Текст книги "Гамсун. Мечтатель и завоеватель"

Автор книги: Ингар Коллоен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

В ходе дискуссии многие его оппоненты пытались объяснить, что такие трагедии являются следствием определенных общественных условий. Одним из таких оппонентов Гамсуна стала молодая писательница, в будущем нобелевский лауреат Сигрид Унсет. Сразу же после своего дебюта в 1907 году она стала заметной фигурой и в дальнейшем прославилась своими романами о женских судьбах.

Унсет, как и другие оппоненты Гамсуна, утверждала, что осужденные за детоубийство женщины, отбыв заключение, как правило, становятся хорошими людьми. На что Гамсун возразил, что предназначение женщины состоит прежде всего в том, чтобы быть матерью, а не хорошим человеком. «Женщина приходит в этот мир ради материнства» [237]237
  Сигрид Унсет в норвежской «Моргенбладет» от 18.02.1915. Гамсун в норвежской «Моргенбладет» от 4.03.1915. Дискуссия по проблеме детоубийства.


[Закрыть].

Гамсун написал эти слова как раз тогда, когда Мария сообщила ему, что ждет третьего ребенка.

Передо мной мельтешит такое множество персонажей

Гамсун упорно трудился над продолжением «Детей века», которое получило название «Местечко Сегельфосс». В конце января 1915 года Гамсун сбежал от семьи в маленький городок Харстад. Прошло чуть более недели, и он уже жалуется Марии: «Я еще никогда ранее не был в столь удрученном состоянии. Нельзя сказать, что мне не о чем писать, но я никак не могу начать. В моем сознании мельтешит такое множество персонажей из предыдущей книги, и у меня целые горы заготовок, разных заметок, разговоров и диалогов».

Ситуация была такова, что начинать новую книгу вроде было ни к чему, но и с продолжением старой были сложности: «Материала так невероятно много, что он буквально переполняет меня, и я никак не могу начать. Я каждый день мучаюсь с этим. Но я надеюсь, Всевышний так или иначе поможет мне разрешиться от бремени» [238]238
  Гамсун – Марии Гамсун от 8.02.1915.


[Закрыть].

Он размышлял о том, что, вероятно, следует выделить нескольких персонажей из прочих и заняться именно ими, тогда он должен будет держать в поле зрения не столь большое их число.

Через месяц он рассказывал Марии, что работа идет настолько из рук вон плохо, что он дошел прямо-таки до отчаянного состояния. Он работал и днем и ночью, но решительного прорыва не наступало. «Впредь никогда не буду писать продолжение однажды написанной книги. Это убивает. Ведь в „Детях века“ у меня 29 крупных и мелких персонажей, и с ними мне предстоит снова иметь дело. При этом у меня много заготовок, которые меня тянет уничтожить» [239]239
  Гамсун – Марии Гамсун от 28.02.1915.


[Закрыть].

Как-то в марте он сообщил ей, что хочет работать дома. Мария тут же предупредила его: она очень боится, что не сможет обеспечить ему полный покой: «Твой переезд сюда будет большой переменой для всех, и я боюсь, что твоя работа может застопориться» [240]240
  Гамсун – Марии Гамсун, март 1915. Ср. Мария Гамсун «Радуга».


[Закрыть].

В августе книга была закончена почти наполовину, но он не был уверен, что сумеет завершить ее к Рождеству, одному Богу известно, как это будет, сетовал он датчанину Кристиану Кёнигу, который стал директором филиала «Гюльдендаля» в Кристиании, что он хотел бы избавиться от усадьбы, если бы только издательство согласилось взять ее в счет его долга. На этот вопрос издатель ничего не ответил [241]241
  Гамсун – Кёнигу от 25.08.1915.


[Закрыть].

В сентябре он отослал половину рукописи в Кристианию. А в октябре уже был виден конец работы. Гамсун превратился в «комок нервов», но был страшно доволен собой: ему оставалось написать еще страниц пятнадцать. В конце месяца он послал телеграмму с названием романа.

В первой неделе ноября он дописал наконец последнюю страницу, на обратной стороне которой с негодованием высказал некоторые претензии издательству. Они были связаны с тем, что на полученном им конверте стояло «Господину писателю».

Он ядовито спросил, неужели письма Ибсену и Бьёрнсону они тоже оснащали таким безликим обращением. «Я, конечно, не сравниваю себя с Ибсеном и Бьёрнсоном, хотя, как мне кажется, мне удалось сделать кое-что такое, что этим господам и не снилось» [242]242
  Гамсун – Петеру Нансену от 5.11.1915.


[Закрыть].

Состояние здоровья в это время у него было весьма плачевное. Столичному редактору он рассказывал, что одной рукой он пишет, а другой придерживает электрод на голове. Он лечился статическим электричеством, прошел путь от электрических поясов до некоторых специальных аппаратов, создающих статическое электричество.

«Я уже два года так работаю, настолько плохо у меня с нервами» [243]243
  Гамсун – Уле Кристоферсену от 5.12.1915.


[Закрыть].

А правда заключалась в том, что его работоспособность была невероятной.

Он написал целый ряд статей в норвежские и датские газеты и инициировал две дискуссии.

Количество написанных им писем уже приближалось к двум сотням, некоторые из них были весьма длинные. В своих письмах он настойчиво проводил идею о сверхдержавах и о том, что Англия представляет опасность для Норвегии и других маленьких государств, что Германия должна победить и поставить Англию на колени.

Эстет Гамсун долго ходил в разных городах по книжным магазинам в поисках красивого календаря, красивого настолько, чтобы он был достоин украсить гостиную в Скугхейме. Не найдя такового, вернувшись домой, он сделал его сам и даже изготовил обрамление к нему. Теперь у него были средства, и он мог позволить себе покупать у друзей-художников созданные ими произведения: картины и скульптуры.

Порой он развлекался тем, что делал им немыслимые заказы. Так, например, в одном из писем Гамсун попросил своего друга, шведского художника Акселя Эббе, изобразить глас вопиющего в пустыне [244]244
  Гамсун – Акселю Эббе от 2.04.1915.


[Закрыть].

Его матери было в то время восемьдесят пять лет, и он вел оживленную переписку с другом детства, который помогал ей. Постоянной темой их переписки было недоумение сына, на что мать может тратить столько денег.

По инициативе земледельца Гамсуна в этих краях планировалось строительство мельницы и молокозавода. Под лозунгом «Мелочей в крестьянском хозяйстве не бывает» осуществлял он свою многостороннюю деятельность.

Во время своих поездок отец семейства любил что-нибудь покупать для семьи. Он часто отсылал в Скугхейм целые ящики с продуктами. Своим мальчикам, наряду с игрушками, он приобрел даже педальные автомобили. Кроме того, Гамсун изощрялся со все новыми подарками и для дочери Эллинор, которая появилась на свет в октябре 1915 года. В это время у него прекрасно шла работа над новой книгой, такой объемной, что она должна была выйти в двух томах. Он работал, чтобы содержать три дома «с общим количеством домочадцев – восемь», как он говорил. А деньги на все это поступали с продажи его книг. «Я пишу так, что в чернильницу капает кровь моего сердца, а по моим жилам бежит кровь вместе с чернилами», – стенал он [245]245
  Гамсун – Альберту Энгстрёму от 26.03.1915.


[Закрыть].

Ему удалось убедить сопротивляющегося издателя не повышать цену на «Местечко Сегельфосс» в связи с возросшими расходами – это был двухтомник, а напротив, снизить, и тогда можно продать гораздо больше книг. Гамсун оказался прав. Первоначальный тираж был 8000 экземпляров, но сразу же потребовалось заказать в типографии еще несколько тысяч и еще один тираж к Рождеству, чтобы удовлетворить потребности книготорговцев в Норвегии и Дании. Редактор датского журнала «Политикен» послал Гамсуну телеграмму о том, что его книгу «Местечко Сегельфосс» буквально сметают с магазинных полок, на что Гамсун ответил: «Да, в этом году я сознательно продаю свои книги по низкой цене, так что это вполне понятно» [246]246
  Хенрик Кавлинг – Гамсуну в телеграмме от 29.11.1915, HPA-NBO. Гамсун – Кёнигу от 2.12.1915.


[Закрыть].

Все рецензии на двухтомник, за незначительным исключением, были восторженные. Критики не могли сдержать восхищения перед тем, как автору удалось продолжить историю «Детей века». Да, Тобиас Хольменгро и Пер-лавочник – местные царьки в «Местечке Сегельфосс», но оба они отнюдь не аристократы: «Все свои познания он приобрел, прислушиваясь к другим, сделал своей личной собственностью все то ценное, что витает в воздухе вокруг образованных людей, включая их язык, – прекрасно сработано, господин Хольменгро, блестяще! Но он на двести лет моложе коренных владельцев Сегельфосса, он научился снимать шляпу, отвешивая поклон, но то была шляпа раба» [3; III: 307–308].

Ныне их могущество не является незыблемым, страх перед наказанием уже почти полностью улетучился в современном демократическом обществе. Дух нового времени порождает куда более опасные факторы, влияющие на формирование человеческих характеров. Писатель смеется над теми бедными людьми, которые позволяют соблазнить себя роскошью и потребительством – соблазн, который они не способны преодолеть. Рыбаки и земледельцы превращаются в наемных рабочих: «Ибо они наделены инстинктами пролетариев, в отличие от животных, им сколько ни дай – все мало, они широко разевают пасти, требуя все больше и больше», – пишет Гамсун в «Местечке Сегельфосс» [3; III: 629].

Небольшой слой людей среднего класса, среди которых врач, адвокат, редактор и другие, постоянно мечутся и оказываются то выше, то ниже на социальной лестнице. Они-то и вызывают наибольшее негодование писателя, он не удостаивает их положительными человеческими чертами, которыми щедро наделяет других. Основным мотивом повествования у Гамсуна является описание того, как коммерсант стремится осуществить свои планы и мечты. Хольменгро жаждет завоевать уважение окружающих и постоянно измышляет новые способы выглядеть загадочным. Теодор, представитель нового поколения торговцев, тайно испытывает нежные чувства к Марианне, дочери Хольменгро, но держится на расстоянии. Оба эти героя представляют собой жалкие фигурки по сравнению с колоритными персонажами предыдущих книг Гамсуна, такими как купец Мак в «Бенони» и «Розе» или аристократ Виллатс Хольмсен в «Детях века».

У Хольменгро нет ни безудержной жажды покорять женщин, как у Мака, ни умения властвовать над своими чувствами, как у Хольмсена.

И тем не менее представляется, что Гамсун как будто все больше и больше восхищается деятельностью Хольменгро, который появляется, овеянный легендами, в Сегельфоссе, высоко возносится, но его звезда необъяснимо закатывается: он «иссяк блистать в толпе». Теодор описан с большой симпатией. Он – сын Пера-лавочника, самого неприятного из всех персонажей, созданных Гамсуном. Демоническая фигура, имеющая сходные черты с дядей Гамсуна, калека, который в своей неукротимой ярости пытается использовать парализованную правую руку и ревет как бык. Но сын Пера, Теодор, формируется под влиянием своей несчастной любви к Марианне, этой великой созидающей силы, – совсем другой человек.

Рецензия в «Афтенпостен» ничем не отличалась от других оценок: «Это лучший роман на норвежском языке, никто иной, кроме Гамсуна, не мог бы создать нечто подобное. <…> Эта книга не отпускает тебя, ты возвращаешься к ней снова и снова. Эпизоды могут то и дело всплывать в сознании человека, как всплывает снова и снова нечто важное в твоей жизни» [247]247
  Кристиан Эльстер в норвежской «Афтенпостен» от 30.11.1915.


[Закрыть].

Рецензенты ждали книг Гамсуна, некоторые были особенно нетерпеливы. Одним из них был датчанин Свен Ланге, который часто, рассматривая какую-то отдельную книгу Гамсуна, стремился анализировать творчество писателя в целом. Его статья в «Политикен» дошла до Гамсуна в предрождественские дни.

Это было как нельзя кстати.

Полный контроль – но какой ценой?

На рубеже 1915–1916 годов Кнуту Гамсуну пришлось читать сочиненное им очень давно, осенью 1888 года. Сразу же после того, как в ноябре он отослал в издательство рукопись «Местечка Сегельфосс», он начал внимательно перечитывать все свои книги. «Гюльдендаль» наконец согласился на его предложение издать собрание сочинений. И вот теперь Гамсун принялся составлять его, оценивая собственные тексты. Он решил переделать стихотворную драму «Мункен Венд» и сборник стихов «Дикий хор», а также отшлифовать и доработать некоторые другие тексты. Дойдя до середины «Голода», он посетовал своему столичному издателю Кёнигу: «Нет, Господи Боже мой, делайте что хотите. Дело в том, что мне так стыдно, мне хочется все это уничтожить и написать все снова» [248]248
  Гамсун – Кёнигу от 4.12.1915.


[Закрыть].

И вот теперь перед ним лежала рецензия Свена Ланге, который сравнивал «Местечко Сегельфосс» с «Мистериями»: оба произведения повествуют о людях, живущих в маленьких городках. В романе «Мистерии», написанном в 1892-м, все было представлено в весьма причудливом свете, кажется, что все крушится под влиянием холодных порывов ветра, которые исходят от Нагеля, то есть самого автора. В соответствии с мнением Ланге, Гамсун достиг своей вершины как художник в «Пане», потом он резко пошел вниз и создал достаточно слабую, сценически малоубедительную драму «Царица Тамара»; какое-то время он шел неверным путем, пытаясь обновить мир своих юношеских фантазий, и уже опустился до предельного уровня в мертворожденной пьесе «У жизни в лапах». И вдруг, по мнению Ланге, случилось чудо. К пятидесяти годам, когда, согласно теории самого Гамсуна, ему полагалось замолчать или умереть, он взял да и стал просто зрелым мастером. «Последняя радость» являет собой поразительный самоанализ. Я – старый человек, гожусь ли еще на что-нибудь? Как старика он осыпает самого себя насмешками, но при этом поразительным образом способен вслушаться в хор голосов тех персонажей, которые настойчиво требуют его внимания. В поле зрения художника находятся рыбаки, ремесленники, торговцы, рабочие и небольшой слой представителей высшего класса, все они обитают на берегу моря в северном краю.

Ланге с восхищением пишет о том, что Гамсуну блестяще удается создать в сознании читателя картину жизни с невероятным множеством персонажей, и писатель, как кукольник, надевает их себе на пальцы, и они оживают [249]249
  Рецензия Свена Ланге на «Местечко Сегельфосс» опубликована в датской «Политикен» от 16.12.1915.


[Закрыть].

Обремененный славой, Гамсун сидит в своей процветающей усадьбе и перечитывает собственные книги. Встреча с прошлым повергла пятидесятишестилетнего писателя в смятение.

Впервые это произошло в Копенгагене в 1888 году, когда он наконец понял, что у него получается сочинять и творческий процесс идет именно так, как он мечтал в течение более десяти лет. Тогда он сделал свое великое открытие – «зеркальную комнату», в которой он как бы постоянно находился, его собственный взгляд со стороны неотрывно следил за ним как писательской индивидуальностью. И чем больше таким образом он познавал свое «я», тем больше пользовался этим знанием в своем творчестве.

Нагрузки оказались ужасными. Именно тогда он и подорвал свою нервную систему, что имело долговременные негативные последствия.

После «Мистерий» он понял, что так дальше продолжаться не может. Он стал совмещать метод «зеркальной комнаты» с другими творческими технологиями. В «Мечтателях», «Бенони» и «Розе» он использовал нурланнский колорит. Теперь его искусство заключалось в том, чтобы как бы пропитывать духом Нурланна и персонажей, и окружающую их среду, опираясь на воспоминания детства, использовать местный диалект, разные забавные словечки, воспроизводить черты местного пейзажа.

А в последующих произведениях метод «зеркальной комнаты» стал уже использоваться по-другому. Пространство его кабинета стало более объемным, и отражающие его поверхности не были столь угрожающим образом направлены на него.

У него теперь не было необходимости находиться внутри этой воображаемой зеркальной комнаты, он мог располагаться вблизи широкого входа в нее и относительно беспристрастно наблюдать за происходящим и действующими лицами. При этом самым важным для него были не отражения в зеркалах, а сами эти фигуры. Они были теперь между ним и зеркалом, и это было как освобождение.

Отныне с каждой книгой он все больше и больше дистанцировался от своих героев.

Наконец он вообще отказался от идеи пребывания в «зеркальной комнате» и обнаружил, что самое важное теперь – не запутаться в многочисленных персонажах последующих книг «Дети века» и «Местечко Сегельфосс». Как автор-повествователь он уже не находился больше внутри «зеркальной комнаты».

Теперь у него уже был полный контроль над своими персонажами.

Да, но какой ценой?

Среди персонажей романа «Местечко Сегельфосс» есть две личности, причастные к искусству. Это Бордсен, несостоявшийся драматург, который зарабатывает на жизнь как телеграфист, а потом умирает от голода. В Виллатсе Хольмсене борются два начала. Его мать была музыкантшей, певицей, постоянно вела дневник. Сын тоже стал музыкантом и композитором. Но при этом он остался вполне сыном своего отца, владельца усадьбы. И поэтому его характер очень противоречив.

В «Местечке Сегельфосс» Гамсун изображает охоту молодого Хольмсена за порывами вдохновения, за теми мгновениями, когда благодатная волна настигает его. «Из переполненной души хлещет и хлещет неиссякающий поток; он, точно слепец, внимает льющимся снаружи звукам и записывает их, словно обретя свет. Пишет, пишет, пишет. Время от времени он ударяет рукой по клавишам, снова пишет, всхлипывает, сплевывает подступившую тошноту, пишет. Это длится бесконечно, идут часы – о эти блаженные часы качания на волне!» [3; IV: 586].

Впервые подобное описание мы встречаем в «Бьёргере», написанном Гамсуном, когда он был почти еще подросток, позднее в «Голоде», когда ему было под тридцать, и вот, когда уже прошла почти половина его жизни, он вновь обращается к этому.

Дело в том, что он испытывал огромную потребность в осмыслении этого явления.

Его герой, молодой Хольмсен, оказывается не в состоянии прижиться в родных северных краях. Так же как и он сам, автор, в свое время уехал в южную сторону, он отправляет туда же своего персонажа, композитора. Ни искатель приключений, герой Гамсуна, ни сам его создатель не смогли жить в суровом морском краю.

А как все же обстояло тут дело с самим Гамсуном?

В своих книгах Гамсун раз за разом показывал, как несчастливы те, кто обрывал свои связи с землей, пускаясь в странствия. В статье «Слово к нам» он предостерегает: «Наши корни в нашей земле, их вырвать нельзя, благодаря им мы стоим» [250]250
  Статья «Слово к нам» в норвежской «Верденс Ганг» и датской «Политикен» от 3.07.1910.


[Закрыть].

А сам Гамсун?

Он пахал землю своего детства и бросал в нее семена, но прочны ли были его связи с этой землей?

Избавьте меня от владения усадьбой

В течение четырех лет Гамсун жил как бы в напряженном магнитном поле между двумя полюсами – крестьянским и писательским. Он вернулся в места своего детства с намерением распахать собственный участок целинной земли и прижиться на ней. Но получилось иначе: всякий раз рядом с крестьянином, везущим тачку с навозом, всегда шел бродяга и духовный скиталец. Тот, кто возделывал художественную ниву, шептал слова обольщения земледельцу. У писателя всегда находился благовидный предлог, чтобы покинуть усадьбу на месяц и более. Ведь надо было сочинять очередную книгу. И с каждым разом крепла неприязнь Гамсуна-земледельца к писателю Кнуту Гамсуну.

В новогодний период 1916 года Гамсун попытался ослабить напряженность этих отношений, приступив к работе над заготовками к задуманному им роману о крестьянской жизни. Одновременно он поместил объявление в местных газетах о продаже Скугхейма, не сообщив об этом даже Марии.

В качестве переговорщиков по этому вопросу он привлек ленсмана, священника и доктора. На какое-то время им удалось уговорить его подождать с продажей. Была поздняя страда. Он делал многочисленные детальные заметки в рукописи той книги, которая впоследствии будет известна всему миру под названием «Плоды земли». Многие сотни лет его предки сеяли ячмень; это было таинство, с благоговением совершаемое в тихий теплый безветренный вечер, лучше всего под мелким дождичком и сразу же после весеннего пролета диких гусей [3; IV: 27].

В усадьбе Гамсуна шел весенний сев, писатель-Гамсун создавал образ нового героя, сеятеля, при этом сам он доверительно говорил многим, что сеять больше не будет. Он стремился прочь из усадьбы, но Марии решил об этом заранее не сообщать.

А ведь Мария, в противоположность ему, сумела найти себя в деревенской жизни. Она напоминала ему, и при этом все более и более гневными словами, о тех обещаниях, которые он давал ей, об их общих мечтах, о том, что многое уже осуществилось. Ей было к этому времени уже тридцать четыре года, у нее было трое маленьких детей, и в противоположность ему она полностью рассталась со своей прошлой жизнью [251]251
  Ср. Мария Гамсун «Радуга».


[Закрыть]. А он и в новой жизни сохранял свою прежнюю суть.

Мария была рассержена и испугана. Теперь она боролась за свою новую жизненную роль, ту роль, которую она приняла не без колебаний, но в которую входила все больше и больше. Эту роль, которую она с присущей ей энергией и сообразительностью постоянно старалась сделать более значительной, собственно говоря, которая была и не такой уж маленькой: деятельная жена великого писателя.

Но Гамсун решил покончить с Нурланном. «Пора разделаться с усадьбой», – так откровенно заявил он одному своему знакомому. В новогоднюю ночь, когда все уже улеглись, в том числе и Мария, он сел за стол и написал одному из своих друзей: «Вот что я хочу сказать тебе. Мне надо расстаться с усадьбой, я не могу больше совмещать свою работу с ней, мое здоровье не позволяет этого». Он написал эти слова 1 января 1917 года [252]252
  Гамсун – Хенрику Лунду от 5.10.1916. Гамсун – Эрику Фрюделунду от 31.12.1916.


[Закрыть].

Кнут Гамсун принял абсолютно недвусмысленное решение. Мария, дети и все прочее должны отступить в сторону. Он пришел к выводу, что для того, чтобы заниматься творчеством дальше, он должен отринуть крестьянскую жизнь. Вскоре с целью продажи Скугхейма он связался с человеком, у которого были максимально хорошие связи среди коммерсантов. Один из кругов его жизни был завершен. В 1881 году редактор «Афтенпостен» выпустил на страницы своей газеты нурланнского юношу. Теперь, 35 лет спустя, его преемник незамедлительно отреагировал на мольбу писателя избавить его от усадьбы, ставшей для него обременительной. Этот редактор и еще четырнадцать хорошо владеющих ситуацией господ согласились помочь Гамсуну. Они пришли к общему согласию, что готовы принять на себя финансовые риски. В любом случае они явятся спасителями духовного лидера нации.

В самом начале 1917 года было помещено официальное уведомление, что торги состоятся в кратчайший срок. Писатель не сможет вынести еще одну посевную кампанию. «Яхотел бы жить один в большом лесу, где ничто не потревожит меня. Передо мной большая работа, только бы условия работы чуть-чуть улучшились», – заклинал он [253]253
  Гамсун – Уле Кристоферсену от 15.01.1917 и 1.02.1917. Ср. Мария Гамсун «Радуга».


[Закрыть].

В это время Гамсун создает роман «Плоды земли», пишет об Исааке и Ингер, об их прекрасных натруженных руках. А также о Гейслере, который появляется всякий раз, когда землевладелец нуждается в его помощи, который служит связующим звеном между правами частного владения и законами государства. И об Олине, этой искусительнице в райском саду, которая постаралась, чтобы Ингер попала на каторгу, после того как убила своего новорожденного ребенка, девочку, унаследовавшую ее физический изъян – заячью губу.

В своей новой книге он вновь вступает в дискуссию о матерях – убийцах своих детей, здесь юная Барбру убивает своего новорожденного ребенка, прижитого от хозяина. Так же поступает жена Исаака Ингер, но никакого негодования по поводу последней Гамсун не выказывает. Его авторская позиция состоит в том, что Ингер убивает из милосердия, ведь ее дитя появилось на свет с уродством.

Находясь рядом с Исааком, Ингер развивается как личность, работа облагораживает ее. Но, может быть, и убиенное дитя могло найти свое место в жизни? Этот вопрос в романе не поднимается.

У Исаака и Ингер рождаются еще двое детей: Элисей и Сиверт. Однажды Элисей крадет у заезжего инженера огрызок карандаша, и это определяет его судьбу: он уезжает в город. Ингер тоже заражается бациллой городской жизни. Когда она возвращается домой в Селанро, то понимает, что то одинокое существование, которое устроил ей Исаак, – это отнюдь не весь мир, и ей начинает казаться, что она могла бы жить по-другому, найти себе жениха в деревне, общаться с людьми. Она понимает сына Элисея, она единственная в Селанро, кто может оценить красивые буквы и фразы в его письмах. Мать считает, что там, в городе, он должен хорошо одеваться, и посылает ему деньги.

Тогда Исаак, вдоволь наслушавшись жалоб Ингер на свою неотесанность, бросает ее на пол – небольшая трепка для того, чтобы направить ее на путь истинный.

В начале апреля 1917 года, невзирая на протесты Марии, Гамсун решил увезти свою семью с Хамарёя. Они должны были отправиться на юг. Создатель «Плодов земли», где прославляется крестьянская жизнь как единственно подлинная, сам решил сделаться безземельным. Он продал усадьбу, скот и инвентарь.

И вот он снова сделал попытку обрести себя на новом месте, на этот раз в маленьком городке. Он выбрал виллу аптекаря в Ларвике, городке на берегу фьорда, в четырех часах плавания на пароходе от столицы.

У крестьянина Гамсуна в течение этих шести лет было много счастливых часов. Он описал их в «Плодах земли»: «Все дни уходили на крестьянскую работу, все без остатка; он расчистил новые небольшие участки от корней и камней, вспахал, унавозил, заборонил, взмотыжил их, растирая комья руками и ногами, ухаживая за землей всевозможными способами, чтобы превратить поля в бархатный ковер. Он подождал еще день-другой, опасаясь дождя, – и посеял ячмень» [3; IV: 27].

И там же, в «Плодах земли», он описал самый священный процесс из всех, связанных с возделыванием земли: «Ячмень же – это хлеб, есть ячмень или нет ячменя – это жизнь или смерть. Исаак шагал с непокрытой головой, призывая имя Иисуса, и сеял; он был похож на чурбан с руками, но душой был словно младенец. Старательно и нежно кидал он в землю пригоршню, был кроток и смиренен. Ведь прорастут эти ячменные глазки и превратятся в колосья с множеством зерен, и это происходит повсюду на земле, где сеют ячмень. В Иудее, в Америке, в долине Гудбрандсдален – как же огромен мир, а крошечный кусочек земли, который засевает Исаак, – в центре всего сущего» [3; IV: 27–28].

Неприютно мне в городе

Когда семейство Гамсун переехало в Ларвик в апреле 1917 года, Мария Гамсун была на восьмом месяце беременности. Вилла, которая должна была стать их новым домом, показалась ей какой-то безликой. Муж принудил ее переехать в центральную часть фешенебельного района городка, в каменный двухэтажный дом с высокой лестницей, который походил на замок. Марии пришлось покинуть свое владение в Нурланне, где она была полновластной хозяйкой. Какую роль она могла играть здесь, на новом месте – лишь роль матери? Да к тому же здесь было такое множество других людей, которые поглощали внимание Гамсуна.

В ночь с 12 на 13 мая 1917 года Гамсун стал отцом в пятый раз. И вновь Марии удалось произвести на свет ребенка, не потревожив ночной сон его отца. Наставления матери и горничных по поводу того, что утренний покой Гамсуна не может быть никоим образом потревожен, что бы ни случилось, были настолько прочно усвоены детьми с самого рождения, что и в то самое утро их не было слышно, пока отец не покинул дом. И как всегда, горничная подавала ему завтрак в столовой, отдельно от всех и не произнося ни единого слова, если только он сам не обращался к ней с вопросом.

И тем не менее в тот день его обычный ритм был нарушен: он увидел, как их дом покидала незнакомая дама – это была акушерка.

Он не смог избежать искушения взглянуть на ребенка. Он решил назвать девочку Сесилией. Это имя нравилось ему своим благозвучием, что-то в звучании этого имени напоминало ему шуршание шелка.

А между прочим, одну красивую даму, шведку, которую часто видели в городе и у моря, звали Сесилией.

В начале ноября роман «Плоды земли» был завершен. В течение шести лет Гамсун жил так, как того требовал от других. А на седьмой – оказался сидящим во дворике городской виллы в Ларвике и сочиняющим историю об Исааке и Ингер, которая приобретала все более и более утопические черты. Ему необходимо было каким-то образом оставаться верным своим прежним идеалам и идеям, в которых он убеждал других. Отсюда то большое значение, которое он придает словам Гейслера, становящегося почти сказочным персонажем, когда он благословляет обитателей Селанро: Исаака, Ингер и весь их род, – и начинает играть в романе все большую и большую роль.

Гамсун делает Гейслера связующим звеном между возможным и невозможным, природой и цивилизацией, между натуральным хозяйством и современным обществом. Он не позволяет Исааку погибнуть из-за несоответствия требованиям современного общества в оформлении юридических прав. Так же как он не позволяет Ингер погибнуть из-за современных законов, требующих от нее понести наказание за смерть увечного младенца. И таким образом Гамсун доказывает то, что участники современных ему общественных дискуссий не хотели признавать: путь в сторону от современного товарного производства и общества потребления возможен. Общественные законы столь же важны, как и законы природы, и глашатаем этой истины является Гейслер.

Таким образом, роман «Плоды земли» представляется неким компромиссом со стороны писателя: природа и культура должны объединиться. Быть может, Гамсун видел свою художественную задачу в создании персонажей, которые убедили бы читателя, что в человеческой жизни есть смысл? Гамсун на примере Гейслера показывает, что возможно делать добро другим, в то время как собственная жизнь движется к катастрофе. Во многих местах романа подчеркивается, что поступки Гейслера целиком и полностью зависят от вдохновения, порыва, также как у многих других персонажей Гамсуна, его многочисленных бродяг и странников.

Они в чем-то сродни Эспену Аскеладду ^{52} и его помощникам в достижении жизненного успеха, но при этом по своей сути прямо противоположны им. Потому что отнюдь не мечта о завоевании принцесс и половине королевства движет персонажами Гамсуна. По-своему они лишены иллюзий в отношении самих себя. Все они оторвались от чего-то, порвали со своим происхождением и приносят больше несчастья себе, нежели другим. После того как писатель изобразил крах старого патриархального крестьянского сообщества и последствия этого в романах «Дети века» и «Местечко Сегельфосс», он должен предложить какой-то выход. Создание крестьянского хозяйства на нетронутых землях – такой выход он видел для молодых.

Таким образом, его герои несли в себе те противоречия, которые были в нем самом. Но теперь как никогда ему была нужна гармоничная целостная фигура, которая через священный акт возделывания земли вступает в органическую связь со всей вселенной. Такой фигурой стал Исаак.

В середине ноября 1917 года он написал на последней странице «Плодов земли»: «Прощай, прощай… Исаак идет по полю и сеет, как есть мельничный жернов, чурбан чурбаном. На нем домотканое платье из шерсти, настриженной из его собственных овец, сапоги из кож его собственных телят и коров. Он идет по полю, благочестиво обнажив голову, и сеет. <…> Он знает все, что ему нужно. Душой и телом он деревенский житель, землепашец, не ждущий чьих-то милостей. Выходец из прошлого, провозвестник будущего» [3; IV: 329].

Через месяц с небольшим он доверительно писал нурланнскому знакомому: «Просто поразительно – с усадьбой я теперь разделался, но здоровье лучше не стало. И я теперь как дурак переживаю, что у меня уже нет усадьбы <…>. У меня неодолимая тяга к земле…» [254]254
  Гамсун – Георгу Ульсену от 8.12.1917.


[Закрыть]