Текст книги "Одаренные проклятием (СИ)"

Автор книги: Инна Щербакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

  Увлекшись воспоминаниями и самоедством, я не сразу заметила, что Гаврила не торопиться отвечать на мой вопрос, а сочувственно смотрит на меня поверх чашки с чаем.

  – Я что-то не так сказала?

  Домовой глубокомысленно потер лоб и шумно отхлебнул из чашки.

  – Ты действительно хочешь знать, куда запропастился твой учитель, девочка?

  Я, чуть помедлив, кивнула. Странный, неуместный в данной ситуации вопрос. Или... или с Вороном случилось что-то плохое?

  – Нет-нет, Ворон в порядке, – поспешно заверил меня Гаврила. – Дело в другом. Мыслями ты сейчас где-то далеко, и, по глазам вижу, безрадостные это мысли. О чем бы ты сейчас не подумала, Дара, запомни: любая черная полоса рано или поздно кончается. И от тебя самой во многом зависит цвет следующей полоски. Во многом, но не во всем. Жизнь частенько ставит человека на распутье, заставляя выбирать, по какой именно дороге он пойдет дальше. Но иногда дорога превращается в пологий склон, по которому так легко и просто скатиться вниз, уверена ты, в пропасть. Ты сейчас катишься вниз. Но, скажу по секрету, жизнь ничего не делает просто так, только с определенной целью. Вот мой совет, девочка: когда кончится склон, подними голову и хорошенько оглядись по сторонам – и, сто против одного, увидишь новую, именно твою дорогу. Но и помыслить не смей о том, что жизнь твоя кончена. Нет, девочка, она только-только начинается. И этот 'пинок под откос' – не что иное, как способ дать тебе, глупой, понять: живи, а не существуй. Иди по той дороге, по которой действительно хочешь, а не по той, по которой вынуждена.

  – Вынуждена? – переспросила, хлопая глазами я. Вот уж не ожидала от домового такой лекции.

  – Мир, общество, семья, комплексы, предрассудки... причин полно, Дара, – домовой тепло улыбнулся и вновь отхлебнул чай. Потом он наклонился вперед и, понизив голос, добавил: – Раз уж на то пошло, не всем везет так, как тебе. Не каждого жизнь удостаивает пинка в правильном направлении и в нужное время. Поверь немало повидавшему на своем веку домовому, кое-кто этого пинка ждет всю жизнь.

  Минуты две я сидела с открытым ртом. Мне бы и в голову не пришло называть все, случившееся со мной за эту неделю, везением. А у кого-то, оказывается, иное мнение...

  – А Ворон ушел еще вчера утром, – будничным голосом поведал Гаврила – не сказал куда, но это и так ясно: логово злодея искать. Город большой, места для игры в прятки много. Так что, девочка, я не могу тебе ответить. Может, твой учитель вернется через час, а может, через месяц. Но, насколько я знаю Ворона, он не успокоится, пока не найдет душегубца. Или пока угроза не минует.

  Я закрыла глаза и потерла лицо руками. Теоретически, Ворон может обшаривать городские закоулки целый месяц. Ну, хорошо, если очень постарается – не меньше, чем неделю. А мне все это время придется просидеть здесь. Но я не могу, мне надо домой, и чем скорее, тем лучше. За неделю мои родители сами окажутся на больничной койке с диагнозом 'сердечный приступ'. Нет, так нельзя.

  – А ты пока отдохнешь, отоспишься, поешь как следует, а то вон, одни глаза на лице остались, – уверенно, будто произнося заранее заготовленную и отрепетированную речь, продолжал домовой. – Скоро от ветерка падать начнешь...

  – Гаврила, пожалуйста, мне нужно сходить домой, – начала я, изо всех сил стараясь придать голосу твердость. И быстро смахнула предательскую слезинку.

  Не плакать, строго напомнила я себе, не плакать даже от избытка чувств. Ведь моя цель не разжалобить доброго Гаврилу – это было бы нечестно – а договориться с ним на взаимоприемлемых условиях.

  – Дара, я уже... – нахмурился домовой.

  Я поспешно вскинула руки, давая понять, что не договорила, и – о, удача! – домовой замолк и, сложив руки на столе, чуть подался вперед, выражая согласие выслушать меня.

  – Родители возвращаются домой около семи, десяти минут хватит, чтобы удостовериться, что дома все в порядке. Отсюда до моего дома пятнадцать минут на маршрутке, если считать туда и обратно, выходит, полчаса. Ну, плюс пять минут на ожидание этой самой маршрутки. Итого выходит сорок пять минут. Все равно, что урок математики высидеть... В смысле, ерзать на жестком стуле, украдкой смотреть в окно и удивляться про себя, почему учительница говорит на каком-то тарабарском языке. Ну что может случиться за сорок пять минут?

  И, сделав большие честные глаза, невинно захлопала ресницами.

  Домовой выразительно выгнул бровь.

  – Мне очень нужно домой, Гаврила, – не отступала я. – Я даже подниматься в квартиру не буду, честно. Просто посижу во дворе на лавочке, увижу, как вернутся домой мама с папой, и бегом обратно. А вечером позвоню домой и навру про потерянный телефон.

  Домовой вновь потер лоб.

  – На словах-то оно просто выходит. А на деле... Ведь не просто так Ворон мне строго-настрого велел тебя из квартиры ни под каким предлогом не выпускать, девочка.

  – На сердце неспокойно, – со вздохом призналась я. – Тоска давит. Как будто что-то случилось. Гаврилушка, я только туда и обратно...

  Короче, я его уговорила, и последним аргументом было: 'если Ворон все-таки узнает, все возьму на себя'. А потом, не удержав разбушевавшееся воображение, красочно описала домовому сцену привязывания его к стулу – чтобы сбегать не мешал. Гаврила Мефодьевич сдержанно похихикал, я тоже гаденько похихикала про себя, но не над этим. Фраза 'возьму все на себя' более подходит какой-нибудь суперкрутой героине дурацкого боевика, чем мне, оголодавшей, в пижаме, сидящей с неестественно прямой спиной. А кстати... Ой, я только что сообразила, что выйти на улицу мне не в чем. Одежду мою Гаврила выбросил, подозреваю, что с обувью он поступил так же. И теперь мне придется топать домой в халате. Точно родителям на глаза не покажешься. Одно слово: докатилась!

  Наверное, у меня на лице отобразилась сложная гамма чувств, потому что домовой с минуту заинтересованно разглядывал меня с таким видом, будто я была музейным экспонатом, а потом закатился беззвучным смехом. А мне вот совсем не весело. Я выразительно постучала ногтем по столешнице, напоминая о своем присутствии. Гаврила попытался задавить хохот кашлем – на мгновение ему это почти удалось – и важно поправить державшиеся на одном ухе очки, но, глянув на меня, домовой расхохотался вновь. Очки слетели-таки на пол, лишь чудом не разбившись. Я уже собралась демонстративно обидеться, но Гаврила смеялся так заразительно, что я против воли представила во всех подробностях собственную физиономию и... плюхнулась животом на столешницу в приступе хохота. Спина отозвалась болью, но распиравший изнутри смех оказался сильнее ее. О, давно я так не смеялась.

  – Фу-у, уморила ты меня, девонька, – простонал, утирая слезы, домовой. – Забавные вы, люди... Ой, не могу!

  Я откинулась нас стуле, держась за живот и пытаясь отдышаться. Немного болели скулы. Да, хорошо посмеялись.

  – А про одежу не переживай, Гаш еще вчера полный мешок приволок. Кажись, в лаборатории оставил, – поведал, не переставая хихикать, Гаврила Мефодьевич. – Ты уж не сомневайся, они, рогатые, хорошие вещи нюхом чуют. И стараются побыстрее их испортить. А что поделаешь? Натура их такая, бесовская.

  После такого рассказа я не могла успокоиться еще минут десять. Разгулявшееся воображение во всех деталях нарисовало мне сцену изгнания беса из торговой точки: разбитые витрины, валяющаяся на полу одежда, опрокинутые кронштейны, визжащие продавщицы, вооруженные швабрами и вениками, охранники в глубоком обмороке и стремительно улепетывающий Гаш с объемистым пакетом в когтистых ручонках, почему-то с десятком ценников на рогах и волочащимся сзади манекеном. Ой, мамочки! Вот умора! Нет, сейчас точно живот надорву.

  Когда мне удалось, наконец, немного отдышаться, я вкратце описала домовому нарисованную воображением сценку. Однако на этот раз Гаврила моего веселья не разделил.

  – Уж, понятное дело, не днем бес в магазин отправился, ночи дождался, и шмыгнул через канализацию. А, может, и не через канализацию. Они, рогатые, много недоступных человеку лазеек знают. Ох, Дара, сколько земля тайных троп скрывает... Канализация, вентиляция, электропроводка! Хотя нет, через электросети бесы не ходят. Шкуру подпалить, сама понимаешь, приятного мало.

  Я, подумав, решила, что ничего хорошего в паленой шкуре нет. Пахнет, наверное, ужасно.

  – Ты иди, девочка, четвертая дверь по правую руку – Гаврила указал подбородком на дверь, ведущую в холл – а то заболтался я с тобой, мне ужин готовить надо.

  И домовой, сдвинув очки на лоб, повернулся к плите, а я, внутренне сжимаясь в комок, направилась к выходу из кухни. Надо ли говорить, что расстояние от кухни до лаборатории я пробежала очень быстро. Интересно, эта фобия, она надолго? Не могу же я всю жизнь, оказываясь в длинных узких помещениях с обилием дверей, впадать в состояние тихой паники! Вот, ей-богу, я б лучше из кухонного окна по веревочной лестнице спустилась, чем опять... Да что говорить! Вот, если б не надо было домой, я б вообще из-под одеяла сегодня вылезать не стала, тем более, что ушибленная спина настойчиво требует отдыха.

  Дверь в лабораторию единственная из всех была немного приоткрыта, и я, не задумываясь, шмыгнула туда. И сразу же зажмурилась от бьющего в глаза не по вечернему яркого солнца. Впрочем, летом темнеет поздно, пять часов, день в самом разгаре. Если вспомнить расположение комнат, то здесь должно быть максимум два окна, однако их четыре, по одному на каждой стене. В одно, чистое и прозрачное, как пластина горного хрусталя, видно безоблачное ярко-голубое небо. В другое, до половины прикрытое легкой полупрозрачной занавеской, заглядывает летнее солнышко. Поверхность еще двух окон густо затянула нежно-зеленая ряска, мягкая и прохладная на ощупь. Кое-где виднелись желтые кувшинки. Затаив дыхание, я дотянулась до того места, где, по моим подсчетам, должно начинаться стекло, но ощутила воду. Эти окна как поверхность старого пруда... Удивительно! И сквозь них тоже пробиваются тонкие лучики солнца. Красиво.

  Лаборатория казалась плодом фантазии безумного дизайнера. Суперсовременный компьютер, еще какая-то аппаратура, крепкая удобная мебель, два четырехкамерных холодильника, наполовину забитые зельями – сунула-таки нос, не удержалась, понимаю, что нехорошо лазать по чужим шкафам, пусть и холодильным, но интересно же. И горы хлама непонятного назначения, какие-то грязные ящики, обрывки бумаги, тряпки, несколько ничем не примечательных булыжников и художественно развешанная по углам паутина. Да-а, тут не то что моя мама – я сама бы с удовольствием оттащила большую часть барахла на ближайшую помойку. Венчало картину странное, похожее на громоздкого механического паука, приспособление из стали, аппарат для варки зелий, если я правильно поняла. Паук блестит хорошо смазанными суставами, колбы и реторты скрипят от чистоты, однако мне с первого взгляда стало ясно, что этой штуке лет триста, не меньше. Почему – лучше не спрашивать, все равно не отвечу... И только пакета с принесенной Гашем одеждой нигде не было видно. Чтобы окончательно в этом убедиться, я еще раз обошла лабораторию, и вдруг заметила в дальнем темном углу – это при четырех-то окнах! – небольшую дверь. Надо ли говорить, что меня тут же потянуло туда, как гвоздь магнитом.

  Пришлось постараться, прежде чем тяжелая металлическая дверь нехотя поддалась. Громкий скрип петель, давным-давно позабывших, что такое масло, заставил меня инстинктивно отпрянуть в сторону и скрючиться за ближайшими ящиками, прикрыв руками голову. Не то чтобы очень страшно, просто именно с таким звуком открылись дверцы злополучного шкафа в комнате магистра. Инстинкт сработал! Ой, нервы ни к черту! Валерьянку, что ли, попить?.. Когда душа моя соизволила, наконец, выглянуть из пяток, я, охая и кривясь от боли, выпрямилась и легко протиснулась между ржавой дверью и не менее ржавым косяком. Открывать дверь шире не хотелось. Хм, если так пойдет и дальше, то через недельку я за швабру спрятаться смогу. Веселенькая перспектива. Буду играть в прятки с учителем.

  Вопреки ожиданиям и разгулявшемуся воображению, ничего интересного в темной комнате не было. Темно, хоть глаз коли, и пусто. В горле запершило от пыли. Хорошо, что здесь можно чихать от души.

  Больше из упрямства, чем из любопытства, я прошла немного вперед, и вдруг налетела на что-то жесткое, с острыми краями. В ту же минуту слабый голубоватый свет разлился вокруг. Оказалось, что эта небольшая (в масштабах квартиры Ворона) комната не так пуста, как мне показалось сначала. В центре ее на массивном треножнике загадочно поблескивал прозрачный камень неправильной формы. Казалось, это кусок чистого прозрачного льда, но – дотронулась, интересно же! – он не был холодным. Может, горный хрусталь? Очень похоже на подаренный Вороном шарик. А если так, то эта штука тоже магическая. Ой, а надо ли было мне вообще входить сюда? Ведь не просто так этот камень спрятали здесь, подальше от любопытных глаз. С другой стороны, таблички 'Не влезай – убьет!' на двери не висело. Впрочем, судя по толстому слою пыли на полу, хозяин не входил сюда очень давно. Так, может, и мне здесь находиться не стоит? Однако рука сама собой потянулась к куску хрусталя. Пальцы скользнули по опасно острым граням – ничего не стоит порезаться до крови. Света стало существенно больше. А, так вот он, выключатель!

  Комната была идеальной круглой формы. Белые стены украшали причудливые символы и знаки, смысла которых я не понимала. Но, стоило мне еще раз коснуться загадочного камня, и стены медленно поплыли по кругу, а нарисованные на них символы начали хаотично дергаться во всех направлениях одновременно. В глазах зарябило. Да уж, стоять в центре вращающейся комнаты – то еще удовольствие, особенно если морская болезнь вновь дает о себе знать. Я поспешно убрала руку и выбежала из круглой комнаты. И первое, что я увидела, переступив порог лаборатории, – яркий, туго набитый пакет с вещами. Он стоял меж двух относительно чистых ящиков, причем так, что увидеть его можно было только с той точки, где сейчас стою я. И не похоже, чтобы пакет поставили сюда случайно. Хм, выходит, кто-то – Гаш, Гаврила Мефодьевич или сам Ворон – хотел, чтобы я сунула нос в круглую комнату и увидела тот кусок хрусталя непонятного назначения. Но зачем? Хороший вопрос. Я подхватила пакет и вышла из лаборатории. Будет, что обсудить за ужином. Не хотелось бы, чтобы меня использовали втемную. Хочется сейчас устроить домовому допрос, тем более, что он явно настроен проговорить, но, увы, я тороплюсь. Так что беседа откладывается до вечера.

  Через полчаса, после душа и умывания, я вернулась на кухню. Как там пахло! Я чуть слюной не захлебнулась. Гаврила отложил половник, поправил очки на носу, окинул меня внимательным взглядом и одобрительно кивнул.

  – Умеет же Гаш вещи выбирать. И с размером угадал. Хорошо сидит, девочка. Только бы глаза подкрасить...

  Я развела руками. Про косметику бес не подумал. А может, она просто не поместилась в пакет.

  – Так к которому часу тебя ждать? – домовой вытер руки, повесил полотенце на плечо и ненавязчиво пододвинул ко мне тарелку с бутербродами, на этот раз с сыром. – К половине восьмого? Учти, Дара, опоздаешь – будешь есть холодный ужин.

  Я, успев к тому времени запихнуть в себя три бутерброда, промычала с набитым ртом, что не опоздаю. Потом проглотила еще один и почувствовала, как слипаются глаза, прикрыв ладонью рот, зевнула. Так, это уже лишнее. Я не могу спать сейчас, мне нужно домой! Домовой внезапно навалившейся на меня сонливости не заметил, он, что-то насвистывая себе под нос, резал капусту. Однако от моего внимания не укрылось, что он, хитро прищурившись, наблюдает за мной краем глаза. Вот хитрюга! Хочет убить одним выстрелом двух зайцев: и меня на улицу не выпустить, и от общества обиженной девицы избавиться. Поэтому и бутербродами закармливает, знает, что, наевшись до отвала, никуда не побежишь, кроме как до ближайшего диванчика, чтобы вздремнуть. Что ж, по крайней мере, хитрость основана на заботе, а не на чем-то другом.

  Я, еще раз заверив Гаврилу, что вернусь ровно в половине восьмого, побежала к входной двери.

  Сорок один, сорок два, сорок три... Ровно сорок три ступеньки от двери подъезда до порога квартиры, в которой я прожила всю жизнь. Неужели когда-то я пролетала их меньше, чем за минуту? Сейчас плетусь медленно, еле-еле, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. А лифт, как назло, опять не работает. Я вообще не понимаю, почему бы не оборудовать в шахте лифта подсобное помещение, раз им все равно никто не пользуется. И сегодня я особенно остро ощутила весь трагизм фразы 'лифт не работает'. Ноги гудят, спина болит, глаза слипаются. Переоценила я себя, переоценила. Как же легкомысленно было надеяться на 'скоренько сбегаю туда и пулей обратно'. И изначально я действительно не планировала подниматься в квартиру, но, просидев четверть часа на скамейке под старым вязом, родителей я так и не увидела. Понимаю, внеплановые задержки на работе, пробки, магазин, в конце концов. Но легкое беспокойство, охватившее меня сразу после пробуждения, по мере приближения к дому усиливалось, перерастало в смутную тревогу, и теперь, уже поднеся палец к дверному звонку, я была почти что в панике. И не решаюсь нажать на кнопку. Еще когда шла от остановки до дома, а потом поднималась по лестнице, меня будто что-то отталкивало, разворачивало назад, но я, упрямая, как ослица, шла к своей цели. А сейчас еле-еле удерживаюсь, чтобы не броситься со всех ног вон из подъезда. Но беспокойство за родителей сильнее неясного ужаса. Что-то случилось, я чувствую, что-то очень плохое. Надеюсь, Гаврила простит мой обман, но по-другому не могу.

  Набрав в грудь побольше воздуха и зажмурившись, я мысленно досчитала до пяти и позвонила в дверь. Почти сразу послышались торопливые шаги, щелкнул замок, и на пороге появилась мама. Все верно, она никогда не смотрит в 'глазок' и не спрашивает: 'Кто там?', верит в надежность 'цепочки'. В домашней одежде, переднике, со стянутыми в хвост волосами и уже без косметики. Выходит, она дома не меньше часа. Но тогда она ушла с работы около пяти. Почему?

  – Вам кого? – мама смотрела на меня, будто впервые видела.

  – А... привет, – пискнула я, отчего-то не решаясь войти.

  Однако, странно. Мама не спешит заключать младшую дочурку в объятия и выяснять, почему она не в доме отдыха, куда ее отправили два дня назад, почему она за это время ни разу не позвонила домой. А у меня на этот случай целая речь заготовлена, придумала, пока в маршрутке ехала.

  – Вы, наверное, адресом ошиблись, – предположила мама и покосилась в сторону кухни – наш дом иногда с соседним путают...

  Неужели за двое суток я изменилась настолько, что мать родная не узнает? Я невольно провела руками по лицу. Вроде все, как раньше. Жаль, нет с собой зеркальца.

  – Да не ошиблась я адресом, – вскинула брови я – я здесь всю жизнь живу, и этот дом найду безлунной ночью с закрытыми глазами. Мам, это дурацкая шутка.

  Глаза мамы округлились.

  – Девушка, если бы вы были моей дочерью, я стопроцентно запомнила бы. Сообщаю, что дочь у меня только одна, Анечка, и вы на нее не очень-то похожи, как, впрочем, на меня и моего мужа. Хотя... Определенное сходство с Володиной прабабкой все же присутствует, я ее, правда, вживую никогда не видела, только на фотографии. Но это не может служить доказательством нашего с вами родства.

  Меня, несмотря на теплый летний вечер, затрясло в ознобе.

  – Мам, ты чего?.. Это я, Дара, твоя дочь...

  – Девушка, поймите, вы не можете быть моей дочерью, – видно было, что мама из последних сил сдерживается, чтобы не послать нахалку подальше – всего хорошего.

  Она попыталась захлопнуть дверь, но я – сама себе удивляюсь – быстро всунула ногу между порогом и створкой и ухватила маму за руку.

  – Ты меня совсем не узнаешь, да? – жалобно протянула я.

  Я не знаю почему, но мои родители начисто забыли о моем существовании. Бред, чушь собачья... Но, глядя в равнодушно-вежливые мамины глаза, на дне которых притаилось плохо скрываемое раздражение, с ужасом осознавала, что это так. Бетонный пол исчез, и под ногами разверзлась холодная бездна. Кажется, зубы застучали... Но надежда, безумная и безусловная, которой не нужны ни основа, ни заверения, все еще жила во мне.

  – Нет! И прекрати меня хватать! – мама все-таки не смогла сдержать раздражения и с силой оттолкнула меня. – Что ты себе позволяешь?! Из психушки удрала?! Я тебя вижу первый раз в жизни и, надеюсь, в последний. Всего хорошего.

  Дверь захлопнулась перед моим носом, но я успела услышать короткий диалог родителей:

  – Кать, кто там?

  – Да сумасшедшая какая-то...

  Голова закружилась, и я прислонилась к стене, чтобы не упасть. В голове – не единой мысли, только гулкая пустота. И ощущение полной безнадежности. Щелкнул замок соседней квартиры, и на лестничную клетку важно вышел Шерлок, а за ним и Валера. Пока хозяин по обыкновению обшаривал карманы, разыскивая сигареты и зажигалку, пес вежливо обнюхал меня, скупо качнул туда-сюда хвостом и прошествовал вниз по лестнице. Валера, чуть помедлив, мазнул по мне равнодушным взглядом и направился за псом. Зажигалку, кстати, так и не нашел... Точно так же они отреагировали бы на фонарный столб, с той лишь разницей, что у столба Шерлок задрал бы заднюю лапу. Неужели это все происходит со мной?

  Внутри стало так холодно, будто я проглотила кусок ледяной арктической пустыни. И пусто. Тело вдруг стало легким-легким, как наполненный гелием воздушный шар. Странное, абсолютно неуместное умиротворение охватило меня... Не надо никуда бежать, не надо переживать, мучиться. Больше ни страха, ни сомнений, ни терзаний, ни опасности. Теперь все хорошо, все спокойно... Потом левую половину груди обожгло болью, напоминая, что я все еще жива. Согнувшись пополам и прижав к груди руки, я пришла в себя. Серая муть перед глазами рассеялась, и первым, что я увидела, были мужские ботинки на толстой подметке, громоздкие и довольно грязные. Потом чья-то рука больно дернула меня за волосы, заставив смотреть вверх.

  На лестничной площадке собралась целая компания, вид которой не предвещал ничего хорошего. Трое парней самого бандитского вида с торчащими из-под спортивных курток пистолетами, высокая женщина, прямая и сухопарая (кажется, таких называют жердями), в широкополой шляпе, скрывающей лицо, и мужчина, крепко держащий меня за загривок. Прямо как кошку за шкирку! А хуже всего было то, что дядьку этого я очень хорошо помню, да и он не кажется потерявшим память. Еще бы, просидеть всю ночь в приватном местечке, мучаясь от боли в животе – то еще удовольствие. Да и сейчас действие подлого заклятия (так и буду теперь его называть), похоже, все еще не кончилось: вон, бледный какой, весь в испарине.

  – Вот и встретились, Дашенька, или как там тебя зовут, – почти ласково произнес Сергей и вымученно улыбнулся. – Давно не виделись и нехорошо расстались, дорогая.

  А потом, обернувшись к 'жерди', поинтересовался:

  – Может, не надо было так сильно? Девку-то совсем развезло.

  – В самый раз, Сережа, – ответила женщина. – Теперь не побегает. Держи крепче.

  Солнце было ей в спину, тень от шляпы падала на лицо, но вот руки, крепко держащие объемную сумку, были мне знакомы. Сморщенные, с выступающими черными венами и скрюченными артритом пальцами с острыми желтыми ногтями. Баба Магда собственной персоной, а кого еще я ожидала увидеть. Больше ни у кого я не видела таких страшных рук.

  Не сгорбленная, смотрящая на всех снизу вверх, без заискивающей улыбочки. Прямая, строгая, умная и расчетливая, не терпящая возражений. Верховная. Настоящая железная леди. Железная бабка.

  – Отбегала ты свое, Дарочка, – холодно произнесла баба Магда. – Пора и честь знать. Очень жаль. Но, как говориться, ничего личного.

  И она стала искать что-то в ридикюле. По виду новом, но таком же огромном и уродливом, как и первый.

  – Лучше не дергайся, – предупредил меня Сергей и резко сдавил мне шею пальцами.

  Я коротко взвизгнула от боли.

  – Поняла, зайка? – если бы не железные пальцы, сжимавшие мою шею, Сергей мог бы казаться ожившим воплощением добродушия.

  Я едва слышно прохрипела, что поняла. Но бабкин прихвостень не очень-то мне поверил. Во всяком случае, руку не убрал. Пугает? Может быть, но вряд ли в интересах бабы Магды – правильнее будет называть ее не иначе как Верховная – позволит кому-то причинить мне вред. Перестраховывается? Напрасно, от еще одних суток на унитазе железный захват моей шейки его не спасет... Вернее, не спас бы, если бы я была способна на простенькое (и подленькое) волшебство. Жаль, но ночь в логове адептов Пятого оказалась испытанием, к которому мой дар не был готов. А он у меня еще маленький, образно выражаясь, розовый и пухленький, только-только делает первые самостоятельные шаги. Ой, ну и ассоциации! Самое время и место! Хм, по идее я должна в обморок упасть от ужаса при виде четырех амбалов и ведьмы, пришедших по мою душу. А я вот стою, неудобно вывернув шею, и представляю, как мог бы выглядеть мой дар, имей он физическое воплощение.

  – О чем задумалась, Дарочка? – мстительно прошипел Сергей, чуть сжимая пальцы. Позвонки жалобно хрустнули. Не больно, но жутковато.

  – Полегче, Сережа, – повысила голос баба Магда, – Дара нужна живой и здоровой. Иначе, клянусь Пятым, ты пожалеешь, что на свет родился. Всех остальных это тоже касается. О, вот оно!

  Старая ведьма с гордостью продемонстрировала мне два прозрачных флакончика с чем-то буро-зеленым, склизким и оно, кажется, шевелилось. Фу-у. Наверняка в них какая-нибудь мерзость вроде искусственно синтезированной палочки Коха. Меня передернуло, и Верховной это понравилось. Она откупорила одну склянку – склизкая жижа оживленно задергалась и устремилась наружу – и сунула ее мне под нос.

  – Держи крепко, Сережа. Она будет вырываться. Но не вздумай калечить девчонку, мне нужно здоровое тело.

  Если бы в тот момент Сергей дернул меня за волосы чуть сильнее, он бы точно оторвал мне голову. О, желание поквитаться для него значит больше, чем бабкин приказ. Так что мое счастье, что голова осталась при мне. Но как больно шее. Потом чьи-то грубые руки сдавили мне запястья. Верховная крепко зажала мне ноздри, и склянка с бурой мерзостью оказалась у рта. Наверное, я кричала сквозь плотно сжатые зубы, пыталась вырваться... провал в памяти. Помню только, что запас кислорода в легких кончился очень быстро, и я, так долго, как только могла, старалась не дышать, умоляла собственный организм обойтись без воздуха еще секундочку. Но битву с инстинктом самосохранения я – к сожалению или к счастью – проиграла, и, плохо соображая, что делаю, жадно открыла рот в надежде глотнуть воздуха. Но вместо вожделенного глотка кислорода в горло скользнуло что-то склизкое и противное, и оно, по-собачьи встряхнувшись, быстро поползло дальше по пищеводу. Брр!

  В тот же миг я, потеряв опору, плюхнулась на пятую точку у стены, судорожно глотая воздух, и не могла надышаться. В животе творилось что-то невообразимое, будто я проглотила бенгальский огонь, причем зажженный.

  – Ну вот и все, Дарочка, – Верховная улыбалась, как кошка, всласть нализавшаяся краденой сметаны, и отшвырнула второй флакончик с бурой мерзостью, тоже опустошенный. Она тоже приняла эту дрянь? – Неприятно, но, как я уже говорила, больно не будет. Мы обе просто заснем... ты – чтобы никогда не проснуться вновь, я – чтобы возродится вновь, молодой и сильной. И, будь уверена, я проживу твою жизнь достойно. Знаешь, по-моему, все справедливо. Ты все равно так бездарно тратила свои дни, месяцы и годы. Я не повторю твоей ошибки.

  – Почему ты так уверена? – прошептала я, изо всех сил прижимая руки к животу. – Ведь в первый раз, в субботу, у тебя ничего не вышло.

  Жар от бенгальского огня понемногу утихал, но все равно больно. Мой дар, пусть розовый и пухленький, но он, почуяв угрозу для меня (и для себя тоже), уничтожил склизкую дрянь. Только неясно, что мне делать дальше. Бабкины прихвостни расслабились, уверенные, что дело сделано. Вон, троица тех, что помоложе, обильно пересыпая речь бранью, обсуждает какой-то матч, 'который наши, естественно, с треском продули'. А Сергей говорит по сотовому на пролет ниже. Хорошо, есть возможность сбежать, но старуха поднимет тревогу, если почует неладное. А я не знаю, как подействует на Верховную принятое ею зелье.

  – Все очень просто, – ведьма явно пребывала в благостном расположении духа и была не прочь поболтать, пусть даже и со мной. – В субботу сила Пятого на тебя не подействовала, потому что ты ушла из квартиры и вернулась только утром. Кстати, в том, что случилось с твоей сестрой, виновата ты. Ведь тебя не было дома, когда она, униженная и раздавленная, вернулась домой из свадебного путешествия. Ты могла бы ее остановить, но... Кстати, на помощь мага-заветника не надейся, ни он, ни кто-либо еще тебя не вспомнит, а вся информация о тебе уничтожена – Сережа постарался.

  Старуху я слушала вполуха, внимательно наблюдая за Сергеем. Нужно дождаться подходящего момента и дать деру. Когда бабка поймет, что и вторая попытка провалилась, мне придется плохо, и на магию рассчитывать не приходится. Единственный мой союзник сейчас – эффект неожиданности. Поэтому я, продолжая изображать умирающего лебедя, кое-как встала и, обеими руками держась за стену, стала медленно продвигаться к лестнице.

  – Но на этот раз все получится, девочка, – продолжала вещать бабка, тоже потирая живот. Понимаю ее ощущения, но не могу сказать, что сочувствую ей. – Никакой магии на этот раз, только алхимия и предварительная подготовка.

  – Как это? – заинтересовалась я и опять выпала из образа. Ох, доведет меня однажды любопытство до чего-то нехорошего! Но баба Магда не заметила.

  – Все просто, – сморщилась Верховная и, сбив шляпу на затылок, утерла накрахмаленным носовым платком выступившую на лбу испарину. Выглядела она неважно, дышала сипло и сильно побледнела. Лицо как будто из воска. – Девки дуры, поголовно замуж хотят, а с мужиками обращаться не умеют, вот и клюют на всякие магические штучки-дрючки типа гаек на веревочке. Вот и ты клюнула, девочка. Свеча, тряпочный браслет и сухая травка должны были сделать твой организм беззащитным перед этим зельем. Особые вещества в них...

  Как предусмотрительно с моей стороны было послушаться собственного дара и избавиться от подарка бабы Магды!