Текст книги "Андрей Ярославич"

Автор книги: Ирина Горская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Но я тебе многое расскажу, научу тебя хорошему, для плотской радости… Потому что, должно быть, скоро ты покинешь меня и отправишься далеко, в далекие отсюда земли. Я сейчас буду говорить с тобой, а ты слушай меня внимательно и никому, ни одной живой душе не передай того, что я тебе сейчас скажу…

Внезапно Ярослав понял, что может сказать Андрею даже поболее, нежели предполагал. А для Андрея самой простой догадкой была догадка об уделе, который отец все же решил ему дать, женив его на дочери или внучке кого-нибудь из родичей-князей; гадать, на ком, он даже и не мог; не знал ничего такого… Но нет, тогда отец не говорил бы о далеком пути… Андрей резко отвлекся, оборвал свои мысли, стал внимательно слушать отца…

– …Ты благороден, и красив, и умен. Однако странен твой ум, а красота и благородство – не защита в тяготах мирской жизни. Ты любимый мой сын, и я готов наделить тебя лучшими землями и городами. Но, увы, моя щедрость вернее навлечет на тебя гибель. Я не доверяю ни своему брату, твоему дяде Святославу-Гавриилу, ни братьям твоим. Никто из них не будет тебе другом, даже те из них, с кем ты играл в детские игры… – Андрей подумал, что отец имеет в виду Танаса, но не стал прерывать отца, возражать не хотелось. Отец говорил о какой-то большой безусловной правде, которая была правдивее всех маленьких правд, известных Андрею о братьях… – Я могу и хочу наделить тебя с необыкновенной щедростью, – продолжал отец, – но я знаю твердо, едва смерть закроет мои глаза… – Андрей вздрогнул, но отец величаво приподнял руку, показывая, чтобы сын не прерывал его. И повторил снова: —…Едва смерть закроет мои глаза… – и довершил фразу, – тотчас отнимут у тебя все, чем я наделю тебя. И твоя храбрость не поможет тебе, а ум, красота и благородство явятся лишь помехой. И потому я желаю устроить твою судьбу, дать тебе новых родичей; и устроить так, чтобы они должны были защищать тебя и беречь. Слушай же! И не прерывай меня…

– Подчинив своей власти нас, княжеский род Рюриковичей, тартары показали нам, что есть истинная власть. Они явились на наши земли, словно заря, вслед за которой… – Отец усмехнулся и произнес вслух мысль сына: – Да, вслед за этой зарей – новый день или, новая ночь… Но теперь я твердо полагаю, что – день? Ибо довольно! Мы научены и созрели для собственного единовластия. Война! Пусть в этой войне с тартарами родится держава… И я полагаю в себе довольно силы для того, чтобы стоять во главе… Эти мои намерения скрыты от всех, кроме тебя. Я знаю, ты не сочтешь меня одержимым честолюбием, легко кружащим голову. И поверь, о тебе я сейчас думаю и забочусь более, нежели о своем самовластии. Но судьбы наши – твоя и моя, отца и сына – крепко сплетены. Я выбираю тебя из всех моих сыновей. Вернее всего, твои братья примут сторону Александра. Это он, он будет нашим противником! Но я решаюсь. Быстрого свершения не жду. Тройственный союз – мой, Михаила Черниговского и Даниила Галицкого – едва начинаю складывать. Это нелегко, оба умны хитрым умом, потребным правителю. Но опорой мне, моему замыслу должна стать Южная Русь. Волга – под пятою тартаров, Новгород– настолько озабочен сбережением собственной вольности, что непременно утратит ее. Взгляд мой – на Запад, найти под-крепу чаю там. Ныне ничто не остановит меня. Пойду и на союз с понтифексом римским, и на отказ от благочестия на греческий лад… Нет, молчи покамест, не противоречь, не прерывай!.. Крестовый поход западных земель и Южной Руси на тартаров – это стоит византийских поповских выдумок! Я буду создателем Русской державы. Новый день!..

Андрей, сначала встревоженный словами отца о смерти, тревожился теперь этими великими намерениями отца. В сущности, смутила юношу эта, казалось бы, и не столь важная непоследовательность: сначала – о смерти, после – о величии… Андрей вдруг понял, что когда о величии говорил Александр, это вызывало страх, Андрей пугался Александра; но теперь, слушая отца, Андрей боялся за отца… Но этот страх за близкого, любимого, придавал силы…

– Я не верю в одоление Александра и тартаров, – произнес Андрей тихо и решительно, – никто их не одолеет. Их заря вещает ночь, одну лишь черную ночь, я знаю. А ты полагаешь возжиганием свечей многих эту ночь рассеять… Это невозможно…

Отец не возразил, не рассердился. Глаза большие были замершими, темными, плоскими в глубине своей…

– Какого, однако, страха нагнал на тебя Александр. – Отец проговорил без осуждения, без насмешки, задумчиво. – Но ты прав, его следует опасаться. И если этот страх помогает тебе оставаться настороже, пусть остается этот страх. Не думай о том, что я сейчас сказал. Будем думать о твоей судьбе. Для тебя я желаю лишь одного: спокойного и достойного существования под надежной защитой. Ты ничего не должен предпринимать для исполнения моих замыслов о новой державе. Только живи, храни свою жизнь! Если я добьюсь победы, все будет обставлено и устроено так, чтобы ты и твои сыновья и внуки оставались бы правителями великой державы и никто бы не мог лишить вас трона и власти. Но еще раз повторяю тебе: не думай ни о каких великих замыслах. Сейчас я устрою твою судьбу, и ты будешь проводить время, как тебе угодно, – охотясь, читая книги, молясь. Я посодействую тому, чтобы и в браке ты не был несчастен, – отец улыбнулся ласково, – чтобы лучше было, чем в твоих полетных снах… Сейчас я все тебе объясню. И не тревожься. Я знаю свои силы. Скоро ты окажешься вдали от Александра, тебе не надо будет опасаться его…

Но пока отец говорил, сын все слабее ощущал его силу.

«У него нет силы, или просто я не в силах понять его…» – встревоженно думал Андрей.

И тут отец начал объяснять сыну свои намерения устроить его судьбу.

– Обстоятельства таковы, – сказал Ярослав, – что прежде всего следует помыслить не о самой невесте, но о ее родичах. В любом случае твоя невеста окажется совсем еще ребенком, маленькой девочкой. Но пусть тебя это не смущает. Она вырастет на глазах у тебя, с детства полагая тебя другом и наставником, будет на все глядеть твоими глазами, будет тебе помощницей и охранительницей. Я научу тебя, как достичь этого. И наконец, эти маленькие девочки, одна из которых должна сделаться твоей супругой, уже и сейчас отличаются красотой. И потому не тревожься о будущей своей супружеской жизни, и перейдем к обсуждению предметов более значимых. Намечая устройство твоей судьбы, прежде всего подумал я о нашем родиче, о галицком князе Данииле Романовиче. Возможно, именно под его защитой ты был бы в безопасности от козней и посягательств братьев. Даниил – умен и силен, и в его силе и уме много благородства. Он – Рюрикович, наш родич, и, как и мы все, наставлен с младенчества в православной вере – греческой ортодоксии. Дочери его Марии восемь лет; я сведал, что воспитывается она, как это издавна велось в семьях правителей Южной Руси; обучают ее не одним лишь рукоделиям женским, но и чтению книг и владению чужеземными наречиями, всему, что тебе столь мило. Такую девушку ты видел и говорил с ней много; и я знаю, ты помнишь ее… – Андрей понимал, что отец повел речь о Ефросинии, но не ощутил на щеках своих горячую краску смущения; разговор был откровенный, отец все знал, и Андрей ничего не скрывал от него…

– Да, – произнес Андрей спокойно и откровенно, – я помню ее и верю твоим словам. Я верю, что все так и есть, как ты говоришь. Я был бы рад и, наверное, даже счастлив, если бы та девушка… – он проговорил с легкой запинкой и не назвал ее имени, – если бы та девушка словно бы возродилась в новом облике и была бы рядом со мной. Я согласен с таким твоим решением, и мне уже и не хочется слышать о других…

Сминая темную бороду, отец опирался подбородком о ладонь и смотрел на сына, скрывая тревогу и нежность.

– Земли Даниила богаты, обильны, – продолжил Ярослав, не отвечая сыну прямо. – И сам князь и его супруга красивы благородной красотой, и эту красоту наследовали их дети. Но мы сейчас принимаем серьезное решение и не можем ошибиться. Я и за гробом буду страдать, если допущу погрешность, которая лишит тебя возможного счастья. Я бы с легким сердцем послал к Даниилу сватов и отпустил бы тебя в его земли, но помимо хорошего вижу я в таком союзе и дурное. Михаил Черниговский может расценить устроение подобного брака твоего, как мое желание сблизиться с Даниилом более, нежели с ним; черниговский князь недоверчив, и оба мы с ним имеем основания не доверять друг другу. Даниил сумел окружить себя верными и сильными людьми, они будут поддерживать и тебя; он сумеет сделать так, чтобы супруг его дочери не остался в одиночестве после его смерти. Дочь у него одна, и он любит ее. Но у него несколько сыновей, они старше тебя и уже известны своей лихостью и отчаянностью. Конечно, я почти уверен, он сумеет укротить их и не даст тебя в обиду. Но если внезапная смерть унесет его? Как ты останешься в чужих землях и в подобном окружении?

Ведь это все равно что оставить тебя здесь с твоими братьями… Я не хочу для тебя судьбы беглеца, безземельного странника…

Вдруг Андрей почувствовал, что отец напрасно пытается одолеть судьбу, Андрееву судьбу. Это единоборство с судьбой не даст победы. Отец отчаянно пытается избавить Андрея, своего любимца, именно от той судьбы, какая и предназначена Андрею… Но говорить, противоречить не надо, сейчас отец не поймет сына, захваченный своим стремлением спасти его во что бы то ни стало, сделать его счастливым… Андрей сосредоточился и снова вслушался в слова отца…

– …Анна, венчанная супруга Даниила, мать его единственной дочери, – родная сестра Феодосии, отцом обеих был Мстислав Удалой. Сестры никогда не были дружны, но кто знает, не испытает ли Анна неприязни к тебе… Нет, я не могу отдать моего орленка в это гнездо. И снова я погрузился в размышления и обратил свои взоры дальше к Востоку. Близ родины моей бабки, сестры византийского императора, – царство дунайских болгар. И давно уже идет молва о необыкновенном усилении этого царства благодаря уму и силе правителя Иоанна-Асена II. Он все более расширяет свои владения и уже соперничает с правителями Никеи и Латинской империи. Искусством переговоров и воинской силой удалось ему остановить продвижение по его землям войск хана Бату. Я уже отправил к Иоанну-Асену тайного посла. И, возможно, твой брачный союз с дочерью болгарского царя дал бы мне и новых союзников для намеченной мною цели. От одной из своих жен, Анны-Марии, дочери маджарского короля Андрея II, Иоанн-Асен имеет дочь Елену, ей десять лет, она воспитана в греческом придворном стиле… Другая супруга Иоанна-Асена – красавица Ирина, дочь его пленника Теодора Комнина, который мне родич. Когда патриарх Виссарион отказался венчать Иоанна-Асена с Ириной, тот приказал казнить несговорчивого попа… Но сегодня обстоятельства таковы, что открытый союз с болгарским царем – вызов римскому понтифексу, для которого Иоанн-Асен и Иоанн Дука Ватац – первые враги. Впрочем, кажется, этого вызова понтифексу не миновать. Однако у меня опять же нет уверенности в крепкой власти Иоанна-Асена. От Анны-Марии у него двое сыновей и двое сыновей от Ирины. Не будет ли его царство по его смерти разорвано на части интригами и раздорами, которые охотно поддержат в своих целях Константинополь, Никея и Маджария?.. И снова ты – безземельный правитель, беглец и гость при чужих дворах… Итак, я должен был избрать для тебя нечто третье. И могу сказать, оно уже найдено мною. Хотя и на этом пути немало трудностей. Но трудности пусть достанутся на мою долю.

Ты видел человека Михаила Черниговского, Петра Акеровича. Я получил известие о том, что порученное ему чрезвычайно сложное дело он исполнил. Недаром он всегда слыл «мужем честным и умным». На соборе в далеком от наших земель франкском городе Лионе Петр сумел ярко и страшно описать тартаров. Ни латыни, ни греческого он не знает, и говорить ему пришлось через переводчика. Можно было подыскать кого-либо, владеющего языками, но для нас ныне верность ценится дороже образованности. Переводчиком столь важной для нас речи Петра явился достойный франкский летописец Матьё Парижский. Франкский король Людовик IX осведомлен уже обо мне и о тебе. Он готовит новый крестовый поход, седьмой по счету. И, возможно, вследствие моих усилий, поход этот будет направлен к берегам Волги. На соборе в Лионе Петр Акерович говорил перед самим понтифексом Иннокентием IV. Но, как и было поручено мною, вошел в тайные сношения с его врагом, великим императором швабским Фридрихом II Гогенштауфеном.

Задача моя трудна необычайно. Я должен покамест не бросать вызов понтифексу и в то же время войти в союз со многими государями Запада и в итоге направить их объединенные войска на тартаров. Обо мне должны сведать в западных землях, но тартары не должны знать и понимать мои действия…

Андрей хотел было спросить, возможно ли собрать в западных землях те самые, столь желанные Александру войска – послушных, строго подчиненных пешцов… Но тотчас решил, что не будет спрашивать. Что изменят его вопросы? Пусть действует отец, нельзя уйти от своей судьбы, Андрей подчинится.

Между тем Ярослав увлеченно говорил о Фридрихе Гогенштауфене.

– Вот правитель, достойный всяческого удивления. Тот, рядом с которым я должен поставить тебя! Вот могучий и свободный ум. Все книги мира сделаются доступны тебе в его дворцах. Он желает основать новую державу, необычайное царство. Если бы разделить с ним власть! Ему – Запад, мне – Восток… Враги его называют неверующим, но мне переданы его подлинные слова: «Человек должен верить только в то, что может быть доказано силой вещей и естественным разумом…»

Андрей всем своим существом обратился в слух. Эти слова показались ему дивными и необычайными…

– Фридрих желает и с готовностью вступит в союз с государем православной веры, – говорил далее Ярослав. – От Бьянки Ланчии имеет он сына Манфреда, уже прославленного, несмотря на юность, благородного рыцаря, и дочь Констанцию, ей уже минуло десять лет, и ты легко представишь себе, какова она при таком отце. Но нашим соперником здесь выступает император Никеи, Иоанн Дука Ватац, ему уже за пятьдесят, но он охотно вступит в союз с Фридрихом, скрепив этот союз браком с Констанцией. Петр Акерович должен убедить швабского императора, описав Фридриху твои достоинства. Рядом с тобою, чистым, красивым, благородным, разумным юношей, Иоанн Дука всего лишь стареющий греческий сластолюбец. Он не в состоянии понять и поддержать великие замыслы Фридриха. Мы это сделаем, ты и я! И подумай о том, что ты сохранишь веру и притом познаешь столько нового, прежде неведомого тебе. Я знаю твою приверженность нашей вере, и ты не будешь поставлен перед выбором…

Андрей вдруг почувствовал смущение, словно бы его действительная приверженность вере была чем-то нелепым и никчемным. Все, что говорилось сейчас отцом, представлялось сыну совершеннейшей иллюзией, обреченной попыткой рассеять ночь светом многих свечей, спрямить мир, искривленный изначально. Александр вызывал страх, потому что за ним была ночь, действительная ночь искривленного мира, того страшного действительного мира, откуда уходят, вырываются лишь путем Андрея Константинопольского и царицы Онисимы. Отец сейчас вызывал недоумение и жалость своими иллюзиями… Но отчего отец сделался таким? Или это всегда в нем таилось, а теперь лишь выступило наружу, когда он почти неосознанно встал на путь поединка с судьбою во имя любимого сына…

После этой знаменательной беседы прошло несколько месяцев. Отец говорил с Андреем мало и о предметах совсем простых. Андрей читал, охотился, усердно молился; и более всего старался не замечать, что происходит вокруг; не видеть, озабочен ли отец; не догадаться случайно, что отец принимает тайных посланцев… Это, в конце концов, мучительно, когда что-то видишь, прозреваешь губительность виденного, но ничего, ничего нельзя изменить…

Настал день, когда отец велел Андрею быть готовым. Предстоит дальний путь. Лев и Анка, воспитавшие Андрея, поедут с ним. Андрея повезут под чужим именем. Даниил Галицкий окажет свое содействие этой поездке. Венчание состоится тайно в городе Прусе. Гогенштауфен сам предложил, чтобы дочь его в браке с сыном русского правителя приняла православие. Из детей ее и Андрея будет воспитан в католической вере лишь старший сын. Свадьба в Прусе явится своего рода сигналом, знаком, поданным к действию. На третий день после венчания армия Фридриха II выступает в поход, войска Михаила-Асена, сына Иоанна-Асена, поддержанные войсками его тестя, князя Ростислава Михайловича, переходят Дунай; Михаил Черниговский и Даниил Галицкий при поддержке венгерского короля стягивают свои войска. Шведский правитель ярл Биргер подходит к Новгороду. Александр будет в Переяславле отрезан от ордынцев, Сарай будет окружен и взят…

Во всем этом Андрею покамест оставалось действовать совсем немного. Он просто должен был пуститься в путь, неведомый ему, с провожатыми, которым– этот путь будет ведом. Пуститься в путь, когда отец отдаст приказание…

Иллюзии, казалось, обрели реальные очертания. Андрей снова начал верить отцу; верить в то, что все задуманное отцом возможно в реальности. На долю Андрея приходились мучительные мысли и колебания – как все будет, как все должно быть; что оно, задуманное его отцом, – обреченный вызов судьбе или прозорливость и победа… И все это были мысли, одни лишь мысли, напряженные и мучительные. О действиях реальных теперь осведомлен был Лев, воспитатель Андрей..

Но далее события начали происходить поспешно; действительность словно бы наверстывала упущенное и желала мстить несчастным, которые было решились не покоряться ее жестоким законам. Хан Бату потребовал у Даниила Галич, и князь Галицкий выехал в Орду. Почти одновременно с ним в Сарай отправились Ярослав и Михаил Черниговский. Там застали они посла Иннокентия IV, францисканского монаха Плано Карпини, и посла франкского короля Людовика, Гильома де Рубрука. Уже было совершенно ясно, что Ярослава и его сторонников и союзников опередили и действие разворачивается теперь явно не в их пользу.

Андрей запомнил, что отец прощался с ним также поспешно и говорил при прощании незначительные какие-то слова. Однако Льва наставлял подробно. Впрочем, Андрей уже был уверен, что все обернется совсем не так, как задумывал отец. И Лев ничего не изменит. Но отец, вероятно, говорил пестуну вовсе не о возможности изменить то, что невозможно изменить, а о том, как попытаться спасти Андрея, если… если гибель подступит близко…

Покамест Андрей жил во Владимире по-прежнему, жадно впитывая доходившие слухи. Как все произошло в точности, ему уже никогда не довелось узнать…

По слухам выходило, что прежде всего отец поссорился в Сарае с Даниилом, узнав о том, что поездка Даниила в Орду к Батыю случилась не вдруг. Василько Романович уже посылал к хану особых послов, которые и привезли Даниилу охранную грамоту для проезда к Батыю. Ярослава сопровождали ближние люди – Темер, Сонлур, Федор Ярунович, Михаил, давний жених Анки, пестуньи Андрея, и служитель именем Яков, тезка Анкиного отца, уже умершего к тому времени. У этих ближних Ярослава вышла какая-то отчаянная ссора с людьми Даниила, которыми предводительствовал приближенный галицкого князя дворский Андрей. Даниил получил известие о том, что войска Бэлы Венгерского, перейдя Карпаты, приблизились к Перемышлю. Не мешкая дал он Батыю клятву не противиться его власти, «поклонился обычаю тартаров», пил с ханом любимый его напиток кумыс, то есть квашеное кобылье молоко, и, отпущенный с миром, кинулся, со свитой в свои земли, в Холм, собирать войско против Бэлы.

Кто управлял всем этим, не было ясно. Позднее, пытаясь все обдумать и хоть как-то понять, Андрей грешил на Иннокентия IV. Разумеется, отец недооценил хитрость и лукавство понтифекса, который одною рукою отсылал Иоанна де Плано Карпини с посольством для умиротворения тартарских правителей, другою же направлял послание Александру, осторожно хваля последнего за доблесть и одержанные победы. Иннокентий IV прекрасно понимал, за кем сила и что следует предпринять для своей пользы. Плано Карпини выехал из Лиона почти тотчас после известного собора, где отличился Петр Акерович. Однако Ярослав не встретился в Сарае с посольством понтифекса, Плано Карпини уже проследовал в далекую монгольскую столицу Каракорум, на церемонию избрания великого хана.

Между тем положение Ярослава в Сарае делалось неприятным. Он получал явные намеки на то, что великое княжение будет передано его сыну; естественно, речь шла об Александре. Было также ясно, что уехать нельзя. Ярослава и его союзника Михаила Черниговского задерживали в Орде.

Далее пришло смутное известие о том, что Михаил в Сарае казнен. Причиной казни называлось нежелание черниговского князя «отступиться от веры христианской». Эта весть была очень проста, слишком даже проста, и должна была пробудить почтение к жертве и ненависть к мучителям. Но для Андрея, когда он оставался наедине со своими мыслями, здесь оказывалось много неясного. Прежде всего, как могли потребовать от Михаила вероотступничества, ведь хорошо была известна терпимость ко всем вероисповеданиям, а также покровительство жрецам любой веры, провозглашенные Ясой Чингисхана… И далее – размышляя о том, кому могла быть выгодна эта нелепая история о казни Михаила, вернее, распространение этой истории, могло быть выгодно лишь… Александру! Он ведь тоже был не глупее понтифекса и умел одну руку протягивать почтительно тартарам, а другою рукой на них же указывать исподтишка как на мучителей русского князя…

«Верно ли я поступаю, оставив отца одного в городе Бату, когда совершенно ясно, что слишком многое уже известно там? Не нужно ли мне отправиться туда, чтобы хотя бы поддержать отца?»

Этими мыслями Андрей поделился со своим пестуном-воспитателем. Но Лев едва ли не запретил ему подобную поездку, сказав, что, возможно, отец еще продолжает что-то предпринимать, а внезапное, непредусмотренное появление Андрея может нарушить и разрушить уж все решительно.

Фридрих II не проявил себя никакими действиями; Выжидал? Иоанн Дука Ватац засыпал швабского императора посланиями. Было известно, что близким советником Иоанна в Никее стал бывший хранитель печати при дворе князя Даниила Галицкого Кирилл, утвержденный в Никее общерусским митрополитом. Пошли слухи о том, что Кирилл своими мудрыми письменными обращениями к обеим сторонам остановил войну венгерского короля с Даниилом, причем мир был скреплен браком Льва, одного из сыновей Даниила, с дочерью правителя Венгрии. Александр обретался в Новгороде. Никаких вестей о том, чтобы к Новгороду двинулись шведские корабли, не приходило…

Андрей, совершенно измученный напряжением мыслей, порою думал с горечью: а как хорошо было бы наблюдать просто со стороны за всеми этими игроками, обсевшими одну на всех шахматную доску. Но среди них был его отец! И сам Андрей должен был как-то начать действовать. Быть может, действия его окажутся совершенно неверными, но полное бездействие равносильно верной гибели! Андрей ломал голову, как ему протиснуться к доске, какой ход сделать… Его поражало, как покидает его сознание ясность и четкость мыслей, когда он пытается обдумать, что же делать ему…

Лев убеждал его не маяться так.

– Поверь мне, я знаю, когда и что должны мы предпринять!

– Знаешь – скажи. – Андрей устало опускал голову к раскрытой книге.

– Да оставь ты эти книги, глаза от света свечного распухнут! – сердился Лев.

– Ты что-то знаешь, – бормотал Андрей с иронией безысходности и не поднимая головы, – сказать обещался…

– Дай уложу тебя, ведь бледный сделался, как полотно беленое. Охота ночи просиживать! Что я скажу Анке, если ты занеможешь?

Андрей молча вставал из-за стола и безвольно отдавался в руки пестуна, который, по обычаю, снимал с него верхнюю одежду, откидывал покрывало на постели и укутывал лежащего питомца…

«Господи! – Андрей, лежа в темноте, крестился на икону Богоматери, задернутую тонкой светлой пеленой. – Господи! Что угодно, лишь бы не бездействовать, не мучиться так!»

Один из его братьев, Михаил, прозванный уже за лихость юношескую Хоробритом, приехал в Москву.

«Поближе к Владимиру, – думалось Андрею. – Зачем? – И сам над собой иронизировал: – А то неясно зачем! Поближе к великому столу!»

Одного дружинника своего Андрей послал в Тверь к Танасу-Ярославу, наказал справиться о здоровье. Но какой он союзник на будущее, Танас? Какой он вообще, приятель детских игр, давних уже? Танас передал, что здоров, благодарение Богу, и подумывает о женитьбе, приступит к отцу, когда тот воротится.

«Будто в ином каком-то мире он живет, брат мой, – думалось унывно. – Или это я схожу с ума и все мне видится в черном и страшном свете?»

Ярослав уже ехал в Каракорум. И никто, наверное, не смог бы понять, приказал ему Бату или предложил отправиться в эту нелегкую и неближнюю поездку. Но отказаться не было возможности. Домой, во Владимир, путь был закрыт, затворен.

Но все возможно было счесть и очень логичным. Скончался хан Угэдэй, и Ярослава приглашали (посылали?) почетным гостем на церемонию избрания великого хана…

В том самом Прусе, где должна была состояться свадьба Андрея, обвенчаны были никейский император Иоанн Дука Ватац и дочь императора швабского Фридриха II Гогенштауфена Констанция. Фридрих сделал выбор для своей борьбы с Римом. Дочь его, впрочем, оказалась несчастна в браке, но не столь уж многих занимает несчастье одной женщины, когда глядят с большой высоты… Петр Акерович никогда более не возвращался на Русь. Следы его затерялись где-то во франкских землях…

Вскоре случилось еще одно происшествие, для Андрея крайне трагическое и значившее очень много. В сущности, следовало ожидать чего-то подобного, но даже Лев не думал, что это может сделаться так просто. Если бы думал, если бы предположил, предпринял бы заранее… принял бы меры какие-то… Никто даже и не хватился его. Да он и никуда не пропадал. Просто его нашли случайно, днем, в одном из закоулков большого двора. Нашли мертвым, убитым. И убит он был очень предательски обыкновенно – ножом в спину. Одежда на нем была цела, свой короткий меч не выхватил из-за пояса. Значит, даже не увидел своего убийцу? Ничего не заподозрил, когда услышал шаги за собой? Все это были уже совсем пустые вопросы. А смерть ходила рядом уже совсем спокойно, шагала среди бела дня…

Анка запричитала, завыла, как женщины воют по покойнике. Оплакивала убитого, которого любила, и свое вдовство. Как это бывает часто в подобных случаях, Андрей увидел ее как бы со стороны, увидел, как она постарела, и пожалел сильно. Обнял за плечи, стал говорить несвязные утешения. Сам он был словно в каком-то отупении, будто не до конца понимал случившееся, хотя вроде бы все было яснее ясного и не оставалось ничего трудного для понимания. Но нет, было, было что-то такое, чего он еще не понял, а надо было понять. Анка прижала свои теплые шершавые ладошки к его щекам и теперь кричала, будто и его оплакивала. «Сиротиночка моя! – кричала. – Головушка бессчастная!»

То, что он – по судьбе своей – «головушка бессчастная», ему сделалось ясно, еще когда отец, обычно прозорливый, спокойный и разумный, переменился и зажил иллюзиями, потому что вступил в этот поединок с жестокостью судьбы, ради него, ради Андрея, ради любимого сына… и теперь за это заплатит… «Сиротиночка»!.. Потому что заплатит… Отец заплатит!.. Анка прижала своего питомца к груди с этой материнской звериной нерассуждающей силой, которая вся – во спасение… Пусть дальше для спасенного – бесчестье, муки совести, просто муки телесные, но сейчас, в это самое мгновение, он должен, должен быть спасен!..

– Нет, нет, не поедешь! Не пущу! Не отпущу моего!.. – повторяла как в бреду, в горячке…

Он вдруг осознал, что она почувствовала его желание мгновенное поехать за отцом, почувствовала прежде даже, чем это желание облеклось в мысли. Это его также поразило. Руки ее ослабли, он осторожно отвел от себя ее руки. Но не уходил, стоял перед ней…

– Андрейка, – сказала она совсем тихо, тихонько, – ничем не помочь было. И теперь ничем не поможешь, себя только погубишь. Пожалей меня сейчас, что я без тебя…

Он смотрел на мокрое от слез, уже крупно сморщенное лицо. Глаза у нее сделались маленькие, ушли в морщины и оттого казались темными. Он не поехал.

Но теперь надо было ждать смерти отца. Самое страшное было то, что нельзя было открыто, откровенно признаться себе в этом ожидании…

Подробности Андрей, конечно, узнал позднее. Но никогда не мог быть уверен в том, что это именно те самые подробности…

Великим ханом избран был Гуюк. В Каракоруме Ярослав встретил папского посла Плано Карпини, который произвел на него хорошее впечатление приятного, умного, ученого и красноречивого человека. О чем были их беседы, осталось неизвестным. Но Плано Карпини отметил для себя, что на пути в Монголию русский князь потерял многих своих людей. Впрочем, их ведь не было много с самого начала. А теперь оставались при нем толмач Темер, Федор Ярунович и несколько охранных дружинников. Отметил также означенный папский посол, что в Каракоруме Ярослав не получал «никакого должного почета». Дальнейшие слухи были как бы двусторонними. С одной стороны, выходило, что в беседах Ярослава Всеволодовича с посланцем понтифекса речь шла об установлении союза русского князя с Иннокентием IV против тартаров-монголов. Федор Ярунович будто сведал об этом и донес вдове Угэдэя, ханше Туракине. И та поднесла Ярославу яд в чаше с кумысом. Плано Карпини вернулся на родину живым и здоровым. Но была еще одна сторона, и по ней Ярослав уже не являлся таким почти что мучеником, а выходило, будто он и вправду пообещал папскому послу отказаться от православной веры… У Андрея уже не оставалось сил распутывать этот клубок, выискивая зернышко истины. Все равно все к выгоде Александра. Это Александру нужен отец-мученик, но не такой, который мог бы затмить его собственные деяния. И, конечно, мученик, погибший в Каракоруме, а не в Сарае. На Сарай Александр почему-то рассчитывает. На Батыя?..

Но одно было совершеннейшей правдой: у Андрея больше нет отца. И было бы наивностью и безумием предполагать, будто отец мог умереть естественной смертью. Нет, отец убит. Убит Лев, убит отец. И теперь и он, Андрей, будет убит. А что же еще с ним можно сделать?..

Андрей скрестил, крепко сцепил пальцы обеих рук. Тонкое металлическое сильно прижало косточку… Тонкое кольцо… Henricus… Вспомнился тот парнишка, его первый пленник… и последний!.. Проколотое ухо, серьга… боль в коленке… Лев… Александр гордится храбростью младшего брата, любит его искренне… Александр любит его… Стало быть… Но за этим «стало быть» не могло последовать ничего действенно утешительного… Стало быть, все не будет так просто… вот единственный, кажется, вывод, каким Андрей может себя утешить…