Текст книги "Гамсун. Мечтатель и завоеватель"

Автор книги: Ингар Коллоен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

В Лиллесанне он жил в пансионате, здание которого было раньше портовым складом. С его большой веранды открывался чудесный вид на площадь и гавань. Каждый вечер приплывали большие пароходы, главное событие дня для местных жителей. Гамсун быстро приобрел здесь друзей и знакомых.

В то время шли пересуды о том, что «Голод» – кощунственная и эротическая книга, что Гамсун ведет себя весьма возмутительно с дамами и морочит голову одной из многочисленных соломенных вдов этого города. Собственно говоря, так и было, если судить по переписке того времени [75]75
  Гамсун – Болетте Павелс Ларсен, точной даты нет, осень 1890. Период пребывания Гамсуна в Лиллесанне см. Ларе Фроде Ларсен «Радикал».


[Закрыть].

Даме было двадцать шесть лет, она была замужем за морским офицером, который часто бывал в дальних плаваниях, они были женаты уже три года, но она все еще была бездетна. В городке, где всего полторы тысячи жителей, такие вещи долго скрывать невозможно.

За несколько месяцев до этого Гамсун жаловался, что датский рогоносец так и не затеял мужского разговора с ним. Ничего себе, молча сидел за ресторанным столиком, неподалеку от любовника своей жены! А вот в Лиллесанне ему довелось встретиться с настоящим мужчиной. Морской офицер весьма недвусмысленно дал понять литератору, чтобы тот держался подальше от его жены. Правда, и любовный угар уже прошел. В любви для Гамсуна важно было быть завоевателем, его сводила с ума возможность покорить женщину. Чем более недоступен был объект, тем более желанен для Гамсуна. И когда он находился в подобном состоянии, то воображение его разыгрывалось безгранично, он любил представлять себе на разные лады то, что должно было неизбежно случиться. Влюбленность подобна творческому вдохновению, экстазу, когда как бы возносишься на гребень волны, а потом весь изможденный, обессиленный опускаешься вниз.

Новые слухи и сплетни о нем достигли апогея, когда Гамсун в один прекрасный день получил телеграмму, вдохновившую его на поездку, после чего он, с небольшим багажом, взошел на борт парохода, чтобы плыть в соседний городок. Его заинтересовала эксцентричная англичанка Мэри Чевелита Дунн, у которой было весьма бурное прошлое. Ее предки были австралийского, ирландского и валлийского происхождения, жили в Германии и Америке. И вот она оказалась в Норвегии, с любовником-алкоголиком, которого теперь уже не было в живых.

С того самого воскресного вечера, когда Гамсун вошел к ней в комнату, она потеряла голову. Это был сентябрь 1890 года. Они были ровесники, оба занимались художественным творчеством. Ей надо было уехать. Они условились о переписке в ожидании новой встречи в Норвегии [76]76
  Взяв в качестве псевдонима имя своего нового мужа Джордж Эджертон, Мэри Чевелита Дунн издала в 1893 году сборник рассказов «Ключевые заметки», который она посвятила Гамсуну. В новелле «Вот и пришла весна» она описывает свои отношения с Гамсуном. См. также письма Гамсуна к Ларсену и Гарборгу, оба от 10.09.1890.


[Закрыть].

Обогащенный множеством новых впечатлений, он вернулся в Лиллесанн, окунулся в его причудливую атмосферу. Жизненный опыт этих дней он использовал при написании книги, которая, как он считал, будет лучше «Голода».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Смерть пророкам

Гамсун давно мечтал писать так, чтобы его ставили в один ряд с Ибсеном и другими выдающимися норвежскими собратьями по перу. Летом 1890 года он в полной мере осознал, насколько ему мешает стоящее на его пути поколение именитых норвежских писателей. Он связывал это отнюдь не с недостатками своего романа «Голод», а с рецензентами, которые долгие годы кормились прославлением общепризнанных пророков.

И вот теперь появилось великое произведение Гамсуна.

Но, увы, рецензенты не сочли «Голод» великим произведением. Некоторые отклики были положительными. Из норвежских газет первой выступила «Верденс Ганг»: отмечалось дарование крупного масштаба, редкое стилистическое мастерство. «Дагбладет» писала о новом явлении, литературном мастере, кудеснике слова. Копенгагенская «Бёрс-Тиденде» приветствовала его изысканное новаторское искусство. «Подлинный темперамент художника, пронзительная поэзия» – так писала о нем эта копенгагенская газета [77]77
  Рецензии на роман «Голод» были помещены в норвежской «Верденс Ганг» от 7.06.1890; «Дагбладет» от 12.06.1890; «Дагспостен» от 21.06.1890; «Кристианиа Интеллигент Седлер» от 14.07.1890; «Могенбладет» от 12.10.1890; датской «Политикен» от 24.06.1890; «Моргенбладет» от 14.08.1890, «Берлинске Тиденде» от 26.06.1890; «Нашуналтиденде» от 3.07.1890; «Афтенбладет» от 21.06.1890 и «Ависен» от 7.07.1890.


[Закрыть]. Гамсун собирал положительные отклики, но их сводили на нет многочисленные критические суждения.

Рецензент одной датской газеты посоветовал ему наняться работать санитаром морга в современном литературном сумасшедшем доме. В своей статье в «Политикен» Брандес выразил сомнение, что отчаянно голодающий человек способен так легко расстаться с последними грошами, как это делает герой «Голода». У одних вызывали протест эротические сцены, у других – богохульство, спор со Всевышним, о котором Гамсун с гордостью заранее всем рассказывал. Некоторые называли его книгу грубой, циничной, мерзкой, но таких было меньшинство. В общем и целом первые рецензии, особенно в левой прессе, можно назвать благожелательными.

Но именно негативные отзывы он смаковал и впитывал в себя, они как будто придавали ему сил, мобилизовывали его энергию для борьбы, как будто бы он даже был каким-то образом зависим от них. «Я наполнен до краев, просто переполнен замыслами, – уверял он Эрика Скрама. – Разрази меня Господь, я им еще покажу, этим нашим четырем пророкам, у них глаза на лоб полезут».

При этом он расстается с идеей написания сборника психологических новелл. «Я постоянно обдумываю и сочиняю нечто такое невероятное, что, клянусь Богом, до меня на этой земле никогда не было написано» [78]78
  Гамсун – Эрику Скраму от 18.06.1890 и в письме, не имеющем точной даты, в июле 1890. Рецензия Скрама была опубликована в датском «Тильскуерен» в июне 1890, новая рецензия была опубликована в норвежском журнале «Самтиден» в июле 1890.


[Закрыть].

Скраму писал о «Голоде» в датском «Тильскуерене» и в норвежском «Самтиден», где заявил, что книгу можно отнести к числу лучшего из того, что было написано в Европе за последнее время.

Гамсун перечитал рецензию, наверное, раз тридцать: «Я напишу такой гимн любви, что и Аллах, и Бьёрнсон содрогнутся». Это высказывание, безусловно, является реакцией на комментарий одного из рецензентов, полагавшего, что поведение главного действующего лица романа, который отшатывается от Илаяли, хотя сам страстно добивался ее, – это поведение импотента. Этот же рецензент пишет, что автор вообще не силен в эротических сценах и многие детали у него как бы повисают в воздухе. Эти упреки были восприняты Гамсуном как страшное оскорбление.

Он решил, что следующая его книга будет представлять толстый роман, который наглядно покажет, что никто так не разбирается в жизни, как Гамсун, и никто не может так хорошо ее описать! [79]79
  В письмах к Гарборгу от 9.07.1890, Филипсену от 18.07.1890 и Скраму от 28.07.1890 Гамсун высказывает свое мнение о рецензии Яльмара Кристенсена, за которой, как он считал, стоял Бьёрнсон.


[Закрыть]Теперь Гамсун уже внедрился в политические и литературные круги, познакомился с обоими братьями Брандесами в Копенгагене и с влиятельным окружением Бьёрнсона, с норвежскими консерваторами и многими представителями левых радикалов.

Сложные жизненные ситуации, в которые доводилось попадать Гамсуну, пробуждали стремление противостоять им, что сформировало у него опасную жажду борьбы.

Так, например, после выхода в свет книги об Америке издатель вновь пытался убедить Гамсуна, что критика была гораздо более многообразной и благожелательной, нежели он воспринимает ее. Филипсен явно не видел, в какой степени Гамсун следовал своей собственной программе действий. Когда Филипсен мягко дал ему понять, что первый тираж в 2000 экземпляров вряд ли будет распродан и что требования Гамсуна завышены, так как тот просил за новую книгу аванс в 400 крон, Гамсун почувствовал себя оскорбленным. А в те времена заработок квалифицированного ремесленника составлял три кроны в день. Гамсун постоянно твердил, что «„Голод“ – это книга, подобной которой никто еще не писал, это редкая, выдающаяся книга» [80]80
  Гамсун – Филипсену от 18.07.1890.


[Закрыть]. Самым ярким свидетельством этого стал интерес к творчеству Гамсуна в Германии. Врач Ганс Курелла, издатель международного психиатрического журнала, хотел опубликовать его книгу на немецком языке в качестве научного материала.

О книге уже писали две немецкие газеты, и издатель, и переводчик Ибсена в Германии – оба прислали Гамсуну телеграммы уже через две недели после выхода книги в свет в Германии. Оба хотели договориться о правах. Кроме того, нашлось и еще одно немецкое издательство, проявившее интерес к книге Гамсуна, Филипсен получил в связи с этим уведомление.

В целом ряде своих писем Гамсун пишет о том, сколь велик был интерес к «Голоду» в Германии и Австрии. Вскоре стало известно, что журнал «Фрайе Бюне» ^{19} хочет опубликовать книгу как роман с продолжением. Журнал выходил в издательстве Самуэля Фишера, который хотел видеть эту книгу на немецком рынке в следующем году. Тем самым у Гамсуна появилась возможность быть изданным в том же издательстве, что и Ибсен.

Вдохновленный успехом в Германии, Гамсун попытался вступить в контакт с Вильямом Арчером, переводчиком Ибсена, энтузиастом и популяризатором норвежской литературы в Англии [81]81
  Гамсун – Брекстаду от 11.07.1890.


[Закрыть].

То, как был принят «Голод», явилось для Гамсуна лишним свидетельством необходимости расчистить место для новой литературы – психологической. Игнорирование в большей части правой прессы и частично негативная критика «Голода» в левой свидетельствовали, согласно мнению Гамсуна, лишь о том, как ужасно изображала человеческие характеры привычная, по его мнению, «шарлатанская норвежская литература с ее морализаторством, литература, не способная изобразить неповторимую, причудливую душевную жизнь современного человека», сетовал он в письме своему шведскому коллеге Густаву Геерстраму. Одновременно он закончил свою мятежную статью «О бессознательной духовной жизни». Он послал ее в новый норвежский журнал «Самтиден» [82]82
  Гамсун – Геерстраму, точной даты нет, 1890.


[Закрыть].

Добрая половина статьи является повествованием о том, как во сне он сочинил две истории. Он рассказал, каким образом с помощью техники ассоциаций он исследовал связи между пережитым в реальности и написанным в полусне. Раскрывая свою душевную жизнь и технические особенности собственного художественного метода, он тем самым косвенно указал на свою прямую связь с персонажем «Голода», и это давало повод для обоснования новой эстетики. Книги должны сочиняться писателями, которые обладают способностью проникновенно писать «о таинственных процессах, которые незаметно происходят в периферийных областях человеческого сознания, о безграничном хаосе ощущений, причудливой фантазии, высвеченной нашими чувствами; о слепых порывах мыслей и чувств, немых и бесследных коллизиях между ними, о загадочности нервных явлений, шепоте крови, мольбе суставов, всей жизни подсознания» [10: 301] [83]83
  Статья «О бессознательной духовной жизни» опубликована в норвежском журнале «Самтиден» в сентябре 1890. См. [10: 293].


[Закрыть].

Он получил множество откликов. Особенно много писем шло от издателей и переводчиков из Германии и Австрии. Так, он получил письмо от Марии Герцфельд ^{20} . Ей он отправил свою новеллу «Азарт», судя по всему, совершенно не думая о возможном ее сходстве с романом Достоевского «Игрок». Теперь он послал ей статью «О бессознательной духовной жизни». У Герцфельд явно были хорошие связи, так как вскоре эта статья была опубликована в солидной газете «Франкфуртер Цайтунг».

Молодой орел начал вить себе мощное гнездо в Германии.

Держись, Ибсен!

Возможность ниспровергнуть Бьёрнсона, других пророков и их хваленые книги с лекционной трибуны казалась ему все более и более привлекательной. У себя на родине, после своего первого лекционного турне семь лет назад, подходящим местом для своих выступлений он счел Берген.

Лекции были назначены на осень.

По мере приближения времени лекций Гамсуна охватывало нервное возбуждение. Заинтересуются ли бергенцы его лекциями, придут ли на его выступления, ведь они – часть норвежской публики, у которой в мозгах засело представление о непревзойденности «четверки великих» ^{21} .

Уже за две недели до начала лекций он приезжает во второй по величине город Норвегии. Через три городские газеты он бомбардирует бергенцев анонсами о предстоящих лекциях. К тому моменту, как он взошел на трибуну 19 февраля 1891 года, их набралось двадцать семь штук. Огромную помощь ему оказала Болетте Павелс Ларсен, писательница, переводчик и рецензент в «Бергене Тиденде». После ее восторженной рецензии на «Голод» между ними завязалась переписка, установилось абсолютное доверие; в своих письмах он даже поведал ей кое-что о своих любовных отношениях с женщинами.

Зал был рассчитан на триста слушателей, многие советовали ему снять помещение поменьше. Но уже в четверть восьмого зал был переполнен. Публика стояла вдоль стен и в дверных проемах. В половине восьмого в зал перестали пускать. Среди публики было на удивление много женщин. Лектор оглядел зал, в котором находилось около четырех сотен бергенцев, откашлялся и начал: «Дамы и господа! Сегодня я намерен поговорить о норвежской литературе, и то, что я скажу, боюсь, может неприятно поразить вас» [10: 303] [84]84
  Текст лекций воспроизведен на основании газетных статей и рукописи, которые легли в основу книги «Лекционное турне. Три лекции о литературе» под редакцией Туре Гамсуна.


[Закрыть].

Он будет нападать на всемирно прославленную норвежскую литературу, чтобы освободить место для нового. Он намерен сосредоточить внимание публики на материалистической литературе, созданной «четверкой великих» на основании их демократических убеждений, английской меркантильной морали и в какой-то степени европейского реализма. В то время, когда во Франции проросла аристократическая, психологическая литература, которая теперь затмевает Золя и прочую социальную литературу, норвежская литература продолжает создавать так называемые социально значимые типы. Норвежские писатели предстают просто как друзья своих сограждан, а им надлежит быть знатоками человеческих душ.

Как, например, Бьёрнстьерне Бьёрнсон по своему призванию и способностям – народный просветитель, крестьянин и демократ. Его книги – как домашняя аптечка, крупицы знаний, рассеянные по его книгам, можно сравнить со снадобьями, которыми при случае он готов нас пичкать. Мы для него как дети.

Александр Хьелланн – человек с интересом к грубой материи жизни и свои знания в этой области распространяет на человеческую психологию. В его книгах то и дело раздаются всевозможные победоносные крики. «Так и слышишь звук открывающихся и захлопывающихся дверей банка, шуршание векселей, грохот якорной цепи швартующегося корабля» [10: 313].

Юнас Ли – вообще не лидер, а лишь заурядная посредственность, никакая не звезда, а всего-навсего лучик света, похожий на веселого добродушного дядюшку.

Далее он переходит к наиболее прославленному из всех: Хенрику Ибсену, персонажи которого представляют собой самые примитивные психологические типы. По мнению Гамсуна, такая упрощенность в описании душевных движений связана не только с ограниченными возможностями драмы как литературного жанра, но и с прямолинейностью Ибсена, неумением изобразить многообразие мира чувств.

Он говорит более полутора часов. Его провожают громкие и долгие аплодисменты. Так как он заранее подготовил свои лекции, то у него было время – четыре дня – между первой и последней лекцией, чтобы насладиться пьянящим чувством победы.

С материнской гордостью вводила Болетте Павелс Ларсен его в различные круги города: женщины не отваживались приближаться к нему. Однако она писала его завистливому коллеге: «О Боже, он покорил всех. Все здешние дамы, все, как одна, были у его ног» [85]85
  Болетте Павелс Ларсен – Арне Гарборгу от 27.07.1891, NBO.


[Закрыть].

Ради следующей лекции Гамсуну пришлось снять более просторное помещение, вмещавшее в два раза больше людей, и тем не менее кому-то пришлось стоять, балконы тоже были заполнены, пришло около семисот человек.

Подобно Иисусу перед учениками, он рассказал притчу, основанную на прошлогоднем впечатлении в зимней Кристиании. Один знакомый писатель пришел к нему в гости, и они вместе наблюдали из окна сцену, которая тронула его до слез – старик играл со своим внуком, изображая лошадь. Дедушка кротко сносил удары хлыста своего наездника-внука во время этой игры во дворе. По мнению коллеги Гамсуна, это была самая прекрасная сцена, которую ему только довелось видеть, проявление человеческой доброты. Но для Гамсуна, который порой подглядывал за этой семьей, было совершенно очевидно, что это ложное толкование. Дело в том, что старик потихоньку утащил у своей дочери кусок сыра, и она наблюдала за унизительной игрой из окна. Вот этот писатель, приверженный эстетике создания типов, неправильно истолковал происходящее. Старик позволял ребенку бить себя по рукам и мучить себя другими способами, потому что жаждал «оказаться у позорного столба», он хотел испытать боль, он ощущал сентиментальную жестокость по отношению к самому себе. За всем происходящим стояло то обстоятельство, что старик являл собой духовно богатого индивида, недоступного для понимания создателю типов. Многие восприняли третью лекцию как наступившую после достижения апогея разрядку. Здесь нападки Гамсуна были направлены на так называемую модную литературу, на книги, которые нетрудно читать, за развитием действия в которых легко следовать, как в колонне под звуки марша. Почти половину своего выступления он посвятил книге, известной большинству, роману Ги де Мопассана «Наше сердце», который вышел в норвежском переводе год назад. Авторы, подобные Мопассану, служили для него примером того, как описание тривиальных вещей может захватывать воображение читателя. Кроме того, он совершил новые экскурсы в творчество Ибсена и других норвежских писателей. Увы, ни пишущие, ни читающие не понимают главной цели литературы.

Неужели же нет никакого просвета в современной литературе?

Есть. Посреди цикла своих лекций, в середине своей второй лекции он назвал надежду современности: «Есть здесь у нас на родине писатель, который только что издал книгу, совершенно не похожую на другие, которая, между прочим, повествует о человеке с особым темпераментом. Книга была так себе, не очень-то продавалась, но через два месяца после ее выхода писатель получил полсотни благодарственных писем от своих соотечественников, мужчин и женщин, знакомых и совсем незнакомых, с которыми он никогда не встречался, при этом среди них была и пара знаменитостей».

Тот, о ком говорил лектор, был писатель Кнут Гамсун. Книга, о которой шла речь, – «Голод». Среди одобривших его были благословенные читатели, в умах которых не засело прочное представление о непревзойденности «четверки великих», которые не питали по отношению к последним чувства слепого обожания.

Сфинкс без загадки

В конце весны и начале лета 1891 года Гамсун прочитал лекции в целом ряде городов. Ни Ибсен, ни кто-либо другой из числа писателей, объектов его бурной критики, не ответили Гамсуну публично.

Это повергло критикующего в еще большую ярость.

В этот период норвежские газеты наперебой рассказывали о том, каким успехом пользуются драмы Ибсена за пределами Норвегии.

Европейские театры боролись за право премьеры «Гедды Габлер». Победил Мюнхенский, за ним следовал театр Хельсинки, потом театры Берлина, Стокгольма и Копенгагена. Кристиания опередила Гётеборг. Той весной в Лондоне шли «Гедда Габлер», «Женщина с моря», «Росмерсхольм» и «Привидения». В Вене шли «Борьба за престол», «Дикая утка», последняя пьеса шла и в Париже.

16 июля, после двадцатисемилетнего отсутствия, из-за границы вернулся Хенрик Ибсен. И правые и левые газеты грызлись между собой за то, чтобы склонить его на свою сторону. А между тем Ибсен заявил, что приехал на родину не для того, чтобы жить здесь, а лишь чтобы совершить путешествие вдоль северного побережья. Когда Ибсен возвратился в столицу, посетив самую северную точку Норвегии, тут уж Гамсун не смог сдержаться: «Коротышка снова в столице. И по сообщениям нашего телеграфного бюро, признался, что доволен Нордкапом! ^{22} Подумать только, наш коротышка кивает головой и с многозначительной миной заявляет, что доволен туманностью Андромеды. Я прямо падаю от смеха» [86]86
  Гамсун – Уле Юхану Ларсену от 11.08.1891. Гамсун искажает высказывание, суть которого состояла в том, что Ибсен выразил свое удовлетворение поездкой на Нордкап.


[Закрыть].

Гамсун высказал все это, живя в маленьком городке, расположенном в восточной части Кристиания-фьорда.

В течение трех месяцев он сумел заработать столько, сколько школьный учитель зарабатывает за три-четыре года. Казалось, что он хотел вычеркнуть из жизни эпоху «Голода», соря деньгами, раздаривая подарки друзьям и угощая знакомых и незнакомых. Даже и в трезвом состоянии не так уж хорошо умел он обращаться с деньгами. Он как будто стремился расстаться с ними как можно скорее.

Во время последнего визита в Кристианию он весьма в этом преуспел.

Потом пришлось клянчить деньги у редакторов и друзей.

В конце мая – начале июня Гамсун поселился в одном из самых старинных городов Норвегии, в Сарпсборге. Его характеризовали некоторые «достопримечательности», к которым приложили руку англичане, владельцы местного деревообрабатывающего предприятия: большое количество бревен, скопившихся в устье реки Гломма. Был здесь и водопад двадцатиметровой высоты. Одна из лучших в Норвегии экспортных гаваней. Дешевая рабочая сила. И целлюлозные фабрики, принадлежавшие Боррегорду, в которых отсутствовали современные методы работы и рыночный подход. Здесь целлюлозное производство находилось только в процессе формирования. Вскоре сюда устремились британские инженеры, и начались новые времена. Здесь Гамсун вплотную столкнулся с этими новыми временами. Впрочем, он уже сталкивался с мощным напором прогресса в Чикаго. И вот теперь прогресс пришел и в Сарпсборг, и во всю Норвегию.

Кнуту Гамсуну никогда не нравились англичане, недоверие к ним поселилось в нем еще в детстве, он унаследовал его от отца и деда. Позднее англичане дали ему много поводов для критики. В письме, написанном им тогда, летом, он сокрушался: «Гладстон – эта старая лицемерная корова, не подох, к сожалению, от инфлюэнцы в этом году. Так что надежд мало» [87]87
  Гамсун – Ларсену от 30.05.1891.


[Закрыть].

Но самым главным раздражающим фактором был для него Хенрик Ибсен. Путешествие последнего вдоль северных берегов Норвегии стало триумфальным. Но властитель дум, по слухам, был вечно всем недоволен. Георг Брандес устроил для него обед в «Гранд Отеле». Ибсен проявил раздражение, когда увидел, что большую часть приглашенных составляют радикально настроенные писатели и художники. Их речи не заставили его стать более любезным. Когда редактор «Верденс Ганг» выразил благодарность почетному гостю за замечательные сценические женские образы, созданные им, Ибсен парировал, заметив, что в своих пьесах он не стремился сочинять роли для актрис, а изображал человеческие судьбы. Его соседка по столу попыталась заметить ему, что фру Элстед в «Гедде Габлер», как ей кажется, ведет себя чересчур жертвенно и подчиненно по отношению к мужчинам. Ответ был таков, что она прикусила язык: его абсолютно не волнует мнение сторонниц женской эмансипации. Редактор «Верденс Ганг» упомянул, что Брандес претендует на должность профессора литературы. На это Ибсен отозвался, что если таковую Брандес займет, то лучше бы ему, во всяком случае, не заниматься норвежской литературой, которую тот совсем не знает [88]88
  Об Ибсене в Кристиании см. Брандес «Переписка», Берлиот Ибсен «Трое».


[Закрыть].

Гамсуну исполнилось тридцать два года. Ему постоянно доводилось читать в газетах об Ибсене, вероятнее всего, и о том, что последний, при всех своих регалиях, почтил своим присутствием сотое представление «Союза молодежи» в одном из столичных театров.

Сразу же после этого Гамсун направился в столицу.

Надо сказать что в Сарпсборге он тоже ввязался в одну легкомысленную историю с женщиной, на этот раз с горничной отеля. А большой же «психологический роман» закончить к Рождеству никак не получалось.

Второго октября Ибсен узнал из газет, что приблизительно через неделю Гамсун будет выступать с лекцией. Вскоре всемирно известный драматург получил от Гамсуна письменное приглашение. Шестидесятитрехлетний Ибсен все более интересовался духовными веяниями в среде молодых писателей. И вот тут у него появилась конкретная возможность познакомиться с таковыми.

К восьми часам 7 октября зал братьев Хал был полностью заполнен; кроме многочисленных деятелей культуры здесь присутствовали также молодые писатели и политический бомонд. Полярный исследователь Фритьоф Нансен. В первом ряду сидели самый прославленный композитор Норвегии Эдвард Григ и его жена Нина, певица. Почти ровно в восемь свои места рядом с ними заняли Хенрик Ибсен и его спутница. Всем ясно, что это отнюдь не его жена Сюзанна. Не так давно Ибсен решил было продолжить знакомство с дочерью своей квартирной хозяйки в Бергене, но вскоре решил, что внучка хозяйки, двадцатисемилетняя пианистка Хильдур Андерсен, – гораздо более интересный объект для дружбы, нежели ее мать. Они сидели прямо напротив кафедры.

Кнут Гамсун прислал билет Ибсену за номером один.

Появление Гамсуна на кафедре сопровождалось одобрительными аплодисментами со стороны молодых слушателей.

«Дамы и господа!» [89]89
  См. примеч. 84.


[Закрыть]

Лектор говорит более получаса, пока не произносит имя того, о ком думают все сидящие в зале. Он говорит о том, что Ибсен довольствуется самыми элементарными, незамысловатыми с точки зрения психологии характерами. Через пять минут он начинает изобличать художественные приемы Ибсена-драматурга: «Он стремится к тому, чтобы психология его персонажей была столь отчетливой, то есть неглубокой, чтобы ее легко можно было понять и донести со сцены, и эта психология является грубой и фальшивой».

После этого он начал высмеивать Росмера из «Росмерсхольма». В благородном теле совсем нет силы. Лектор готов сразить его одним ударом своего кулака. Сам великий драматург предстает как сфинкс, лишенный загадки. «Мы настолько привыкли доверять оценкам Ибсена в Германии, что заранее убеждены в глубокой мудрости и высоких литературных достоинствах всех его произведений. И если вдруг мы сталкиваемся с чем-то странным, неожиданным, то воспринимаем это не как странность, а полную глубокого смысла загадку, специально задаваемую нам автором; если же загадка эта в высшей степени необычна и неразрешима, то это, конечно же, не вина писателя – просто мы не в состоянии постичь внутренний смысл, заключенный в ней. Кроме того, надо честно признать, что Ибсен – человек, имеющий чрезмерную склонность поговорить» [10: 318].

Все это время Ибсен неподвижно сидел в своем кресле № 1, всем своим видом демонстрируя интерес к речи стоящего на кафедре. Правда, когда говорящий вызывал оживление в зале за счет нелестных реплик в его адрес, Ибсен слегка морщился.

Аплодисменты были долгими, лектор отступил назад, а потом снова вышел к публике. Немалое число людей было в восторге, другие были поражены бесстрашием, с которым он нападал на Ибсена, некоторые были разгневаны. Одним из разгневанных был редактор «Верденс Ганг», который выразил негодование по поводу выступления Гамсуна. «Будь мы в цивилизованной стране, студенты давно пробили бы башку этому парню, который вздумал нападать на Ибсена» [90]90
  Реакция Ибсена см. Хильдур Булл «Андерсен и Хенрик Ибсен».


[Закрыть].

На следующей лекции многим не хватило места. Но политическая элита присутствовала, и премьер-министр и министр юстиции были с почтением препровождены на свои места перед кафедрой. Так же как и сам Ибсен, который заявил своей приятельнице, что они непременно должны посетить лекцию Гамсуна в тот вечер.

«Нам, вероятно, стоит спуститься с Олимпа и наконец узнать, какие именно художественные произведения нам следует создавать» [91]91
  См. Хильдур Булл «Андерсен и Хенрик Ибсен». Непосредственно после написания «Строителя Сольнеса» Ибсен говорил в беседе с Эрнстом Моцфельдом: «Я не стремлюсь к какому-то символизму я описываю жизнь души своих персонажей так, как я ее воспринимаю, описываю их психологию, если угодно… Я стараюсь изобразить живых людей. Всякая более или менее значимая личность представляет нечто обобщенное, выражает мысли и идеи, характерные для своего времени развития. Таким образом, духовная суть отдельного индивида может казаться символической. Вот каких персонажей я изображаю. И для этого у меня есть большие возможности. Я постоянно изучаю людей и их душевную жизнь». См. Мейер «Генрик Ибсен и Эрнст Моцфельд» в «Афтенпостен» от 23.04.1911.


[Закрыть]. Возможно, это ироническое замечание было гораздо более серьезным, нежели подозревала приятельница Ибсена. Именно в этой, второй лекции Гамсун собирался изложить свои взгляды на психологическую литературу. То, что в его драмах гораздо больше изображения общественной жизни, нежели душевной, для Ибсена не звучало неожиданностью. В последние годы ему уже доводилось слышать это от многих. Совсем недавно Бернард Шоу написал, что искусство Ибсена – это социальное, а не психологическое искусство. В августе Ибсен посетил Копенгаген, для того чтобы поближе познакомиться с творчеством Стриндберга, автора пьес о «душевных перипетиях». И теперь, в октябре 1891 года, он уже начал размышлять о своей следующей драме.

Еще до того, как Гамсун произнес: «Дамы и господа!», атмосфера в зале была жаркой и душной: были зажжены 160 газовых рожков пяти люстр, в зале находились 800 человек. Стоящий за кафедрой отнюдь не собирался эту атмосферу остудить.

Газеты предъявили Кнуту Гамсуну в связи с его второй лекцией гораздо больше претензий, чем в связи с первой. Они считали, что он во многом преувеличил трудности, с которыми психологическая литература пробивает себе дорогу.

Газетные отклики на третью лекцию были весьма лаконичными. Зато в редакции хлынул поток читательских откликов. Многие считали, что, аплодируя лектору Гамсуну, публика предала Ибсена. Большинство этих нападок Гамсун игнорировал. А вот слова редактора «Верденс Ганг» больно задели его.

Шарлатан в бегах

И вот еще раз Гамсун покинул столицу, унося на себе ее клеймо.

Здесь он страдал от холода и голода, здесь его унижали. Но умереть он не мог – разве не заботился об этом Улав Томессен ^{23} , редактор, который стал прототипом Командора в «Голоде», которого Гамсун изобразил с такой нежностью.

А вот убийственные слова редакционной статьи в «Верденс Ганг» от 15 октября 1891 года – газете, издаваемой тем же Улавом Томессеном, которые сделали этот четверг одним из самых мрачных дней в жизни Гамсуна: «Выдающийся деятель закончил свои выступления у нас. Теперь он со своими психологическими изысканиями направляется в Тронхейм. Отсутствие чутья у наших критиков обеспечило ему их восхищение. Возможно, это сильно сказано, но многое указывает на то, что значительная часть слушателей Гамсуна вполне могла бы сравниться с этим самым непревзойденным знатоком человеческой души. По уровню понимания прекрасного и степени тактичности они стоят рядом. Этот так называемый психолог поливал грязью самого Хенрика Ибсена, присутствовавшего здесь, а многие в зале с восторгом хлопали в ладоши, хотя среди них были и те, кто с не меньшим восторгом воспринимал „Привидения“ и „Союз молодежи“».

«Выступление этого шарлатана, псевдолитературного критика и психолога, поначалу захватило слушателей. Но курс невежества в течение целых трех часов – это уж чересчур. Постепенно восторг и эйфория угасли. Гамсун разнес в пух и прах величайшего европейского писателя, так же как он разделался пару лет тому назад с Соединенными Штатами Америки, но одного не учел в данном случае господин Гамсун: Соединенные Штаты способны существовать, невзирая на его мнение о них. Америка как стояла, так и стоит, и наши писатели живут и здравствуют, что бы он ни говорил о них».

Единственным, кто в Бергене выступил в защиту нового крестоносца, была Болетте Павелс Ларсен. Она написала о нем весьма хвалебную статью и послала ее в одну из тронхеймских газет, ведь в Тронхейме он тоже должен был выступать. В статье говорилось, что личность Гамсуна характеризуют одновременно как революционный напор, так и застенчивость. И свидетельством этого является тот факт, что он никогда не обращался за государственной стипендией. Гений, движимый непреодолимым стремлением заявить о себе, был просто вынужден читать лекции. Она предрекала ему победу [92]92
  Болетте Павелс Ларсен в норвежской «Дагспостен», октябрь 1891.


[Закрыть].

Ее статья подготовила приезд Гамсуна в Тронхейм и способствовала его успеху в качестве лектора.

А потом он сел на местный пароход и отправился в соседний с Тронхеймом городок – Кристиансунн. Здесь он остановился. Это был самый большой из трех городов, где ему довелось быть за последнее время, в нем проживало около десяти тысяч жителей. Экспорт вяленой рыбы в средиземноморские города обеспечивал рабочие места, и некоторые смогли сколотить себе на этом состояние.