Текст книги "Одаренные проклятием (СИ)"

Автор книги: Инна Щербакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

  – Утром не буди ее, хорошо, – попросил маг – когда проснется, тогда проснется.

  – Понял уже, – вздохнул домовой – пускай спит себе спокойно, я постерегу. Возраст, бессонница одолевает... Ты сам-то не засиживайся до утра, оно хоть и мудренее вечера, но это только при условии, что ты ночью спал. А так...

  Ворон сдержанно поблагодарил друга-опекуна и, признав его правоту, отправился на боковую.

  Дара под надежным присмотром, и за нее можно не волноваться, по крайней мере, до тех пор, пока она не проснется.

  Глава 7

  Светло-зеленый с красно-черными прожилками камень почти правильной круглой формы, призванный служить алтарем, был спрятан от любопытных глаз в подвале храма Пятого божества. Поверхность его, слишком гладкую для природного материала, покрывала густая сеть рукотворных линий. На первый взгляд, никакого смысла в их хаотичных изгибах не было, но если долго вглядываться в рисунок, можно увидеть очертания странного, многорукого существа. Павлу это существо всегда напоминало распластанного на песке осьминога. Но только Верховная знала, что, если подойти к алтарю вплотную с юго-западной стороны, вырезанные в камне линии сложатся в человеческую фигуру, причем эта фигура будет иметь женские очертания. Верховная чуть улыбнулась. Женщина есть женщина, у нее не может не быть своих маленьких секретов. Тем более, если она ведьма.

  Это место называли не иначе как нижний храм, и входить сюда кому-либо кроме Верховной и магистра запрещалось под страхом изгнания из секты и проклятия Пятого. Здесь всегда было холодно и сыро. Здесь царил вечный мрак, разгоняемый лишь неровным чадящим светом семи зажженных свечей. Но давящий мертвый воздух нижнего храма был напоен духом Пятого.

  Именно здесь, в сердце лесного храма, Верховная творила все мало-мальски значимые заклятия, здесь обращалась к Пятому, стараясь через собственную магию, моления и мыслеобразы донести до божества свою волю. И Пятый отвечал ей, самой верной своей последовательнице под небом этого мира. Так было всегда с того дня, когда мальчишки сетью выловили из старого деревенского пруда большую древнюю книгу, написанную на незнакомом языке. Верховная до сих пор с гордостью и нежностью вспоминала о том, как ей, тринадцатилетней пигалице, удалось завладеть удивительной находкой. О бессонных ночах, проведенных над пожелтевшими от пронесшихся над ними веков страницами. О сладостном привкусе Силы – стоило лишь дотронуться до покрытого толстым слоем ила и водорослей переплета. Не сразу, далеко не сразу, но книга открыла ей главную свою тайну, и в этот день будущая Верховная впервые взглянула в глаза Пятому. Как будто мир живых, до того чужой и враждебный, но, вместе с тем, привычный и понятный исчез, растаял, как предрассветная дымка. Безграничное могущество Пятого божества открылось ей. И бесконечное одиночество Мира-за-гранью. Она с раннего детства познала как это – быть всегда одной. Нет, она не была сиротой – мать, отец, младший брат и две сестрички. Но слишком рано и слишком уж ярко проявились ее способности к чародейству. И последствия не заставили себя долго ждать.

  Потом Верховная с теплотой подумала о подаренном ей не иначе как волей Пятого сыне. Вот он, Пашенька, замер в трех шагах от нее, бессильно привалился к стене. Белый, осунувшийся, с чернотой под глазами и заострившимся восковым носом. И такими ослепительно яркими кажутся четыре продольных царапины на правой стороне его лица... Смерть никого не красит. Смерть по собственной глупости – тем более. Как же все-таки замечательно – Верховная вновь, уже в который раз за последние полтора часа, возблагодарила Пятого, власть которого распространилась и за пределы смерти – что Павел спасен, что вездесущая смерть волей Пятого обменяла жизнь сына Верховной на другую жизнь.

  Мать тепло улыбнулась сыну, а тот понуро опустил глаза и, тяжело дыша, отступил в клубящуюся в углах нижнего храма тьму. Но Верховная успела заметить, что дурацкий красный балахон на левом боку ее сына набряк от крови. Плохо. Раны, нанесенные ритуальным кинжалом, вобравшим в себя частичку силы Пятого, нельзя вылечить традиционными методами. Здесь поможет только магия, и Верховная могла бы силой Пятого исцелить рану Павла хоть сейчас, однако она не спешила. Для заклятия, которое она готовилась сотворить сейчас, понадобятся все – все! – ее силы, и это при поддержке Пятого и многочисленных магических штучек, хранящихся в ее сумке. Ведь это безумно сложно – работать с такой изменчивой вещью, как человеческая память. Тем более, если заклятие должно получиться масштабным.

  Тихий вздох донесся от двери, ведущей в верхний храм. Сергей, правая рука Павла, третий человек в секте. Сегодня Верховная впервые позволила ему войти в нижний храм, но только потому, что Павлу в любой момент могла понадобиться помощь. И она окажет сыну помощь, даже если придется принести Валдыке еще одну жертву.

  – Сережа! – исполненным власти голосом, не оборачиваясь, позвала Верховная.

  Заместитель магистра нехотя ступил в освещенный круг. Согнувшийся едва ли не пополам, сжавшийся в комок, с перекошенным, как от зубной боли, лицом.

  – Вы разве не видите, что Паше трудно стоять, – холодно произнесла Верховная, по-прежнему не глядя на него. – Принесите стул. Да поживее!

  Заместитель магистра сквозь зубы заверил ее, что выполнит ее поручение как можно скорее и, кажется, согнулся еще ниже. И, что-то подсказывало Верховной, причиной такого поведения, столь неестественного для мытого во всех щелоках Сергея, было вовсе не раболепное благоговение перед ней.

  – Зуб болит, Сережа? – заботливо спросила она.

  – Нет, живот, – прохрипел Сергей и опрометью бросился к лестнице, ведущей в верхний храм.

  Верховная и Павел проводили его взглядами. Потом ведьма перевела вопросительный взгляд на сына, тот непонимающе пожал правым плечом – малейшее движение левой половиной тела причиняло сильную боль. Сердце Верховной дрогнуло от жалости – ее мальчику, ее единственному сыну плохо – и она вынуждена была напомнить себе о том, что времени у нее почти не осталось, и она не может позволить себе тратить драгоценные дни впустую. Кроме того, матери время от времени приходится быть строгой с сыном для его же блага, ведь иначе он так и не научится выживать в этом неспокойном мире.

  – Пока Сергей ходит за стулом, Пашенька, я хотела бы серьезно с тобой поговорить, – Верховная очень внимательно смотрела на сына, и тот под этим взглядом готов был сквозь землю провалиться. – Ты ведь не откажешь мамочке в своем обществе, малыш.

  Павел, не поднимая глаз, кивнул. Он знает: если мать начала с ним сюсюкать, что сын Верховной с детства ненавидит, она в ярости, и последствия этой ярости непредсказуемы.

  – За то, что позволил себя убить, причем так глупо и бездарно, вижу, сам себя коришь, – Верховная говорила ровно и размеренно, даже улыбалась, но в голосе ее то и дело проскальзывали металлические нотки, – а вот за то, что попытался ее изнасиловать... Милый, в Великой Книге ясно написано: для ритуала пересадки душ нужен чистый лист. Девственница! Иначе я бы велела тебе не сестру ее соблазнять, а ее саму, потаскун ты эдакий! В этой ситуации, дорогой сынок, я не жалею о твоей гибели. Прости, но так тебе и надо. Второй такой девчонки не то что в городе – во всей области, будь она неладна, нет. И я не могу ждать, пока ты и твои прихвостни найдете кого-нибудь еще! Мое время на исходе, Пашенька, и, если я умру, ты тоже долго не протянешь. Так-то, сынок!

  Павел глубоко вздохнул – насколько позволила рана – но даже не попытался возразить матери. Всем – властью, положением в обществе, деньгами, неестественно долгой жизнью и вечной молодостью – всем он был обязан матери, точнее, ее умениям и ее колдовству. Знал он и о том, как сильно эта мерзкая девчонка, Дара, нужна его матери. Верховная должна оставаться Верховной и после того, как ее душа переселится в новое, молодое и сильное тело. Но для этого донор, как он сам в шутку называл младшую сестру своей временной жены Ани, тоже должен обладать магическими способностями. И мать не преувеличивает, когда говорит, что рада его недолгой смерти. Да, верно, все верно. Но есть у Павла одна особенность, сильно осложняющая ему жизнь: его мозг устраивает себе долгосрочный отпуск каждый раз, как только в организм попадает хотя бы грамм алкоголя. Если бы он знал, что так все обернется, что эта вечно угрюмая девка окажется среди пассажиров того автобуса, то ни за какие коврижки не притронулся бы к коньяку. Но так уж вышло... Даже умудренный опытом Сергей не смог предугадать всех случайностей. И так сладок был вкус мести, уже ощущаемый на губах. Мести за позорные побои, за пережитое унижение, за отметины на лице, которые все еще кровоточат по ночам и не заживают даже под воздействием магии. Даже сейчас, вспомнив о постыдном поражении от глупой девчонки, Павел невольно сжал кулаки, но тут же, охнув, согнулся пополам не хуже Сергея. Следы ногтей Дары на щеке не шли ни в какое сравнение с раной от ритуального клинка.

  Верховная тем временем вернулась к алтарю, в центре которого появился небольшой четырехугольник из плотной бумаги, глянцево поблескивавший в свете свечей. Фотография хорошенькой девушки с длинными черными волосами, только бледной и уставшей. Верховная с минуту разглядывала фото, потом вылила на него прозрачную жидкость из пластиковой бутылки, которую держала в руках. Цветочный аромат разлился в затхлом воздухе нижнего храма, что, как ни парадоксально, сделало его еще гаже – Павел невольно прикрыл нос рукавом балахона. Однако мысль о том, что можно подняться в верхний храм и не присутствовать при творящемся волшебстве, он старательно проигнорировал. Ему нравилось наблюдать за колдующей матерью, жадно ловить каждое слово, каждый жест – ведь сам он лишен возможности направлять и использовать силу Пятого. И всякий раз, присутствуя при священнодействии, он дышал украдкой и боялся неосторожным жестом спугнуть, развеять неповторимое ощущение силы и мощи – дух Пятого.

  Вопреки ожиданиям Павла, жидкость не растеклась по алтарю, а плотный упругой линзой охватила фотографию, как кокон гусеницу, готовую вот-вот превратиться в бабочку. Верховная удовлетворенно кивнула и пустила в ход следующее зелье, от которого линза загустела и обрела насыщенный лимонно-желтый цвет. И последним на фото полилась ярко-алая жидкость, замерзавшая, казалось, прямо в воздухе. На любой выставке авангардного искусства тонкая сосулька, без видимой опоры висящая в воздухе, произвела бы фурор. Однако Верховной было все равно. Линза покраснела и мгновенно превратилась в лед. Теперь настало время колдовства. Ведьма вскинула руки, мысленно взывая к Пятому. Нечасто ей приходилось творить такие сложные заклятия, и на этот раз, знала Верховная, без помощи покровителя ей не справиться. И дело не в недостатке Силы или опыта. Ее тело досуха исчерпало отведенный ему запас жизненных сил, и любое, даже самое незначительное волшебство может стать для нее последним. А магия этого мира тугая и неподатливая.

  Под потолком нижнего храма сгустилось плотное багрово-черное облако. Электрические разряды пронзали воздух. Линии на алтаре налились багрово-красным сиянием, будто кровь текла из вен и артерий изображенной на алтаре женщины. Божество Мира-за-гранью откликнулось на зов. Его мощь перетекала в ее тело, заставляя сердце ускорить свой бег. Будто крылья выросли у нее за спиной, и сейчас Силой Пятого она могла по собственной прихоти свернуть горы только для того, чтобы воздвигнуть их вновь. Ведьма довольно усмехнулась. Нет, так много ей не надо. Все, что ей нужно – это возможность жить дальше.

  Верховная сомкнула кисти рук в замок на уровне груди и поднесла их к фотографии. Слова древнего заклятия звучали в наэлектризованном воздухе, одного из тех, что были записаны в Великой книге. Свечи разом погасли – Пятый не любит открытого огня – и теперь багровые всполохи освещали нижний храм. Дух Пятого, призванный волей ведьмы, жадно пил жизнь Павла – такова цена за помощь божества, и Верховная готова была уплатить ее. Вот только Павлу, восхищенно глядящему на мать, знать о том не обязательно. Ничего, решила Верховная, я тебе еще больше наколдую, когда получу новое тело.

  Часть Силы, тугой и неподатливой магии этого мира, сконцентрировалось в зеленую молнию, возникшую между ладоней старой ведьмы.

  – Волей Пятого... она останется совсем одна, – прохрипела Верховная. – Одна! Никто ей не поможет! Ни мать, ни отец, ни залетный колдун!

  Молния с оглушительным треском ударила в ледяной панцирь фотографии. Осколки брызнули во все стороны, но испарились, так и не достигнув пола. Фото оплавилось по краям, но изображение девушки осталось невредимым. Заклятие, напитавшись силой Владыки Бездн, стирало память о Даре у всех, с кем когда-либо пересекся жизненный путь. Отныне она действительно останется совсем одна. Верховная улыбнулась, довольная результатом, и, тяжело дыша, опустилась на пол. Холод охватил ее руки и ноги, неумолимо подбирался к сердцу. Холод, дыхание притаившейся за плечом смерти. Теперь так было всегда. Ослабевшими руками ведьма вытащила из сумки плоскую фляжку, кое-как открутила пробку и сделала большой глоток. Поморщилась, глотнула еще. Зелье тяжелым горячим комком провалилось в желудок, нутро обожгло. Холод нехотя отступил, не оставляя сомнений в том, что он вернется при первом удобном случае. Верховная утерла губы и жестом приказала бросившемуся к ней сыну оставаться на месте.

  В дверь чуть тихонько постучали.

  – Входи, Сережа, уже все, – милостиво разрешила ведьма, потирая замерзшие пальцы.

  Сергей принес два стула. На один тяжело опустился Павел, зажимая рану в груди, на второй Сергей усадил ее саму. Умница он, все-таки, не зря за него Павел просил. А Верховная, помнится, не хотела принимать его, бывшего сотрудника органов, в ряды адептов Пятого. Помнится, была у него какая-то личная драма... Было это лет девять назад. Тогда Павел мать уговорил, а Сергей не дал ей ни единого повода пожалеть о своем решении.

  – Великая книга пропала, – понуро произнес Сергей. – Это моя вина, Верховная. Я готов понести наказание.

  Ведьма жестом велела ему замолчать.

  – Наталья успела рассказать, что Книгу забрал какой-то заветник. Ты не справился с девчонкой, Сережа, как же ты мог остановить мага-заветника? Нет, это не твоя вина. Кстати, разве я не говорила тебе, что девчонка – тоже ведьма? Хоть и молодая, и неопытная, но ведьма?

  Сергей, скривившись, кивнул.

  – И, тем не менее, ты позволил себе думать о ней, как о простой человеческой девчонке, которая испугается и поднимет лапки кверху при виде ножа или пистолета. Молодец, все-таки, девчонка, мы, ведьмы, быстро учимся... А тебе, профессионалу, это непростительно вдвойне.

  Заместитель магистра молчал. Верховная улыбнулась и ободряюще похлопала его по руке.

  – Сережа, не переживай из-за Книги, мы непременно ее вернем. Лучше подумай, как поскорее отыскать девчонку.

  Сергей потер затылок, потом, болезненно морщась, поведал о своем плане.

  – Впечатление полной идиотки Дара на меня при встрече не произвела. Если так оно и есть, то домой она в ближайшее время не вернется, самое лучшее, что она смогла бы сделать в ее положении – залечь на дно на пару месяцев, а в идеале вообще скрыться из города. Я бы так и поступил.

  – Не обнадеживает, – вздохнул Павел, и Верховная метнула в него укоризненный взгляд.

  – Но я изучил досье на девочку, – продолжал Сергей. – И понял одну вещь: у этой юной особы на первом месте не голова, а чувство, и она сильно привязана к дому и семье, так что соображение целесообразности будет стоять на втором месте. Так что рано или поздно она вернется домой. Я велел парням круглосуточно дежурить во дворе ее дома и в подъезде. Уверен, вскоре она там появится.

  – Хороший план, Сереженька, – одобрила Верховная. – Только есть в нем один маленький недочет, тот же самый, из-за которого ты то и дело на второй этаж бегаешь. Девчонка ведьма, может, она и не осознала границ своей силы и не умеет толком этой силой пользоваться, но она ведьма. Поэтому, как только Дара появится в поле зрения твоих парней, я должна сразу же узнать об этом.

  Сергей кивнул. Понятливый, побольше б таких в рядах адептов. Верховная тяжело встала и, покачиваясь на ходу, побрела в сторону Павла.

  – Давай-ка займемся твоей раной, – Верховная прижала ладони к левой половине груди сына. – Прости, Паша, что не вылечила тебя сразу.

  Павел, как мог, заверил мать, что все в порядке.

  – Я жив только благодаря тебе, – негромко, так, чтобы слышала только Верховная, произнес Павел – я все сделаю, чтобы возвратить тебе этот долг, мама.

  Слова заклятия Великой Книги вновь звучали в затхлом воздухе нижнего храма, и багровая мгла вновь клубилась под потолком.

  Солнечный луч, ласковый и теплый, бил прямо в лицо, забирался под веки. Я заслонила лицо руками, не желая просыпаться, но это не помогло. Тогда я, сберегая остатки сладкой утренней дремы, спрятала голову под подушку, но долго пролежать так не смогла – там оказалось очень душно. Но стоило чуть приподнять подушку в надежде глотнуть воздух, как противный луч вновь светил в лицо. Становилось жарко. Кажется, солнце вспомнило, что сейчас как-никак лето, и нужно хотя бы изредка выглядывать из-за серой завесы туч, одаривая землю теплом.

  – Ладно, ладно, встала, – пробурчала я и вылезла из-под тонкого покрывала. – Встала уже.

  Потом какое-то время сидела на кровати и разглядывала картину на противоположной стене. Песчаная кромка берега, прибрежные скалы, подсвеченные восходящим солнцем, раскинувшееся до самого горизонта море. Красиво и романтично. Мне сразу захотелось оказаться там, на морском берегу. Пройтись по белому песку, прохладному с ночи, подставить лицо солнцу и ветерку, погрузиться в ласковые волны. Может быть, даже построить из песка замок. И вокруг не будет ни фанатиков-сектантов, ни горящих автобусов, ни запрятанных в лесной глуши храмов. Угу, размечталась. Впрочем, подставить лицо солнечным лучам у меня уже получилось. Но почему-то я не прыгаю от счастья на одной ножке.

  Я стянула шерстяные носки – Гаврила Мефодьевич, как мог, старался спасти меня от простуды, практически неизбежной после прогулки по сырому лесу и пробежки босиком по бетонным полам храма адептов Пятого, и потянулась за брошенным на спинку кресла халатиком, но была остановлена острой болью в спине, как раз в ушибленном накануне месте. Как неудачно-то. Вчера я, рискуя свернуть шею, неплохо рассмотрела кровоподтек насыщенного черно-желто-зеленого цвета в средней части спины. Уверена, сегодня он выглядит еще гаже. Не буду разглядывать. Накинув халатик – ну не разгуливать же по чужой квартире в одной пижаме! – я подошла к большому зеркалу в тяжелой бронзовой раме и долго всматривалась в собственное отражение. Бледная, но выспавшаяся и отдохнувшая. И спина почти не болит, если не наклоняться и не поворачиваться слишком резко. Ничего, могло быть и хуже. Павлу, например, вчера было гораздо хуже. Перед глазами вновь возникло видение мертвого магистра. Гад, конечно, мерзкий тип, из-за которого Аня сейчас в больнице, но... Но я и помыслить не могла, как это страшно – убивать.

  Я тряхнула головой и на миг закрыла лицо руками. Это было, Дара, сказала я себе, и это уже не исправишь. Это не убийство, это самозащита. Только представь, какая участь ждала бы тебя и всех автобусников, если б ты не воткнула тот кинжал в сердце магистра. Во всяком случае, ты бы сейчас не любовалась картиной и не смотрелась бы в это зеркало. Все закончилось бы очень плохо.

  Я вздохнула, провела рукой по волосам и, надев тапочки, кстати, в виде собачек, вышла из отведенной мне комнаты. И едва удержалась от того, чтобы тут же не вернуться в нее и не забиться под одеяло. Изо всех сил вцепилась в дверной косяк, чтобы не убежать. Снова коридоры, снова запертые двери. И света, как назло, нет. Струйка холодного пота противно скользнула между лопаток, ноги стали ватными. Так, спокойно, Дара, уговаривала себя я, здесь тебе ничего не угрожает, здесь ты в безопасности. Правдивые, разумные слова. Вот только липкий иррациональный ужас, по-научному – фобия, гнал меня обратно, в комнату. Но не могу же я вечно сидеть в ней, пусть даже напротив кровати там висит очень симпатичная картина! А чтобы попасть в другие части квартиры Ворона, по коридору идти все-таки придется. А из кухни доносятся изумительные запахи... Я сглотнула слюну. По возвращении из грязного и омерзительного храма поклонников Пятого, сил у меня едва хватило на то, чтобы помыться. В ванной я просидела не меньше часа, вылила на себя едва ли не все запасы шампуня и геля для душа, найденные заботливым Гаврилой, но и сейчас – или это только кажется? – меня преследует слабый, еле уловимый запах крови. Желудок выразительно забурчал. Еще бы! Легкий ужин вчера казался сродни подвигу, который я так и не смогла совершить. Зато сегодня любимый организм стремится наверстать упущенное. И так вкусно пахнет... Прости, фобия, есть хочется сильнее.

  Зажмурившись и выставив руки перед собой, я понеслась вперед в надежде хоть на полшага, но обогнать новоприобретенный страх. И бежала, ориентируясь на запах, до тех пор, пока не уперлась руками в гладкий бок холодильника. Только тогда я решилась приоткрыть один глаз.

  Просторная и светлая кухня дышала уютом. При свете дня загадочности в ней поубавилось, зато теперь я смогла рассмотреть и полки, заставленные красивой посудой, и клетчатую скатерть, и настоящий цветник на подоконниках. И подивиться необычному для кухни простору.

  За обеденным столом сидел Гаврила Мефодьевич. Домовой, прихлебывая чай из изящной фарфоровой чашечки, с интересом смотрел сериал. На столе рядом с чашкой лежала свернутая газета и очки со сломанной дужкой – чтобы не скучать в перерывах на рекламу. А телевизор примостился на кронштейне в том же углу, что и холодильник. То есть, возьми я во время вынужденного бега по коридору чуть правее, и он свалился бы мне на голову. И кто знает, может, после этого моя новообретенная фобия исчезла бы, как капля росы под лучиком солнца. Вряд ли, все, что я приобрела бы от столкновения с телевизором – это шишку на макушке.

  – Дарочка проснулась, – домовой всплеснул руками и, подлетев над стулом, полез в настенный шкафчик за чашкой для меня. – Садись, садись, не стесняйся. Голодная, небось.

  – Очень, – призналась я. – Просто до жути. Но пить хочу больше.

  – Сейчас-сейчас, – суетился домовой.

  На столе появились большая кружка, заварка и сахар, а еще вазочки с вареньем и со сгущенкой и, как апофеоз, тарелка с бутербродами. О, даже боль в спине отошла на второй план!

  – Перекуси пока, но не наедайся до отвала, оставь место для ужина, – предупредил Гаврила. – А то не сможешь попробовать моей фирменной запеченной рыбы.

  Я с набитым ртом, как могла, заверила домового, что ради его фирменной рыбы готова и поголодать, но не сейчас, минут через пятнадцать... В общем, голодать, учитывая перекус, начну где-нибудь через полчаса, не раньше.

  – Ты так сладко спала, Дара, – Гаврила устроился напротив меня и, подперев ручкой морщинистую щеку, с умилением смотрел на меня. – У меня рука не поднялась разбудить. Наверняка что-то хорошее снилось.

  Я, не переставая жевать, на мгновение задумалась. Пожалуй, действительно что-то снилось, но не помню, что именно.

  – Уверен, тебе снились хорошие сны, – продолжал Гаврила – иначе ты не проспала бы так долго, Дара. Ночь, день, следующую ночь и большую часть сегодняшнего дня.

  Я чуть не выронила бутерброд изо рта и, во все глаза уставилась на домового. А тот, печально вздохнув, указал взглядом на настенные часы. Мама дорогая! Без четверти пять! Вечера!!! Получается, я продрыхла почти двое суток... Да мои родители с ума сходят, пытаясь дозвониться до младшей дочери. А мой сотовый погиб, когда взорвался тот автобус. Я вдруг представила, как мама сидит на пуфике в прихожей, сжимает в руках телефонную трубку, из которой несется равнодушное 'Абонент недоступен' и тихо плачет. Я тряхнула головой, отгоняя жуткое видение.

  – Но, должен признать, ты молодец, деточка, – продолжил Гаврила, не замечая моего замешательства. А может, делая вид, что не замечает. – Настоящая заветница! Могла убежать в лес и спрятаться, могла сложить лапки и позволить принести себя в жертву, но ты выбрала путь борьбы. Так держать, девочка! Ты все сделала правильно, и теперь все поклонники Пятого божества в этом мире хором прокляли тот день, когда решили присоединиться к сектантам.

  – Гаврила, мне срочно нужно позвонить, – перебила я домового. Понимаю, невежливо, но в данный момент мне плевать на воспитания. – Меня дома потеряли.

  Домовой охнул, попросил прощения, сунул мне телефонную трубку и деликатно отвернулся к холодильнику. Я набрала знакомый с детства номер и, нервно постукивая ногтем по ободку кружки, стала ждать ответа. Пять, десять, пятнадцать минут... Нет ответа, только длинные гудки. Потом я сообразила, что сегодня среда, и мама с папой не возвращаются домой раньше половины седьмого. Точно, они должны быть на работе! Ой, а я-то испугалась, что они сейчас бегают по санаторию, в который я так и не попала, и окрестным лесам с сотрудниками санатория и милицией, разыскивая меня.

  Как жаль, что я не догадалась взять сотовый с собой, когда отправилась в то кафе, 'Последний поворот', кажется. Дело в том, что я плохо запоминаю цифровые последовательности, поэтому номеров сотовых телефонов родителей моя память не сохранила.

  – Гаврила, мне нужно домой, – я попыталась встать из-за стола и, едва сдержав стон, плюхнулась обратно.

  Пришлось сделать вид, что всего лишь хотела оправить халатик. Показывать домовому, что у меня болит спина, не хотелось. Начнет переживать, корить себя, за то, что не смог вылечить меня сразу, хотя, ничьей вины в том, что сейчас я вынуждена сидеть с неестественно прямой спиной, нет. А ведь он, когда мы с Вороном вернулись из леса, втирал мне в спину какую-то вязкую субстанцию, и на слабое сопротивление с моей стороны внимания не обращал.

  – Прости, деточка, – домовой встал и, сложив на груди руки, упрямо вскинул подбородок – но до тех пор, пока не вернется Ворон, я тебя из квартиры не выпущу. Душегубец, который твою жизнь и твое тело заполучить желает, пока что на том свете постоянную прописку не получил, поэтому ты в опасности. А я сам себе не прощу, если с тобой, милая, что-нибудь случиться. Так что можешь ругаться, кричать, плакать, швыряться молниями... можешь даже всю посуду перебить, а за порог я тебя не выпущу. Понимаю, нехорошо, но не выпущу, и точка.

  Я со смешанным чувством смотрела на маленького домового. Решительный блеск за толстыми стеклами очков. С одной стороны, очень уж забавно и надуманно смотрится маленький домовой, олицетворение домашнего уюта, в роли сурового и неподкупного надзирателя. С другой, что-то мне подсказывало: не стоит идти не открытый конфликт. Кто знает, на что способен домовой в гневе, ведь Ворон не оставил бы его присматривать за готовой вот-вот сорваться с места и сломя голову броситься домой девицей, не будь он уверен, что Гаврила справиться с заданием.

  – Одежку твою я выбросил, – поведал домовой, не сводя с меня настороженного взгляда. – Восстановлению она не подлежала. Рваная и грязная настолько, что стирать и штопать – только портить.

  Я поерзала на стуле и вновь взялась за телефон. Конечно, можно позвонить позднее, когда родители точно будут дома... Хотя, нет, после работы они вполне могут заглянуть к Ане в больницу. А вдруг Аню уже перевели из реанимации в обычную палату? Я с надеждой смотрела на Гаврилу, но тот лишь покачал головой и вновь отвернулся к мойке.

  – А куда ушел Ворон? – поинтересовалась я, больше для того, чтобы сменить тему. Уверена, мой учитель пропадает сейчас по каким-то своим магическим делам, наверное, ищет ингредиенты для зелий.

  Не хочу сейчас говорить о сестре, слишком тяжело. Слезы на глаза наворачиваются, как подумаю, что она лежит сейчас на больничной койке, бледная и неподвижная, угодившая в плен злой воли Верховной. А я сижу тут, в чужой кухне, жую помидор и обдумываю планы на будущее... Будем смотреть правде в глаза: в том, что беда обрушилась на нашу семью, есть и моя вина. Да, именно так. Неужели я с того дня, когда Аня впервые привела жениха к нам на обед – познакомить с родителями и младшей сестрой – не поняла, не ощутила угрозы с его стороны. Помню, меня холодный пот прошиб, когда пристальный взгляд его рыбьих глаз впервые остановился на мне. В тот миг мне очень захотелось сжаться до размеров таракана и скрыться в ближайшей щелочке. Но неприлично вот так развернуться спиной к гостю и уйти, даже толком не познакомившись. Потом надо пообщаться о погоде, о политике, о стремительно растущих ценах, а после выяснить, 'где же такой приятный молодой человек познакомился с нашей Анечкой' и далее по списку. Сам обед помню плохо, все было как в тумане. Беседу, в основном, вели мама и Аня, папа поддерживал, а я сидела, тупо уставившись в тарелку, и только кивала, если ко мне обращались. Ужасно. Аня со мной потом неделю не разговаривала.

  Кое-как высидев протокольный час, я предпочла спастись бегством в свою комнату и двое суток пролежала на диване, страдая от головной боли. Глупая, глупая девчонка! Если б я тогда знала то, что знаю теперь... Но я не знала, и наивно списала такую реакцию организма на застенчивость. И еще может быть, на зависть – у меня-то никого нет – хотя, на мой взгляд, завидовать было нечему. Этот Павел не понравился мне с первого взгляда. Но Аня совсем потеряла голову от любви, это даже я с нулевым опытом в амурных делах сообразила. И приняла, как казалось, единственное верное решение – по возможности не встречаться с Павлом, а если такой возможности не представится, то стискивать зубы и терпеть его присутствие. И это было моей ошибкой. Надо было... не знаю, строить козни, плести интриги, кидать подлянки... Делать все, чтобы поссорить Аню с Павлом. Жаль, я ничего этого не умею, вот попутно и научилась бы. Кстати, примерно в то же время увидела в книжном магазине брошюрку с практическими рекомендациями начинающей стерве, полистала, чушь полная, но, может быть кое-какие 'рецепты' и сработали бы. Отношения с сестрой испортились бы, но вдруг в этом случае она не лежала бы сейчас в реанимации. Да-а, верно подмечено: все мы задним умом крепки.