потомки храброго Рюрика, основателя русских княжеских родов, воспротивились завоевателям. Пали в крови Рязань, Пронск, Белгород, Ижеславец, Коломна, Москва и Владимир… Народ-войско нес всеобщее разорение и сеял смерть… Казалось, настали последние дни. Столица Болгарского царства на Идыле-Волге лежала в дымящихся еще развалинах. Котян, хан половецкий, молил о помощи зятя своего Мстислава Мстиславича Галицкого и кланялся ему дарами– «конями, вельбудами, буйволами и девками»…

Зима выдалась холодная и морозная неимоверно. Отец воротился из Киева. И Александр приехал из своего Новгорода. Приехал из Суздаля дядя Юрий Всеволодович. На дворе и в палатах все говорили о разорении, о погроме великом…

Но наконец-то – после всех поземок и сумраков – один солнечный день! Снег заблестел на солнышке. Катальную гору сделать бы… Может быть, от солнца и все то разорение, о котором говорят, минует, пройдет… В палате отцовой сидели. Отец держал его на коленях, будто он давал отцу какое-то тепло человеческое, нужное такое. Андрей тихонько перекатывал во рту, сосал сладкое ореховое ядрышко. Ему уж почти восемь лет, исполнилось. Беседу в палате слушал невнимательно. Думал о катальной горе. Но от всех этих разговоров дворовых о разорении сердечко тревожилось. Хотелось отца спросить, когда пройдет разорение, когда эти татары уйдут или когда их побьют; и пойдет ли он в поход с отцом… Но не спрашивал. Понимал, что вопросы эти – детские, несмышленыш может спросить о таком. Лучше промолчать, само пусть узнается все!..

Даже возрастный совсем Александр молчал и напряженно вслушивался в отцовские слова. Андрей тоже решил послушать, но тут и отец замолчал, а заговорил дядя Юрий Всеволодович.

Прежде Андрей не знал его. Юрий поднес подарок племяннику, любимцу своего отца. Деревянного коня поднес. Чуть-чуть Андрей насупился, он ведь уже не младенец, у него живой конь есть – Злат. И как будет поглядывать Александр этими прищуренными глазами своими, когда прознает, что его Чике подарили деревянного коня большого, будто ребенку! Но было холодно, в конюшню не пускали; позвал Танаса в свой спальный покой, и долго играли с большим деревянным конем, ярко разукрашенным, с цветными полосами на боках закругленных… Играли, пока от отца не пришел слуга – Андрейку звать к отцу. Танас ведает, что Андрей у отца любимый, но не сердитует, не завидует, это в нем хорошо…

Юрий тогда глядел на маленького мальчика, круглолицего, с голубыми солнечными глазами. Вот он – соперник на мордовских землях, вот из-за кого смерть пришла Феодору, дошли слухи… Но теперь другое на уме у всех…

Взволнованный, обернулся князь Юрий к брату.

– Что же это? Что же это деется?! – услышал Андрей.

– Что деется, спрашиваешь? Заря – вот что! – Отец отвечал уверенно и с каким-то величавым восторгом.

Андрей задумался. «Заря»… Это отец разорение называет зарей?.. И слова звучат сходно… Значит, разорение– хорошо? Ведь заря – хорошо… После зари новый день бывает… Или… новая ночь!.. Но, видно, и князь Юрий почувствовал по-своему сходное звучание слов…

– Заря?! – выкрикнул он почти с отчаянием. – Разор! Опомнись, брат!..

– Нечего мне опоминаться! – В спокойствии отца было что-то от Александровой странной насмешливости. – Я воинов моих за тебя не положу…

– О нашем благе общем речь, – хмуро проговорил Юрий.

Андрей раскусил наконец и проглотил ореховое ядрышко.

– Мира не бывать между всеми нами, сам знаешь, не лги же себе! – веско сказал отец. – А что до блага общего…

– Чужая власть нужна? Нам, Рюриковичам, чужая власть? Нехристианская, дикарская; от тех, что конину сырую жрут?! Это сказать хочешь?

– Я и не сказал ничего, ты сказал. – Отец усмехнулся, и тоже как Александр. После похлопал мальчика бережно по круглому плечику. Ссадил с колен. – Ступай, Андрейка, к себе, час обеденный. Утомишься тут бескрайними нашими речами…

Андрей хотел было сказать, что вовсе и не утомится, а хочет слушать далее, но понял, что отец просто отсылает его. Конечно, обидно! Но ведь Андрей не совсем еще возрастный.

«Примирюсь покамест!» – подумал. Хотел было поклониться отцу, но решил, что этот поклон будет не почтение, а только излишнее внимание к нему самому, к Андрею. Не поклонился; тихонько, по стенке, пробрался к дверям…

Напрасно ждал Юрий Суздальский Ярослава на реке Сити. Брат не явился. Битву с монголами Юрий проиграл и сам был убит. Погибли и его сыновья, Всеволод и Владимир. В разных городах покняжил Юрий, довелось и великим князем Владимирским сиживать. И вот после гибели его стал свободен великокняжеский престол… Но бывает ли пусто свято место?

…Дальше всех их везли на санях, на больших обшивнях. Всех братьев, малых еще. Лев был с ним. Ехали и другие пестуны. Целый санный поезд двигался. Весна уже пошла, но казалось, все еще царит зима – так морозно было и сурово.

Санный поезд мчался мимо пепелищ, дотлевали остовы деревянных дворцов. Пепелищами стелились под копыта коней быстроногих сожженные города. Всего пути не запомнил. Тревожно было на душе, и запомнилось все смутно. Ему нужно было сосредоточиться и думать. Но понимал это один лишь Танас. Остальные братья только сердили Андрея своим гомоном… Кажется, они даже и не пытались задуматься, куда, зачем их всех везут… Андрею казалось, они спасаются от какой-то погони… Было тревожно…

Кто-то дернул его за рукав шубки. Андрей повернул голову в теплом малахае. Данил, один из братьев, дразнился языком и вдруг принялся повторять дурные, поносные слова прямо в лицо Андрею… Эта ребячья обидная выходка довела раздражение Андреево до крайности. Высвободил руку из перстчатой пестрой рукавички и сильно ударил обидчика – в нос кулачком. Данил откинулся, вскрикнул, кровь хлынула. Андрей запомнил, как прикладывали Данилу к переносице снег чьи-то возрастные руки… Значит, сани остановились?.. Но кто прикладывал снег – Андрей не запомнил… Никто не бранил Андрея, Лев глядел на него серьезно скошенными своими глазами. Андрей смутился и почувствовал жалость к обидчику. Сани снова ехали. Данил запрокинул голову… Холодные крепкие пальцы Танаса костяную свистульку сунули в Андрееву руку. Андрей невольно зажал игрушку в кулаке, затем быстро протянул Данилу, высоко подняв руку, чтобы тот видел. Свистульку Данил взял как-то послушно и все сидел с закинутой головой…

После запомнилась курная изба. Плохо пахло. Андрей уж отвык давно от духа такого. Но вспомнил, что когда-то в избе жил, почти в такой же… Сидели на лавке за столом деревянным, ничем не покрытым. Появилась Анка, и Андрей обрадовался. Значит, скучал о ней? А где же она была?.. В других санях?.. Анка стала раздавать большие ломти ржаного хлеба с рыбой. Данил с распухшим покрасневшим носом жевал, набив рот до того, что щеки оттопырились. После скривился и выплюнул жеваное на доску стола. Андрей отдал ему свой надкусанный ломоть.

– Бери. Это мягче…

Спали на полатях на овчине. Танас лежал рядом с ним, обнял за шею, прошептал:

– Мое княжое имя знаешь какое будет? Ярослав!

Как у отца нашего. Сейчас вот надумал. А твое какое? Надумай и ты…

– Ярослав – хорошо, – тоже шепотом отвечал Андрей, – только я не хочу нехристианского имени. Уж пусть «Андрей» остается…

В тот год помянули об Андрее впервые русские летописцы. Он был один из княжеских сыновей, спасшихся от погрома татарского.

Прошло еще два года. Завершилось завоевание русских княжеств пришельцами. Не все были так прозорливы, как Феодор-Ярослав, отец Андрея и Александра. И, быть может, ему одному дано было провидеть рождение в муках великой державы-империи от этого мучительного единения государства-войска монгольского с русской стороною горожан и хлебопашцев.

Левое крыло улуса Джучи назвалось Ак-Ордой – Белой Ордой, а русские летописи звали Белую Орду – Синей. И огромное государство создал хан Бату, завоевав серединную Азию и Северный Кавказ, половецкие степи, земли русских князей и владения волжских болгар. Золотой Ордой было названо это государство. А там, где теперь город Астрахань, воздвиглась столица Золотой Орды – Сарай-Бату – «Дворец Батыя». Многоязыкая, многомастеровая и многоторговая столица государства огромного, преемница далекого Рима древности, прародительница грядущих – Москвы, Санкт-Петербурга, Истанбула…

Андрей рос. Уже хорошо понимал, как расположены люди в этом окружавшем его мире. Уже знал, что большая часть людей этих не должна занимать его; они были низкого происхождения, для тяжелой грязной работы годны…

В начале той весны, такой холодной, зимней такой, везли маленького Андрея с братьями на санях в стольный город Владимир, являвший собою развалины и пепелище. Феодор-Ярослав поспешил признать власть верховную правителей-пришельцев и, заручившись поддержкой их, сел на великий стол в княжом городе Владимире. Суздаль же отдал другому брату своему, Гавриилу-Святославу.

Явились люди для работы. Застучали топоры. Город Владимир возродился.

Сбылась давняя мечта Ярослава. Едва ли не десятилетним послан он был отцом своим в Переяславль Южный, шестнадцатилетним юношей изгнан был из города, возвратился в Суздальскую землю и получил от отца Переяславль-Залесский, самое верное свое владение. Ни в Новгороде, ни в Киеве не чувствовал он себя дома. В Новгороде вольном – ровно в бою всегдашнем, в Киеве белокаменном – ровно в гостях почетных. И только в Переяславле-Залесском – дома. Но теперь мечта его давняя сбылась. Он – великий князь Владимирский. И чует верно – теперь до смерти останется Владимир ему домом.

«Город Андрея Боголюбского, святого градоустроителя, – мой!»

И будет город отстроен и палатами и храмами изукрашен.

Палаты и покои владимирские сходны были с переяславльскими. Андреевы покойчики Анка и Лев чисто и красиво снарядили. И двор был широкий. А миновало должное время – и торг зашумел, и люди загомонили мирно… Заря… Новый день?.. Или новая ночь?..

Покамест постройки деялись, было весело. Не могли пестуны унять своих питомцев, мальчишки вьюнами носились среди мужиков с топорами и пилами, качались на бревнах, карабкались и висли на широких брусах… Славно пахло свежеструганым деревом…

Теперь отец жил рядом и по-прежнему навещал своего любимца. Княгиню Феодосию Андрей видел редко, и она будто и не мыслила о нем вовсе. Александр приезжал, но уже почти не казался страшным и странным. Отец будто всем им все пояснил, каждому его место указал, и теперь каждому и жилось спокойно.

С постройками этими и внезапно накатившей теплой весной Андрей вовсе отбился от рук. Во всяком случае, так полагал Лев. О занятиях воинских и помину не было. Вместе с братьями и сыновьями княжих служителей и ближних Андрейка бегал по двору – не отыскать, не дозваться. Совсем шалый сделался парнишка. Позабыв о размыслах своих прежних, важное новое дело вдруг отыскал себе. И дело это было – «жёстка». Маленький клочок овчины с прикрепленным рыбьим клеем комком свинца занял, казалось, всю душу мальчика. Жёстку надо было подкидывать вверх ударом внутренней стороны ступни. И выигрывал игру тот, у кого жёстка не срывалась с ноги наземь по многу раз подряд. Андрей вовсе не был неловок, но другие играли лучше его. Однажды Лев разыскал своего питомца в дальнем углу двора. Окруженный кружком восхищенных мальчишек, восемнадцатилетний Александр ловко подкидывал жёстку. Темный грубошерстистый комок не срывался с ноги, черные узковатые глаза щурились сосредоточенно и победно. Андрей остановился поодаль, насупившись; даже Танас не обращал на него внимания, увлеченный проворством старшего брата. Лев тихим шагом давнего охотника приблизился и молча стал рядом с Андреем. Александр не сразу приметил Андреева пестуна, а приметив, смутился. Как же, возрастного княжого сына, который и сам уж князем в городе, и в каком, в Новгороде вольном, и вдруг за такой ребячьей забавой застают его…