Текст книги "Работа над ошибками (СИ)"

Автор книги: Инесса Клюшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Зачем все было? Нечем было занять себя, пока Алисы не было?

Это Алиса, я не ошиблась. Длинные русые волосы, рост, манера одеваться…

Жужик устал бегать по квартире, бросил поводок и лег рядом со мной, тихонько поскуливая. Заглядывая мне в глаза, подполз поближе. Опять заскулил.

– Попозже, Жужа, – проговорила я, еле разлепив губы.

Медленно разулась, сняла куртку и шапку.

Словно в тумане, добрела до кухни и посмотрела на березу за окном, на ветках которой лежал снег.

Старый учительский прием здесь не поможет. И сегодня я выбыла из рядов учителей.

Осторожно, будто оберегая открытые раны, опустилась на табуретку.

Пойти вечером к Стасу, спросить об Алисе? «Знаешь, я случайно заметила вас вдвоем, она бежала к тебе так, будто не видела сто лет, и вы целовались с ней. Стас, а я? Что я значу для тебя?»

Хватит быть униженной и оскорбленной, Вероника! Почему бы тобой не попользоваться, если сама позволяешь? Бывшему мужу, Стасу, Лене, Максиму, Екатерине Львовне, да всем! Позволяла и позволяешь.

Подпрыгиваю на стуле, несусь в прихожую за сотовым. Откуда только резвость взялась…

Я знаю, как сожгу мосты. Они и так уже горят вовсю, но не хватает одного, самого главного штриха.

Я больше не буду жертвой и несчастной брошенкой.

Мне осточертело быть всем этим.

– Стас, привет, – даже не слышу, что он мне говорит в ответ. Набираю в грудь побольше воздуха, чтобы выпалить на одном дыхании:

– Стас, мне Роберт сегодня сделал предложение. Я выхожу за него замуж. Извини, что все так вышло. Мне будет лучше с ним, понимаешь? А с тобой… с тобой у нас не получится, скорее всего, ничего. Ну… Всего хорошего тебе. Извини.

– Да… – слышу в трубке родной и знакомый хрипловатый голос. И тут же нажимаю кнопку отбоя.

Меня трясет, и я вновь сползаю вниз, и сажусь на холодный кафель. Плакать не могу, изредка громко всхлипываю и ловлю ртом воздух.

Рядом наскуливает Жужик, вертится на одном месте, нервничая, заглядывает в лицо. «Хозяйка, что с тобой?»

Поднимаюсь и добредаю до кухни. становится сильнее. Открываю шкафчик и вытаскиваю любимые таблетки: запаслась с прошлого раза. Добавляю приличную порцию успокоительных – как раз хватит.

На улице давно стемнело, приходится включить свет. Жужик недовольно ходит по кухне и таскает поводок: с ним не погуляли.

Выходить на улицу мне не хочется, но собаку жалко. Пережидаю минут пять около окна, пока живот немного успокоится, затем иду в прихожую. Натягиваю старенькие сапоги и куртку и открываю дверь.

Жужик быстро обегал все кусты, пока я стояла около подъездной двери и ждала его. Радостно подбежал, виляя хвостом, ко мне, и поднял кверху мордочку: «Я все сделал, холодно, идем домой!»

Я открыла для него дверь, и пес юркнул в подъезд. Я за ним заходить не торопилась, оглянулась на пороге: может, Стас случайно проедет мимо… так, случайно…

Какое мне до него теперь дело? Никакого…

Мы с Жужиком вернулись домой. Я наложила ему корма и устроилась около окна на табуретке. Опершись локтями о подоконник, сидела и смотрела во тьму за окном. Делать мне все равно на завтра нечего. Контрольные листочки моих учеников, которые лежат непроверенными, можно смело выбрасывать.

Ничего не видно, ничего. Прямо как то, что творится у меня сейчас в душе. Непроглядная тьма.

Я вновь осталась одна.

И у меня не сохранилось, как в прошлый раз, любимой работы, которая немного помогла отойти от шока пять лет назад, и все эти годы давала смысл моей жизни, и я всегда могла сказать: «Ну вот, не получилось с любовью и семьей, зато приношу пользу миру, сею доброе и вечное…»

С позором, гаденько прогнали меня с работы, оправдывающей мою не сложившуюся жизнь. Приложили чистым личиком да в грязь.

А уж Стас, он-то…Как же так?

Это несправедливо, несправедливо… В голове вертелись тысячи речей, которые я могла бы сказать. Обвинительные, гневные.

Только говорить их было некому.

Я опять осталась ни с чем. Все надежды и планы рухнули в одну минуту, словно по щелчку великого фокусника. Поднимаю глаза к небу. Его я не вижу – за окном одна и та же темень, тем более, что сижу при свете около окна.

Мне не повезет, если я загремлю завтра в больницу, и глубоко не повезет, если станет плохо сейчас.

Вроде бы ничего, не сильно болит… Нет, нормально, Вероника. Все при тебе, и все с тобой…

Долго сидеть, ни о чем не думая, не умею. Чтобы не вспоминать о сегодняшних событиях, начинаю перебирать в памяти строчки стихотворений и подробности жизни классиков.

Потому что, несмотря ни на что, я все же остаюсь учителем русского и литературы.

Все твои мученья – только малость, если вся в крови земная ось.

Может, слишком дешево давалось всё, что и далось, и удалось?

За непрокаженность, неуродство доплати – хоть сломанным хребтом.

Всё, что слишком дешево дается, встанет слишком дорого потом.

«Не так уж и плоха моя жизнь», – устыдилась я обличающих строчек Евтушенко. Давно забыла его стихотворения, тем более, поэт не программный, а гляди-ка…

Вот они, издержки филологического образования. Больших денег оно мне не принесло, но в трудный час всегда припомнятся чьи-нибудь жизнеутверждающие слова, которые подбодрят и помогут. Моментально к стихотворению Евтушенко присоединились рубаи Хайама, строчки из любимейшего Нового Завета и Экклезиаста.

«Род приходит, и род проходит, и нет ничего нового под солнцем…»

Ничего нового. Также пять тысяч лет назад бросали любимых, охладевали чувствами к ним…Уходили от жен, оставляли детей, ничего не понимающих – или бежавших за ними: «Папа, не уходи!»

Вздрагиваю от картинки, которую себе тут же представила.

Если посудить, Вероника, тебе еще крупно повезло.

Мне все так же больно и плохо, но что-то изменилось. Через красоту языка высказанных когда-то мыслей я, как много лет назад, еще девочкой, сидевшей в классе на уроке литературы и внимательно слушающая учительницу, читающую всему классу стихотворение Заболоцкого, почувствовала себя на грани миров.

Именно тогда, кстати, я поняла, какую профессию выберу. Чтобы через красоту языка хоть иногда, ненадолго и случайно, но прикасаться к Тебе.

Я не одна, Ты рядом. Ты меня не оставишь. Никогда.

Здравствуй, Отче. Снова мы с тобой один на один: без купюр, без отвлекающих моментов типа благополучия и удачно сложившейся жизни.

Я не променяю наше общение ни на что другое.

Мне не вырваться, не убежать от себя. Я всегда знала, что надо быть другой, другой. Легко, как водомерка, скользить по поверхности жизни, не углубляясь в нее и не отравляя себе жизнь экзистенциальным отчаянием. Радостно улыбаться, вопреки всем потерям, и, сжав зубы и откинув все сомнения, стремиться к мечте.

Господи, как же больно…

У меня есть лучше, чем все эти призрачные мечты, которые часто не проходят проверку временем и жизнью. У меня есть Ты. Мой самый большой маяк, который никогда не посадит меня на мель. «Кого люблю, того наказываю».

Господи, как же больно…

Может, сегодня мне и досталось, но я не потеряла свою любовь к Тебе. Чувствую, как тонкими ниточками прорастает она через мою душу, схватывая ее, разваливающуюся во всех местах, некрасиво показывающую сейчас темноту и гниение. Тонкие-тонкие ниточки любви и веры, инерция которых не дает распасться моей душе, такие хрупкие – и такие нерушимые.

Эка невидаль. Предал, и из-за предательства сама отказалась от того, кого любила, и кто стал, как хотелось бы верить, испытывать к тебе какие-то чувства.

Еще с работы уволили, и плюнули в душу кое-кто из тех, о ком заботилась несколько лет, и с кем работала бок о бок.

Я жива, относительно здорова, только душа разрывается на части. Пожалуй, мне стоит поблагодарить за легкие испытания.

Не впервой начинать заново. Пора бросить вредную саможалость и перетерпеть это время. Боль души может никуда не уйти и уже, как говорил мудрый Лев Николаевич, вряд ли получится обнять тех, кого простил.

Но с этим всем можно научиться жить.

Рано утром я позвонила Розе Андреевне и передала из рук в руки ей Жужика, а сама легла в больницу по ее же протекции. Старую сим-карту вытащила, сообщив новый номер нескольким близким людям – и только.

Стас ехал на тренировку, матерясь в полный голос.

Прискакала стрекоза! Стас ей так и сказал: «А пойди-ка попляши». Более некультурно, разумеется. И довел до ее сведения, что он думает по поводу эффектных появлений и киданий в его объятья, тоже не очень вежливо.

Алиска сразу полезла целоваться. Упала на него – Стас даже засек момент, когда ее коленки подогнулись. Еще подумалось: «Помочь или не стоит?», но он подхватил ее не раздумывая, а проанализировал ситуацию после. Как не подхватить человека, который падает? А нужно было. Ударилась бы фейсом об асфальт – и балаган закончился сразу, не успев начаться.

«Я отомщу, Стасик. Твоя баба пожалеет, что с тобой связалась» – прошипела, стиснув зубы, Алиска в конце разговора. А вот здесь Стас не стал деликатничать, немного потряс зарвавшуюся сучку. «Слышь, красота, держись от моей женщины подальше. Иначе я тебе устрою такой рай – пожалеешь, что родилась. Ты меня знаешь…»

Алиска замычала беспомощно, и глазки у нее забегали. Больше она не угрожала. Перешла к упрашиваниям и слезным мольбам спасти ее от правоверного. Стас послал Алису обратно, к этому самому правоверному. На том и расстались.

Тварь. Пусть только попробует что-нибудь сделать Веронике. Он этой шалаве по горлу самолично чиркнет, и даже не дрогнет. Стас редко кипел от гнева, но гадина умеет бить по самому больному…

Еще когда они с Пулей были на учениях в Дагестанских горах, чуть не подрались из-за Пулиного очередного откровения.

Тот хохотал и уверял Стаса, что при определенных обстоятельствах можно воевать и убивать даже баб – кого угодно! «Просто ты, Стас, скрываешь от себя, насколько ты гад. Вроде бы и понимаешь, а все равно цепляешься – за правила там, за мораль…» Стас сегодня понял, что, к сожалению, в его случае Пуля был прав.

Веронике он предложит пожить у него пока. Недельку-другую. А там, может, они уживутся, и тогда… э-э-э…

Стас влетел в вестибюль школы – он уже прилично опаздывал. С деревянной лавки у дальней стены поднялся Димыч.

– Стасон, все открыли, парни переодеваются. Я тебя жду…

Стас потянулся за играющим телефоном.

– Щаз, Дим, – проговорил тихо, нажимая на кнопку вызова.

– Привет, дорогая!

– Стас, мне Роберт сегодня сделал предложение. Я выхожу за него замуж. Извини, что все так вышло. Мне будет лучше с ним, понимаешь? А с тобой… с тобой у нас не получится, скорее всего, ничего. Ну… Всего хорошего тебе. Извини.

– Да… – только и смог выговорить Стас. Но она не стала говорить с ним дальше. Короткие гудки следом: разговор закончен. Как и их отношения.

Стас, ничего не видя перед собой, сунул телефон в карман куртки, поправил спортивную сумку и пошел к лестнице.

– Стас, все нормуль? – Димыч, догнав Стаса на лестнице, придержал его за локоть.

– Нормуль, – Стас продолжал подниматься по лестнице. Около спортзала остановился, провел рукой по волосам. Поглядел на поднятую руку непонимающе, опять поправил сумку…

Димыч толкнул дверь спортивного зала. Оба вошли в общую раздевалку. Стас на автомате прошел дальше, в тренерскую – там обычно он оставлял свои вещи. Не потому, что был круче других – так уж повелось. Его считали руководителем, а у руководства есть неписанные законы. Приходилось соответствовать.

Стас переобулся, похлопал себя по карманам, чтобы убедиться, что он все оттуда выложил. Обычная подготовка к занятию.

Невозможно. Она же сказала, что с мормоном все. И Стас, дурак Стас, поверил.

А нужно было всего лишь колечко на пальчик, которое говорило, что это навсегда и что отношения серьезны. Мормон просек сразу, а Стас не стал врать.

Стас умел отстраняться, выносить отношение к событию на периферию сознания. Они с Пулей тренировали когда-то это свойство специальными упражнениями, да и просто так, в обычной жизни. «Важное уменьице», – прикалывался Пуля, специально подстраивая Стасу сотую по счету пакость – на них об был мастак. И, что самое интересное, никогда не попадался.

Тщетно. Отстраниться не получалось. Стас думал об этом каждую секунду, пока вел разминку. Повторял годами отточенные движения, полностью уйдя в себя, и внутри тем временем образовалась живая дыра, которая засасывала все подряд в свои безграничные недра. Холодно, неуютно. У Стаса отродясь так ничего не сосало. По молодости были разочарования, и даже скупые слезы местами. Но чтобы так было плохо…

– Стас, едем к тебе домой. Парни одни сегодня позанимаются, – Димыч подошел к Стасу сразу же после разминки. Громадная лапища легла на плечо Стаса.

– Стас, едем. Или я тебя сам выведу отсюда. Парни помогут.

Стас хотел было сказать, что все в порядке, но не смог выговорить фразу.

– Поехали, – повторил Димыч. И Стас, выдавив из себя «увидимся» парням, стоящим поблизости, пошел в тренерскую.

Собрал вещи, не став переодевать кроссовки, вышел в коридор школы. Димыч уже ждал его там.

Они вместе спустились по лестнице, вместе дошли до стоянки.

Чувства Стаса будто припорошило снегом, как и сознание.

– У меня в машине бутылка хорошей водки. Погодь, принесу, – Димыч остановился около своего рено логана, открыл дверь и вытащил откуда-то бутылку.

– Заначка от Дианки? – Стас растянул в улыбке чуть побледневшие губы.

– Ну да. Держу при себе. Я поведу твою машину, Стас, – голос Димыча изменился, став командным, – ты сидишь рядом. Ясно?

– Я сам могу.

– Ты. Сидишь. Рядом.

– Остановись здесь, – резко приказал Стас Димычу, когда они проезжали мимо Вероникиного дома.

Нажав на кнопку, опустил стекло….

На кухне к Вероники горел свет, и Стас различил ее силуэт. Она сидела у окна не двигаясь.

– Выходишь? – тихо спросил Димыч, – Идешь?

Стас было дернулся открыть дверь, но словно снова услышал Вероникин голос.

«Мне будет лучше с ним, понимаешь?»

Дыра разверзлась еще шире, начало жечь в груди. Тут же нахлынули ненависть и обида.

– Нет. Поехали.

– У вас все серьезно уже было, Стас?

На столе стояла бутылка, и Димыч, привыкший к подобным обезболивающим, методично спаивал Стаса.

– Поздно. Не успел.

– В смысле? Я че-то ничего не понял из твоих рассказов. Ты что, мормона не отметелил?

– Нет. И даже согласился, что она с ним будет общаться. Чтобы типа ее свободу не ограничивать… А, черт! Налей, Дим.

– А почему ты сразу, Стасон, не сказал ей? Сразу бы сказал – или мы с тобой любим друг друга, или шуруй к тому мужику?

Стас поморщился. Да потому, что считал, что с неудачницами не стоит связываться. Вероника слишком долго была для него примером глубочайшего бедствия: знай учит детей да читает книжки, с опаской относится к переменам, слишком много думает, не стремится понравиться…

Но теперь это вдруг стало так дорого Стасу, так близко.

– Извини, Стасон, но здесь ты…м-м… немного накосячил. Если б ты сразу сказал ей..

– Я понял, Димыч. Не надо, – Стас еле сдержался, чтобы не наорать на друга. А тому, видно, это было и надо.

– Стас…вон хоть стенку побей, что ли. Весь серый. Выпей еще. Вот, налил, пей, – Димыч плеснул в граненый стакан водки.

Стас выпил. Закусил огурцом.

– Еще? – не спрашивая разрешения, налил снова. Стас пить не стал, но стакан поставил поближе.

– Бл. дь, я ее…бл. дь! Дим, раньше думал, есть бабы нормальные. Но даже нормальные крутят хвостами на стороне. Бл. дь, ну как так… А, к черту! Пошли они все на х…! – язык заплетался, но мозг не кружила успокоительная легкость.

Димыч мудро не раскрывал рта, лишь подвигая еду и подливая водки в стакан.

– Я не думал, что она…уйдет. Не верил. Все для нее, бл. дь…Все было хорошо, мы за город ко мне съездили. А потом она звонит и говорит, что все. Замуж за мормона выходит…

– А ее случайно не принудили к этому, а, Стас? Может, под дулом…

– Димыч, епт… Сейчас не Чечня. Кто ее принудит? Детский доктор? Да он не знает, как автомат держать, пальчики, бл…дь, то-оненькие… Видал я ее перца. Блядь, я все понимаю…, – Стас хлебнул еще.

– Но по телефону…Ты хоть встреться ней, в глаза посмотри…

– На х. р? Все, Дим, хватит. Пошла она в ж… Пусть будет счастлива со своим ср. ым мормоном, пусть там нарожает мормон…мормонят… Принцесса, мать ее. Стас не подходит, Стас же сволочь…

Пьяный Стас трепался еще около часа. Пытался рассказать Димычу обо всем, но вылетали какие-то однобокие фразы, которые совсем не выражали того, что творилось в дуще Стаса.

Пустота поглощала и затягивала его. Он поверил Веронике, а она, маленькая правильная девочка, нанесла самый болезненный удар, перечеркнув своим поступком…все перечеркнув. Сначала Пуля убил Стасову веру в людей, но у Пули был огромный смягчающий фактор. Стас, хоть и злился и ненавидел бывшего друга за его поступок, оправдать отчасти мог. А Веронике не было оправдания. Шарахалась там, за спиной у Стаса.

Стас ей сам это разрешил и ничего не обещал, не давал гарантий…

Так кто виноват?

– Хотела все семью, детей… Получит по полной эту семью у мормона…

– Ты с ней поговори все-таки, Стасон…

– Бл. дь, Дим! – заорал Стас и стукнул кулаком по столу. Блюдце с огурцами, стоящее на краю, упала на пол и разбилось, но ни Стас, ни Димыч даже не дрогнули от неожиданного звона, – все, не говори мне о ней…не говори…Ну, пусть живет себе и живет. Пусть будет счастлива! Она ж так хотела стать счастливой.

Димыч вздохнул, подпер щеку ладонью.

– Я не стал…не стал ничего говорить ей. То есть только начал… а вишь как все… – слова ничего не значили, да и не было подходящих. Наваливалась тоска – Стас не терпел это чувство, но теперь оно было сильнее его.

И жизнь была сильнее его. Она тысячи раз лишь радостно щелкала Стаса по носу, а теперь забивала огромный кол в его сердце.

Но Стас не утратил самокритичности. Отчасти сам виноват в произошедшем. Не подстраховался. Возомнил о себе, что самый лучший…

А ты – один из многих. И не нужно мнить большего. Пусть в чем-то успешнее и счастливей, но жизнь пишет огромные полотна, и ниточки судеб тянет не только от самых благополучных. И режет капризная художница любую счастливую судьбу на корню…

– Не говори мне, Дим, о ней. Не говори, – твердил Стас, наливая себе водки. Димыч не произносил ни слова.

Глава 30

Дай руку на прощанье,

А слез не будем.

Есть дар – воспоминанье,

Давай его хранить.

Есть детское прозренье

И в нынешней поре.

Есть к миру снисхожденье

В его плохой игре.

Пусть нам разнимет руки

Судьба. Чем спорить с ней,

Докажем, что в разлуке

Объятие сильней.

Несчастен тот, кто плачет.

Гони унынья тень.

Судьба всегда припрячет

Свечу на черный день.

Шарлотта Бронте «Расставание» (в сокращении)

Двадцать восьмого декабря Стас вернулся в город. Он уехал к родителям, решив проветриться в родной столице и встретить с семьей Новый год. Мама с отцом обалдели немного: раньше такого за сыном не водилось.

Стас походил по знакомым с детства улицам, сходил с сестрой в боулинг и парочку хороших клубов. Муть.

Но до Нового года он все-таки в Москве не остался. Потянуло назад, домой.

А еще сеструха начала толкать речи о правильном ведении бизнеса. Несколько дней это бесило Стаса, и они спорили, как обычно. Через дня три спорить с ней Стасу надоело, он начал отмалчиваться, пока самая умная в семье поучала брата.

И, наконец, Стас не выдержал. Заявил семье, что бизнес без него горит и свалил из Москвы раньше положенного.

Дальше, двадцать девятого, совершил весьма нелогичный поступок. Зашел в подъезд Вероники, поднялся на второй этаж и нажал на кнопку звонка. Никто ему не открыл, Стас даже не услышал лая Жужика из-за двери.

Вышедшая, к его везению, соседка сообщила: Вероники давно нет.

Переехала к мормону, видно. Чтобы Стас не доставал.

Оно и к лучшему. Не хочет встречаться – не надо.

У Туза уже вовсю грохотала музыка. Стас приехал поздравить часов в десять утра, а здесь – полный кипиш. Что будет, когда куранты пробьют двенадцать, боялся представить.

Заходить не хотелось. На душе Стаса скребли кошки, но он пересилил себя и шагнул в огромный зал, который сразу оглушил его светом, звуком, запахом. Пахли розы; пахли ароматические палочки с корицей из зала с; пахло водой из бассейна и огромным количеством ароматизаторов.

Стас сразу же увидел Туза, идущего ему навстречу.

– С наступающим, мой мальчик! Приехал проведать старика?

– Доброе утро, Алексей Георгиевич.

– А что случилось? Нут-ка, пойдем, – проницательный Туз открыл дверь залы, и они вышли в коридор.

По мановению руки Туза, сидевший там, что-то нажал на своем пульте, и картина на стене отъехала в сторону, обнажив стальную дверь.

– На случай серьезных разговоров, – пояснил Туз, с наслаждением разглядывая чуть растерявшегося Стаса. Тот видел эту картину сто раз, но не подозревал, что за ней может что-то скрываться.

– Иногда хочется побыть в одиночестве. Или разговор настолько серьезный, что следует избежать все рядом находящиеся уши, – Туз уверенно повернул ручку двери.

Комната походила на кабинет делового человека: огромный стол красного дерева, кресла, большой книжный шкаф, мягкий уголок, и рядом – стол с кофеваркой и чайником. Стас дивился: на Туза это было так не похоже! Впрочем, не похоже на того Туза, которого знал Стас, вернее, каким Туз хотел казаться.

– Наливай кофейку, он всегда свежий. Что-то плоховато выглядишь. Обычно бодрячком тебя вижу, а сейчас ты того…не очень. Что-то случилось?

– Нет, все нормально, – Стас потянулся за чашкой.

– Рассказывай, мой мальчик. По бизнесу никаких сплетен о тебе не слышал, значит, личное. Как поживает твоя учительница?

– Я… мы расстались, – Стас поставил чашку с кофе на столик. Пить его расхотелось, несмотря на аромат: Туз знал толк в кофе.

– И ты выпиваешь? Что ж, ничего необычного, кроме того, что раньше ты не пил из-за таких пустяков. Или не пустяк?

– Алексей Геннадьевич, я завязал.

– Да понял уже, понял… Подарок хочешь вручить старикану?

– Д-да, – Стас все мял небольшую коробку в руках, забыв о ней, – с праздником хотел поздравить…

– Положи. Сядь в кресло!

Стас как по команде выполнил приказ.

– Так-то лучше, – кивнул Туз, рассматривая лицо Стаса, – а почему расстались?

– Они нашла другого.

Туз покачал головой.

– А эта-то куда отправилась, за какой любовью? Сказала?

– Она по телефону сообщила, что замуж выходит.

– Но ты ее увидел? – Туз потянулся за сигарой. Коробка с ними лежала на столе.

– Нет. Не видел. Все было хорошо, и вдруг…

– Так не бывает, – Туз медленно подносил зажигалку к сигаре, – не бывает, чтобы на ровном месте. Хотя… женщины – опасные создания. Не стоит переживать из-за них, мой мальчик.

– Да…

– Впрочем, я много говорю глупостей. Старый стал…

– Алексей Георгиевич, вы…

– Стас, сколько тебе годков?

– Тридцать четыре.

– Возраст Христа ты прошел, – усмехнулся Туз, – а мне – шестьдесят седьмой идет. В два раза старше тебя. Недалеко от семидесяти. Так что честно могу сказать, что я старый.

Туз задумался и, лениво поднеся сигару к губам, просидел некоторое время в молчании. Стас отхлебнул кофе и зажмурился: такой крепкий он был у Туза.

– А старики склонны к сентиментальности. Слыхал? Дурацкая болячка. Сидишь иногда, смотришь на отдыхающих в бассейне, а сам вспоминаешь, вспоминаешь…Я по молодости был чем-то похож на тебя. Но более дерзким, более нахрапистым и безжалостным. Стремился к власти. Мне было двадцать…двадцать один… Учился тогда на учителя биологии и географии, был влюблен… Да-да, Стас, старый Туз должен был быть учителем. Но – не стал. Об этом – другая история, – Туз с удовольствием затянулся, выдохнул дым в потолок, – Хочется рассказать об Оксане…

Стас ничего не имел против.

– Мы учились вместе, – неторопливо и обстоятельно, словно сказкой, делился Туз своей историей, – обычная девушка, ничего примечательного, но мне она нравилась. Не знаю, почему. Все хотел подойти, пригласить на танцы. Не подошел. После, думал, после… Скоро она кого-то встретила. Ну, там, студенчество, все дела. Позже меня из университета попросили, и началась совершенно другая жизнь. Я сто раз забыл об Оксане. Но вот как меняется человек: лет пять назад вспоминать стал чаще. Решил разыскать, благо у меня ж связи, ты знаешь… Иголку в стоге сена найдут. Хотелось пообщаться, так, вспомнить юность, какая уж любовь, правда? Слишком много лет прошло, многое произошло, я не двадцатилетний студентик великой страны, и она – уже бабушка, наверно. Нашел.

Стас глянул на Туза, почувствовав недоброе.

– А она два года как умерла, Стас. У нее дети, даже внуки, жизнь прожила, что говорить, достойную. Учителем биологии проработала всю жизнь, представляешь? Вот почему я так заинтересовался твоей учительницей. Мотай на ус, мой мальчик. Гордость – гордостью, и обида – обидой, но однажды можно не успеть…

Стас потупился.

– Вы правы, Алексей Георгиевич. Вы всегда оказываетесь правы…

– Не льсти мне, Стас, тебе это не идет.

– Я не льщу, – Стас вскинул голову и посмотрел старику прямо в глаза, – я поговорю с ней. Скажу ей, что она мне нравилась, – Туз многозначительно поднял брови и ухмыльнулся.

– И нравится, – произнес Стас враз охрипшим голосом.

– И скажи. Она ж тебя не съест. Зато у тебя совесть будет чиста. Я вот говорю всегда своим ребятам: с приличными людьми всегда надо разговаривать.

– А скажет, что я ей не нужен, хоть поздравлю. Со свадьбой.

– Молодец, – одобрительно кивнул Туз, – вот это – настоящий Стас. А не мямля, что зашла ко мне минут двадцать назад. А это – подарочек Туза Стасу, – Туз протянул коробочку. Стас аж замер с протянутой рукой: в таких коробочках обычно лежат кольца.

– Да не тебе, дурак! Ей! – громогласно расхохотался Туз, обнажая идеально белые голливудские зубы, – подаришь при встрече. Оно не обручальное, ни к чему не обязывает, но у старика сердце екнуло, когда ходил своим бабам выбирать золотые украшения. Увидел и подумал, что оно – для твоей учительницы. Как раз…

Стас открыл коробочку. Золотое кольцо с бриллиантом в форме сердечка, и камень сразу приковывал к себе внимание – настолько он был ярок и чист.

– Не захотелось такой своим шалавам отдавать. Не заслужили они. А твоя девочка – да. Колечко недорогое, но этот камень как раз для нее.

Стас не стал обольщаться: понятие «недорогое» у Туза было очень растяжимым. Но не взять не мог. Сделать это означало бы обидеть старика.

– Спасибо, Алексей Георгиевич, – поблагодарил Туза.

– Подари в любом случае, слышал меня, баран молодой? В любом! Пусть выбросит, продаст – не твоя потеря. А я посентиментальничаю. Не для тебя стараюсь, не парься. Для себя и памяти Оксаны. Я бы тоже ей что-нибудь подарил. А кому сейчас дарить? Холодной земле? Стас без лишних пререканий взял коробочку, и оставшиеся слова благодарности застряли в горле.

Новогоднюю ночь я провела в больнице. Сидела на подоконнике одна в палате: все остальные сбежали на праздники по домам. Поздравила Маринку и Розу Андреевну. С последней мы обстоятельно поговорили, в том числе о состоянии немного приболевшего Жужика. Матери с отцом послала смс с нового номера, от них получила похожую: с Новым годом, исполнения всех желаний…

Больше я никому не сообщила свой номер. Немного необычно было не принимать большое количество звонков и смс от родителей, но в моем положении вряд ли это бы были полные теплоты и благодарности поздравления.

Я забыла, правда, о Роберте. Ему я отправила смс сразу как поменяла номер. Он подробно на нее ответил (поделился тем, о чем я и не спрашивала), порадовавшись, наверно, что Вероника в кои-то веки написала первая. До этого за все время своего отсутствия Роберт пару раз прислал смс, помня о том, что их не особо ждут, и не желая навязываться.

Но, видимо, то, что я все-таки сообщила о новом номере, изменило его взгляд на весточки для меня. Будто получив негласное разрешение, он начал писать чаще, и даже звонить.

Тридцать первого декабря в десять часов вечера Роберт позвонил из Петербурга, и мы проболтали полчаса о том о сем. Даже Марк меня поздравил, зачитав в трубку детское стихотворение о Новом годе. Это единственное светлое пятно за все нынешнее время для Вероники, но все-таки здорово, что оно у меня случилось.

«Мы приедем девятого января с Марком, Вероника. Десятого Марк пойдет в школу как раз. Что ты делаешь десятого вечером?»

«Ничего. Я вообще безработная уже. Решила из школы уйти».

«Да? У тебя грустный голос, это не телефонный разговор, так? Расскажешь, когда я приеду? Нас, надеюсь, не бросишь? Вероника, с Марком ты не перестанешь заниматься? Прошу тебя…»

«Нет, конечно».

«Тогда – до десятого. Целую…»

Никогда не плюй в колодец.

Кто, как не тактичный интеллигент Роберт, поддержит в трудную минуту?

Вероника, встретив его, вспомнит о постигшем Роберта горе и еще сто раз усовестится своего маленького несчастья.

С другой стороны, зачем человеку давать ненужную надежду?

Я не стала размышлять дальше. И так уже за эти больничные дни передумала и поразмышляла отменно. Мне удалось понять и Екатерину Львовну, и даже Лену с Максимом. Примириться с ситуацией, в которую попала сейчас. Примириться через пень-колоду, разумеется: увы, я не умею все вот так сразу прощать и принимать. Но я очень– очень старалась.

Если со школой мне удалось худо-бедно разобраться, то о Стасе вспоминать было больнее, чем о работе. Нет, передумала я о нем достаточно. И о своем глупом поступке – тоже.

За мормона я замуж не собираюсь, зачем мне это надо было говорить, зачем? Чтобы доказать Стасу, что я не неудачница и у меня, как и у него, есть козырной туз в рукаве? Что я нужна еще кому-то, кроме него… Глупо, конечно. И так по-детски.

Если было бы можно прокрутить все назад, я бы сделала по-другому. Просто спросила про Алису и ушла с гордо поднятой головой, не припрягая Роберта. Просто – ушла. И начала новую жизнь.

А с другой стороны – ну и что? Мы расстались бы все равно, верно? Какая разница, что я сказала…

Очень хотелось увидеть Стаса, до безумия, и услышать вечно чуть насмешливый тон голоса, почувствовать на своем теле его руки…

Иногда я днем ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и тихо плакала. Ночи тоже были невеселые.

Не поговорили… Мой необдуманный звонок не в счет. Может, он бы мне сказал что-нибудь в свое оправдание, а может, даже бы соврал. Может, я бы сделала вид, что поверила, и наши встречи продолжились. Плохой мир лучше доброй ссоры. Или ушла… Зато не преминула бы ему высказать наболевшее. Особенно про его слишком задранный ввысь нос.

Вот про нос – всенепременно.

Высказать… и поблагодарить. За то, что он для меня сделал. А потом уйти…

Вместо этого я, лежа на больничной койке, мучаюсь раскаянием. Он хороший человек, он лучший из муж… О-ой, оставим патетику!

Короче, если убрать его спесь и злой язык, и еще некоторые недостатки, я бы сказала, что он…

Он просто самый любимый. Со всеми недостатками.