355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Горская » Андрей Ярославич » Текст книги (страница 18)
Андрей Ярославич
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:38

Текст книги "Андрей Ярославич"


Автор книги: Ирина Горская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Сейчас Андрей не мог додумать всех своих мыслей. Мысли его летели, взвивались хаотически, сплетались, недодуманные, и уже претворялись в эти отчаянные живые страстные действия…

То, что произошло, едва ли могло быть неизвестно Шекспиру, поскольку описано в «Хронике путешествий» Андрэ Лонжюмо, переведенной на английский язык еще при Генрихе VIII; и подобное занятное и познавательное чтение Шекспир очень любил. И все равно, когда читаешь это место в «Хронике», поражаешься…

Андрей быстро, порывисто огляделся… Чуть закинул голову. Взгляд его мгновенно задержался на трубе серебряной в руках серебряного ангела… Но тотчас юноша отворотился от фонтана и пошел скорыми шагами… будто к самому трону… Но нет, к двери, к затворенным створкам разузоренным… По обеим сторонам двери стояли два рослых трубача в длиннополой одежде, опустив до мозаичных плиток широкого порога свои длинные узкие трубы сигнальные, именуемые «карна». Перед выходом ханши эти трубачи вскинули кверху прямо эти свои трубы долгие; и трубы взревели коротко, исступленно, взвыли высоко и тонко. Но тогда Андрей и Александр не обратили внимания на этот ритуал; все способности и силы их восприятия устремились в глаза, в зрение, ослабив слух. И потому даже громкие сильные звуки оставили они без внимания своего… Но теперь Андрей увидел эти узкие длинные деревянные трубы…

И быстро приблизившись к стоявшему, он выхватил у него трубу, порывисто рванулся к трону и, резко покачивая трубой – наперевес, – протянул ее ханше…

Александр и Андрэ Лонжюмо заметили, как она успела подать быстрый знак – неожиданно для ее полноты и важной медлительности, – чтобы не останавливали, не тронули Андрея…

А он произнес порывисто, и чуть задыхаясь будто, и будто он давно ее знал, с самого их дальнего детства знал, и потому и мог пытаться что-то объяснить ей…

– Сыграй на этом! – произнес.

Она посмотрела на него с любопытством и насмешкой, как будто для себя решила, что он совсем глупый, но занятный, забавный. Глаза ее смотрели самоуверенно и туповато. В лице ее толстощеком ясно выражался простой, практический и ограниченный ум женщины степного кочевья. Но улыбка искреннего любопытства вдруг обнажила крепкие белые зубы и сделала ее лицо даже привлекательным. И отвечала она Андрею высокомерно, как большая госпожа, решившая позабавиться от скуки с малоумным шутом, но это искреннее, жадное, делающее ее привлекательной любопытство тоже ощутилось в ее ответе.

– Я не могу, – отвечала она.

– А если я попрошу тебя? Ежели я больно попрошу тебя?..

Никогда прежде Александр не видал в лице брата, в его солнечных светлых глазах такого взрослого, серьезного выражения. И будто Андрей сейчас остался наедине с этой женщиной, и никого не было вокруг, и он знал, что должен сказать, говорить ей…

Но это была одна лишь видимость, на самом деле Андрей не знал, не рассчитывал ничего; говорил по вдохновению, как Бог на душу положит…

– Я не могу, – повторила она. Однако в голосе ее легкая взволнованность послышалась, и мгновенная белозубая улыбка снова сделала ее лицо привлекательным…

– Не можешь? – Андрей говорил с тихим торжеством, обращаясь к ней одной. – Не можешь? А ведь это для игры назначено. А я для игры не назначен, играть нельзя на мне… только сломать возможно!..

Деревянная долгая труба узкой была, но крепкой. И было видно, с каким усилием, напрягши мускулы ручные, он переломил ее надвое. Громко хрустнуло дерево сломленное. И уже легко бросил обломки к подножию золотого трона, к ногам правительницы…

Александр не предполагал, что Андрей может отличаться такой силой…

Женщина смотрела на юношу. Она вовсе не поняла, не разобрала своеобразия его слов. Но она поняла, что Андрей – это что-то лучшее. Александр был такой же, как она. Но Александр еще только учился быть великим правителем, а она уже – была. Александр потому не понимал об Андрее, а она понимала. А Сартак был совсем далеко, и она его не боялась, и не хотела соотносить свои действия с его игрой, а хотела действовать, как ей самой хотелось. И все лучшее в мире должно было принадлежать великой державе, мастера лучшие, лучшие украшения, лучшие книги, и пусть правитель не умеет читать – все равно! Все лучшее – самые прекрасные города, самые небесные кони, все дворцы, серебряный фонтан… и этот юноша, который настолько лучше, насколько серебро благороднее золота…

Она знала, как полагается владеть – как должны глядеться дворцы, какими украшениями украсить себя и что делать с этой живой драгоценностью…

Властно и как-то равнодушно даже она сказала, будто поверх Андреевой головы:

– Иди за мной!..

И в голосе ее слышалась нутряная уверенность в том, что не послушаться ее – нельзя, невозможно…

Андрей, все еще захваченный своими вдохновенными словами и действиями, не мог понять, что происходит… Взревели, тонко взвыли кликушески трубы… Правительница удалилась быстро, и следом за ней – девичья ее свита. И воины окружили Андрея невеликим полукружием, не теснили, не толкали и не принуждали. Но идти он мог теперь лишь в одном направлении – в дверь, еще распахнутую, туда, во внутренние покои. И он пошел, все еще не совсем осознавая, что же случилось, и куда, и зачем…

И дверь затворилась за ним…

И Александр получил еще один урок на будущее, для себя и для своих дальних преемников: лучшее все должно принадлежать великой державе и правителю великой державы, даже если это лучшее – супротивно тебе…

Все выходило не то, не так. Андрей не мог понять и уже мучился своим непониманием. Но ему здесь не давали роздыха, чтобы спокойно все обдумать; его понудили к действию и думать не дали…

Прежде никогда не ложился на постель голым. Но она говорила:

– Все сними, все…

И он покорно раздевался, будто она знала, как надо, а он не знал. А он ведь и вправду не знал. Хотел снять нательный крест. Вот это знал, что, готовясь, приготовляясь к этому делу, грешному, плотскому, следует снять с себя крест и завесить образа. Но образов не было здесь, а снять крест она не позволила, закачала головой черноволосой – нет, нет, нет… Он стоял против нее уже раздетый и прикрыл крестик ладонью. Стыдно было расхристанному; грех, когда крест нательный на виду…

И после, когда лежали, он приподымался телом своим над ней, опираясь на локти; а крестик раскачивался неровно над ее лицом… и она приоткрывала губы… и ловила… губами… И сильными плотными руками охватывала крепко его шею… спину… Руки его подламывались, он утыкался вниз, в ее тело упругое, плотное, сильное и мягкое… Вниз… и знал, что – вниз… А чувство было такое, будто летит вверх, вверх… как во сне полетном…

Она была с ним и никого не допускала в покои эти. Только один слуга, худой, безбородый, лицо одутловатое и весь будто выпитый, приносил кушанья и вино… И Андрей спросил, как же она держит в таком близком услужении мужчину. Она ответила, что этот человек – оскопленный, тайные уды у него урезаны… Никогда прежде не видал Андрей такого человека. Но почувствовал к нему до того жалость, что даже и не решался ни о чем спросить…

И оставшись наедине с этой женщиной, Андрей волей-неволей наблюдал ее, смотрел… Он помнил, какое отвращение было после того первого дела плотского, как не хотел, не желал женщин; одни лишь сны полетные свои желал видеть… А с ней было ему так хорошо… На постели она делалась такая совсем умная, добрая… чуткость нежная являлась в ней… и все для него… ему в насладу… в радость ему она так его ласкала… Он узнал трогательное чувство благодарности женщине за такую ласку и радость такую…

Но его склонность к размышлениям воротилась к нему. И он увидел, различил коварство великой власти.

Ведь это не простая женщина была с ним, а великая правительница огромных земель. И он сознавал, что его трогает именно то, как великая правительница, разоблачившись от царских одежд, ласкает его; и как она поет ему степные песни, будто незнатная, несильная этой царской силой, а просто женщина, тешащая своего возлюбленного… Но на самом-то деле она не была – просто!.. «А была бы – тогда было бы мне так сладко и утешно с ней?»

Она хорошо пела, протяжно, певуче. Обхватывала руками колени и чуть раскачивалась взад и вперед…

«…едет, поскрипывая, повозка. Лошади фыркают. Плачут, цепляясь за одежду воина, родители и дети его, не хотят отпускать. Желтые тучи наползают на величавые городские стены. С шумом слетаются вороны. Жена воина в парчовом уборе ткет полотно. Услышит она воронье карканье, уберет на закате свое полотно, ляжет в постель и, догадавшись, что муж погиб, заплачет, как дождь, изойдет слезами…»

И, отдыхая от плотского соединения, она рассказывала ему, будто он был маленький мальчик любимый, рассказывала сказки. И одна сказка особо глянулась ему – о драконе, затаившемся в неприступной крепости. Каждое семилетье добирается до крепости этой один из самых сильных богатырей и убивает дракона. И едва взглянет на сокровищницу крепости, соблазняется богатством и сам превращается в дракона. И через семь лет погибает. Но если отыщется богатырь, который не соблазнится богатством и возьмет из сокровищницы одну лишь малую пастушью дудку, власть дракона развеется дымом и никогда больше не будет на свете дракона… Эта сказка наводила на Андрея трогательное и возвышенное настроение…

И тогда она говорила о себе, что она знает: власть ее – не надолго, нет у нее сил иметь долгую власть, но все равно ведь она властвовала и была великой правительницей!..

Теперь Андрей научился думать при ней. Она лежала рядом с ним, он ощущал ее тело и чувствовал ее дыхание. Но он знал: она не проникнет своими мыслями в его мысли…

Он думал о великой державе, в которой непременно есть некое сердце, сердцевина. Сейчас Орда всем кажет образ, образец единения. И справедливого единения быть не может! А может быть – только силой мощного послушливого войска и правителя обоготворенного… Все поникнут перед этой силой… А сейчас все правители подвластных Орде земель словно бы в учении у ханов. И если русские князья в учении этом обгонят всех других, то низвергнут Орду и сами сложат страшное сердце великой державы… Заря… Новая ночь…

«Но я не хочу, не хочу!.. А чего же я хочу?»

Александра не допускали к Андрею. Впрочем, нет, неверно было бы так сказать. Александр понял, что, если попросится увидеть брата, не допустят. И молчал, не просился. Был в тайном глухом раздражении. Заметил, что от этого раздражения усиливается плотское желание. Встречи с Пакеттой помогали. Но все же он насторожился и встревожился. Прежде сдержанность давалась ему легко. Неужели он теряет силы?..

Порою Александр мысленно бранил себя самыми грубыми, непристойными словами. Как мог он оказаться таким слепым? Как мог не понять предупреждение старого летописца? И еще ведь предусматривал, представлял себе и такие отношения с ханшей, но для себя, не для Андрея!.. А какую игру Сартак затеял с ханшей? Поди разберись! Но этакий подарок он ей сделал неспроста! Это должно плохо кончиться для нее… Когда?.. И что делать Александру, что предпринять?.. Или покамест просто наблюдать ходы Сартака и показывать вид восхищения?.. А решение о делании, точное и верное решение, оно само придет, когда будет нужно ему прийти…

Запускал пальцы – крюками, вцеплялся до боли в свою темную густую молодую бородку… Но стыд, но позор, но унижение, унижение!..

Огул-Гаймиш начала устраивать празднества. Андрея сажала рядом с собой на возвышении, крытом ковром золоченым. Все могли видеть и понимать, что празднества и почести – для него, для этого круглолицего светлоглазого мальчика из этих дальних земель… Но для Каракорума и Сарая ничего дальнего нет. ВСЕ может принадлежать им!..

Тогда Александр увидел Андрея. Будто впервые. Растерянного, будто замершего, обмершего в этой растерянности… Конечно, Андрей был невинен, это им сыграли. Может, и нельзя было в него дуть, как в дудку или в трубу сигнальную, но двигать, как фигуру в игре на доске, оказалось возможно. И он не воспротивился. Конечно же не строил никаких козней против брата… Но ведь не воспротивился!.. И хотелось наказать его, невинного, так сохраняющего свою невинность… отомстить, наказать мучительно, унизительно… И пусть наказать Андрея – это наказать себя, Александр уже теряет терпение. И если этого добивается Сартак, он добьется!.. Но конечная победа, пусть ценою смерти Андрея и мучений Александра, конечная победа будет… она будет… Заря… Новая ночь…

Все эти празднества были – на кожаных подушках перед этими столиками низкими – ноги скрещенные… Розовоцветные кусты большого сада и плещущие его родники… Своды красной каменной палаты… Грохотанье бубнов, завывание труб и пение славутное многоголосое… Бесчисленные чаши с вином и сладким кобыльим молоком квашеным… Блюда, заваленные яркими цветными плодами привезенными… Груды, горы темные зажаренной крепко баранины и конины… Густой терпкий сладкий дух благовоний… Факелы…

Но Чика на тяжелый дух, видать, не жалился. И сидел в своей одежде, в лазоревой рубахе, никаких новых роскошных нарядов не было на нем… Будто окружившей его роскошью – принимая – пренебрегал… Неужто понял? Что? Что понял? Что мог понять?..

Александр смотрел… Как все – кроме него и франкских, италийских людей – накидывались на поданное мясо – хватали, рвали руками – игра – кто скорее, кто сильнее… В становище летнем ханском он играл в такую игру… Андрей брал помалу… Ханша вступала торжественно. Платье переливалось, будто огнями. Покрывало спускалось за плечи – от навершья короны до пят… Обнимала Андрея за плечи, за шею, не таясь… Подносила к его губам, к самым губам его, чашу золотую с темным крепким вином, от которого козьим мехом несло, и крепостью плодовой, и смолой… Он отстранял ее руку, брал чашу из ее пальцев и пил… На лице его являлось выражение лихости… Пожалуй, прежний Андрей не глядел с такою лихостью и не был так свободен в своих движениях… Она понуждала его пить еще и сама пила. И всякий раз, когда он уступал ей и пил еще, она смеялась и била в ладони, как маленькая девочка…

Тихий Александр сидел вместе с франкскими и италийскими послами. Она посмотрела и спросила громко:

– Почему вы не пьете? – и насупилась детски – обиженная девочка из кочевья. – Надо пить!..

И тогда Андрей сказал негромко, но отчетливо:

– Я не хочу, чтобы ты их принуждала…

И она посмотрела на него, как девочка, которую утешили, и не принуждала их более…

Андрей поднялся со своего места высокого и пошел… К Александру?.. Нет… Сел подле франкского посла и велел толмачу переводить свои слова. Александру не говорил ничего… Стал говорить послу… Был в опьянении, но говорил хорошо, складно, легко… Говорил, что любой человек, даже самый низкородный, может в духовном мире сделаться значимым, добиться… как святой Андрей Константинопольский, ведь он рабом был, а сподобился Божественных видений… «А мученичество деда моего, Андрея Боголюбского, искупило его мирские грехи и явилось ему наградой…»

Андрэ Лонжюмо слушал внимательно, для того чтобы после записать…

– Прав я? – Андрей произнес это скорее утвердительно, нежели вопросительно. Он сказал это Александру, обращаясь к нему так, будто ничего и не случилось, и не расставались они…

– Прав, – повторил Александр и заставил себя улыбнуться. Но Андрей, увлеченный своею речью, не ответил ему улыбкой и снова обратился к своему слушателю…

Александр подумал, что самое неодолимое в Андрее, самое то, делающее брата непонятным и даже опасным, – то, что он как будто и не извлекает никаких уроков из мирской жизни, не научается простым козням…

Теперь видел Андрея даже и почасту – на пирах. Но поговорить не довелось. И после Андрей уходил… во внутренние покои… к ней… И никто ведь его не гнал… Александр думал с досадой, что Андрей мог бы улучить время и поговорить с ним… А, впрочем, зачем? Что бы это дало? И без того ясно: никаких козней Андрей не строит, не может… И кто знает, не на этом ли свойстве Андреевой основал свою игру Сартак…

Уже несколько раз Огул-Гаймиш устраивала для своего возлюбленного его любимую охоту – степную верховую гоньбу за лисицами и волками. После каждой охоты – шумный обильный пир. И казалось, конца этому не будет… Александра уже одолевало нетерпеливое желание уехать отсюда… Вернуться к Сартаку… оставить Андрея здесь… И вдруг откровенно говорил себе: и пусть его прикончат вместе с ней… А ясно было, что ее прикончат, недолго она поиграет… Но Александру нельзя было уезжать; он понимал, что пока надо просто доиграть затеянную Сартаком игру; доиграть, как задумал Сартак… В конце концов она должна принять решение, объявить это свое решение и отпустить их… И если она решит оставить при себе Андрея… Если она глупа настолько… Если Андрей настолько глуп и готов здесь пропасть в самом скорейшем времени… от ножа, от яда, от пальцев беспощадных, стиснутых на горле… Но она не настолько глупа, чтобы потерять так скоро все, чего добилась… Все равно потеряет… Но оставить при себе Андрея – значит потерять скоро… Нет, не настолько глупа…

И любое решение, какое она объявит, ровно ничего не будет значить… А просто надо будет сообразить, чего хочет Сартак… Она-то все знает, о Туракине, о Сартаке, о посланцах тайных… Ее решение!.. Как она понимает игру Сартака?.. Но Сартак с нею не играет, он ею играет… А с Александром он – за одной доской. И далеко еще не кончена игра!..

Александр успокоился. Воздержание снова давалось ему без труда. Он отказался от встреч с Пакеттой, опасаясь сильно привязать к себе эту женщину или привязаться к ней самому… Сделал ей еще один подарок – золотую гривну с чернью…

И наконец настал день объявления решения. И в этот день все было почти как в первый их приход во дворец. Был двор с фонтаном серебряным, золотой трон и белое платье. И Андрей снова стоял рядом с Александром. И не обучился козням Андрей, но сделался далекий и будто совсем уж возрастный. Да что там «будто»! Возрастный сделался. Девятнадцать лет скоро…

Ханша приказала принести сверток шелка зеленого и жемчужное ожерелье. Эти подарки предназначались Александру.

– Возьми это для своей жены, – сказала Огул-Гаймиш. – Мы не как ты, не утаиваем подарков! – и засмеялась…

В первый приход во дворец Александр поднес ей две русские гривны. Что же она теперь, намекала на его подарки Пакетте?..

Но это было уже все равно…

Приказала принести еще шелк и камку и драгоценные камни, и ковры, и два меча с восьмигранными головками… Слуги поднесли все это Андрею и сложили у его ног…

– Дорога далекая и трудная предстоит, – сказал Андрей тепло и с достоинством, – не довезу я всего этого до дома. Да и не ведаю, где придется мне жить…

Позднее, вновь и вновь припоминая, Александр, как ни пытался, не мог заподозрить брата в неискренности, в игре, в сговоре с ханшей…

– Это – узнаешь! – отвечала она. – А дорогу вам укажут не ту, по которой прежде вы ехали, иную, полегче…

Трубачи протрубили сигнал. Огул-Гаймиш объявила свое решение о русских братьях.

Что это было за решение, мы, конечно, никогда не узнаем доподлинно. Но если сопоставить все, что об этом решении писано людьми, близкими к нему по времени, выйдет, что Александру оставался назначенный отцом Переяславль-Залесский, кроме того, он получал юг – Киев, и север – Новгород. То есть фактически Александру отдавалась реальная власть. Андрею же – честь – княжество Владимирское с великим столом…

Это решение можно было, пожалуй, признать даже и разумным и справедливым. Сам покойный Ярослав, если бы чудом воскрес, мог бы согласиться с таким решением. Конечно, Андрею не под силу было справиться с властью, он был правитель – жемчужная туча, и честь была как раз по нему. Александр же был энергически силен, и в силах был и держать пришедший в упадок и прекрасный прежде Киев, и бороться с Новгородом, добиваясь там самовластия…

Но все равно, посадить Андрея во Владимире означало – пусть даже и формально (а так ли?) – оттеснить Александра, настоящего правителя, сильного и беспощадного, на юг и север, отдалить от нарождающегося энергического сердца будущей великой Русской державы…

Когда глядишь с горы – видно далеко, на ровном месте много не разглядишь далекого… Когда из настоящего глядишь в прошлое, видишь много такого, чего в самом этом прошлом не разглядеть было… Но Александр был силен и прозорлив. Он уже понял игру Сартака. Да, Сартак предвидел решение Огул-Гаймиш. Но все ведь все равно достанется сильному, то есть Александру… Но власть явно придется получать из рук Орды и с Ордою же делить… Но как все будет оборачиваться, еще не было ясно в подробностях…

Но было и еще одно – мгновенные человеческие чувства. Для Александра – новая вспышка обиды, новое ощущение своей униженности. Для Андрея – внезапная радость. Стольный Владимир, украшенный и возлюбленный Андреем Боголюбским… Разве была мечта об этом?.. Такое решение Андрей воспринял как справедливое. Ему – честь, сильному Александру – власть… О чувствах Александра не подумалось. За эти дни он отвык думать об Александре…

Съехались у ворот городских, Александр – из дома Козмы, Андрей – из дворца. Подарки навьючены были на лошадей выносливых. Проводники должны были показать лучшую дорогу…

Чужие… Но Александр едва не вздрогнул, когда Андрей совершенно искренне обратился к нему:

– Нам ведь еще до того яма надо добраться, где наши кони остались и мой сокол!..

И это ребяческое обращение раздражило Александра. Но только проронил:

– Да…

А Андрей успокоился, лишь узнав, что до того яма они непременно доберутся.

Обратная дорога всегда быстрей, и легче, и менее в памяти запечатлевается. Сначала Андрей просто был в радости. Жизнь открывалась перед ним заманчивая, радостная, новая. Теперь он исполнит свое жизненное предназначение, а оно было – править с честью и блеском красивым, быть правителем – жемчужной тучей. И Андрей ехал, забыв обо всем, только радость эту ощущая. После подумал, что ведь он изведал и другую радость – от женской плоти и ласки. И теперь и эта радость будет в его жизни, и, быть может, еще много раз. Мечтания о девушке золотистой, которым он прежде боялся предаться, теперь захватили его, и он радостно верил в их исполнение, в счастье грядущее…

Но уже очень вскоре озаботило Андрея поведение Александра. Андрей понимал, что было бы нелепо ожидать от Александра добрых слов или хорошего настроения, но все мучительнее было сознавать, что возрастная, независимая его жизнь начинается с этой открытой вражды со старшим братом. Быть во вражде с кем бы то ни было оказалось мучительно.

Когда они уже выехали из города и снова увидели ту каменную черепаху, Андрею захотелось вдруг повторить то, что он сделал на пути сюда. Он спешился и взобрался на панцирь. Но закрывать глаза не хотелось. Хотелось глядеть вокруг. Осень только-только входила в монгольские степные пределы. Ветерок задувал уже холодный, но свежий, бодрящий. Андрей обогнал своих спутников и, увидев, что они подъезжают, замахал рукой. Это вышло почти неосознанно, так ребенок машет рукой любому проезжающему, уходящему, идущему навстречу… Александр подъехал близко и будто намеревался проскакать мимо, но выбросил вперед руку, сильно схватил за руку Андрея и дернул… В самое первое мгновение Андрею почудилось, что это забота о нем, чтобы не стоял на ветру, не упал с высоты, как после битвы на озере Чудском Александр тревожился о его разбитой коленке… Но в том, как сомкнулась рука Александрова – пальцы – вкруг кисти Андрея – железно, резко, – угроза была… И мгновенно Андрей понял, что никто покамест не должен эту угрозу чувствовать. И принял эти новые, возрастные отношения с братом, которые были – вражда, еще скрытая для других, но уже ясная для них обоих… Андрей соскочил вниз. Вид у него был чуть смущенный. Андрей сел на лошадь. Молча ехали. Внезапно Андрей сообразил, что упал бы и покалечился, дерни Александр посильнее…

Все-все Андрей понимал… Но если попытаться поговорить откровенно, избежать вражды… Но Александр был резко отчужден. На все попытки Андрея объясниться отвечал молчаливым презрительным отвержением и странным наигранным равнодушием… Андрей пытался завязать разговор. Ему было дано с собой кое-что для облегчения пути. Он, конечно, сразу хотел поделиться с братом; подумал, что вот такой разговор о простых предметах сблизит их сейчас. Предложил брату миндальные орехи, сказал, что насыщают они не хуже мяса, а вот отяжелевшим не чувствуешь себя, легко продолжить путь. Александр отвечал односложно – нет, ему орехов не хочется, не надобно, он предпочитает баранину и конину…

Ветра холодные задули. Ехали по открытому. Стали коченеть руки и ноги. Сидели у костра. Притирания разогрели – надо было натереть конечности, чтобы не застыли вовсе. Андрей предложил брату оливковое масло с перцем и бобровой струей, но Александр снова отказался – нет, без этого обойдется. И, не скрываясь от Андрея, взял притирание у проводника, которого ханша с ними отправила…

Андрей понял, что действовал неверно. Зачем было предлагать Александру то, что дано было для пути одному лишь Андрею… Александру не дали – Андрей свое дает ему – ведь это оскорбительно для Александра…

И снова Андрей напряженно размышлял…

Да, решение Огул-Гаймиш он воспринимает как справедливое и никак не ущемляющее права Александровы. Но отчего он так воспринимает это решение? Андрей почувствовал, что видит себя словно бы со стороны и с насмешкой… О, конечно же оттого, что это решение, – в его, Андрееву, пользу!.. А не обманывает ли он себя?.. Он не просил ярлыка на великое княжение, не домогался, не добивался, козней не строил… Власть сама к нему пришла… А если это и есть рука судьбы? Ведь он предназначен именно к этому… Что он должен был сделать? Что он должен сделать сейчас? Отдать, уступить великое княжение Александру? Справедливость? Это? Почему? И не довольно ли ему тревожиться об Александре? Это уж на заискивание походит… Нет, верно будет лишь одно – попытаться действовать, воспользоваться сложившимися обстоятельствами…

А дорога между тем все шла вперед. И на этот раз им уже не пришлось переправляться в горах по веревкам. Проводники из Каракорума указывали им проходы и тропы. Добрались наконец и до того яма, где оставлены были кони с дружинниками и Андреев дареный сокол. И снова Андрей позабыл обо всем неприятном, обнимал за шею коня своего, любимого Злата, радостно видел его здоровым и бодрым. Вскочил в седло и – то шагом, то рысью. Все, чему когда-то от Льва, пестуна, выучился, захотелось опробовать. Поворачивался на скаку всем телом, наклонялся кругообразно, руки раскидывал. Рысью пустил коня, соскочил, бегом кинулся с левого бока, голову вскинул, плечи развернул, на прямых руках вытянулся – и вот в седле снова…

Ямские служители поглядывали одобрительно, пощелкивали языками. Александр досадовал молча. О!

Теперь он хорошо увидел Андрея. Все увидел, о чем предупреждал Рашид ад-Дин, ханский летописец. Эта ребяческая удаль, эти красивые глаза – нет, не след этим пренебрегать! Это ведь не простое теперь – об этом говорить будут… Великий князь Владимирский – красивый, юный совсем, благородный, смелый… Это будет привлекать сердца… Но покамест ничего нельзя было поделать. Уже ясно было: надо будет снова ехать в Орду, в Сарай, к Сартаку… Но не сейчас… Александр знал: не сейчас… Пождать…

На этой новой дороге, указываемой им, стали попадаться селения. Бедные совсем, в таком жалком состоянии. Жители разбегались, едва завидев всадников. Проводники из Каракорума хватали кого-нибудь с криком:

– Раис! Раис!..

Это означало – «старший». Требовали старейшин селения. Забирали корм для лошадей и припасы для людей. Никто в этих селениях не смел противиться…

И внезапно встретился им настоящий караван, такой, о каком говорил их первый проводник. Много мулов и верблюдов. Охранные воины на конях. Караван шел в Сарай. Здесь проводники распростились с братьями и повернули назад. Братья и их спутники примкнули к этому каравану, предстояло вместе проехать немалый отрезок дальнего пути. Андрей разглядывал высоких верблюдов. Горбы их были обернуты плотными покрывалами, сверху накреплены особые деревянные палки, и огромные вьюки – прежде Андрей таких не видывал – крепко привязаны были к седлам длинными веревками.

Погонщики были совершенно отчаянные, буйные парни. Но Андрей им глянулся. Они его увидели открытым и добрым, и на коне лихо скакал. Александр для себя заметил, что исчезла в его Андрее детская робость, будто совсем открылся Андрей, обрел эту внутреннюю, еще не осознанную, должно быть, уверенность в своем обаянии… Но Александру уже было все ясно, и потому душа была спокойна…

Так ехали… Александр держался рядом с предводителем каравана. Андрея окружали погонщики, он им показывал разные приемы скачки, те, что от пестуна своего перенял… Дружинники Андрея и Александра тоже свое поняли и теперь держались не вместе, поодаль одна малая дружина от другой…

Внезапно великий крик разнесся. Топот разгласился. Погонщики плотнее окружили Андрея. С криком великим проскакали мимо каравана всадники, они были на кобылицах. Андрей едва удерживал Злата. Нескольких хороших коней так отогнали от каравана и увели. Андрей полюбопытствовал, кто эти ловкие разбойники. Ему отвечали, что эти похитители коней зовутся «казак-алаар» – «белые гуси», у них свои разбойничьи становища; а мирные кочевые поселения зовутся «караказ-алаар» – «черные гуси»…

Это происшествие не прервало пути, но зато следующее – едва не оказалось последним в жизни Андрея приключением. Сначала он вдруг увидел, как Александр надевает стеганую длиннополую одежду, взятую у предводителя каравана, а на голову – шапку белую войлочную. Впрочем, Александр не таился от Андрея. Однако и объяснять ничего не намеревался. Дружинникам Александра тоже стали давать одежду, и они надевали ее на себя, не слезая с лошадей. Один из погонщиков обратился к Андрею и сказал, что надо переодеться. Андрей подчинился и велел, чтобы дали одежду и его воинам.

– А зачем это? – спросил погонщика.

Тот сказал, что только сейчас прискакал к предводителю каравана один из охранного отряда, едущего впереди. Какие-то люди оружные ищут кого-то… Но в отряде сказали им, что в караване одни лишь торговцы… Предводитель не хочет противиться этим людям, но пусть Андрей не тревожится, погонщики не дадут его в обиду, даже если для этого им и придется ослушаться предводителя…

Вскоре подъехал большой отряд вооруженных всадников. По одежде нельзя было определить, откуда они. Могли быть из Сарая, а может, из Каракорума или местные какие… Тот из них, что распоряжался остальными, приблизился к предводителю каравана. Один из погонщиков подъехал к Андрею и тихо сказал, что ведь это Андрея ищут…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю