Текст книги "Работа над ошибками (СИ)"
Автор книги: Инесса Клюшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Глава 28
Все будет прежним вкруг тебя -
Весна придет в свой срок -
Созреет Утро и прорвет
Свой огненный Стручок.
В лесах зажегся дикий цвет -
Ручьи полны вестей -
И тренькает на банджо Дрозд -
Пока ты на Кресте.
Свершен неправый Приговор -
А вечер так же тих.
Разлука с Розой для Пчелы -
Вся сумма бед земных.
Эмили Дикинсон
– Вероника Васильевна! Срочно зайдите ко мне в кабинет! Срочно!
Появление психолога на уроке литературы будоражит весь десятый «А». Наша «психологичка», как любят называть ее дети, сидит себе смирненько в кабинете на первом этаже, но редко-редко ее можно увидеть хотя бы мелькнувшей в коридоре.
Если она приходит прямо к тебе на урок, да еще и «срочно»…
Немигающий и тяжелый взгляд Лены Севальцевой я чувствую кожей.
Надоело. Честно. Или мир, или война. Ну сколько можно…
Наверное, на меня сильно повлияла поездка на дачу Стаса. «Расширение горизонтов» – кажется, так называется чувство, когда начинаешь жить по-новому?
Все мои прошлые ухищрения по поводу Лены были глупыми и робкими, от того – неудачными.
Я не питаю никаких надежд относительно нашего психолога, которую больше интересует маникюр и каталоги косметики, чем дети. И будущая книга по психологии под ее авторством, как же я забыла!
Но она же может подсказать мне…что-нибудь. Например, телефон другого психолога.
Крылья, выросшие после выходных, несут меня быстрее решить давнюю тяжбу. Может, я делаю правильно, что молчу, и Лена уже встала на путь исправления, так что лучше ей не мешать…
Но Лена остается проституткой.
Не могу объяснить своей уверенности.
– Открыли учебники на странице сто двадцать первой. Читаем раздел до конца. Когда я приду, перескажете, что прочитали, – с этими словами я выхожу за дверь. За мной несется гул голосов – ничего мои дети читать в ближайшее время не собираются. Будут обсуждать уход Вероники Васильевны к Ладе Сергеевне.
Ну что за психолог? Даже директор, и та вызывает любого учителя в свой кабинет на перемене, понимая, что урок нельзя прерывать (исключая форс-мажоры типа лопнувшей трубы и «заложенной» в школе бомбы, которую разок в год да выдумают).
А уж десятиклассников после такого появления не соберешь.
Но Ладе Сергеевне безразличны и я, и мои уроки.
В другой раз я бы ее проигнорировала и пришла к ней на перемене. Еще чего, тратить на пространные рассуждения Лады Сергеевны драгоценные минуты урока.
Иду сейчас. На воре шапка горит.
– Вероника Васильевна! Что там у вас с вашими личными делами? – Лада Сергеевна демонстрирует сильную обеспокоенность.
– В смысле – с личными делами?
– Вероника Васильевна! Вы мне не сдали личные дела вашего класса! Я же просила!
– Меня? – озадачиваюсь я.
Не помню. Когда она меня просила принести ей личные дела? Ей трудно их взять у секретаря, что ли? Дела же там и лежат. При чем тут я?
– Я передала через одну вашу девочку еще вчера, что сегодня буду просматривать личные дела в вашем присутствии. Неужели этого вам она не сказала? Мне для моего исследования нужны несколько детей, которые отвечают определенным критериям…
Дальше я даже не слушаю. Она с бешеными глазами забежала ко мне на урок из-за личных исследований?
– У меня вообще-то был урок, Лада Сергеевна, – произношу на грани предельной вежливости, – вы не могли потерпеть до перемены?
– А вы бы пришли в перемену! – как ни в чем ни бывало заявляет Лада Сергеевна, поправляя наманикюренными пальчиками с длинными ноготками рукав моднейшего платья.
Действительно. И сказать на это мне нечего.
– Но раз вы пришли, – пожимает плечами лада Сергеевна, – чтобы не зря бегали, сообщу кое-что актуальное… Ко мне заходил Андрей Петрович. Говорил о неадекватном поведении Лены Севальцевой на уроках биологии…
Затаиваю дыхание. А Лада Сергеевна все медлит с ответом.
– Вы пришлите, Вероника Васильевна, Лену ко мне, поговорим. Возможно, она будет одна из тех, чью ситуацию я опишу в своих исследованиях…
Лада Сергеевна работает у нас в школе на полставки. Ей совершенно плевать на школу, она мечтает написать книгу. Свободный творческий человек. Творческий, Вероника, ты поняла?
Только эта информация спасает меня от «взрыва мозга» – так говорят мои дети о будущем ЕГЭ по русскому языку, но к Ладе Сергеевне данное обозначение подходит лучше некуда. И от бестолковых высоких нот в голосе полезное знание избавляет тоже.
– Я пойду? Это все?
Тихо, спокойно, вежливо.
– Мне нужны вы и личные дела…
– Подойду после шестого урока. Устроит?
– Я убегаю после пятого…
– Тогда – завтра.
– Хорошо, Вероника Васильевна, только не забудьте…
«А ты – перестань разговаривать со мной через детей!»
Поворачиваюсь на пятках и открываю дверь.
– Пришлите ко мне Лену Севальцеву обязательно! Возможно, у нас будет с ней серьезный разговор! – кричит мне в спину Лада Сергеевна.
Понимаю раз и навсегда, что искать достойного психолога буду исключительно своими силами.
Недалеко от двери Лады Сергеевны стоит Лена. Звонка еще не было, но у девочки на плече сумка…
Узкие щелочки ненавидящих глаз, сжатые кулаки…
– Сука! – выдыхает моя Леночка, – Тварь п. кудная!
Пока я стою, оглушенная, Лена, одетая в одни черные брюки и светлый свитер, бежит к выходу из школы по длинному гулкому коридору…
Я рассчитывала увидеть Лену во вторник, отвести в сторонку и поговорить.
Ради этого пришла в школу даже раньше, чем обычно.
Вчера шахматная партия со Стасом затянулась надолго.
«Я пойду домой, Стас. У меня собака голодная и негуляная».
«Ну так пошли, погуляешь с ней, а потом у меня переночуете».
От такого предложения ни я, ни Жужик решили не отказываться.
Ночью я проснулась потому, что почувствовала, как чья-то рука обнимает меня. Испугалась, и сердце быстро заколотилось в груди.
«Спи, ты чего?» – шепнул мне Стас, и я вспомнила, где нахожусь. Прижалась к Стасу и заснула.
А под утро пес беспрепятственно залез на кровать с белой комнате (пришлось все же переночевать нам со Стасом там: кровать в его комнате ну очень уж жесткая и узкая).
Около шести утра я была разбужена рычанием Жужика: Стас его передвигал ближе к краю постели, а псу вовсе не хотелось покидать приятнейшее одеяло.
Со словами: «Нет, псина. Гулять с тобой согласен, но спать – никогда» Жужик был все-таки выдворен с кровати.
После инцидента с депортацией Стас пошел на пробежку, а я – домой, чтобы собрать нужные в школу книги и переодеться.
В половине восьмого я была уже в школе, около восьми – стояла в школьном коридоре. Пришедшая дежурить с классом Роза Андреевна, мягко говоря, удивилась: я не отличалась ярым рвением, чтобы дежурить не в свой день. Но Лена Севальцева в школу так и не пришла. И Максима тоже не было.
А в четыре часа пополудни меня вызвали к директору.
В класс зашла вездесущая Нина Петровна. Наметанным взглядом отметила ученика и разложенные на парте учебники:
– Вероника Васильевна, вы бы отпустили мальчика. Екатерина Львовна вас срочно к себе просит… Ой, серьезное дело… – и загрустила на манер Ярославны.
«Слово о полку Игореве» я много раз читала. В оригинале – тоже. Узнаю первоисточник…
– Кость, иди домой. Созвонимся и отзанимаемся попозже, хорошо?
Семиклассник понимающе кивнул и начал собирать вещи. А Нина Петровна все стояла в дверях и качала головой.
Неожиданные появления Нины Петровны – не к добру. Я давно это усвоила и внутренне начала готовиться к худшему.
Новость о Лене все-таки прорвалась в школу. Не знаю, как. Может, кто-то еще увидел девочку, кроме меня, не один Стас ездит по той дороге. И сейчас меня будут ругать и позорить: классный руководитель не обозначил проблему лицом, не заявил о ней…
И хотя мне есть что ответить на обвинения, я все равно останусь плохой. Как всегда.
Кабинет директора, пожалуй, самый красивый в школе, не считая класса Петровны, конечно. Нина Петровна – умная женщина, лишний раз не полезет вперед, и ее класс можно поставить на второе место после директорского…
Екатерина Львовна, по обычаю, спокойна и невозмутима – как кобра. Элегантный пиджак, корректнейшая юбка, незаметный профессиональный макияж и прямая осанка – настоящая Железная леди.
Уж я-то знаю, как она может шипеть и бросаться на любого подчиненного. Ох мне и попадет…
– Вероника Васильевна, добрый день, садитесь, пожалуйста, – широкий жест в сторону своего стола, где рядышком притулился одинокий стул просителей.
Официальная часть, начало.
Сажусь куда велено. Екатерина Львовна занимает собственное место за столом.
– Неприятнейший разговор произошел у меня сегодня с родителями вашего ученика, Вероника Васильевна. И с самим учеником. Пару часов назад…
Учеником? При чем здесь мой ученик? Боже мой, ну что еще…
Екатерина Львовна опускает глаза на какую-то бумагу, которую держит в руках.
– Вероника Васильевна, не буду ходить вокруг да около. Вас обвиняют. В домогательстве несовершеннолетнего…
– Что-о?
– Сегодня приходил ко мне Максим Артемьев. С родителями. Мальчик им все рассказал. Вы домогались его в пятницу.
– Я?
Тишина звенит. Нет, это звенит у меня в голове.
Екатерина Львовна устало вздыхает.
– Вероника Васильевна, объяснитесь, пожалуйста.
– В смысле – объяснитесь? Вы сейчас о чем, Екатерина Львовна?
– Вы пристаете к Максиму.
– Пристаю… – у меня в голове не укладывается… да ничего не укладывается!
Прищуриваю глаза, мотаю головой.
– Я тоже не совсем поняла претензию и ее мотив, – аккуратно вставляет Екатерина Львовна, – я даже не поняла, как это могло произойти. Но мальчик настаивает, понимаете? Он рассказал родителям. Они настроены очень решительно…
– И вы в это верите? – непонимающе смотрю на Екатерину Львовну. Та отводит взгляд.
– У Максима есть свидетели. Лена Севальцева.
Звон в ушах усиливается с каждой секундой, и мне уже не хватает воздуха.
Вот как, значит, Леночка. Говорят, на чужом несчастье счастья не построишь… Но некоторым это ох как удается.
– А вы сами в это верите, Екатерина Львовна? – злость поднимается из самых глубин души. Неужели ты, прожженная школой тетка, не чуешь истинную подоплеку? Допустим, ты не знаешь настоящей причины наиглупейшего обвинения, но должна же понять за такое количество лет в школе, что дети не всегда говорят правду. Зато отлично говорят то, что нужно и выгодно им. Они еще не осознают полностью всей значимости любых слов, которые иногда бросают, даже не подумав. А еще многие часто готовы идти ва-банк, чтобы добиться своих целей…
– Я не могу судить…
– Вы верите – или нет? Одно из двух. Это серьезное обвинение…
– Более чем, Вероника Васильевна. Также мне пока не особо ясна позиция родителей и то, что они собираются делать с обвинениями Максима. Это ведь может дойти до уголовной ответственности…
Все, мне достаточно.
– Екатерина Львовна, вы мне скажите – вы кому верите? Максиму, который на ровном месте меня просто с грязью смешал, вместе со своей юной любовницей Леной Севальцевой, которая еще и проститутка до кучи? – Екатерина Львовна чуть прищуривает глаза, но предпочитает эти фразы не заметить, проигнорировать. Сильного удивления на ее лице нет. Неужели ей уже донесли? Или она меня вовсе не слушает? Или уже настолько привыкла к негативу?
– Я уж молчу о том, что обвинения смехотворны и просто…просто…у меня нет слов…
– Я склонна верить вам, Вероника Васильевна, – в голосе Екатерины Львовны не слышу ни обвинения, ни поддержки, – видите ли, какая непростая ситуация. Я легко смогла бы поймать эту парочку на лжи. Но у ваших детей влиятельные родители, как вы знаете. И слепо верящие своим детям. Я не удивлюсь, если сегодня уже идут сплетни по всему вашему классу: по родителям, по детям…
Дальше гений дипломатии может мне ничего не говорить, но Екатерина Львовна не умолкает – напротив, ее голос становится все более и более уверенным:
– Я смогла бы все это замять, Вероника Васильевна. Обвинение даже с Леной выглядит голословно. Но вы понимаете, что это значит для школы, если маховик начнет раскручиваться? Прокуратура зачастит к нам, и к вам зачастит, кстати, если не еще хуже. Не дай Боже, узнают журналисты – они к нам просто налетят! Посмотрите, как смакуют подобные темы в газетах. И самое главное для вас, Вероника Васильевна… Что случится с вами? Хоть докажут, хоть опровергнут, но эта такая грязь, что не отмоешься. И репутацию не восстановишь. И на всю школу тень ляжет…
Я еле киваю в ответ. Мы заботимся только о репутации.
– А ничего, что ребенок – нет, двое детей! – нами всеми, и вами тоже, манипулирует? – мой голос совсем хриплый от волнения.
– Да, ваших противоправных действий, кроме Лены Севальцевой, никто пока не видел, как сказали мне родители Максима…
Закатываю глаза. «Моих каких-то действий». Это ж надо.
– Но опять же, говорю, все нужно разбирать и рассматривать… Школе не нужны такие проблемы, Вероника Васильевна.
– Екатерина Львовна, я объясню, почему вдруг возникли такие обвинения к учителю, – с надеждой начинаю говорить я, но Екатерине Львовне не до моих разоблачений. Она меня даже не слушает. Куда-то исчезает ее рассудительность и бесстрастность.
– Вероника Васильевна, скажу откровенно. Никаких проверок и – упаси Господь! – прокуратуры в моей школе мне не надо. Ситуация щекотливая, ситуация непростая…
– Екатерина Львовна…
– Подождите, Вероника Васильевна. Говорю сейчас я, вы – после. Ситуация плохая… Понимаете, Вероника Васильевна… Даже если это оговор…
– Что значит – «даже»? – зло спрашиваю я.
– Даже если это оговор, – повторяет Екатерина Львовна с многозначительной интонацией, – вы понимаете, как все сложно доказать. Сексуальные приставания… и есть свидетель – Лена Севальцева.
– Отлично, – мой безжизненный тон производит впечатление на Екатерину Львовну:
– Вы ведь понимаете, каково это? Каково это для вас и, по большому счету, для всей школы! Ладно, сейчас ситуация касается лишь родителей, вас, меня и ребенка! Случай – антиреклама нашей школы… Вероника Васильевна, вы не представляете, какой этот случай может вызвать резонанс в обществе! Все так легко раскрутить до чуть ли не масштаба всей России! И раскрутить не в вашу и нашу пользу, заметьте. Извините. Я к такому не готова.
Закусываю губу до боли. Боюсь моргать: слезы могут политься совершенно не к месту. Никому не нужны они. Не нужно и мое ноющее от боли сердце, куда будто ножик всадили. Вот как расправляются с неугодными. Оклеветать, оболгать человека, который тебя учил столько лет, водил на экскурсии, разговаривал с тобой о вечном, выслушивал твои капризы, осушал слезы, подбадривал, находился девять месяцев в году всегда рядом, почти каждый день. Был ближе многих дядь и теть, которых видишь несколько раз в год, принимал тебя таким, какой ты есть…
И выставить из школы педагога, едва представится случай. Не побороться за доказательства его невиновности, не разобраться. После стольких лет прекрасного сосуществования меня и моего десятого, сложного и местами трудного, но все же плодотворного, незаметно избавиться от учителя. Об этом пойдет речь дальше, за этим меня сюда и пригласили.
– Вероника Васильевна, вы понимаете сами, – сочувствующий взгляд Екатерины Львовны, – нам скандал на весь мир не нужен. И никому потихоньку не докажешь, что ребенок обиделся и оклеветал вас.
– У него на это были свои причины…
– Вероника Васильевна, я же не о причинах сейчас, – голос Екатерины Львовны опять вкрадчив и негромок, – я вам о последствиях. Причина, по большому счету, не важна. Важно, что вам будет. А будет, Вероника Васильевна, многое. Вы услышьте меня, пожалуйста! Что бы ни произошло, вы все равно будете плохой. Эта грязь – из тех, что не отмыться, повторюсь! И никому не докажешь, что вы хороший учитель. Верно?
Сдержать слезы не получается, и я ненавижу себя за проявление слабости.
Ради чего стою здесь? Ради детей, которые меня оболгали, пожелав убрать ненужного свидетеля? Лена придумала все, не сомневаюсь. Но Максим, тихонький Максим, хороший, правильный мальчик. Что же ему наговорила его любовь, что он так легко согласился разыграть этот фарс?
– Почему здесь нет Максима и его родителей? – хрипло спрашиваю я, ногтями до крови впиваясь в ладони. Не расплакаться сильно, перестать плакать вовсе, пусть и душат обида и жалость к себе.
По идее, именно они должны мне предъявлять претензии, распекать…Никого. Только Екатерина Львовна и ее нежелание мне помочь.
– Я проводила Артемьевых час назад, Вероника Васильевна. Мы с вами все сами решим. Их – зачем?
– Но они – мои обвинители, – я даже могу едко улыбнуться, немного приподняв уголки губ.
– Я вам повторяю в сотый раз, Вероника Васильевна! Вас! Обвинили! И это не обычные вещи. Педофилия – не педофилия, но приставание к несовершеннолетнему!
– Это ложь, вы же знаете.
– Вы меня не слышите! – повышает голос Екатерина Львовна, – неважно, правда, ложь… Обвинили, главное – в чем. Школе не нужны такие скандалы, понимаете? Как мне еще намекнуть на то, что вам пора писать заявление об уходе?
– Давайте листок ваш. И ручку, – я не узнаю свой голос, настолько он сильно изменился.
У Екатерины Львовны все давно готово. Ей легче уволить учителя и найти другого, чем расхлебывать странные обвинения, возникшие из ниоткуда, и связываться с родителями, у которых «большие связи».
– Вы уходите сегодня же, безо всякой отработки. Вероника Васильевна, увольняю вас по собственному… У меня на примете несколько школ, и я обязательно…
– Не надо. Я… обойдусь без школы.
Заполнить несколько пустых пробелов в уже готовом, отпечатанном листке. Перечеркнуть все, ради чего ты училась столько лет. Потерять работу, без которой не представляешь своей жизни.
– Вероника Васильевна, не переживайте, в нашем деле случаются всякие вещи. У вас будут еще классы, ученики…
– Хватит мне учеников, всех уже выучила, – больше в этом кабинете я не буду находиться ни секунды.
– Попозже приду за остальными документами. Или передадите. Через Розу Андреевну, – и я впервые позволяю себе роскошь не обращать внимания на слова Екатерины Львовны: выхожу из ее кабинета. Больше она не моя начальница, я от нее не завишу, и могу вести себя как заблагорассудится. И мне плевать на то, что она мне скажет в утешение.
Я не вернусь. Все, что я делала семь лет в школе, оказалось мелким и незначительным, зато лживым обвинениям поверили сразу…
Как же! Грядущие прокурорские проверки и дурная слава учителя убийственны для начальства.
Нормальная жизнь, Вероника. Ничего необычного, милая, ибо нет ничего нового под солнцем.
Я даже могу понять Екатерину Львовну…
Давлюсь рыданиями, почти бегу по школьному коридору. В классе мне легче не становится. Закрываюсь на ключ и сажусь на первый подвернувшийся стул.
Эти стулья, парты, портреты классиков на стене, зеленая доска, мои шкафы, заполненные «под завязку» – планы уроков, учебники, дополнительная литература, справочники, таблицы, рисунки детей…
Неужели – всё?
Растения на окнах. Кто их будет поливать, когда я уйду? Кто будет заниматься в моем классе, пускай не очень отремонтированном, но таком родном и любимом?
В глаза бросаются только детали, детали…
И мне сложно поверить, что сюда я больше не приду. Не встану перед партами, не начну урок, привычно оглядывая класс внимательным взглядом.
Потому что сегодняшний день внезапно стал последним в моей учительской карьере.
Глава 29
Горе! В минувшие дни
На каком отдаленном поле
Из диких зарослей трав
Подул на меня впервые
Этот осенний ветер?
(Готоба-ин)
– А подписывать на горячую голову никогда ничего не стоит.
Роза Андреевна пьет вместе со мной ромашковый чай. На чае настояла она, когда полчаса назад постучалась ко мне в кабинет.
Нине Петровне не терпелось поделиться новостью, и теперь ее знает каждый, кого она встретила в коридоре. Хорошо, что большинство учителей уже давно дома.
– Знаю, – соглашаюсь я. Ничего уже не воротишь.
– Твой уход будет расцениваться как согласие и бегство, понимаешь?
– А не уход?
Роза Андреевна выразительно посмотрела в и глотнула чайку.
– Вот видите, Роза Андреевна…
– И все-таки дело здесь нечистое, хоть с какого бока смотри, что-то у самой нашей директорши… А-а, известно что. Аттестация у нее идет. Точно! Да, Вероник, скандалы под аттестацию – не есть хорошо. Потому что родители, как сказала Петровна, когда я ее поприжала, вообще сидели шокированные.
– Петровна была там?
– Ну как, была. Набегами. Ты ж знаешь ее – ничего не ускользнет от бдительного ока. Какой бы шпионкой могла стать! Эх! Работала бы на благо Родины…
– Мне уже неинтересно, Роза Андреевна. Я ухожу, – почти за час боль поутихла. Кого мне жаль оставлять здесь? Юлю, Розу Андреевну. Своих детей. Родные стены.
Но с детьми я все рано попрощаюсь, рано или поздно: все уйдут после одиннадцатого класса из школы, и я лишь пожелаю им доброго пути.
Стены, кабинет. Глупо за них держаться. Они неживые, в конце концов, пусть и значат для меня очень много, и много с ними связано. Но все равно: это только кабинет, только парты, только – доска и прочее.
А с Розой Андреевной нас связывают долгие годы дружбы. Не потеряемся и будем видеться, хоть и не так часто. С Юлей – то же самое. Да и не сегодня-завтра эта трогательная девочка найдет себе парня, выйдет замуж, а дальше – обязательный декрет. Тоже вопрос времени.
Хотелось доучить тех детей, которых я вела столько лет, до выпускного класса, так много им рассказать…
Ну, мало ли что тебе, Вероника, в жизни хотелось.
– А мне интересно. С чего это она вдруг решила, что ты в школе никто? Ты учитель первой категории, у тебя и участие в конкурсах есть, да и она к тебе была всегда расположена…
– Роза Андреевна, вы будто не знаете. Она была расположена, когда у меня муж был богатый и влиятельный. Тогда мы с ней кофе в ее кабинете пили, и она даже со мной дружила…
– Ну да. Помню время. Ой, змея…
– Это нормально, Роза Андреевна. А теперь – что за меня держаться, правильно? Тем более, родители в шоке. Мало ли что сделают, куда обратятся… Они даже мне не позвонили, – кивнула я на телефон, – не позвонили! Мы знаем друг друга сколько? С пятого класса Максима! Шестой год. Почему не прийти и не разобраться лично, зачем сразу к директору? До этого – любая фигня, но звоним даже в одиннадцать вечера! И поверить в такое…
– Вот и Нина Петровна возмущалась. Говорит, видала я Вероникиного хахаля, и даже двоих…
Кривлю лицо. Только этого мне еще не хватало.
Но Роза Андреевна не заостряет здесь свое внимание.
– Екатерина Львовна проигнорировала даже свою любимую Петровну. Знаешь, что я думаю? Непорядок в бухгалтерии у директорши. Боится проверок, заметает следы…
– Все, Роза Андреевна. Давайте больше не будем говорить, – прошу я, – все случилось. Я уволилась. Блин, – кривлюсь уже не от того, что мне противно слушать чужие сплетни, а от боли, полоснувшей мой живот.
Роза Андреевна наблюдает, как я, гримасничая, держусь за него рукой.
– Иди к врачу, Вероника. Это нервное, но оно опасно.
– Да…прошло, – боль становится тише. Я расслабляюсь и убираю руку с живота.
– И я бы порекомендовала тебе сразу в больницу. У меня мамочка есть – заведующая гастроэнтерологическим отделением. Мы с ней в прекрасных отношениях. Давай ляжешь туда? Собаку, если нужно, я могу взять к себе, пока ты в больнице будешь лежать.
– Да ладно вам, Роза Андреевна. Все пройдет и так, – если лечь все же придется, буду умолять Стаса взять Жужика, но чтобы уставшая после уроков Роза Андреевна еще гуляла с псом?
– А если не пройдет? Знаешь, что? Ты до завтра посмотри. Будет хуже – звони прямо в любое время. А вообще телефон отключи, мало ли, кто позвонит. Я за ситуацией смотреть буду.
– Уволилась и в больницу легла – это очень-очень плохо, Роза Андреевна. Тогда меня можно подозревать во всех грехах, не считаете?
– А ты не выпендривайся. Был у тебя приступ вначале года? Был. Сейчас самое время, когда все болячки вылезают. Еще бы, не вылезти с таким стрессом. Короче, иди домой. Не сиди здесь.
– Да. Сейчас.
– И не реви. Может, обойдется. Ленка пургу навела, не иначе. Максим – хороший мальчик, может, завтра пойдет на попятную. Поймаю-ка я его в коридоре…
– Роза Андреевна, ради Бога, не надо…
– Ленка твоя сегодня заявилась в школу все-таки, – не слушает меня Роза Андреевна, – Это ее ты караулить вышла в восемь утра в коридор? Ну. По первому этажу прошла и зашла к нашему психологу. Наверно, рассказать о своей трудной и тяжелой жизни…
– Вот как? – значит, разговор с Ладой Сергеевной у нее сегодня состоялся. Умненькая девочка, никто не спорит. Родители развивали с детства, два языка, музыкальная школа, хореография. Это сейчас она разленилась, жаловались они мне год назад, но раньше…
Что она выведала у Лады, неважно. Лично я уволена. Меня почти в школе нет.
Как это – нет? Я не верю, что не приду завтра к родному десятому и не спрошу, кто отсутствует сегодня. И Яна больше мне не принесет своих стихов, и Аня тоже. Ни их, ни Кристину, ни еще двадцать человек – родных и любимых крокодильчиков – больше не увижу. А мы планировали в Питер весной ехать, и я уже начала собирать списки – кто едет и кто нет…
Боль взорвалась где-то в глубине фейерверком, ощутимым ударом отозвавшись в животе. Зажмурившись, я вновь схватилась за живот. Пожалуйста, только не надо сейчас…
– Вероника! Тебе плохо? Моя девочка, да что ж такое… – переполошилась Роза Андреевна.
– Ничего, – тихо выдохнула я, – Это…это душа болит.
– А тело болит от души. Вероника, не смей расстраиваться! Я придумаю что-нибудь, подключу всех наших, тебя так просто не уволят, мы не дадим!
Роза Андреевна еще надеется, что я буду работать в школе.
– Я сама не останусь, Роза Андреевна. Даже если меня вернуться попросят…Не будет мне здесь ни житья, ни работы.
– Ладно, ладно, – отмахивается моя собеседница, – Потом. Все потом. Сейчас со здоровьем вопрос реши. Работа – работой, но здоровье важнее всегда будет. Деньги есть? Давай одолжу…
– Ро-оза Андре-евна, не надо мне ничего-о…
Домой я пошла где-то через полчаса. Роза Андреевна все настаивала взять у нее деньги и обратиться в больницу. О втором мне пришлось дать честное пионерское подумать до завтра, а от первого я отказывалась долго, мотивируя тем, что имеются отложенные на отпуск. Крым мне машет ручкой в этом году, как и в прошлом, конечно, но зато я могу пока не беспокоиться о деньгах.
Всю дорогу домой я запрещала себе думать о школе.
Нет – и нет. Закрыли тему, проехали.
Стас скоро выйдет из дома, чтобы отправиться на тренировку. Я-то знаю, когда он выходит: строго за полчаса до ее начала, то есть через пятнадцать минут. И если я пройду мимо его дома, может быть, пересекусь с ним, увижу его…
Без предварительного звонка мы со Стасом не встречались, даже при том, что наши отношения чуть изменились. Но, думаю, ничего страшного не будет, если я приду, не предупредив его. Я же не в гости, хотя очень хотелось бы.
Просто его увижу. Махну рукой, будто случайно встретились. Он не пройдет мимо, потому что тогда Стас не Стас. Обязательно подойдет, улыбнется чуть-чуть, так, как умеет только он, посмотрит пронзительными серыми глазами и скажет что-нибудь. Например: «Привет, дорогая. Как твои дела? А почему глаза красные? Случилось что?»
Даже сейчас мне стало немного теплее, и боль, напоминающая о себе почти на каждом шаге, слегка изменилась, словно переместилась за невидимую завесу.
Наверное, болевой синдром начался действительно из-за нервного потрясения. Ничего страшного, пройдет. Сколько раз уже было! Не так сильно, правда, но и увольняют меня не ежедневно.
Я рассчитала время верно: идти от школы до дома мне минут пятнадцать-двадцать. Выйди я пораньше, была бы около дома Стаса, когда он открыл подъездную дверь. Но я немного задержалась, поэтому увидела его, вышедшего из дома, на приличном расстоянии.
Перепутать невозможно: горнолыжная куртка, штаны цвета хаки (он часто одевается в тренировочное заранее), ежик светлых волос – мы опять без шапки, ага. Стас направился к своему белому джипу, припаркованному неподалеку.
Я ускорила шаг, мы должны были пересечься вот-вот, с минуты на минуту. Если бы он повернул голову, обязательно заметил меня – одинокую фигурку с тяжелой сумкой. Я решила именно сегодня потихоньку начать выгребать из школы годами копившееся там имущество.
Из синей иномарки (названия этой машины я не знаю), стоявшей рядом с белым джипом, выпорхнула женщина в черной короткой шубке. На высоких шпильках, не совсем красиво сгибая коленки, мелко-мелко перебирая длинными ножками, побежала к Стасу, который, видимо, услышал перестук каблучков: остановился, резко повернув голову, посмотрел туда, откуда слышался шум.
– Ста-ас! – ветер донес до меня вскрик девушки или она кричала так громко?
Девушка сдернула розовенькую шапку, замахала, счастливая, ею, не прекращая бежать.
Я будто натолкнулась на каменную стену. Замерла, силясь выдохнуть.
Не одна я знаю, когда у Стаса начинается тренировка.
Алиса. Вернулась. Из какой-нибудь неведомой дали. Из знойных Эмиратов, пропитанных песком и ветром пустыни. Из яркого пестрого Таиланда. Или из шумного Парижа, где она подвизалась фотомоделью?
Алиска все-таки поскользнулась на своих высоченных каблучках. Очень вовремя, кстати, на нужном расстоянии. Стас как раз ее подхватил, тонкую, лёгонькую, а она обвила его шею и прижалась к нему. Кажется, потом они поцеловались.
Какая мне разница, откуда. Просто. Она вернулась. А это значит, что я… что мне надо уходить.
Я развернулась и быстрым шагом направилась к своему дому.
Не помню, как дошла до него – скорее по привычке, выработанной годами каждодневного возвращения из школы.
Я ничего не чувствовала, пока шла. Как будто те несколько минут не просто не жила в мире – не существовала.
Меня в нем эти несколько минут не было.
Теперь в Веронике не нуждаются. А если и нуждаются, то быть одной из его любовниц не желаю. Точка.
Зачем было что-то предлагать? Зачем была поездка на дачу, зачем было все, что было?
А, да. Ему же было скучно! Развлекся не хило наш дружок, а Вероника вызвалась в аниматоры. Справилась на все десять баллов, молодец, девочка!
Поверила. Поверила в то, что люди, похожие на Стаса могут что-то испытывать к серым мышам, пусть и милым, добрым и искренним.
Жужик оглушительно гавкал и возил поводок по комнате, кухне и узенькому коридору. Это меня немного привело в чувство: я поняла, что давно стою на пороге своей квартиры, смогла закрыть дверь на замок, а дальше – сползти вниз по этой же двери. Сидя на корточках, таращилась на панели, которыми обита прихожая – одинаковый рисунок – завитушки нескольких цветов – и пыталась сообразить, что мне надо сейчас делать.
Раздеться. Вероника, надо раздеться. Боль напомнила о себе легчайшим покалыванием в животе.
Пока я шла домой, ее не замечала. Да ничего я вокруг не замечала! Слишком оглушило…
