Текст книги "Работа над ошибками (СИ)"

Автор книги: Инесса Клюшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

А может, лучше было бы проехать мимо, думаю отстраненно. И не вмешиваться. Потихонечку отозвать Лену на переменке, поговорить по душам? Но как бы я ей все это преподнесла, интересно? «Лена, я видела тебя на такой-то улице, что ты там делала?» Нет, уж пусть так будет.

Делаю выдох и чувствую, будто лечу с высоченного моста.

– Лена, я понимаю, что у тебя были какие-то причины для того, чтобы заниматься…этим. Ответь мне, пожалуйста. Зачем тебе это нужно?

Лена молчит и опускает глаза; я продолжаю чувствовать ее враждебность.

– Тьфу, бабы, – плюет в сердцах Стас, – пойду подышу свежим воздухом. Сейчас от ваших выяснений отношений голова разболится.

Стас с силой захлопывает за собой дверь, девочка вздрагивает, как дикий зверек, но продолжает молчать. Ведь и сказать-то нечего в свое оправдание: воистину, получается, я поймала ее за руку.

– Я увидела тебя рядом с девочками и попросила своего знакомого привести тебя сюда, чтобы поговорить, – сразу расставляю все акценты, и лицо Лены мрачнеет еще больше. Ее обманули, обманом же привели в машину. Плюс, скорее всего, она начинает осознавать, чем грозит ей встреча со мной в такой ситуации, и решает, как ей поступить. Хорошо, поможем.

– Леночка, – начинаю я задушевно, – ты уже в десятом классе и считаешься взрослой. – Ни черта не считаешься, но я не могу сейчас заявить об этом. Лена чуть приободряется, и я понимаю, кажется, откуда дует ветер.

– Я взрослая, и отвечаю сама за себя, – заносчиво говорит Лена, – и вы не имеете права мне что-то говорить…

– А разве я что-нибудь сказала, Лен? – мягко спрашиваю, не ведясь на заносчивый тон, – Я ведь ни в чем тебя обвинять не собираюсь. В любом случае, твоя жизнь – это твое дело, и я не собираюсь в нее лезть и тем более что-то говорить… Давно ты начала этим заниматься?

Лена немного оттаивает. Ей не нужно будет терпеть упреки и нравоучения, и я немного располагаю ее к диалогу.

– Это – мое дело.

– Хорошо, – пожимаю плечами, демонстрируя безразличие ко всему, что говорит Лена, а также к тому, чем она занимается. – Я тоже сказала, что это – твое дело.

Специально молчу, всем своим видом показывая, что ситуация, в которой мы оказались, очень даже нормальная, и стараюсь смотреть на Лену почти равнодушно.

– Вероника Васильевна, вы маме с папой не скажете? – приглушенно говорит Лена.

– Они не в курсе? – спрашиваю я. Конечно, не в курсе, это всем понятно. Но мне стоит потянуть время. Может, Лена и разговорится.

– Нет, – ожидаемый ответ. – Не говорите, пожалуйста!

– Ну ладно, только… мне бы хотелось узнать, зачем ты решила…вот так…заработать?

– Я с лета начала, – отвечает Лена уже несколько увереннее, – чтобы были деньги. Чтобы не зависеть от родителей, понимаете?

С лета. Если с этого лета – а так оно, скорее всего, и есть – то Лена работает так уже месяца четыре.

– И всегда здесь? Лена! Тебя уже видели, наверное…

– Нет, – мотает длинным светлым хвостом, – Я только в салоне работала. По знакомству. Там только хорошая публика, – словно по бумажке читает, – а здесь я второй раз. С девчонками…

– А ты не боишься, что попадется какой-нибудь маньяк? Ладно, сегодня я своего знакомого попросила, чтобы он тебя привел, а если бы я тебя не узнала?

– Это ваш парень? Серьезный типчик, – мне ножиком по сердцу такая характеристика, данная моей ученицей Стасу. – Вероника Васильевна, я разбираюсь. А если что, девчонки подскажут…

Все, финиш. Ну о чем мне здесь говорить с Леной, о чем? Становится очень горько.

– Лена, а если какой-нибудь ненормальный? – Лена пожимает плечами. Бесполезно. Ее затянуло. Я вижу, как в глаза девочки возвращается по капле молодецкая лихость. Все ей еще в новинку, все интересно. Как же так? Неужели мимо прошли все произведения школьной программы о чести и любви? Да, именно. Прошли. И помахали на прощанье ручкой. Такое бывает.

– Да ладно, Вероника Васильевна, не будет такого, их видно. Вы же не скажите никому? Не говорите. Я все равно не сознаюсь. – Да, ты не сознаешься. Ты все будешь отрицать, и мои обвинения будут лишь сотрясанием воздуха, не более. Не пойман – не вор. И я могу пойти куда угодно, в детскую комнату милиции даже, но твои родители, если узнают, ни за что не поверят. Слишком хорошо я их знаю. Да и сама бы я не поверила, не приведи тебя Стас в свою машину…

– Я никому не скажу, Лена, при одном условии. Ты перестаешь так подрабатывать. Я понимаю, хочется не зависеть от родителей, но… тебе нужно учиться. Сама знаешь зачем. Мы сто раз говорили в школе, избавь меня от этого еще и здесь, – Лена кивает. Я всему десятому классу уже плешь, наверное, проела этой учебой. – Кроме того, эта подработка не очень хорошая, я бы даже сказала больше. Это опасное занятие. Заболевания, передаваемые…

– Да знаю я, – перебивает меня Лена.

– И уж молчу о том, что эта работа…просто безнравственная, Лен. Не буду распространяться, взрослая девочка, все сама понимаешь, – Лена опять кивает. Слово «взрослая» на нее влияет волшебным образом. Представляю себе, как попала в этот бизнес Леночка Севальцева. Мне еще обиднее. Ну как можно быть такой инфантильной?

– Мы с тобой договорились. Ты бросаешь все это, а я никому не говорю… – Ненадолго. А там придумаю что-нибудь.

И веду тонкую линию шантажа:

– Просто если мама с папой узнают…не от меня, а вот тоже так разглядят. Или знакомый тебя увидит. Представляешь, каково будет? А одноклассники? Они же не подозревают ни о чем, верно?

Страх на лице девочки говорит сам за себя. Значит, не все еще потеряно, если можно напомнить про общественное мнение. Лена хочет быть хорошей и в глазах родителей, и в глазах одноклассников. Попозже у меня будет время разобраться в ситуации, спросить совета у психолога, посоветоваться с Розой Андреевной, наконец. И посмотреть это все дело на предмет наркотиков, и обратиться к инспектору по делам несовершеннолетних. А пока мне нужно просто убрать ее с улицы и из салона хотя бы на ближайшие дни. Да хотя бы на сегодня!

– Сейчас отвезем тебя домой, – заявляю безапелляционно и жестко, пытаясь копировать Стаса, – и все забудем. И я, и ты. Но теперь без салонов. Договорились?

– Да, – глухо звучит голос Лены. Она прячет глаза.

Понятно. Ни черта не договорились.

А по большому счету, это ведь уголовное дело, ведь Лена – несовершеннолетняя…

– Больше не буду…не буду этим заниматься. Только не говорите маме, Вероника Васильевна!

Я, не отвечая, открываю дверь машины и вылезаю. Стас стоит недалеко, руки в карманах куртки.

– Все, пообщались?

– Отвези мою девочку домой. Пожалуйста, – умоляюще смотрю на Стаса. Он идет к машине; лицо совсем бесстрастно. Молча садится. Молча заводит мотор.

– Куда? – только и спрашивает Стас.

Называю улицу и номер дома. Я знаю, где живет Лена, несколько раз была у них дома. Ее мама мне когда-то очень помогала в разных школьных делах.

– Это недалеко от школы, – поясняю Стасу.

– Понял уже, – он вновь немногословен, и всю дорогу не произносит ни слова.

Молчит и Лена, лишь тихонько всхлипывает. Что это с ней? Неужели стало себя жалко?

Машина Стаса остановилась недалеко от дома Лены, и девочка не скрывает, что хочет побыстрее со мной распрощаться. Мельком взглядывает на Стаса, подольше – на меня.

– До свидания, – бросает на бегу. Я смотрю, как она заходит в свой подъезд. Уже темно, и довольно поздно. Как же она объясняет свои отлучки родителям?

– Подождем немного? – говорю Стасу. Тот не произносит ни слова в ответ.

Минут пять я напряженно гляжу на освещенную одинокой лампочкой подъездную дверь десятиэтажки. Мне все кажется, что Лена лишь зашла в подъезд, и через некоторое время вновь выпорхнет, словно бабочка, оттуда, чтобы вновь отправиться на свое прежнее место. А потом прихожу в себя. Мое нахождение здесь, увы, ничего не изменит, даже если она и вновь выйдет. Только задерживаю Стаса…

– Извини, Стас, пожалуйста, – говорю удрученно. Ему-то какая радость со мной ездить, а тем более решать мои проблемы? Ах, да! Мы же еще в ресторан собирались. Собирались – хорошее слово, очень здесь уместно. Обстановку передает – лучше не надо. Чувствую себя ужасно, будто каменной плитой придавило все мои устремления и светлые начинания. Сейчас приду и разревусь. Дома. Искренне надеюсь, что попрощаюсь со Стасом без слез.

А он даже лицо скривил. Ага, не получилось? Не все коту масленица.

– Иначе никак. Думаешь, я могу проехать мимо ребенка только потому, что у меня сегодня типа «свидание»? Это в каких таких частях учат, что своих нужно оставлять в беде и равнодушно проезжать мимо? Поехали…по домам. Кажется, свидания по поводу успешности – это не мое.

Стас пристально смотрит на меня, потом шумно вздыхает и поднимает лицо к небу. Готовится завыть от моего примерного поведения? Все-таки справляется со своими внутренними терзаниями и изрекает:

– Ты, Вероничка, совсем безнадежна. Поехали.

Боже мой, что творится! Я рыдаю, уткнувшись в плечо Стаса, так громко и некрасиво, что мне бы обязательно стало стыдно за себя, реши я рефлексировать. И вовсе не собиралась я так реветь. Много чего другого делать собиралась. Прямо вечер сборов каких-то.

«Пойдем, бесперспективная, я тебе хоть коньячка налью. Тяпнешь и успокоишься. Мне на твое бледное лицо смотреть противно. Пойдем или потащу, выбирай», – таким образом я оказалась дома у Стаса.

Коньяк оказал на меня совершенно непредвиденное действие. Конечно, столько лет спиртного в рот не брать. Я вдруг почувствовала себя глубоко несчастной. Потому что ребенок, которого я учила добру, продемонстрировал мне обратное. Потому что свидания не вышло, да и вообще это неправильное свидание. Потому что мормон с Божьей помощью пережил свою боль, а я не смогла. Потому что…да много ли надо «потому что», чтобы пожалеть себя?

– Стас, когда ведешь класс, ты начинаешь считать детей почти своими, особенно если знаешь их с пятого класса, когда столько вместе пройдено. Сколько душевных сил, сколько труда вложено. А уж сколько классных часов с воспитательными целями, – немного прихожу себя и справляюсь с голосом, он теперь звучит почти не сбиваясь на всхлипы. Чувствую, как напрягаются мышцы Стаса: он не доверяет моему спокойному тону, ожидая истерику.

В этой комнате я никогда не была раньше. Точнее, меня сюда не приглашали. Комната очень светлая: обои, потолок белого цвета, и здесь ничего нет, кроме светлого шкафа, двух прикроватных тумбочек и огромной кровати, застеленной белым покрывалом, на которой сейчас сидим мы со Стасом. Сидим совсем близко, мое лицо находится почти на груди Стаса, и одной рукой он крепко обнимает меня. Так, что я ощущаю твердые литые мышцы под рубашкой и тепло его большого тела. В другой бы раз у меня захватило дух. Но что поделаешь? В настоящее время Стас обнимает меня лишь чтобы успокоить. Исключительно ради этого.

– Сколько всего было, – продолжаю я более уверенно, пытаясь уже отодвинуться от Стаса, хотя сидеть, прижавшись к нему, так приятно. Не тут-то было. Мышцы руки Стаса напрягаются, и я не могу отодвинуться ни на миллиметр. – Музеи, театры. Разговоры на уроках. Не пустые разговоры, Стас. Воспитание примером. В школе не было для Лены такого примера…

– В школе – не было, – голос Стаса сух и четок, – но жизнь не заканчивается школой, Вероника Васильевна, как бы вам этого не хотелось. Есть еще семья, подруги. Да много всего…

– Мама с папой у Лены заняты. Работают, – быстро отвечаю я почти заученную фразу. Сколько раз я ее говорила? Сотни, тысячи?

С губ Стаса срывается смешок.

– Ну и что ты хочешь? Родителям не до нее, а что ты можешь сделать? Чтобы девочка увидела тебя несколько раз в неделю и усвоила все нормы поведения? И обрела еще тонкую душу до кучи…

– Да все понимаю, Стас, не дурочка! – поднимаю залитое слезами лицо и встречаюсь взглядом с холодными серыми глазами, в которых жалость, кажется, уже граничит с презрением. Отстраняюсь уже более успешно: Стас перестает меня удерживать. Он, видно, решил, что я уже не представляю угрозы. А с кухни зачем увел в эту комнату? Побоялся, что там что-нибудь разобью? Я же просто закрыла лицо руками и заплакала…

Не нужно мне ни презрения, ни жалости. Пошел он…

– Извини, что так получилось, – резко встаю, отталкивая его руку, намереваясь как можно быстрее уйти. Но тут лапища Стаса хватает мою руку, Один рывок, и я по инерции падаю на эту большую кровать. Она мягко пружинит, а еще через секунду Стас нависает надо мной, прижимая руками мои плечи к матрасу. Дыхание перехватывает сразу же, я не могу отвести взгляд от лица Стаса. И впервые с начала нашего с ним общения мне становится страшно. Но мертвую хватку я ощущала лишь несколько секунд, не более, а смотрела в ледяные глаза ее меньше. Стас вдруг как опомнился, чуть ослабил силу. Конечно, ты ж не на рукопашке своей, и не на войне.

– Дыши давай. Успокоилась? Так. А теперь без резких слов и движений. Встала и нормально пошла домой. Еще мне тут хлопанья дверьми не хватало. Не устраивал его еще никто и не устроит.

– Х-хорошо… – выдыхаю я. Стас убирает руки, и я медленно сажусь. Стас отходит на шаг от кровати: лицо хмурое, руки скрещены на груди, а рубашка чуть расстегнута. Что за дурацкая привычка…

– Теперь меня послушай. Я тебе что-нибудь сделал плохое сегодня? Нет. Катал час тебя и твою девчонку. Слова не сказал, – голос Стаса тих и очень четок, но лучше бы кричал, ей-богу. Знаю я таких тихих, в жизни не свяжусь, – а ты здесь дверьми собралась хлопать, да? Можешь мне здесь свой характер не показывать. И плакать брось. Ты ничем ей не поможешь своими истериками. И себе не поможешь.

Стас прав, я согласна с ним целиком и полностью. Только характер дурацкий, никуда его не денешь. Всхлипываю, и Стас недовольно морщится, цокает языком. Делаю несколько вздохов и произношу как можно спокойнее:

– Извини, Стас. Мне очень неудобно, что так все получилось. Извини, пожалуйста.

Стас кивает, ничего мне не отвечая. Я на тряских коленках осторожно поднимаюсь и иду в коридор, одеваю туфли, и Стас подает мне плащ.

– Забыли, – не то спрашивает, не то утверждает он, – больше в успешную женщину не играем. Но на шахматы я тебя жду? Все в силе?

– Да. Созвонимся, – если честно, видеть Стаса после всего случившегося мне особо не хочется, но и расстаться с ним навсегда тоже нет сил. Через недельку поиграем, когда в себя приду. А пока лучше не встречаться…

– Точно пришла в себя? Может, проводить? – Стас вглядывается в мое лицо. С чего бы такая заботливость?

– Нет, все нормально, – силюсь улыбнуться и выхожу за дверь. Спокойно иду до лестницы, чтобы потом как можно быстрее спуститься вниз и бегом бежать домой, где ждет меня верный и голодный пес.

Никогда не бросай своих. Никогда. Это закон. Ты меня понял, Стасон?

Командир смотрел выцветшими голубыми глазами на молоденького Стаса. Это было будто вчера. Теперь этих глаз уже нет на земле, и нет Командира. Чертовы джигиты добрались до него. Пуля оборвала жизнь человека, которого боготворил Стас.

Стаса тогда рядом не было. Он уже батрачил на свой бизнес, периодически созваниваясь с Командиром. Звал к себе домой, в новую квартирку. А тот отшучивался и все тянул с приездом.

Командир так и не понял Стаса, не поспешил приехать. И не простил, наверное. Он навсегда остался в Чечне, на необъявленной войне, не желая ничего менять в своей жизни. И дразнил своего бойца, которого одарил когда-то прозвищем «Счастливчик» за невероятную везучесть, что без него точно погибнет.

«Счастливчик, уезжаешь от нас? Немножко удачи оставь, с собой не забирай все, а то нам будет здесь невесело».

Вот и погиб.

Стас после его смерти пил по-страшному. Оклемался, впрочем, тоже благодаря Командиру: тот не выносил пьяных вдрызг на дух, да и сам пил редко, и никогда не пьянел. И прицел у него не дрожал даже у пьяного…

Стас уже начал было забывать. Нет, не забывать – забивать другими воспоминаниями память о Кавказе. Всяческие дела затянули, это неудивительно. И вдруг в голубых глазах Вероники он как наяву увидел прищур Командира, а в голосе услышал те жесткие нотки, которые заворожили когда-то юного Стаса и навсегда определили его судьбу: задержаться в армии дольше, чем хотел он сам и его родители. И сжалось сердце так, что Стас чуть лицо не скривил от боли. «Чертова душа, а, Стас?» – память услужливо предоставила одну из любимых фразочек Командира. «Ага, Санчо». С этими словами Стас обычно устраивал поудобнее свой автомат и старался ни о чем не думать. Но Командир был хитрым. «Она и должна у тебя быть, Счастливчик. Слышь, на счастье долго не протянешь. Выключай ее, когда надо, но и включить-то не забудь…»

Вероника, смешная в своей бесполезной помощи этой мелкой девахе. А та уже хорошо прожженная, видно сразу. И как в школе никто не узнал? Или у них у всех розовые очечки на глазах?

И Стас вдруг понял, что Вероника точно бы понравилась Командиру. Было в ней что-то похожее. Хотя, может, все показалось?

Тогда, много назад, он и не подозревал, что останется на Кавказе. Родители чуть свой небольшой бизнес не продали, лишь бы отмазать сыночка. Но Стас был гордым, поехал туда, куда послали, без всяких отговорок, лишь со стиснутыми зубами – от страха и упрямства. И еще желания что-то доказать себе. Но когда впервые Стас увидел невысокую коренастенькую фигурку Командира, услышал его голос с хрипотцой и посмотрел в насмешливый прищур светлых-светлых глаз, он почувствовал что-то невыразимое. Будто понял что-то для себя. Будто сразу повзрослел на десяток лет…

Стас сидел на кухне, за небольшим столом, где они обычно с Вероникой играли в шахматы, и пил горькую. Не сильно. Так, помянуть Командира.

Жалко, что не оставил Веронику у себя, предложив комнату для гостей. А надо было бы. Сейчас Стас остро, как никогда, ощущал свое одиночество. Пусть еще порыдает сколько угодно, или рассказывает о чем-то, или просто молчит – только чтобы была здесь. И Стас бы не сказал ей ничего из того, что он говорил обычно, просто бы сидел и смотрел на нее, и слушал звук ее голоса.

Все, хорош. Стас убрал водку подальше, в один из резных шкафчиков, на которые заглядывается Вероника. Опять она. Будто въелась в эту кухню. И Стас поспешил убраться в свою комнату, растянуться на узкой жесткой постели и перестать думать. Водка немного расслабила его, но мозги продолжали соображать четко, будто он и не пил.

Вероника. Даже поход в ресторан умудрилась испортить. Другая бы мимо проехала и бровью не повела. Но только не учительница Вероника Васильевна. И убивалась из-за девочки так, будто ее дочка. Стас бы в жизни не стал: встречал таких шалав. И ведь не за кусок хлеба пошла на дорогу. Интересно, видно, было. Потом втянулась, может, понравилось. А может, на наркоту подсадили. И всяческие просветительские идеи Веронички о добром и вечном в этом случае разрушились полностью. Понятно, что обидно. Мадам-то душу вкладывала в уроки, а ей в эту самую душу, получается, плюнули. Ничего, бывает. И Стасу, и Командиру много раз плевали. Жизнь вообще такая, и давно пора бы Веронике розовые очки снять.

Стас с нее снял бы не только очки. В те несколько секунд, когда он интуитивно понял, что Вероника сейчас психанет и уйдет, его будто выключило из реальности. И очнулся только, увидев полные страха глаза лежащей на кровати Вероники. Что бы он сделал, если бы не пришел в себя, Стас уже понял. Коньяк ударил в голову плюс злость на Веронику и весь дурацкий вечер дали бы адскую смесь из секса и насилия. Но обошлось.

«Самый умный, да, Стас? Ну вперед, беги к этим джигитам без башки…» Санчо сохранял спокойствие даже в таких ситуациях, где Стас бы уже пошел драться. Может быть, это его выучка. Но и не только это. Обидь Стас Веронику хоть как-то – она больше не придет ни-ког-да. И даже не посмотрит в его сторону при встрече, и пес ее не посмотрит. Стас понял уже. Мы же из бедных, но гордых.

Бегать ему завтра с дикой головной болью, если он вообще встанет.

Встанет.

Стас перевел будильник на час вперед. Этого хватит, чтобы компенсировать ночные бдения. И скоро водка подействовала в полную силу: Стас, не отягощенный ни сновидениями, ни воспоминаниями, ни сожалениями о прошлом, крепко заснул.

Глава 10

Я стою около доски, зажав в пальцах кусочек мела. Маленькие трогательные пятиклашки почти готовы слушать. Дожидаюсь, пока Олег повернется от Максима, а Айнур перестанет тыкать ручкой соседку по парте. В полной тишине эти двое вдруг осознают, что они делают что-то неуместное и поднимают глаза на меня. Строго смотрю на них.

– Сядь ровно, – командным голосом говорю я, и Олег выпрямляется. Несколько человек автоматически тоже выпрямляются вместе с ним. И только тогда я окидываю глазами весь класс и начинаю говорить.

– На прошлом уроке мы с вами писали диктант с грамматическим заданием. Вы уже все посмотрели свои оценки, которые получили за него. Подвигаем свои тетрадочки для контрольных работ поближе, пропускаем две строчки и пишем, – поворачиваюсь к доске и пишу наверху синим мелом. Обычно пишут белым, но я люблю разноцветные: внимание малышей привлекают яркие мелки, – пишем «Работа над ошибками».

Слышу позади себя шуршание, шелест открываемых тетрадок, щелчки ручек. Оборачиваюсь и проверяю, все ли открыли тетрадки. Все. Отлично.

– Сегодня мы очень подробно остановимся на этом. Скажите, пожалуйста, как я отмечаю ошибки на полях?

– Черточкой! – раздается нестройный хор голосов.

– А запятые и точки я отмечаю…

– Галочкой!

– Мы пока берем только черточки. Саша, ты слышишь? Только черточки. Вы написали слова «Работа над ошибками». Давайте приведем пример. Из диктанта возьмем слово…

– Весна! – выкрикивает Айнур. Это, конечно, простая уже ошибка для пятого класса, но на ней хорошо иллюстрировать сам прием работы над ошибками.

– Хорошо, Айнур. Пусть будет весна. Сейчас мы учимся правильно делать работу над ошибками. Мы все выписываем слово «весна». Выписали? – дети кивают. – Хорошо. Ну, Айнур, скажи, пожалуйста, это все, что нужно сделать? Как ты думаешь?

– Букву «е» подчеркнуть надо зеленой ручкой, – Айнур даже ручку зеленую свою мне показывает.

– Да, правильно. Но на этом – все?

Класс молчит.

– Нужно объяснить, – вклинивается в диалог отличница Катюшка, которая пришла в класс в этом году из другой школы.

– Конечно. А как ты объяснять будешь? Расскажи всем.

– Через тире напишу слове ве-есны. В скобках напишу, что это безударная гласная в корне слова. Или напишу, что нужно проверять ударением. Мы так в другой школе делали.

– Все правильно, – некоторые учителя начальных классов обращают очень пристальное внимание на незначительный, как кажется на первый взгляд, метод работы, оставляют работу над ошибками для старших классов, или делают ее, но поверхностно. Счастье, что Катя уже умеет правильно ее делать, И печально то, что всему остальному классу только предстоит это все освоить, и времени для этого у них немного. Но и первому виноградарю, и пришедшему последним господин дает всегда одну и ту же плату. При условии, что они работают, конечно. Притчи из Нового Завета актуальны и в школе, и всегда утешительны.

– А зачем нам так делать? Почему нельзя просто слово – и все? – Саша в своем репертуаре. Ленится, как обычно.

– Хороший вопрос, – улыбаюсь я, – ребят, зачем мы делаем именно такую работу над ошибками? Вот Саше не нравится. Много писать, да, Саш?

Саша довольно кивает.

– Нет, надо писать, – упорствует Катя.

– Почему же, Катя?

– Вот Саша выпишет слово, и ничего это ему не даст. Он как не знал правило, так и будет не знать. А если и объяснишь, и правило напишешь, то, значит, ты точно понимаешь. И больше такой ошибки не сделаешь, – не отстает упрямая Катя.

– Согласна с Катей. Просто выписать слова – этого мало. Но когда вы поймете для себя, в чем была ошибка: в незнании правила, в невнимательности или еще в чем-то, у вас больше шансов не повторить этой ошибки.

– Ведь если мы не поймем, мы так и будем ошибаться, – уверенно добавляет Катя, – и так и будем получать двойки, – здесь следует многозначительный взгляд на Сашу. Тот громко вздыхает: это для него очень близко и понятно.

– А можно я еще скажу, Вероника Васильевна? – тянет руку отпетая отличница.

– Говори, Катюш.

– Ошибки свои нужно исправлять в пятом классе, потому что в девятом и одиннадцатом у нас будут экзамены, и если мы не сдадим, все будет о-очень плохо…

Золотые слова. Высечь их на стенах школы! Как бы донести то, что прекрасно осознает пятиклассница Катя, до моих оболтусов-десятиклассников – вот вопрос.

Саша вздыхает повторно, содрогается всем своим упитанным тельцем, и начинает грустить. К сожалению, в грусти он пребывает минуты три, не больше. После трех минут мир расцветает яркими красками, и возможность получения очередной двойки перед грядущими в будущем экзаменами перестает страшить. Это же не скоро, не сейчас.

А как бы здорово ко всему готовиться заранее…

Дальше урок течет по обычному плану. Некоторое время тратим на работу над ошибками: разбираем сложные орфограммы, пояснения к ним. Далее – несколько упражнений, разделенных физминуткой. Это шестой урок, и мелочи очень сложно собраться с мыслями: они устали, и с надеждой глядят на меня. Может, я отпущу пораньше?

Звенит звонок, и пятиклашки оживляются. Наскоро записывают домашнее задание, поднимают стулья и уходят. А за дверью моего кабинета уже толпятся десятиклассники. Мальчишки забегают на минутку, чтобы отрапортовать, что на «Вий» завтра они не пойдут, а билеты перепродали девочкам из своего же класса, которые на спектакль идти не планировали. Называю их бессовестными крокодилами и грожу страшными карами в виде отдельных вопросов по грядущему «Преступлению и наказанию», но этим море по колено. С радостным гиканьем они уносятся домой, и девочки, заходящие в мой класс, привычно вертят пальцем у виска. Я вижу светленький хвостик, и на сердце становится неспокойно.

Лена за это время ничем себя не выдала. Прилежно ходит на уроки, сидит молчком, отвечает только тогда, когда спросят, с девочками поливает цветы и собирается на «Вия». Все как обычно. Почему же я чувствую что-то нехорошее, когда Лена смотрит на меня пристально и чуть нервно? Глазами будто следит за мной. И теперь иногда, когда я веду урок, мне становится не по себе.

С другой стороны, а чего здесь удивительного? Девочка не доверяет, боится, что я расскажу кому-то. И правильно делает.

Ни к психологу, ни к нашему инспектору по делам несовершеннолетних я не пошла. Погодим. Может, еще не все потеряно, Лена порвет с этой своей работой, а широкой огласке предавать ситуацию – позора не оберешься. Но с Розой Андреевной я все же поговорила. Плотно закрыв дверь (позже Роза Андреевна закрыла дверь на ключ), я вкратце рассказала о произошедшем.

– Виновата ты будешь в любом случае, – пожевав губами, несколько цинично ответила Роза Андреевна, – если всем расскажешь, значит тем, что рассказала. А если не расскажешь и все узнают, то тем, что не рассказала…

– Что же мне было делать? Мимо проехать?

– Перестань, Вероничка, не нервничай, – отмахнулась Роза Андреевна. Встала из-за стола, налила из бутылки воду в электрический чайник, нажала на кнопку. Лишь потом продолжила чуть грустно:

– Это понятно, что есть мораль, нравственность… И я тебя люблю знаешь за что? Ты никогда не была равнодушной, вот сколько тебя знаю, даже в твои в кавычках «лучшие годы». Когда ты начала работать в нашей школе, в первые годы я все думала: «Ну зачем она здесь, зачем?». Но потом поняла наконец, что школа – это твое место…

– Ой, не начинайте хвалить меня, Роза Андреевна, – усмехаюсь я, – я ж вас как облупленную знаю, как и вы меня. И используем мы с вами похожие приемчики. Вот сейчас похвалите, а потом скажите что-то нелицеприятное…

– И скажу, – голос Розы Андреевны меняется, в нем появляются жесткие нотки, – знаю я твою Ленку. Папа у нее сама знаешь кто, и мамашка при деле. А главное – надышаться на доченьку не могут. Сама, что ли, не в курсе?

– В курсе, – тихо отвечаю я.

– А если знаешь, не догадываешься ни о чем? Ладно дочура – шалава малолетняя, так у тебя еще и родители неадекватные. Горло перегрызут за доченьку. Смотри еще, чтобы тебя не обвинили. Типа ты не доглядела, золотая моя. Не доглядела за их дочерью, вот она и превратилась в такую сучку. Мало кто из родителей честно признает свои огрехи в воспитании. Легче же что сделать? Свалить на кого угодно. На школу, учителей – да запросто. Слышишь, Вероника, не доглядела ты за чужой доченькой! А если ты виновата, ты и отвечать будешь… – щелкнул чайник, и я вздрагиваю от этого звука.

– Что-то вы мне совсем не радужные перспективы обрисовываете, Роза Андреевна, – стараюсь говорить не очень убитым голосом, хотя прекрасно понимаю, что зерно правды есть в этой жестокой оценке Розы Андреевны. Даже не зерно – зернище.

– Я тебе говорю правду. Как будто сама не понимаешь…

Киваю головой, сглатывая комок в горле.

– Значит, мне нужно было бы просто проехать мимо…

– А тогда еще хуже, – махает рукой Роза Андреевна, протягивая руку за чайником, – этот вариант точно не твой. Ты себя бы изгрызла. Как и я, впрочем. Это даже страшнее. Быть виноватым в собственных глазах – никому не пожелаю такого.

– Лучше бы, – продолжает Роза Андреевна, выставляя две кружки на парту и осторожно наливая в них кипяток, – чтобы ты в эту ситуацию не попала вообще. Но тогда бы ты с молодым человеком на свидание не отправилась. Вот засада, – сокрушенно качает головой Роза Андреевна, и тут же улыбается и даже чуть молодеет от этой улыбки.

– Да не свидание это, Роза Андреевна. Просто.

– Ну поди Роза Андреевна пожила нормально. Что ты рассказываешь старой перечнице? Не умеет он, наверное, толком-то с противоположным полом общаться. Вот и приглашает тебя, как может. Прости его и делай вид, что белая и пушистая. Не вспугни парня…

– Ой, Роза Андреева, – смеюсь я. То, что она говорит, к Стасу точно не относится.

– А тебе-то самой он нравится? Или просто? – лукаво усмехается Роза Андреевна.

Нравится. Если бы это слово описывало то, что я чувствую к Стасу. Еще до знакомства я восхищалась им и пыталась равняться на него, понимая, что вряд ли такой когда-нибудь посмотрит в мою сторону, и больше ничего не думала. Когда же начались наши шахматные турниры, образ мужественного красавца несколько поблек, и его заменил настоящий Стас, со всеми колкостями и недостатками, но он не потерял своей притягательности. И сейчас я не сплю ночами, воображая, что когда-нибудь…

И обрываю свои мечты, и выкидываю их как ненужные. Хватит мне уже красивых успешных мужиков, даже бывших военных, даже придерживающихся своего кодекса чести. Кто знает, впишут ли меня туда или нет.