355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Горская » Андрей Ярославич » Текст книги (страница 31)
Андрей Ярославич
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:38

Текст книги "Андрей Ярославич"


Автор книги: Ирина Горская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Но в тот день она вовсе не тосковала. Она только радовалась, что увидит его, вот сейчас выйдет к нему, увидит его… И целый вечер будет видеть его, своего любимого Андрея! И будет рядом с ним сидеть… Какая радость!.. Вдруг ей захотелось порадовать его собою… Она вспомнила, как впервые увидела его в галицком замке… Как давно это было… Какое детское восхищение ею было тогда в его чудесных глазах… Как переменились они оба с той поры… Зачем она тогда ничего не понимала – дитя малое… Дали бы ей ныне полную волю – она бы наглядеться, надышаться на него не могла!.. Хорошо хоть – осталось чем принарядиться… Накануне в бане с Маргаритой напарились, нахлестались березовыми вениками, теперь тело чистое, волосы гладкие, тяжелые… Жаль, тонка больно… а та, соперница, – не такова… Да что думать – печалить себя понапрасну… Голубое шелковое платье, изукрашенное шитьем золотным, соболья накидка с капюшоном брокатным, горностаевым мехом опушенным… На запястья – гривны серебряные, на пальцы – серебряные колечки – Андрей золота не любит… Волосы!.. Ее длинные светлые волосы, чуть огнистые… Пусть уберут, подколют их высоко, на маковку… И ни плата, ни шапки – пусть хоть что скажут о ней!.. Один венчик, тонкий, золотой, с бирюзой… Это золото в ее волосах потерпит Андрей…

Она вышла к нему такая радостная, с такой улыбкой, будто они и не расставались вовсе никогда. Пристально он на нее не глядел, но вся она была такая светлая и легкая. И невольно улыбнулся ей…

И когда ехали к замку, по темному мосту, среди других всадников и всадниц, и факелы вспыхнули; и он почувствовал, как дивятся ее тонкой светлой красоте-прелести; и опустил глаза, увидел ее руку в перчатке тонкой кожи – на передней луке седла… И отчего-то сделалось радостно и тревожно…

Андрея и жену его усадили рядом с Гаральдом, пленным принцем норвежским. И девушку, сидевшую подле Гаральда, Андрей узнал, это была одна из младших дочерей ярла, едва четырнадцать лет ей минуло. Но и пленнику Андрееву, должно быть, еще не минуло и семнадцати. Одет он был нарядно, но рука его правая была на черной перевязи. И на лице еще не зажили глубокие царапины… Это когда Андрей тащил его по земле на аркане, лицом вниз… Андрей, по обычаю, подал побежденному руку, тоже левую, ведь у того левая была свободна. Андрей обнял юношу и сказал:

– Левая рука – ближе к сердцу!..

Гаральд недоумевал: неужели этот человек, с таким добрым лицом, с таким мягким голосом, пленил его, волочил столь свирепо…

Вот пошел пир… И поднялся норвежский певец в черной, как подобало в здешних краях певцам и сказителям, одежде, и запел-заговорил…

И скоро Андрей понял, что это – эта песня – о нем. И все поняли. Певец говорил о храбрости чужеземного конунга, который бился с врагами, словно орел; грудью налетал на врага в поединке честном, словно олень молодой гордый; и крепко стоял на земле, не давая себя повергнуть, словно дуб ветвистый, вросший в глубь земную корнями…

Андрей почувствовал краску на щеках. Вспомнился вечер в Сарае… ханский летописец… стихи… О чем было? О странствии дальнем… И вот… сбылось…

Между тем норвежский певец повел рукою, как бы показывая вкруг себя, и заговорил о приходе чужеземного конунга на пир; как увидал чужеземный конунг неведомые в его земле белые камни огромного очага и серебряные подсвечники на стенах…

Андрей понял, что его хотят оскорбить, выставляя невежественным дикарем. И все это поняли. И он уже улавливал взгляды любопытствующие, ждущие – что же сделает он… А он спокойно слушал… Наконец договорил сказитель описание пира… Биргер приказал слугам вновь наполнить кубки гостей. Андрей дождал, покамест его большой серебряный кубок наполнят заморским вином. Поднялся и выпил медленно все до последней капли, чуть запрокидывая голову. Поставил кубок опустелый на стол.

– Благодарю за слово похвальное! – сказал громко. – А теперь и я хочу сказать слово, слово, которое сложил король норвежский Гаральд, прозванный Храбрым и Жестоким, когда сватался к дочери моего предка, мудрого конунга Ярослава! То было знаменитое сватовство… – И Андрей заговорил не хуже сказителя-певца, и говорил звонко, увлеченно, и словно бы от себя, чудом очутившегося в мире песенном, где доблесть воинская блистала в прямоте победной, а жалости не было вовсе, но это не было жестоко, а так и должно было быть!.. – Я на земле и на море бился. Я повсюду славу снискал. Но девушка русская отвергает меня! Я одолел ромейских бойцов. Я италийские города поверг. Но девушка русская отвергает меня! На всех наречиях гремит мое имя. По всем королевствам сведали обо мне. А девушка русская отвергает меня!..

Пиршественная палата наполнилась одобрительным шумом. И многие голоса повторяли присловье о гордой девушке из далеких русских земель и поглядывали на гостей-пленников норвежских…

И Марину охватил восторг, потому что она знала: Андрей был – ее! Она знала, чувствовала: он ей принадлежал!..

Утро было темное, зимнее. Петр увел коней. Вдвоем шли по тропке протоптанной, шли к своему дому, и она опиралась на руку Андрееву… Но неужели сейчас, вот сейчас все кончится? И он уйдет! И он больше не будет– ее!.. И тогда она вдруг остановилась, повернулась лицом к нему и обняла его крепко-крепко, как только могла!..

– Я никому не отдам тебя! – сказала, подняв голову к его светлому лицу, к его чудесным глазам…

Он поднял ее на руки и пошел в дом…

…Так хорошо с ним… его запах… тепло… трогала, гладила… прижималась, прикладывалась губами…

И было в горнице тепло… на постели, крытой мехами… от объятий жарко, а хорошо!.. Целовала… губами нежно собирала, впитывала эту испарину нежную его тела… живот… плечо… целовала, гладила, охватывала пальцами… горстями… Не могла оторваться от него!., и свое тело ощущала гладким и нежным, и тоже в этой любовной испарине… Ох, какая дрожь… такое мягкое ласковое тепло от него… резко поворачивался и целовал ее сильно… и на груди его открытой были волоски – много – темные – поросль… И золотистые колечки сияли вкруг черных крохотных провалов зрачков… Наслаждение чистое и радостное… Лежала рядом с ним. Приподнималась, опершись на локоть, склонялась, приближала лицо… и его лицо… черты его странно расплываются в ее глазах… чудный запах, единственный, его чистого тела… Прикладывать губы нежно, едва-едва, мягко, к уголкам его губ… его закрытые, затворенные глаза… улыбка его губ… Когда его тайный уд, сильный твердостью… в ее тело… и невольно она охватывает руками сильно-сильно его тело живое, увлажненное любовным потом… и – мало руками – охватывает согнутыми ногами… чувствует его сильные руки и ноги, охватившие ее тело… они оба – одно, единое желание, жажда – углублять, длить насладу эту… его дыхание ощущала и увлажненность своих грудей… Отдых – обмирание, бессилие… покрывали друг друга покрывалом голубым, тянули одновременно… и этой одновременности слабо смеялись… И снова… сам целовал ее и давал ей медленно – губами – его тело – со лба до самых ступней… запах – мягкость и теплота… нежно-нежно целовать шрамы на животе… лицом – в его спину, влажную от пота… От пота его запах делался нежный какой-то… становилась на колени, преклонялась, целовала внизу – нежная-нежная кожа – тайные его уды округлые… откидывался, обхватывал ее, она кричала… И на коленке у него был шрам от этого падения давнего на лед…

Он теперь много рассказывал ей о себе. Он любил рассказывать. А она любила, когда он поверх рубахи накидывал кожушок суконный с опушкой меховой… Когда выздоравливал, тоже так накидывал, она помнила… Утром улыбался, и все озарялось его мягкой улыбкой. Как солнышко он был, когда улыбался так мягко и нежно… Она крепко уснула и не нашла утром подле себя его тепла, его тела… Но не испугалась, а сделался такой задор… Выглянула в окошко… Он шел на лыжах… И быстро велела подавать одеваться… быстрей, быстрей!.. Встала на лыжи, догнала его… Молчали и улыбались друг другу… Волнами замер снежный покров… И он говорил, что и в детстве его был такой снег… В Новгороде, во Владимире, в Переяславле… Время прошло, а снег все прежний…

– И у меня такая мысль… будто уносит меня с земли… совсем… дальше неба… в бескрайность… – и засмеялся тихо…

Северным сиянием затмилось небо, и снопы лучей радужными цветами переливались… А где-то далеко теплое течение неслось и море не замерзало…

Пошли свадьбы… Конунг Андерс сидел рядом со своей княгиней – на почетных местах…

Дочь ярла Биргера стала женой сына Хакона Хаконарсона, принца Гаральда. Андрей уже знал, что сватовство Александрово расстроилось Биргеровым походом на Хакона и не быть принцессе Кристине женой Александрова сына Василия…

И еще на двух свадьбах Андрей гулял с женою. Ярл сам выступил сватом его ближних людей, Андрея Васильевича и Дмитра Алексича. Оба они были знатного происхождения, и ярл посватал им хороших невест из рода Фолькунгов; он знал, что эти люди будут верно служить ему, и, стало быть, Фолькунги роднились теперь с людьми, верными ему… Андрей же свое знал: ближние его люди – более не его и никогда не воротятся на Русь… Но огорчать и попрекать не хотел их и был веселым на их свадьбах…

Узнав о рождении сына, Андрей взволновался, и обрадовался, и почувствовал себя виновным. Так давно не был у возлюбленной своей, не посылал даже узнать о ней… Тотчас отправился к ней и приказал нести за собой подарки. Весь дом, кажется, готов был унести в жилище старого Изинбиргира, это Маргарита сказала недобро. А Марина не молвила ему ни слова, это был его первенец, первородный сын, и не от нее! Будут ли у нее дети? Когда? Нетерпение и душевная боль мучили…

Хайнрих не мог не радоваться рождению племянника, ведь это был сын его любимой сестры, и она радовалась. И втайне была гордость, ведь этот мальчик был княжеской крови! Хайнрих впервые за много времени говорил с Андреем. И почти дружелюбно. Сказал, что хотел бы дать мальчику родовое имя, то, которое носит и сам. Тина взглянула на Андрея испытующе.

– Нет, зачем же, – быстро отвечал Андрей, – это мой сын, и в знак того, что он мой, пусть носит мое имя – Андрей…

И мальчик был крещен именем Андерс…

Андрей не мог бы сказать, что испытывает к новорожденному сыну очень сильную привязанность. Он охотно брал мальчика на руки, но ведь точно так же он ласкал и детей Константина и Маргариты – маленькую Катарину и крохотного Андрейку. Просто потому, что был такой человек, добрый, ласковый… Все ожидали, что он признает мальчика, и он сам так полагал, но вдруг перестал говорить об этом…

Марина позволила себе это… Но разве это было так дурно? Разве она не заслужила за все испытанные ею лишения?.. Ночью она умоляла его не признавать мальчика…

– Отдавай ему и его матери все, все! Какие хочешь подарки! Но пусть первородным твоим сыном будет наш сын, твой и мой. В жилах его будет королевская кровь!.. Наш сын, внук моего отца… Я прежде не знала себя, я будто спала и пробудилась. Я гордости своей не знала. Я дам тебе сыновей. Непременно…

Он посмотрел на нее внимательно. И никакой радостной вести у нее еще не было для него. Но ведь прошло так мало времени… И она только повторила:

– Непременно!..

И он подумал, что не должен мучить и оскорблять ее, она такая хрупкая, вынесла ради него столько мучений и тягот. А та, другая, она сильная; и ведь если он не признает своего сына, это вовсе не означает, что он бросает мальчика на произвол судьбы, лишает своего покровительства… И если он когда-нибудь возвратится… Нет, маленькому Андерсу будет лучше здесь, ведь здесь родилась его мать… Да нет, разве Андрей вернется?.. Пустые надежды… Но тогда тем более… Мальчик будет расти рядом с ним… Ведь и его отец, князь Ярослав, и Биргер, да и Александр, должно быть, разве всех своих детей признавали?..

И когда Хайнрих напомнил ему о его обещании признать ребенка своим, Андрей стал говорить, что не может этого сделать. А ведь обещание было, Андрей опрометчиво обещал, и слышали чужие обещание его… Но теперь он только повторил Хайнриху, что не всех сыновей возможно признать и что он не бросит своего сына на произвол судьбы, но признать не может… И привел в пример Слава Норвежского, как, покидая Киев, он оставил на попечение Ярослава Мудрого сына от своей киевской наложницы…

– Всем ведома твоя ученость, конунг! – жестко сказал Хайнрих. – И на все у тебя найдутся примеры. Но в этот раз не лучше ли было бы привести в пример твоего отца, как он поступил с твоей матерью!..

Когда сказали о его матери, сердце Андрея больно ударилось в груди, но не посмел гневаться. И понял, что приобрел себе смертного врага…

Еще время миновало. У Андрея возникло ощущение, будто мир вкруг него делается тесен, мало воздуха для дыхания, будто кольцо железное сжимается… То самое колечко Хайнриха?.. Нечего было ждать помощи от Биргера. Андрей сделал еще одну попытку поговорить с ним искренне, но попытка эта вышла совсем неудачной и самому Андрею показалась неуклюжей и неумной. И было одно странное: да, Биргер не хотел помогать ему, но для чего-то он был нужен Биргеру, Андрей это чувствовал, и это было странно и страшно… А в отношении Тины и Хайнриха разве он не был в своем праве? Разве он совершил что-то дурное, нарушил какие-то законы? Даже старый крестоносец – на его стороне!..

Теперь Андрей часто уходил на лыжах. Марина заметила, что ей даже хорошо, когда он уходит. Она по-прежнему не имела для него радостной вести и мучилась этим. Но Маргарита ободряла ее и приводила в пример себя, ведь она не в первый год замужества сделалась матерью…

Однажды Андрей добрался далеко на север. Ему было все равно – пусть ищут, пусть думают, что хотят… А перед ним, унимая своей ширью тревогу его, Лапландия раскрывалась. Вечный снег не таял. И болота, и голые скалы, и северное сияние, и оленье молоко, и луки и стрелы узкоглазых лопарей, и их жилища, слаженные из оленьих шкур, где Андрей ложился с их дочерьми и сестрами, не встречая супротивности, и дивился гладкости смуглой кожи и крепости грудей и упругости маленьких женских тел; и все это было вечным, должно быть… Андрею суждено было умереть, и все должны были умереть. Но это должно было остаться, потому что обреталось как бы вне времени, в одном лишь пространстве…

Но однажды Андрей вдруг почувствовал, что за ним идет человек. Андрей еще не видел его. Но почувствовал. Хотел оторваться, уйти от него. Но этот невидимый будто гнал Андрея, как зверя гонят. И Андрей уже понимал, что идет туда, куда гонит его этот невидимый…

Этот разговор с Биргером последний был дурным. И все было бессмысленно. И Биргер спрашивал его так просто, без всякой серьезности… А для чего?.. Или все же серьезно спрашивал? И ответ Андрея мог что-то для Андрея изменить? И следовало смирить глупую свою гордость? Александр сумел бы смирить!.. Не уйти Андрею от Александра… Биргер и начал этот разговор с Андреева унижения: сказал, что бывшим людям Андреевым, Алексичу и Васильковичу, он дает лены – «кормления» – земельные владения… Но если теперь они – люди Биргера… А сам Андрей всего лишь изгнанник, никому не нужный… И когда Биргер спросил… Но Андрей всегда это знал: помощь будет лишь в обмен на вольность новгородскую… И теперь Андрей сказал: «Нет». Для него хотели отвоевать владимирский стол, а он должен был отдать, предать Новгород… И ведь все равно вольности новгородской не уцелеть! Сломит ее Александр!.. Но Андрей сказал: «Нет». Можно предать сына, жену, возлюбленную, можно себя предать, можно даже друга своего предать! Но множество людское предавать нельзя. Потому что оно – множество! Андрей не просит понимания. Он уже сказал «нет» и ни о чем более не просит…

…Андрея любили, и никто бы на это не пошел, и ярл это знал. Позвал Хайнриха. Но и внук старого крестоносца вначале уперся.

– Когда-то он подарил мне свободу!..

– Но разве ты не спас ему жизнь?

– Не для того, чтобы теперь…

– Нет, это не предательство и не убийство. Это всего лишь твой долг. Разве ты не служишь мне!..

И Хайнрих пошел следом за Андреем, а сестре своей ничего не сказал. Потому что она сильно любила Андрея…

Андрей понял, что вот это словно гоньба, когда гонят зверя… Но это его, Андрея, гонят… Но уже близко этот человек… Надо обернуться… Но не оборачивался, шел быстро по снегу хорошему… Андрей был пусторукий, без оружия… Но если этот человек убьет его… Повернулся резко и встал, не двигался более. Хайнрих наложил стрелу на тетиву… Это все было неправильно… Он не мог принудить Андрея… Нельзя принудить любить и нельзя принудить признать… Любовь – это любовь, и справедливость по принуждению не нужна любви!.. Полетела стрела… Андрей вскинул руки и закричал… В одну руку стрела вонзилась, в левую руку, ближе к сердцу…

…Кажется, первое слово было – «Чика!»… И, стало быть, все прежнее – сон. Вся его возрастная жизнь просто приснилась ему. И все его близкие живы – Анка, отец, Лев… И это Александр зовет его, потому что Андрей упал, ушиб коленку, очень больно… Рука болит… Отчего рука?..

Он схвачен! Его предали, отдали Александру… И что получил взамен Биргер? Мирный договор? Земли чудские?.. Марина!..

Но где я? Это не Новгород? Я чувствую… А что это?.. Та самая «чюдь»? Дичь?..

Александр смотрел по-доброму. Было полутемно… Избушка какая-то…

– Набегался? – спросил Александр.

Добрый был…

Андрей молчал.

Александр ударил его сильно, в лицо. Кулаком. Но нельзя было сердиться, ведь Александр не был его брат, Александр был – чудовищная судьба… И рука очень болела… Андрей приподнял голову, сплюнул кровь… Пошатал языком и выплюнул зуб… Надо было поболе черемши есть…

– Чика! – сказал Александр. – Ты думаешь о том, хорош или дурен поступок или решение, а я – идет ли мой поступок или мое решение в русле судьбы. И вот сейчас идет…

Андрей хотел сказать, что вовсе ни о чем не думает, но ему было больно, и он молчал…

Мир совсем стеснился, сузился, сплющился. Андрей был в этом мире как в темнице, спасения не было…

Вошли какие-то люди, темные в полутьме. И один из них спросил:

– Глаза?

И Андрей уже все понимал и смотрел с жадностью на все то, что мог еще увидеть… потому что скоро… сейчас…

Александр мотнул головой и отвернулся, будто увидел нечто неприятное для себя. И спокойно, по-деловому как-то произнес:

– Нет, не глаза…

Потому что знал, каким надобно сделать Андрея, чтобы Андрей более не был ему опасен. А убивать Андрея он не хотел. Он любил его, соскучился даже…

Андрей закричал. Железные сильные руки держали его… Человек, прислужник в покоях Огул-Гаймиш!.. После такого увечья у Андрея, по обычаям всех народов, не будет никаких прав, кроме тех, которыми пожалует его брат из милости…

Александр – нет, не раскаивался, не жалел, знал, что поступает правильно. Но из его сознания будто вытеснилось тотчас, что ведь это все по его приказу… а было только одно – спасти Чику, Андрейку, чтобы жил, не умер, выходить, сберечь… И теперь ничто не могло мешать Александровой искренней любви к младшему брату, ничто…

А сделано было плохо, потому что Андрей сильно дергался и бился в железных руках… И теперь темная гладкая струйка кровяная текла и пропитывала овчину, на которой Андрей лежал…

Но Андрей должен был жить! И Александр целовал жестко и крепко похолодевшие губы– возвращал к жизни, пусть насильно, пусть после увечья страшного, по его приказу нанесенного, но возвращал!.. Потому что это был его брат, единственный, Чика, Андрейка, и Александр любил его…

Тайным походом Александр отправился за Андреем. Потому что Александру нужен был Андрей. А теперь можно было получить Андрея от ярла Биргера. И ценою Андреевой крови был мирный договор, нарушенный Александром, потому что возможно было нарушить…

Патриаршая, или Никоновская, летопись, год возвращения Андрея: «Того же лета иде князь Александр Ярославич в Новгород с суздальцы, и оттуду иде с новгородцы на свейскую землю и на чюдь; и идоша непроходимы месты, яко не видеша ни дней, ни нощи, по всегда има. И тако шедше, и повоеваша все Поморие, и со многим полоном и богатством бесчисленным возвратишася во свояси».

И нарушения свадьбы сына своего Александр никому не простил…

Увечье Андрея не осталось тайным, хотя открыто и не говорили об этом увечье. А пошли было слухи, что убит Андрей…

Новгородская летопись по синодальному харатейному списку: «…и бежа князь Андрей Ярославич за море в Свейскую землю, и убиша…»

Андрей увидел свою жену, как она летела, будто птица… ее вскинутую золотистую голову, златоволосую, и откинутый капюшон плаща… Она бросилась, как-то так раскинув и вновь соединив руки. Припала к нему на грудь и шептала:

– Мой единственный!..

По приказанию ярла ее выдали Александровым людям. А Константин с женою и детьми и Андреев слуга Петр последовали за нею по своей доброй воле…

Она целовала его лицо. Он закрыл глаза; хотел сказать ей, что ничего уже не нужно ему, но не имел силы говорить. А когда полегчало ему, ни о ком не спросил…

Александр приказал отвезти его в Городец, в монастырь. Там Андрей оставался, покамест не оправился от ран. Когда уже вставал, ему передал Константин, что князь Галицко-Волынский прислал за своей дочерью. Андрей ни о чем не спрашивал… Что он теперь Даниилу Романовичу… Только сказал тихо, что рад за Маргариту, Константина и малых детей их, они наконец-то возвратятся домой…

– Я благодарен вам за вашу верность. Простите, что вышло все неладно…

Константин поцеловал ему руку…

Но Марина не хотела ехать.

– Я с тобой останусь! Я буду ходить за тобой, мне от тебя ничего не надо, только жив будь!..

– Не надо, право… – Он говорил тихо и вяло. У отца ты будешь под защитой верной. А на меня теперь надежды нет…

– Не говори ничего! Ты прав, не надо оставаться здесь ни тебе, ни мне. Вернемся к отцу! Он всегда любил тебя…

– Не надо, милая моя, не надо ничего. Я судьбу свою избуду до края… А ты молода еще, ты будешь счастлива. И жизнь твоя со мной позабудется, как сон…

– Нет, Андрей, нет! Не позабудется. Я в монастырь пойду. Я никогда ничьей не буду… Только твоя и Божья!..

Повозки ждали на дворе. Пришли Константин и Маргарита с детьми. Андрей простился, детей поцеловал…

– Прощайте! Берегите ее…

Она плакала на дворе, не хотела его оставлять. Ее насильно посадили в повозку и повезли…



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю