Текст книги "Одаренные проклятием (СИ)"

Автор книги: Инна Щербакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

  Как я туда дошла, не помню. Помню только, как постоянно уговаривала себя, ломая ногти о шершавые стены домов, сделать еще один шаг. А потом еще один. И еще... Сколько времени прошло, пока я доползла до небольшой кирпичной постройки с решетками на окнах, понятия также не имею, но краем глаза заметила светлую полоску над крышами домов – робкий, едва различимый отблеск дня. 'Уже очень поздно, если не сказать, рано, – подумалось мне. – Застану ли припозднившегося клиента?' Рука более-менее твердо толкнула дверь, я ввалилась в небольшое, заставленное пластиковыми столиками пространство и, яростно потерев кулаками глаза, огляделась. Содержание немногим отличалось от формы: несколько столов были заляпаны так, будто на них отплясывали джигу, обшарпанная стойка, стеллаж с бутылками, допотопный холодильник в углу. Сонная продавщица средних лет недобро глянула на меня поверх очков, и снова углубилась в детектив. В забегаловке стоял такой смог из курева, перегара и сушеной рыбы, что тут спокойно могли висеть несколько топоров рядом с кувалдой, ванной-джакузи и небольшим трактором. А меня вновь потянуло обнять белого друга. Огромным усилием воли справившись с тошнотой, я подошла к стойке:

  – Здрастье, у вас кофе есть? – язык заплетался.

  Тетка, не глядя на меня, ткнула пальцем в листок бумаги, пришпиленный на стене. Смысла в этом не было никакого: буквы расплывались перед глазами, образуя замысловатые узоры. Потратив еще несколько минут на бесплодные попытки сфокусировать зрение, я была близка к тому, чтобы забиться в истерике.

  – Но я не вижу – пролепетала я, еле сдерживая слезы. – Вы можете просто ответить: есть или нет?

  – Во народ! – загремела тетка. – От мужиков охренеть можно, а девки так просто беда! Ты на себя посмотри! Пьяная в подошву, в трусах, босая! Кофе! Да по тебе трезвяк плачет! Мотай отсюда быстро, а то ща милицию позову! – ее голос стал похож на ультразвук и резал уши, как бритва. – Алкашка! Шалава! Куда только родители смотрят!

  Свою визгливую тираду она могла, казалось, продолжать бесконечно. Я сдавила голову руками и бездумно уставилась на свои грязные ноги. Теперь уже было трудно отличить, на которой есть кроссовок, на которой нет. О, у большого пальца виднеется свежая ссадина, и маленькая капелька крови быстро скатилась на пол. Надо же, сильно порезалась и сама не заметила! Неужели это я? Это шатающееся, из последних сил цепляющееся грязными руками за стойку, чтобы не повалиться на пол существо с всколоченными волосами, зеленым лицом и в одной кроссовке – это я?! Жуть! Может, в другой город переехать?

  Тетка-продавщица продолжала надрываться по поводу ужасающего поведения современной молодежи, бешеной инфляции и продажных чиновников, и я была уже готова повернуть назад и выйти на улицу: сегодняшнего общения с правоохранительными органами мне хватило по горло. Ладно, думала я, любое опьянение рано или поздно проходит, пересижу в каком-нибудь тихом уголке. Но оторваться от прилавка было выше моих сил. Не знаю, сколько это могло бы продолжаться, но в этот момент хлопнула дверь, и к прилавку подошел ранний покупатель. И чего, интересно, ему не спится дома в воскресенье, в полпятого утра? Ой, я, кажется, совсем в этой жизни ничего не понимаю! А, ладно, мне-то что, мне бы в чувство прийти да до дому добраться без приключений.

  Длинноволосый парень в черной куртке купил у недовольно поджимающей губы продавщицы четыре пачки недешевых сигарет, задумчиво повертел в руках зажигалку, пока продавщица отсчитала сдачу, и вообще не производил впечатления человека, который куда-то спешит. Если так, то он вполне способен принять участие в нашем с теткой-продавщицей милом диалоге. Только этого мне не хватало! А поздний (или ранний) клиент забегаловки 'Розовый берег' повернул голову и, будто прочитав мои мысли, окинул меня равнодушным взглядом, но в тот же миг в холодных, если не сказать, ледяных глазах незнакомца блеснул интерес. Между широких прямых бровей пролегла глубокая складка, отчего вдруг резко обозначились продольные морщины на лбу.

  – Вот, полюбуйтесь! – буркнула продавщица – какие кадры шляются! Девка, а набралась как незнамо кто! Ворвалась, нахамила мне, права качать начала!.. Шваль подзаборная! Уж я-то это терпеть не стану, быстро полицию позову!

  – Обойдемся без полиции, – негромко сказал покупатель и, не сводя с меня настороженных глаз, медленно приблизился. – Эй, ты еще здесь, девочка? Ты слышишь меня?

  Странный, очень странный вопрос. Где ж мне быть? Я еще в состоянии запомнить, где нахожусь: в забегаловке 'Розовый берег'.

  – Ва-аще! – протянула тетка, во все глаза уставившись на странного незнакомца.

  – Ночь прошла спокойно, никто не заходил, – коротко бросил он, даже не взглянув на продавщицу, и осторожно дотронулся до моей щеки.

  – Никто не заходил, – покорно повторила продавщица и схватилась за детектив.

  – Кто... Кто ты? – прошептала я, инстинктивно отстраняясь, что в моем состоянии было совсем не просто.

  Незнакомец не ответил, но его горячая рука с силой сжала мое запястье, так, что я тоненько вскрикнула от боли. А потом... То, что случилось потом, не поддавалось никакому объяснению. У меня внутри будто поднялось бомба взорвалась. Бомба одуряющей черной ярости, жгучее, древнее чувство на уровне инстинкта. Так, отчаявшись, из последних сил загнанный волк бросается на охотника. Волк, которому нечего терять, и только пуля или удар ножом в сердце погасит эту ярость вместе с жизнью. Единственная мысль: убить. Убить любой ценой. Разорвать зубами горло, увидеть, как кровь фонтаном хлынет из раны. Поймать его отчаянный последний вдох.

  А незнакомец с пониманием смотрел мне в глаза, и не отпускал руку. Угасающее сознание запечатлело, как с грохотом упал на пол пластиковый стул, но мне было уже все равно: я пантерой бросилась на злосчастного покупателя, вцепилась ногтями в лицо и волосы, пытаясь зубами добраться до горла. А тот, не растерявшись, крепко перехватил меня правой рукой, а левой быстро взмахнул рукой перед моим лицом, и сознание померкло. Последнее, что я запомнила, были слова:

  – Что, не хочешь ее отдавать? А придется. Кишка тонка тягаться с проклятым, который однажды уже низверг твоего повелителя туда, где ему самое место...

  – ...думаешь, стоит еще раз? – донесся слуха тихий хрипловатый голосок. – Здесь же доза лошадиная. Хотя, нет, все-таки, слоновая... Или слоновья? Или слоновая... Ух, чтоб им пусто было, мамонтам этим!

  Что-то скользкое и холодное сдавило мою руку повыше локтя. Глаза открываться отказывались, а тело казалось огромной неподвижной колодой. Где я? И кто эти двое? Я дома? Ой, что со мной происходит?

  – Стоит, – другой голос, ровный и бесстрастный, показался мне смутно знакомым, – всего один кубик, так, на всякий случай. В конце концов, что мы теряем.

  Что-то острое вонзилось в вену. Я попыталась возмутиться, но язык задеревенел, и вместо слов из груди вырвался тихий вздох.

  – Смотри-ка, чует! – одобрительно проскрипел голосок, похожий на стрекотание сверчка. – Ну, молодая, хоть и не выглядит очень уж крепкой. Глядишь, и оклемается.

  Иглу вытащили из вены. Я попыталась пошевелиться, но не смогла: тело походило на бревно. Неожиданно меня закрутило в бешеном вихре. Рука вспыхнула огнем. Сознание вновь меркло, стало холодно.

  – Она скорей всего жива, но как долго это будет продолжаться, я сказать не могу. Несладко придется, если жива останется. Нити, что душу с телом связывают, ослабли до предела, смерть теперь девчонке в затылок дышать будет, – глухо произнес второй голос.

  – Жалко, молодая, хорошенькая, ей бы жить да жить, – над ухом раздался горестный вздох, потом сухая ладонь легла на лоб. – Жара вроде нет. Эх! Руки-ноги грязные, один этот, как его, кроссовок где-то потеряли, да еще и в пижаме. Я похожую намедни на актриске одной в сериале видел. Так откуда ты ее приволок?

  Ой, моя вторая кроссовка осталась во дворе, у мусорных контейнеров! А с чего это меня ночью на мусорку понесло? А, не меня понесло, а я понесла – пакет с 'убойным' ароматом.

  – Это сейчас хорошенькая, – хмыкнул второй, набрасывая на меня одеяло. Надо же, впервые намек на эмоции! – А час назад, в 'Розовом береге', старухой смотрелась, краше в гроб кладут. Я сначала решил, что вижу спившуюся бабенку, потом уже сообразил, что дело нечисто.

  – Так уж нечисто? – недоверчиво осведомился Скрипучий. – Не верится как-то...

  Кто-то из этих двоих заботливо подсунул мне под голову подушку.

  – Нечисто не то слово, Гаврила. Грязно, очень грязно. Я сам бы никогда на такое не пошел.

  – Послушай-ка, так девочка правда ну... как бы сказать-то... Такая же, как ты?

  – Да, она тоже, что удивительно. В ней способность к магии за километр почуять можно. Никак не думал, что столкнусь здесь с чем-то подобным. И, надо думать, есть еще кто-то третий... Знаешь, Гаврила, раз уж выспался, здесь посиди, посмотри за ней, а я спать пойду. Если что, зови.

  – Иди, иди... А чего будет-то, ежели не очухается? – затарахтел сверчок.

  – Вот если не очухается, тогда и будем думать. А сейчас не забивай голову ерундой. Девочка наша сейчас хоть на человека похожа стала, хороший знак, не находишь? Спокойной ночи.

  Скрипнула дверь, из-за нее послышались удаляющиеся шаги.

  – Ох-ох-ох! – вздохнул Гаврила. – Если полночи пробегать по району в поисках подходящего курева, а потом вернуться с расцарапанным лицом и невменяемой девчонкой, жертвой косорукого колдуна, неудивительно, что не высыпаешься. А ты держись, держись, помирать не вздумай!

  Я провалилась в темноту.

  Глава 2

  Сознание возвращалось медленно, будто нехотя. Я поняла, что лежу на боку на мягкой, но не очень-то широкой лежанке, под теплым одеялом. Немного ныл левый висок, болело горло, что неудивительно после ночной прогулки в джинсовой курточке, пижаме и одной кроссовке. И почему я не сообразила швырнуть лук (как вспомню, вздрогну) в окно? Зачем потащилась на улицу? Да, дура в моем случае не оскорбление, а диагноз! Однако в целом я чувствовала себя хорошо. По крайней мере, пока. Ведь толком неизвестно, где я нахожусь, и чем же закончилось мое ночное путешествие. Помню только, что странный парень притащил меня сюда из 'Розового берега', куда я вчера забрела в надежде выпить кофе, который помог бы мне не заснуть где-нибудь в неположенном месте и, по возможности, без приключений добраться до дома. И оказалась здесь.

  Сквозь вату тишины послышался шуршащий звук, будто кто-то водил ногтем по бумаге. А затем я услышала тихие голоса – кажется, двое сидели совсем близко от меня и вели неспешные беседы. Нос уловил запах кофе и ванили, кто-то нетерпеливо постукивал ложечкой по блюдечку и, судя по едва слышному шуршанию ткани, беспокойно ерзал по дивану или, может быть, по креслу. И, что совсем уж странно, кто-то с подхрюкиваньем мычал модный мотивчик. Надо бы оглядеться, но так, чтобы хозяева не заметили, что я проснулась, и хорошенько подумать, что же делать дальше. А пока что я тихо лежала на выделенном мне диване, набиралась смелости, чтобы открыть глаза, и подслушивала беседу, постепенно вникая в ее смысл.

  – Ох, чегой-то не того выходит. Ты, рогатый, небось, совсем в картишки резаться-то не умеешь. Или умеешь, да мухлюешь. Где это видано, чтобы десятку треф семеркой червей крыли?! – раздался знакомый скрипучий голос одного из вчерашних 'лекарей', кажется, его зовут Гаврила. Не самое популярное в наше время имя, но не думаю, что 'лекарь' молод, скорей ему хорошо за пятьдесят.

  – Да как же, Гаврила Мефодьич, нельзя? – нагло ответил ему дискант с подхрюкиванием. – Ты зенки-то разуй или очки протри салфеткой, что ли. Семерка, хрю, козырная. Во-во!

  А почему Гаврила назвал своего собеседника рогатым? Зуд любопытства оказался сильнее осмотрительности. Я медленно открыла глаза, обвела взглядом комнату и, несмотря на больное горло, чуть не заорала. Да и было отчего: за круглым столиком у распахнутого настежь окна, через которое в комнату проникали ласковые лучи утреннего солнца, в креслах сидели двое существ, в высшей степени странных. Старичок в длинной серой рубахе с вышивкой, овечьей безрукавке и лаптях на босу ногу, с белоснежно-седыми, слишком густыми для старика, волосами, спускающимися ниже плеч, такими же усами и бородой до пояса, и, как апофеоз всему, криво сидящие на носу-картошке огромные очки в роговой оправе только с одной дужкой. Другое существо походило на сидящего прямо козленка, но на морде большим розовым пятном сиял свиной пятачок, из ноздри которого торчало большое кольцо, вроде бы из золота. Да и рога больше на коровьи похожи. Глазенки горят, как фосфором обмазаны, маленькие, хитровато-наглые. Тщедушное тельце полностью покрывала густая бурая шерсть, а на голове криво сидела серая панамка из денима. Но окончательно меня добил длинный хвост с кисточкой на конце, перекинутый для удобства через подлокотник кресла. И эти существа играли в карты! Причем, как стало понятно из сдержанных переругиваний, на интерес. На моих глазах проигравший Гаврила Мефодьевич был вынужден лезть под стол и кукарекать там, правда, шепотом, чтобы меня не разбудить. А его партнер по игре веселился вовсю, опять же беззвучно, и подбрасывал к потолку свою панамку. В комнате повис запах сигаретных окурков, несвежего белья и, почему-то, болотной тины. Ну и чудеса мерещатся! Мне все это бред шизофреника напоминает, и, если все это не сон, то у меня действительно крыша поехала. Да-да, именно так, далеко, надолго и конкретно. Остается слабая надежда, что мне это снится. Я потихоньку ущипнула себя за локоть. Нет, не сниться. Ой, как нехорошо-то!

  Внезапно 'дед' бросил карты, соскочил – макушкой он чуть-чуть не достал до спинки кресла – схватил 'козленка' за шкирку и, тряся недавнего партнера по игре, как трясут в рекламе коробку с кошачьим кормом, застрекотал уже в полный голос:

  – Ничего-то ты, бесовское отродье, по-честному сделать не можешь! Никак без обману не проживете! Да я этого пикового короля третий раз вижу! И все ты мне его подсовываешь! С чего бы, а?

  Рассерженный дед был еще забавнее, и губы сами собой расплылись в улыбке. А потом я подумала, что маленький старичок обладает недюжинной для своего росточка силой, ведь 'козленок' при более тщательном рассмотрении хоть и оказался ростом на треть ниже дедка Гаврилы, но вот массы тела в нем было куда больше. Когда дед за шкирку вытащил это непонятное существо из кресла, моему взору открылись и внушительное пузцо, и поистине монументальный зад.

  – Ой-ой-ой! – залебезил 'бесовское отродье'. – Не знаем ничего, Гаврила Мефодьич. Мы, квартирные бесы, честные, не чета другим! Не клевещи, хрю-хрю, зазря, Гаврила Мефодьич, сколько раз играли-то, уж не упомнить.

  Вдруг из густой шерсти 'мутанта' высыпалось, наверное, полколоды карт. Разъяренный Гаврила Мефодьич принялся еще рьянее трясти 'бесовское отродье' за шкирку:

  – У, гад паршивый, вы все одно: что квартирные, что рыночные, что подвальные! Без обману минуты не проживете! Вам палец в пасть положи – вы всего с костями схрупаете, и не поперхнетесь даже!

  – Ну, так как же, хрю... Природа у нас, хрю, такая... Уж не обессудь... Бес, он и в Африке, хрю, бес... – заныло 'бесовское отродье'. – Ить нельзя мне по другому, Гаврила Мефодьич! Работенка нервная, к ежечасному мозговому штурму располагает, да и опасная подчас! Эти ж новомодные штучки-дрючки повсюду понатыканы, так вообще для жизни опасно! Вот, вчерась хвост в вентилятор закрутило, так пришлось четыре часа ламбаду вокруг этого капкана отплясывать, пока хозяйка не отключила! Хорошо еще, что в маленький, без решетки, а то совсем бы без него, родимого, остался. А потом еще два ждать, пока она уснет, чтобы остаток ночи собственный хвост из этой сбрендившей мельницы вытаскивать, да еще так, чтоб хозяева не проснулись! Мужик-то бутылочку скушает и дрыхнет так, что ему хоть скалкой по лбу стучи – не проснется! А вот у грымзы его сон, как у полковника милиции!.. Но зато ка-а-акую я ей подножку шикарную поставил... А она как выматерится, что на ровном месте...

  – Ты мне, зараза мохнатая, еще за то, что 'Титаник' утонул ответишь! – бушевал дед, на которого сбивчивые жалобы никакого впечатления не произвели, и вид у него при этом был самый решительный. Я на две секунды задумалась, при чем тут 'Титаник', но потом поняла, что это просто угроза, дедок Гаврила сейчас, вспоминая свой недавний позор, готов припомнить незадачливому шулеру все беды от сотворения мира. И 'бесовское отродье', судя по бешено вращающимся зенкам, спешно старалось придумать, как бы слинять побыстрее с наименьшими потерями. Кажется, подобные ситуации ему не в новинку, и, похоже, так ничему и не научили. Вот радость-то: постоянно наступать на одни и те же грабли.

  И что-то мне не верится, будто эта сцена происходит в действительности. Несмотря на то, что это были уже явные 'глюки', я вынуждена была вцепиться зубами в одеяло, чтобы сдержать смех. А говорили, что безумие тягостно и тоскливо. Оказалось, что очень даже забавно.

  – Я к тому 'Титанику', хрю, отношения не имею! – бес визжал и вертелся в воздухе, пытаясь вырваться. Однако, хватка у 'деда' была бульдожья. – Я вообще воды боюсь! А колдун твой все грозится меня утопить, хрю...

  – Это как же? – дедок удивленно вскинул кустистые брови и даже на минуту прекратил энергичное встряхивания партнера по игре в 'дурака'. Так, теперь еще и колдун какой-то вырисовывается. Да-а, весело в родной психушке! – Он же с тобой и парой слов за все время не перекинулся!

  – Зато как глянет, так шерсть дыбом, – проникновенно пожаловался бес, напуская слезы на наглые зенки.

  – И правильно, – зарокотал дед Гаврила, свободной рукой ухватив беса за хвост, отчего тот завизжал в диапазоне ультразвука. У меня аж все зубы заныли. – С вами, прощелыгами рогатыми, только так и надо!

  Больше сдерживаться сил не было, и я захохотала в голос. Дед, услышав меня, от неожиданности выпустил беса, а тот, воспользовавшись моментом, попытался раствориться в воздухе. Однако он забыл, что Гаврила Мефодьевич крепко держал его за хвост, поэтому он вновь шлепнулся объемистым задом на неброский ковер цвета бордо и, тяжело вздохнув, покорился судьбе. А я никак не могла остановиться – так меня распирало: раз уж все равно сходить с ума, так с огоньком, песнями, плясками и еще чем-нибудь веселым – чтобы потом было, что вспомнить. Очки слетели с носа 'деда' и смешно болтались, зацепившись единственной дужкой за ухо. Минуты на две он остолбенел посреди комнаты, глядя на меня выпученными глазами, а после завопил:

  – Ворон! Ворон, она проснулась! – сейчас он напоминал безумного сверчка...

  И причем тут вороны. О, в моих 'глюках' еще и птички есть!.. Определенно, медицина мне уже не поможет, видно, придется доживать свой век в уютном местечке в лесопарковой зоне, которое у нас в народе именуется психушкой. И самыми близкими моими друзьями навсегда останутся деды-сверчки, вороны, бесы и прочая нечисть. А может, я уже в психушке? Я окинула взглядом комнату. Нет, вроде не похоже: кремово-бежевый высокий потолок с лепниной, стены оклеены шелковыми обоями, на окнах портьеры цвета красного вина, из мебели только книжный шкаф, круглый столик, два бежевых кресла и диван, на котором я, собственно, и валяюсь. Все-таки, не в психушке. Тогда где? Ничего не понимаю.

  Шаги за дверью быстро приближались. Пока я усиленно шевелила мозгами, пытаясь сообразить, насколько все серьезно, дед Гаврила вдруг хлопнул себя по лбу и свободной рукой быстро-быстро подобрал рассыпанные по ковру карты и так ловко спрятал колоду в незримую щелку в подлокотнике кресла, что я на миг задумалась: а были ли они, карты? А 'бесовское отродье' лишь тяжело вздохнуло и, покосившись недобро на деда, все еще держащего его за хвост, с видом обреченного на казнь поудобнее устроило объемистый зад на ковре. Крепкая деревянная дверь распахнулась от сильного толчка, и в комнату вошел высокий парень, весь в черном, с длинными, ниже плеч, темно-русыми волосами. Было в нем что-то такое, что мне тут же захотелось спрятаться под одеяло. Ну да, тот самый, из 'Розового берега', я еще зачем-то на него кинулась, а он, похоже, хотел мне помочь. Ой, занесло же меня! Незнакомец окинул меня бесстрастным взглядом и так же бесстрастно обратился к дедку:

  – Гаврила, принеси воды, нашатырь и отвар из духовки, думаю, это понадобится.

  Дедок согласно кивнул и, наконец-то отпустив хвост беса, растворился в воздухе, только персиковая с вышивкой скатерть на столе заколыхалась. Вместе с ним исчезли грязные чашки и полупустые вазочки с вареньем и конфетами. А бес, обеими когтистыми ручонками прижав к цыплячьей груди собственный хвост с изрядно помятой кисточкой, поспешно просочился сквозь пол, стоило незнакомцу лишь шевельнуть бровью. Я не смогла сдержать возгласа удивления.

  Незнакомец решительно опустился рядом со мной и нащупал на моем запястье пульсирующую в такт биению сердца жилку и одновременно минуту-другую внимательно вглядывался в мои зрачки, потом зачем-то прощупал кожу на щеках. Все эти манипуляции были проделаны с бесстрастием хирурга, у которого прямо на столе умирает пациент. Странно, но мне и в голову не пришло противиться. Я терпеливо дождалась, пока он удовлетворенно кивнет и пересядет в кресло, которое, стоило незнакомцу отпустить мою руку, вдруг само по себе выползло из угла у окна и встало на расстоянии вытянутой руки от дивана. Потом пришла очередь стола. Но... так не бывает... Ля-ля-ля! А я сошла с ума! Какая досада... Так, кажется, говорила домомучительница фрекен Бок в известном мультике. Мне снова стало смешно. Смех на грани истерики, когда ничего вокруг не замечаешь и не чувствуешь, когда кроме безудержного хохота и не менее безудержных слез ничего нет в целом мире...

  Теперь уже знакомый запах резанул ноздри, в лицо брызнули водой. Комната с темно-красными портьерами вернулась, и теперь я разглядела вышитые на них золотистые цветы. Стол с полными конфет и варенья вазочками, чистыми чашками и горячим чайником уже успел влезть между диваном и креслом, в котором устроился вчерашний незнакомец. А прямо передо мной держа, в одной руке пульверизатор, а в другой фармацевтический пузырек, стоял все тот же странный дед по имени Гаврила. Он, прищурив левый глаз, таращился на меня, как одержимый гениальным открытием ученый на подопытную крысу. Я даже подумала, не обидеться ли, а то приятного мало. А дед обменялся мимолетным взглядом с моим похитителем (ну не знаю я, как его еще называть!) и отставил и пузырек, и брызгалку, потом наполнил из заварочного чайника большую керамическую кружку и пододвинул ее ко мне. Я машинально взяла ее и с наслаждением вдохнула густой травяной запах с легкой ноткой сладости.

  – Как тебя зовут? – мой похититель решил нарушить молчание.

  Я смотрела на него, не торопясь с ответом. Голос его был так же бесстрастен, как и выражение его лица. И только в светло-серых, словно ледяных глазах, то и дело мелькали искорки гнева напополам с сочувствием. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, обе руки спокойно лежали на подлокотниках. Но взгляд, обращенный на меня, был строг и пронзителен, а в облике его угадывалась готовность к немедленному действию. Я даже предположить боюсь, что это может быть за действие. И еще понимаю, что называть его парнем несколько опрометчиво. При счете дня становится понятно, что ему не меньше тридцати пяти. Хотя, для своих лет он неплохо сохранился.

  – Что молчишь? – тихо осведомился он, подаваясь вперед.

  – А-а... где я? – еле слышно пискнула я и невольно поежилась под его пристальным взглядом. – К-какой сегодня день?

  – Воскресенье, пятое число июня месяца по календарю, – дед Гаврила, задумчиво подперев щеку морщинистой ручкой, разливал заварку по чашкам. – Ты пей, пей, а то остынет. Горячий-то он больше пользы принесет. Тебе, девка, силы теперь ой как понадобятся...

  При этих словах незнакомец с укором взглянул на деда, и тот, гулко стукнув себя по лбу, пробормотал, что 'он-де понятней объяснит'. Однако объяснять что-то длинноволосый не торопился. Он молчал и смотрел на меня, а я тихо радовалась, что сегодня еще только воскресенье, что после моих ночных злоключений прошло всего-то несколько часов и что мои родители не бегают сейчас по окрестным улицам, разыскивая потерянную дочь.

  – Так как твое имя? – переспросил он, вынырнув, наконец, из омута собственных размышлений.

  Я внимательно рассматривала его. Что-то было в этом длинноволосом такое, от чего его трудно не заметить в толпе. Вроде бы молодой, больше тридцати не дашь, а взгляд... взгляд, как будто за плечами у него бессчетное количество лет и едва ли не все тайны вселенной. Он совсем не походил на глянцевых красавцев с обложек журналов. Брови, широкие и прямые, нависают над глазами и почему-то придают взгляду выражение бесконечной усталости, нос с легкой горбинкой, твердые скулы, тонкие губы, тяжелый подбородок. Но резкие черты лица и тяжелый взгляд совсем его не портили, наоборот. Человек-тайна, как я окрестила его про себя.

  – Я Ворон, – произнес он, наклоняясь вперед. Странное имя. Или это не имя, а прозвище? – А это Гаврила, мой друг.

  – Дара, – наконец представилась я. Неловкость, возникшая с момента его появления, потихоньку сходила на нет, и я уже не стеснялась разглядывать человека, который называл себя Вороном, деда Гаврилу и вид за окном. Кажется, мы очень высоко, ведь в открытые створки виднеется лишь ярко-голубое небо.

  – Дара... Странное имя, но мне нравится, – задумчиво протянул Ворон. – Необычно. Дара.

  – Он тебя утром принес, – заговорил дедок Гаврила, бросив в кружку с отваром несколько кусочков сахара. – Вот, не так горько будет. Мне не очень-то объяснял зачем. Может, сейчас поведает.

  Человек, назвавший себя Вороном, взглядом указал на кружку с отваром, и я, отогнав воспоминания о пузырьке с отравой, который дала мне баба Магда, обеими руками взяла кружку. Правда, так и не заставила себя отпить хотя бы глоток. Страшновато. И очень жаль, что надежды на то, что все происходящее лишь плод моего воображения, уже почти нет.

  – Почему ты не пьешь? – спросил Ворон. – Боишься?

  Я нехотя кивнула.

  – Не стоит. Если б я хотел причинить тебе вред, я бы уже сделал это. Ты уже довольно давно находишься в моем доме, и до сих пор жива и здорова. Или есть сомнения?

  – Вроде, нет, – прислушавшись к себе, не сразу ответила я.

  – Тогда пей, – рыкнул Ворон. – Не своди на 'нет' результаты моих стараний по спасению твоей жизни. Не люблю, знаешь ли, стараться зазря.

  Возразить мне было нечего. Затаив дыхание и, для верности, зажмурившись, я храбро сделала глоток. Вернее, глоток – сильно сказано, я отважилась лишь смочить губы. И украдкой покосилась на сахарницу. Ворон, проследив мой взгляд, хмыкнул, и сахарница в мгновение ока пересекла стол и оказалась подле меня. И как я кружку на себя не опрокинула! Осознать сей чудодейственный способ мне так и не удалось. А жалко, могло бы в будущем пригодиться.

  – П-почему вещи двигаются? – прошептала я, переводя круглые глаза с одного на другого. – Они... Они же не живые!

  – Магия, – вздохнул дед Гаврила, снял очки и потер переносицу, а потом добавил – она везде, но вы, люди, чудаки, ее не замечаете. А если и заметите, то совершенно не знаете, что с ней делать. Приручить эту силу, самому стать ее частью – этот дар дается не каждому. Далеко не каждому, девочка. Единицам, на самом деле.

  Я захлопала глазами и опять чуть не перевернула на себя кружку с горьким отваром. Дед Гаврила с молчаливого согласия Ворона говорил о каких-то диких вещах. О магии... и почему он сказал 'вы, люди'? Он что, себя к роду человеческому не причисляет?

  – Гаврила не человек, ты правильно поняла, – Ворон говорил спокойно и размеренно, но во всем – в голосе, взгляде, даже в позе – сейчас чувствовалось некое напряжение, словно он собирался сказать мне что-то очень и очень неприятное. – Он, как бы это сказать... Ты в детстве сказки читала? Наверняка читала. Так вот, Гаврила домовой. И это не шутка и не попытка ввести тебя в заблуждение. А знаешь, Дара, – вдруг улыбнулся он – ты молодец. Умеешь слушать и можешь отличить главное от второстепенного. Тебе это пригодиться, будь уверена.

  – Но домовых же не бывает! – вырвалось у меня против воли. Образно выражаясь, челюсть свою после услышанного я поймала где-то в районе колен, – то есть, я хочу сказать, что никто никогда их не видел! А я вот вижу... Он играет в карты, носит очки и даже чай пьет... Как такое возможно?!

  Дед обиженно скривил губы, от возмущения у него даже борода затряслась, а стоявшая перед ним чашка подпрыгнула вместе с блюдцем, и чай расплескался по скатерти. Ворон, к которому вновь вернулось привычное бесстрастие, потянулся за чайником, чтобы вновь наполнить чашку домового. Без всякой магии на этот раз. И почему-то мне показалось, что проделал он это с единственной целью: сдержать рвущийся наружу смех.

  – И как тебе это, а? – вопрошал Гаврила, гневно сверкая глазами. – Я сижу прямо перед ней, разговариваю вполне по-человечески, даже водой в нее брызгал, а она мне заявляет, что меня же в природе не существует! Да много ли ты в своей жизни видела?! Только позавчера из пеленок вылезла! Вот что, девка, раз не знаешь, так и не сотрясай воздух попусту!

  – Извините... – пролепетала я и непроизвольно отодвинулась от стола. – Я не хотела вас обидеть, правда.

  Домовой, уязвленный высказыванием, которое слетело с моего глупого языка, похоже, в самое больное место, откинулся на спинку кресла, сложил ладошки на животе и обиженно засопел. Он усиленно делал вид, что его совсем не интересует происходящее в этой комнате, но лукавый блеск его глаз, прячущихся под белыми косматыми бровями, и скрытая в густой бороде улыбка без слов свидетельствовали: я прощена.

  – Ладно тебе, Гаврила, – подал голос Ворон и взял в руки чашку – ты прожил больше, чем я и Дара вместе взятые, тебя не терзают 'эти человеческие страсти', да и по статусу положено быть терпимее и мудрее смертных. Я и сам, когда увидел тебя впервые, долго не мог поверить в то, что ты мне не приснился. Ведь в том месте, откуда я родом, домовых никогда не было.

  – Да чего уж там, – добродушно махнул рукой дед Гаврила и полушутя погрозил мне пальцем, – ты, милая, уж старайся наперед подумать, а потом уже говорить что-либо. Или делать, что куда важнее.

  – Непременно, – пообещала я, чувствуя, как горят щеки и уши.