Текст книги "Одаренные проклятием (СИ)"

Автор книги: Инна Щербакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

  – Возьми их на себя, успокой как-нибудь. Отвлеки, в общем! – с этими словами врач скрылся в гостиной.

  Отвлеки! Интересно, как? Показывать фокусы с картами и внушать, что все происходящее вокруг лишь плод их воображения?

  – Дара, что у вас случилось? – родители занервничали, в створку пару раз ударил папин кулак. – Немедленно открой!

  Я сделала глубокий вдох и, повоевав с замками минут пять, открыла дверь. Первой в квартиру вбежала мама. Чутье у нее работало безошибочно: она сразу поняла, что случилось что-то ужасное.

  – Дочка, ты цела?! – она швырнула сумку на полочку для обуви и порывисто обняла меня. – Ой, там у подъезда 'Скорая' стоит. Я уж перепугалась, что это к нам. Слава Богу, не к нам, а то...

  – Я ж говорил, что все нормально, – пропыхтел папа, втаскивая в квартиру две доверху наполненные торбы с пустыми банками. – Ошиблась, мать, с кем не бывает.

  Я замерла с открытым ртом. Сообщить им о случившемся я не смогла. Но тут из комнаты, величественная, как вдовствующая императрица, выплыла врач 'Скорой' и тоном, не терпящим возражений, заявила:

  – Будем госпитализировать! Нужен паспорт! А еще тапочки и из белья что-нибудь.

  – Кто... что... почему... – недоумевали родители, схватив меня за руки: папа за левую, мама за правую.

  – Почему – это уж не по моей части. С этим пусть милиция разбирается. Прогнозы пока строить не берусь, но, думаю, все благополучно обойдется. Вы девушке родителями приходитесь? Елена Максимовна, у нас успокоительное есть? Да не бледнейте, и не таких вытаскивали.

  Я вжалась в стену, горло вмиг сдавила чья-то холодная лапа. Не думала, что все ТАК плохо.

  – К-какой девушке? – папа по цвету сравнялся с потолком. – С моей дочерью все в порядке! Дара, о чем она?

  – Аня отравилась... Утром, – кое-как выдавила я из себя. – Чем не знаю, там... на кухне...

  Мама, застонав, начала медленно сползать вниз по стенке. Из комнаты появилась медсестра со шприцем. За ней вышел мрачный Валера. Папа, бледный до синевы, переводил взгляд с медиков на меня, а с меня – на Валеру. Я осторожно взяла его за руку. Он тихонько вздрогнул, почувствовав прикосновение, но тут же собрался с духом:

  – Дочка, принеси таблетку нитроглицерина... и паспорт Анин найди. Носилки в машине, да? – обратился папа к медикам.

  – А где ж еще, – пробормотала медсестра, деловито затягивая на маминой руке резиновый жгут. – Сами они бегать как-то не научились, их тащить сюда придется. Лифт, кстати, не работает.

  – Пошли, Владимир Саныч, за носилками – угрюмо пробурчал Валера, враз растерявший весь свой гонор. – Вам потом в больницу ехать надо будет. Ну, мало ли...

  – Я понял, – папа на миг спрятал лицо в ладонях, но быстро взял себя в руки, – Валерий, не знаю отчества... пожалуйста... поедем вместе. Я... я мало знаю систему.

  Валера кивнул и первым двинулся следом за врачом.

  Документы и нитроглицерин нашлись сразу. Папа с Валерой принесли снизу носилки, на которые и погрузили бледную Аню. Тем временем, мы с медсестрой посадили маму в кресло.

  – Мам, ты здесь посиди. Я сейчас... только дверь закрою.

  Оставлять ее в одиночестве больше, чем на две минуты, было рискованно. Поэтому путь от входной двери и обратно я одолела в два с половиной прыжка. Мама, казалось, этого даже не заметила, она все так же неподвижно сидела в кресле, однако взгляд ее стал более осмысленным. Это радовало. Я открыла форточку, чтобы выветрился запах медикаментов. Слава Богу, на сей раз он не бил по обонянию, напрочь отключая мозги и заставляя падать в лужу. Он был всего лишь неприятен. Потом, все также стараясь ни о чем не думать, отправила в мусорное ведро оставшиеся после визита врачей шприцы, вытерла воду с полу в ванной. В кухню я решила пока не ходить. Мама продолжала неподвижно сидеть в кресле, глядя в одну точку.

  – Мам, хочешь чаю? – робко поинтересовалась я. – Или, может быть, поешь? Только ничего нет, я... у меня гости были и все съели. Я могу в магазин сбегать...

  Мама чуть заметно кивнула и с трудом поднялась с кресла. Точно так же минут пятнадцать назад сидела и я, таращась на свинку. И вдруг мне опять стало стыдно за свое безразличие. Даже поплакать по-человечески не могу, а в первую очередь о холодильнике подумала. И вранье так складно вышло.

  – Лучше водки налей, – как-то бесцветно произнесла мама и, зябко поежившись, обхватила себя за плечи, – что-то тошно. Нельзя отчаиваться, Дарочка, надеяться надо. На лучшее надеяться. Все хорошо будет, ведь так?

  И она вопросительно посмотрела на меня, и во взгляде ее были одновременно надежда и укор. Как будто я уже знаю ответ, но по собственной прихоти скрываю его. На краткий миг я вновь почувствовала себя виноватой невесть в чем.

  – Обязательно будет, мамочка, – тихо ответила я и осторожно обняла ее, – обязательно. Аня поправиться, папа с Валерой все сделают как надо. И, очень может быть, что мы все вместе поедем в следующие выходные в Скрябовку на шашлыки.

  В сей деревне с оригинальным названием живут мои дедушка с бабушкой, родители отца.

  – Вот будет замечательно! – мама слабо улыбнулась, погладила меня по голове и судорожно всхлипнула. – И Валеру обязательно пригласим, он молодец, не бросил в беде моих девочек. Ох, только бы с Анечкой все обошлось... Ладно, не дрейфь, матрос, прорвемся. Пойдем, выпьем по маленькой, чтоб душа успокоилась. Заодно расскажешь, что здесь произошло.

  И мама решительно потянула меня на кухню. По пути я еще раз попыталась донести до ее сознания мысль о том, что ни водки, ни чего-либо съестного дома нет. Но она лишь отмахнулась и поведала мне страшную тайну о том, что в одной из сумок, по-прежнему стоящих в прихожей, спрятана литровая банка соленых огурцов, буханка свежего хлеба и литровая бутыль водки. Пришлось мне топать за 'дарами природы' – все свое, с огорода, посильным трудом добытое, как сказал бы дед – и тащить их в кухню, причем хлеб я держала зубами. У меня, как и у любого представителя вида 'человек разумный' (да и 'неразумный' тоже), только две руки, не очень ловких и не то чтобы сильных. Мама выставила на стол две рюмки и доверху наполнила их содержимым бутылки. Я, пожав плечами, достала из банки огурцы и порезала хлеб. Да, еще несколько часов назад мама согласилась бы возглавить антиалкогольную компанию, а сейчас...

  – Дара, ты тоже выпей, – она протянула мне рюмку и, когда я машинально схватила предложенное, ласково погладила по плечу. – Немножко, чтобы нервы не сдали.

  Потом она одним глотком осушила свою рюмку, а я, улучив момент, быстро выплеснула водку в раковину. Помнится, один знакомый маг настоятельно советовал ничего не есть до завтра, думаю, на алкоголь этот совет тоже распространяется. Я на собственном опыте убедилась, как ломает магическая хворь, и повторения совсем не хочу.

  Мама выпила еще одну рюмку и опьянела. Язык у нее начал заплетаться, однако щеки порозовели и в глазах появился блеск. А чего больше всего хочется людям в таком состоянии? Правильно, поговорить. Мы почти два часа просидели на кухне, вспоминая дела минувшие, случаи из жизни, смешные и не очень, мама вновь, в сотый, наверное, раз рассказывала о нашем с Аней детстве, словно бы находя в этом спасение от терзавшего душу страха. Мне казалось, что она изо всех сил делает вид, словно не было сегодняшнего дня. А я в сотый раз с неподдельным интересом слушала ее рассказ, смеялась вместе с ней, иногда даже возмущалась. Но мысли мои все время сворачивали в другую сторону. Я вдруг подумала, что покушение на мою жизнь и то, что случилось с Аней, может быть взаимосвязано. Что-то я не слышала о коробейниках, торгующих вином! Да и коробейников как таковых уже лет десять как нет. Надо как-нибудь потом расспросить Валеру как выглядела торговка... А потом я решила, что маму пора отвести в спальню, так как она уже начала клевать носом. Вот уснет прямо на табуретке, и будут 'полеты во сне и наяву', и, как следствие, большие синяки. Поэтому я, кое-как растормошив маму, взяла ее за руку и медленно повела обмякшее податливое тело в спальню. По счастью, добрались без происшествий, и вскоре мама уже засыпала, лежа поверх розового покрывала, на широкой двуспальной кровати. Я уютно устроилась с другой стороны, свернувшись калачиком и сунув под щеку маленькую гобеленовую думочку. Некоторое время мы молчали. Легкая вуаль дремы неслышно опустилась на веки, приятная слабость разливалась по телу, и я почти уже заснула. Но вдруг мама повернулась ко мне и погладила по щеке, и я, на миг приподняв ресницы, увидела ее полные слез глаза. Сон растаял, будто его и не было.

  – Дарочка, зайка, поверь, нет в жизни ничего страшнее, чем ребенка своего хоронить, – прошептала она и поспешно прикрыла глаза рукой, – не дай Бог, тебе когда-нибудь узнать. А знаешь, что еще ужаснее?

  Мама сделала глубокий вдох, совсем как перед прыжком в ледяную воду, а я легонько сжала ее пальцы. Полученный стресс требует выхода, и лучший способ справиться с ним – это поговорить, выплеснуть наболевшее. Что ж, раз так, то я готова служить маме жилеткой.

  – Это потерять свою кровиночку и знать при этом, что ничего не смог сделать, чтобы спасти... защитить малышку... как-то... – в мамином голосе сквозили едва сдерживаемые слезы. Она перевела дыхание и вцепилась в волосы свободной рукой. – Наверное, судьба моя такая: мои девочки... одной ногой в могиле стоят, а я... даже не знаю, что делать, куда бежать...

  Я хотела бежать на кухню за валерьянкой, и даже села на кровати, свесив одну ногу вниз, но вспомнила, что выбросила лекарства вместе с едой.

  – Не уходи, зайка, – мама настойчиво потянула меня за руку – послушай, у меня сил больше нет держать эту историю в себе, тем более что все так повернулось. Когда я тебя рожала, со мной то же самое было.

  Дня за два-три до того как тебе родиться, у меня врачи какую-то скрытую болячку нашли. Уж не знаю, что именно это было, но врачи ясно дали понять: существует угроза жизни ребенка. Они говорили, что так бывает: нет-нет, да и выявляется что-то... Но я-то всю жизнь здоровей коровы была! Только медиков мои доводы не убедили, пришлось срочно в больницу ложиться. Я два дня в оцепенении на койке сидела, за живот держалась, ловила биение твоего сердечка. И думала, что оно в любой момент может остановиться, а я и не замечу ничего, и ничего не смогу сделать. Меня тогда все – и врачи, и родственники – уверяли, что обойдется все, ведь медицина хорошо развита, что новорожденные редко умирают... А у меня на душе кошки скребут, внутри все криком кричит. Страшно, маленькая моя, страшно...

  Она замолчала, глядя в окно. На улице вновь начался дождь, вдалеке раздались глухие раскаты грома. Из открытой форточки повеяло сыростью. Легкие занавески колыхались от ветра.

  – Там, в больнице, бабуся была, уборщица, древняя совсем. Непонятно, в чем душа держится. На бабу Ягу из детских фильмов похожа была, померла уже, небось, царство ей небесное, добрая бабка была. Девчонки в палате говорили, что она ведьма, представляешь! И еще на картах гадала. Как-то раз ее девочки нам в палату зазвали, чаю попить с тортом. Бабу Настю всегда угощали охотно, она хоть и на первый взгляд божий одуванчик, а знала много. Ой, мне кажется, она действительно ведьмой была, из настоящих. Так вот, чай она попила, карты раскинула, а сама смотрит на меня так пристально, строго, что мурашки по коже побежали. Я и не выдержала, разрыдалась и выскочила из палаты. А она, Анастасия Андреевна, следом вышла, за руку меня поймала и говорит, мол, плохо дело, Света, дочке на роду написано умереть, не родившись. А я ничего вокруг не вижу, только слезы градом, и кроме биения твоего сердечка больше ничего в целом мире нет. А баба Настя вдруг руку положила мне на плечо и говорит что-то ласково, а я и не понимаю почти ни слова. Только выцепила единственную фразу: она знает, как тебя спасти, но способ тот рискованный и гарантии дать она не может. И шприц с какой-то светящейся жидкостью из кармана достает. Я, если честно, колебаться стала. А тогда в знахарство и колдовство не очень-то верили, не так воспитаны были. А баба Настя мне так сказала: 'Ты ж, Катя, себе потом всю жизнь простить того не сможешь, что даже не попыталась дочке помочь. Давай руку. Тебе вреда не будет, да и пользы тоже, а в ребеночка силу живительную вдохнет, раз уж своей не дано. Мне так сказали...'. Я тогда решила, что терять мне нечего. Бабка мне укол сделала, я и не почувствовала ничего, в палату к себе вернулась и уснула. А вечером роды начались, я и забыла тот разговор. Потом от врачей узнала, что девочку не спасли, хоть и сделали все возможное. Ты ни одного вдоха не сделала, сразу мертвая родилась, безнадежный случай. Безнадежный случай... – тихо повторила мама и погладила меня по голове, потом ее губы мучительно скривились, видимо, воспоминания о тех тяжелых днях до сих пор причиняли ей боль. – Врач еще что-то говорила, но я как оглохла, словно кто по голове молотком стукнул. Маргарита Сергеевна, врача так звали, меня даже по щекам била и кричала, мол, ты должна с силами собраться и дальше жить, ведь у меня еще одна дочка есть, Анечка. Потом клятвенно пообещала выяснить, от чего малышка умерла. Сказала, вскрытие делать будут. Я тогда даже рот открыть не сумела, в голове лишь одна мысль: вчера сердечко билось.

  А на следующее утро мне тебя принесли. Маргарита Сергеевна извинялась долго, объясняла что-то, сыпала медицинскими терминами. Рассказала, как ты санитара в морге до обморока напугала. Парень практикант, четвертый день трудится, только холодильник открыл, чтобы тебя оттуда вытащить, а малышка плакать начала. Практикант, говорят, где стоял, там и сел. А тебя потом обследовали, сочли здоровой и вскоре нас домой выписали. Вот тогда-то я разговор с Настасьей Андреевной вспомнила. Как же я ей тогда благодарна была, расцеловать хотела, в роддом с подарками приехала. Вот только ее не нашла, баба Настя как сквозь землю провалилась. И, что удивительно, сведений о ней почти никаких не было даже в отделе кадров. Ох, непростая старушонка! А еще тогда же я покрестилась. Я вот и теперь думаю, Дара, может, и с Анечкой все обойдется?

  – Обойдется, мама, обойдется, – с уверенностью произнесла я, но мама уже заснула. Тягостный рассказ отнял у нее последние силы, и сон мягкой лапой смежил ей веки.

  Я встала и на цыпочках вышла из комнаты.

  – Все обойдется, – тихо сказала я, на этот раз самой себе. – Все будет хорошо.

  И, прикрыв рот рукой, захихикала. Бедняга практикант! Труп, да еще плачет! И как с ним инфаркт не случился?! Думаю, после того случая желания посвятить себя медицине у него поубавилось.

  На цыпочках я прокралась в свою спальню, где на диванчике кучей лежала одежда, которая была на мне во время ночной одиссеи, нашла клочок бумаги с телефоном мага Ворона. Постояла в раздумьях, потом решительным шагом направилась к телефону. Мне вдруг со страшной силой захотелось рассказать кому-нибудь о случившемся. И очень кстати вспомнилась искренняя заинтересованность мага в моем утреннем повествовании и то, как он умел слушать. Не перебил меня ни разу и не задавал дурацких вопросов вроде 'а ты уверена, что все это было на самом деле?' Дурацкие вопросы я и сама себе задавать могу, причем так, что сама в конечном итоге запутаюсь и, несмотря на все попытки, так и не вспомню, с чего, собственно, все началось... И потом, Ворон сам просил ставить его в известность относительно странных и непонятных вещей, происходящих в моей жизни. Что ж, сам виноват. Я уселась на пуфик и набрала номер.

  – Привет, это Дара, недобиток злого колдуна. Помнишь такую? – с наигранной веселостью поинтересовалась я, услышав голос мага в телефонной трубке.

  Трубка ответила, что такое трудно забыть.

  – Не знаю, насколько важно для истории с колдуном и выдворением моей души из моего же тела то, что я тебе сейчас расскажу, – замялась я. Все-таки совесть меня немножко мучила, не очень-то удобно вываливать на едва знакомого человека ворох собственных страхов и сомнений. Да и на хорошо знакомых людей или на родственников тоже.

  Трубка с бесстрастием заверила, что важна любая мелочь. И я, несмотря на слабые протесты совести, рассказала Ворону о событиях этого безумно длинного дня.

  Беззвездная ночь раскинула полог над спящим городом. Стрелка на часах подбиралась к цифре четыре. Самое время для мрачных мыслей, тягостных воспоминаний и бессонницы.

  Дождь кончился еще час назад, и в распахнутое окно веяло сыростью. Единственным источником света была зажженная свеча. Огонек трепетал и клонился вправо, но упорно не желал гаснуть. Хороший знак, решил Ворон и раздавил в заполненной до краев пепельнице очередной окурок. Сон не шел к нему, как, впрочем, и всегда. Но сегодня маг, несмотря на все старания, не сумел загнать в темные глубины памяти то, что уже не одну сотню лет каменным монолитом лежало на его совести, не давая вдохнуть свободно. Почти пять сотен лет. Пять бесконечно долгих сотен... Ворон всеми силами пытался похоронить эти воспоминания в себе. Иногда получалось, но ненадолго. Он никогда не смог бы изменить того или попытаться исправить. Можно было бесконечно повторять, что так было нужно, что по-другому было нельзя, но... Вечное 'но'. Обмануть себя он не мог, уж слишком недоверчивая душа досталась ему от рождения. Одно маг знал наверняка: прекратить эту боль он не сможет никогда. Рядом словно бы из ниоткуда материализовался домовой.

  – Всю квартиру задымил! – беззлобно проворчал домовой и тоже пристроился на подоконник, крепко удерживая в морщинистых руках большую кружку с кофе.

  Маг неопределенно пожал плечами и прикурил от свечи следующую сигарету.

  – Курить вредно, – для порядку вздохнул домовой, уже зная, что на Ворона его увещевания не действуют, – по мне так лучше сразу застрелиться, чем медленно травить себя всякой дрянью.

  – Не поможет. Или забыл? – невесело усмехнулся Ворон, покосившись на часы. – Однако в моем положении есть свои преимущества.

  – Забыть-то не забыл, – вздохнул домовой и, сочтя предисловие оконченным, перешел к волновавшей его теме. – Чует мое сердце, зря ты девочку отпустил. За ней же сейчас глаз да глаз нужен, коль она за чертой побывала. Не ровен час еще какая беда приключится, мало ли... Мне ли не знать, как черные колдуны работают. Обложат жертву со всех сторон, так, что та собственной тени бояться начинает, а потом, когда та совсем беспомощной становится... Э-эх!

  Ворон удивленно изогнул бровь и посмотрел на Гаврилу.

  – Не знал о твоей осведомленности, – произнес маг и выпустил в потолок струю сизого дыма.

  – Еще до того, как меня к тебе приставили... – домовой разом сник и отставил свою кружку. – Рассказывать не хочу, но, поверь старику, страшное это дело. Эх, жалко Дару, хорошая девочка, неиспорченная...

  Ворон сложил на груди руки и привалился плечом к холодному стеклу, чувствуя, как ночной холод забирается под рубашку. В одном домовой был прав: Дару быстро и, что наводит на определенные мысли, умело загоняют в капкан, из которого невозможно выбраться. Он понял это еще утром, а после ее звонка в душе его прочно застряла острая заноза беспокойства.

  – Думаю, пока продержится, – ответил он и задумчиво постучал пальцами по подоконнику. – Вряд ли Дара придет в восторг, если я запру ее в одной из комнат своей квартиры.

  – Ну, с точки зрения безопасности оно, может быть, и лучше, – начал Гаврила, но, встретив насмешливый взгляд Ворона, смешался и развел руками, мол, мое дело предложить, а там уж вы, люди, сами думать должны.

  Ворон издал короткий смешок, но тут же вновь посерьезнел:

  – Дара сказала, что завтра сдает экзамен. Я, пожалуй, отправлюсь с ней, похожу, посмотрю, может, и узнаю что-нибудь интересное. И ты прав, нельзя ее сейчас оставлять без защиты.

  Домовой кивнул, выказывая одобрение.

  – А ты сходи в больницу к ее сестре, узнай, насколько все серьезно, – продолжил излагать план действий на будущий день Ворон. – Я, сам знаешь, в магии исцеления не силен, и для того, чтобы, как здесь говорят, поставить диагноз, мне не обойтись без магии. А побочные эффекты от таких заклятий могут быть самыми неожиданными. Вдруг предметы летать начнут или электроприборы закоротит.

  Гаврила Мефодьич снова кивнул и, прищурившись, очень внимательно посмотрел на Ворона.

  – Что, зацепило?

  Маг не стал спорить, однако решил прояснить ситуацию:

  – Со мной когда-то тоже чуть не произошло нечто подобное. Но отличие в том, что я все понимал и мог просчитать свои действия на шаг вперед, а Дара, совсем ребенок, выросший в мире прогресса, не может осознать происходящее с ней в полной мере. И потом, я был лет на пятнадцать старше, что тоже налагает отпечаток на восприятие. Ей сейчас кажется, что мир сошел с ума, и небо вот-вот упадет ей на голову. Или, что более вероятно, она считает себя сумасшедшей. И, думаю, я сумею объяснить... Нет, объяснить мало, нужно, чтобы она поверила...

  – Поверит, – перебил домовой – уже почти поверила. Она неглупая девочка.

  – Тем лучше, – кивнул Ворон.

  Домовой сладко зевнул и, сочтя разговор оконченным, слез с подоконника и, беззлобно ворча, вышел из кухни. На пороге он обернулся, напомнил магу о необходимости рано вставать и пожелал спокойного остатка ночи. Ворон ответил коротким кивком, но еще долго стоял у окна, до боли в глазах вглядываясь в бездонное ночное небо.

  Глава 3

  Замок Северный Страж, около 500 лет назад...

  Архимаг Селир, уже без малого сотню лет бессменный глава магического ордена Древнего Завета, с ненавистью оглядел усыпанный точками костров, такими яркими в прозрачной мгле летней ночи, правый берег Рэада. Известная своим коварством река и на этот раз подтвердила свою репутацию – ее бурные воды без видимых препятствий доставили имперский флот в Ротнорскую долину. А адепты магического ордена Древнего Завета так надеялись на ее защиту. Ведь, если не считать реки, Ротнорская долина великолепно подходит для выдерживания долгой осады – любой имперский стратег-полководец подтвердит. С трех сторон ее окружает горная цепь Ротнор, по имени которой долина и получила свое название, с юга подступает море, куда несет свои воды черная река. Почти всю долину покрывают теплолюбивые леса, где древесные кроны так густы и раскидисты, что меж ними не видно неба. В низовьях долины, покрытых лесом, всегда – независимо от времени суток и времени года – царит зеленый полумрак и влажность, замечательные условия для выведения некоторых видов ядовитых растений, которые, кстати, до противности похожи на своих съедобных собратьев. Не знаешь – ни за что не отличишь. Да, у долины свои тайны, и далеко не все их них безобидны. Однако ж, утром имперская флотилия вошла в долину, и сейчас немалое войско расположилось на отдых на правом берегу Реада.

  Дрожащей рукой архимаг коротко погрозил кострам и, тяжело переставляя ноги, добрел до тяжелого резного стола, сдвинуть который возможно было лишь усилиями трех взрослых мужчин, и задумчиво уставился на толстую книгу, лежащую на его ровной поверхности. Узловатые пальцы нерешительно легли на гладкий, безо всяких надписей, оттисков или рисунков переплет. Рано или поздно имперское войско попытается взять замок штурмом, и маги, адепты ордена, должны быть готовы отразить этот удар. Архимаг Селир не сомневался: отразят. Один, другой, третий... Потом, согласно всем стратегическим правилам, начнется долгая осада цитадели ордена, то есть будет долгое тупое сидение на берегу да изредка, разнообразия ради, короткие вылазки. И все бы ничего, такую 'войну' сильные и опытные маги могли выдерживать сколь угодно долго. Замок крепкий, вода поступает из речек и озер, скрытых под толстой каменной кожей гор, запасов продовольствия, зелий и прочих нужных вещей хватит на год, если не больше. В крайнем случае, можно поручить доставку нолимгам, малорослому племени, обитающему в пещерах под замком. Эти-то везде пролезут – с раздражением подумал архимаг и устроился в кресле, положив руки на подлокотники. Нолимгов он недолюбливал. Но, выбирая между ними и торговцами из близлежащих деревень, он все же отдавал предпочтение полудиким созданиям подземелий.

  Сумбурное течение мыслей архимага прервал тихий скрип: летний ветер, с веселым свистом пролетая мимо замка, задел хвостом оконную раму. Селир, зябко передернув плечами под тяжелой шерстяной мантией, небрежным движением руки сотворил магический пасс, посредством которого велел окну закрыться. Примитивная магия, однако, действенная, особенно в тех случаях, когда надо беречь силу. Она очень пригодится, и, возможно, уже скоро. Скорее, чем хотелось бы. Архимаг вновь вернулся к созерцанию древнего фолианта.

  Однажды замок падет. Маги могут выдерживать осаду долго, но не бесконечно. И потом, вряд ли дело ограничится только регулярными частями лексорского войска. Не сегодня – завтра прибудут маги Вланега, такие же сильные и опытные, как и маги-заветники. Не сопливые юнцы, только-только научившиеся отличать огненный шар от шаровой молнии. Элита, лучшее, что есть во Вланеге, землях магов близ Лексора. И тогда адептам ордена Древнего Завета придется несладко. Но сейчас еще есть возможность не затягивать оборону Северного Стража на какой-то гипотетический срок, а покончить с врагами одним ударом. Никудышным бы он, Селир, был бы архимагом, если б не предусмотрел этого заранее: именно этим он сейчас и занимался. Врага следует встречать во всеоружии.

  Архимаг, выбрав наугад страницу, раскрыл книгу и начал читать. Потом, нахмурившись, перевернул еще несколько страниц – найденное заклятие оказалось слишком трудоемким и требовало длительной подготовки, на которую у адептов ордена Древнего Завета ушло бы несколько месяцев. Этих месяцев у них не было. Следующее заклинание тоже не подходило: для его исполнения требовалось принесение в жертву ребенка до трех лет, мальчика, появившегося на свет под знаком Дракона. Архимаг Селир не без оснований полагал, что тут его подчиненные могут взбунтоваться – к детям в замке Северный Страж, цитадели ордена, отношение было особым. После ритуала Изменения, обязательного для всех магов-заветников, посредством которого их магический потенциал возрастал в два-три раза, однако возможность зачатия, которая у всех, отмеченных способностью к магии итак невелика, после Изменения и вовсе сходит на нет. Так что, предложи архимаг защитить замок таким способов, адепты ордена сочли бы, что он спятил, и пора выбирать нового владыку ордена. Не годится! А вот это?.. Архимаг некоторое время внимательно вчитывался в испещренные древними рунами полузабытого языка страницы, потом, подперев голову кулаком и пощипывая себя за бороду, задумался. Кажется, он нашел то, что нужно, золотую середину: и разрушительная мощь велика, и приготовления долгие не нужны, и, что немаловажно, защиты от этой силы нет. Лексор получит хороший урок, который запомнит надолго. Архимаг хмыкнул и довольно потер руки. Да, вот оно! Древний ритуал призвания иномировой сущности, наделенной великой разрушительной мощью. Для исполнения задуманного достанет и членов Круга Посвященных. Элита ордена, могущественные и умудренные жизнью маги. Троих из пяти он учил сам, а они оказались способными учениками. Очень способными. Учитель по праву мог гордиться ими. И он сам не останется в стороне. Кто как не самый могущественный маг ордена Древнего Завета встанет пред лицом, возможно, величайшей из сил, что когда-либо знавал этот мир! Хотя... Тут иор Селир вскочил из-за стола, подошел к окну и невидяще уставился на разноцветную стеклянную мозаику. Сейчас, наедине с самим собой, он мог признать, что уже не так тверд духом, как когда-то. Он уже слишком стар, чтобы не думать о смерти и... не бояться ее. Да, его, архимага, всякий раз прошибает холодный пот при мысли о том, что настанет час, и сердце его перестанет биться, а земной путь окончится навсегда. Что ж, это главный закон всего живущего: на смену старому приходит новое, а старое отправляется в Благодатную Обитель или в Бездны Небытия, и все, что остается тогда ушедшему – это надежда. Хрупкая надежда на перерождение и память живых. И какая судьба ожидает орден Древнего Завета, с которым вот уже без малого три сотни лет неразрывно связана вся его, Селира, жизнь? С орденом, ставшим частью его, архимага, души? На кого он все оставит – нет достойного преемника. Вот, разве что, Керн-Уот годится на место архимага по всем требованиям – сильный маг, мудр и могущественен, но... Одно но – по годам он ровесник нынешнего архимага, а по телесному здоровью и вовсе лет на двадцать старше. С одного взгляда брали сомнения дотянет ли Керн-Уот до осени. Нет, архимаг Селир пока что не может позволить себе умереть, когда он так нужен ордену.

  Древний ритуал, описание которого архимаг Селир просматривал уже в третий раз, заключал в себе три взаимосвязанных действия. Во-первых, создание живого портала в иномировое пространство, более известное как Мирѓ-за-гранью посредством объединения сил пяти посвященных. Во-вторых, заклятие вызова на тайном языке древних. И, в-третьих, главное. Разрушительная иномировая сущность не может находиться в мире живых, потому что сама никогда не была рождена и, стало быть, не имеет телесного воплощения. А потому нужен посредник, так сказать, проводник, готовый временно принять гостя из Мира-за-гранью в свое тело. А потом, когда существо, сочетающее в себе черты человека и бестелесного демона, исполнит то, ради чего его призвали в мир живых, оно – уж об этом он, Селир, позаботится – будет отправлено обратно в иномировое пространство. О том, что ритуал окончится смертью посредника, архимаг не думал.

  Найти мага, подходящего на роль посредника, тоже не составило труда. Керн-Уот мог не дожить до нужного момента. Хорн тоже не подходит: в книге сказано, что демоническая сущность так тесно срастается с духом посредника, что даже воспринимает его черты. А что можно взять от пьяницы Хорна? Только великое самомнение, любовь пускать в ход кулаки по любому поводу и полную непредсказуемость действий. Ниэт? Аристократическое воспитание не позволяло Селиру отправить на верную смерть женщину, которая могла еще послужить делу ордена – ей не было равных в умении учить. За каких-то пять-шесть лет зеленые несмышленыши, поступившие к ней в обучение, превращались в толковых магов. Лиилла? За эльфийку будет мстить ее клан, а войны с эльфами архимаг не хотел так же сильно, как и войны с империей. И потом, не доверял он им, эльфам, а в особенности тем, что находились в Северном Страже – уж не за великие заслуги кланы отправили их в ссылку. Наказание у них такое, причем далеко не за мелкое воровство. Не сказать, что нынешнего архимага особо трогали внутриклановые дела длинноухих, маги они, как правило, сильные. Но вот доверия они, однажды преступившие закон, пусть какой-нибудь дурацкий, пусть у себя в клане, по мнению архимага, не заслуживали. Авирд?