Текст книги "Работа над ошибками (СИ)"
Автор книги: Инесса Клюшина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
А теперь, Вероника, забудь. Все вышло так, как вышло.
Новый год ты встречаешь в больничной палате, в полном одиночестве.
Ничего страшного.
У меня есть небо и звезды. В палате темно: я специально выключила свет, иначе не различить ничего за окном.
Ближе к двенадцати я все еще сидела на подоконнике (благо это старые, еще советские, а не новомодные пластиковые, и мой вес легко могли выдержать), куталась в теплую шаль и смотрела в ночное небо, полное мерцающих звезд.
Смотрела вверх и думала о том, что и над Стасом это же небо, и я, вопреки всему, что произошло, испытываю к нему самые теплые чувства.
Спасибо, Отче, что он у меня был.
Новогоднюю ночь Стас одиноко проскучал дома.
Его звали многие: Туз с усмешкой предложил остаться, уже ожидая отказа, Димыч рекламировал встречу Нового года с его шумной семьей, обещая незабываемую ночь с нервной Дианкой и вопящими детками («Чтобы ты, Стасон, не обольщался: с детьми о-очень тяжко»), парни с тренировки, Михалыч – все как один зазывали Стаса. Раньше Стас сам приглашал всех на дачу – или Новогодние ночи проводил в ресторанах, а еще раньше – в гостях у Алексея Георгиевича. Теперь он не мог поехать за город – пока не зарубцевались раны, в коттедже не появится. С ним связано слишком много, и все произошло недавно.
Пить в новогоднюю ночь Стас не стал: пристыдил презрительный взгляд Туза. Побрился, надел праздничную рубашку, новые джинсы, заказал себе японской еды – чисто символически.
Снял со стены фотографию, поставив на подоконник, зажег перед ней церковную свечку: зашел в храм сразу как из Москвы приехал, постоял перед иконами.
Пусть им будет потеплее: одному – живому, другому – умершему.
Такого Стас еще не делал никогда в жизни.
Приглушил свет и разложил на столе роллы – все как надо – достал из принесенного пакета палочки.
«Живем, блин», – сказал бы Пуля, если бы в их тушеночные учения где-нибудь в горах, полях или болотах кто-нибудь завез японские роскошества, а не выдавались бы надоевшие сухпайки с вечным «Адаптоном», яблочным пюре, кашами с мясом, незабываемой военной тушенкой да витаминками – по одной на сухпаек.
Иногда вместо тушенки попадался зеленый горошек (обычно в банках без маркировки). Вот тогда было свинство, и приходилось жрать несчастный горох под приколы более удачливых товарищей. А иногда не везло всем, и ржали над этим, изощряясь в приколах, вместе…
За прошедшие дни Стас чего только не передумал. Главное: как занять себя, чтобы отпустило. Москва не помогла. Уже рассматривал и Египет, и Турцию, и Доминиканскую республику. Была даже залетная идея вернуться в армию, а еще лучше – поехать на Кавказ, отыскать там Пулю, набить ему морду за то, что связался с моджахедами, и увезти сюда. Совершенно бредовая идея, но Стаса она развлекла: он начал было строить планы по возвращению блудного Пули, но потом признался себе, что вряд ли ему позволят аферу провернуть. Да Пуля сам его отправит домой первым же поездом, и хорошо, если не грузом двести! Что ему стоит, первоклассному снайперу, нажать курок? С придурка станется.
А Вероники вновь не было дома. Не было дома и Жужика: Стас звонил долго, но из-за двери никто не залаял. Как и в первый раз.
Отмечать праздник вдруг расхотелось: роллы показались невкусными, мидии горчили. Наверно, надо было идти к Димычу и Дианке, там хотя бы он развеялся рядом с детьми и старым другом.
Стас подошел к окну. Черное небо посверкивало яркими крупинками звезд. Стоит прогуляться, подышать воздухом. Тогда будет легче. Сидеть рядом со свечой и старыми армейскими фотками – это ж совсем свихнешься.
Он задул свечу, быстро оделся. Снял с вешалки горнолыжную куртку.
«У тебя есть шапка, Стас? Как ты без шапки все время ходишь…». Стас до скрипа сжал зубы. Ну вот, опять! Мать твою, нет ее! Нет! Забудь!
Сбежал с лестницы и, кивнув консьержу, крикнувшему: «С наступающим!» толкнул подъездную дверь.
Холод и высокое небо над головой отвлекли Стаса. Он, задрав голову, смотрел на звезды, и память возвращала его в сотни ночей в палатках – тех, что были на учениях. Тогда он и не знал, что переживает самые радостные дни своей жизни, да, сложные и неоднозначные, но еще не заполненные памятью о потерях, глодающих душу не хуже прожорливого зверя.
Глава 31
Твою мать! Опять она! Работает на трассе!
Стас не мог ошибаться. Светленький хвостик, высокие лаковые сапоги на шпильке, очки в пол-лица.
Ну что, мадам? Вы боролись, но это ни хр. на не работает!
Злорадства хватило Стасу ненадолго. Он проехал немного и остановился. Не двигаясь, сидел в машине.
Она столько переживала из-за девчонки…
Пусть ее Лена стоит здесь. Стас проедет мимо, ему без разницы!
Руки не слушались. Он уже вытаскивал из кармана телефон и набирал номер Вадима.
– Вадим, не хочешь прикрыть малолетнее бл. ство? Меня возьмешь в команду? Помогу, чем смогу…
Поступок будет подарком ей, хотя она никогда не узнает об этом. Больше мелкая стоять на трассе вряд ли станет. Стас устроит шалаве такую рекламу – мало не покажется. А девчонка, как он помнил, пиариться боялась.
Стас это сделает для той, которую он…ладно, уже неважно.
Меня выписали девятого января. Десятого дети пойдут в школу, их родители – на работу, Вероника же останется дома.
Я вольна искать место или устроить отпуск за свой счет, предаваясь блаженной лени.
Надумала все-таки выбрать первый вариант: за любую работу, лишь бы была, хвататься не хотелось, плюс лучше найти поближе к дому и не с символической зарплатой.
Как несколько месяцев назад, я забрала Жужика. Теперь у Розы Андреевны, не у Стаса.
После душещипательного приветствия (в конце его Жужик все-таки залез ко мне на ручки, позабыв, что он уже упитанная дворняга, а не крошечный щенок с переломанными лапками, который сильно болел и которого Вероника долго носила на руках) мы с Жужиком простились с Розой Андреевной и вернулись домой.
В подъезде столкнулись с соседкой.
– Вероника, здравствуй! К тебе приходил мужчина раза два. Высокий такой, большой, светловолосый… Ты уезжала, что ли? И собачки не было…
– Я была в больнице, Жужик жил у знакомой.
– Ох ты…
Соседка заахала, нажелала мне здоровья и хорошего жениха в придачу. С трудом улыбнувшись, я обещала, что так и будет, потом поднялась с Жужей на второй этаж и открыла ключом дверь своей квартиры.
Значит, он приходил. И звонил на старый номер, наверно. Не вернуть ли мне старую сим-карту в телефон и позвонить?
Так хотелось это сделать. Даже больше: набраться наглости и постучать в его дверь.
Стоять на пороге и смотреть. Потому что за порог Стас вряд ли меня пустит.
Или сказать: «Стас, я все выдумала, с Робертом меня ничего не связывает…». И тут выходит в прихожую Алиска…
Никуда я не пойду. С мужем хлебнула горя, когда узнала, что у него есть любовница и я стала лишней… Странно, что он вообще здесь побывал. В шахматы не с кем играть, наверно.
Вынужденное безделье (не знаю, что посулила Роза Андреевна матери своего ученика, но держали меня в больнице до последнего, переплюнув все положенные для этого сроки, хотя у меня со здоровьем было далеко не плохо) порядком меня расслабило. В ближайшие дни я займусь домашними делами: выкину из квартиры все лишнее, устрою дома уборку, затем начну искать работу.
Не забыть бы еще: завтра мы встречаемся с Робертом, и репетиторства с Марком продолжатся, а это значит, небольшие деньги у меня будут.
Кроме того, я обзвоню всех моих детей, с которыми я индивидуально занималась русским языком. Всех тех, кто не учится в школе, где я работала, разумеется: в моей, наверно, скабрезную историю знает каждый первоклассник. Поражаюсь, что ко мне не пришел никто из полиции, министерства образования, прокуратуры – откуда там приходят, если учителя подозревают в приставаниях к ученику?
Скорее всего, делу сразу же дали задний ход: Максиму тоже не нужна широкая огласка. Веронику обвинили, убрали из школы – и будет.
Не пропаду, подработки есть. Я начала тратить отложенные деньги, но увлекаться не стоит. Неизвестно, сколько времени займет поиск новой работы, придется растягивать накопления.
Так или иначе, Вероника начинает новую жизнь. Без школы, лишних друзей и воспоминаний.
Вечером десятого числа, прямо перед встречей с Робертом, я вдруг почувствовала непонятную тревогу. Она пришла из неоткуда, заставив отставить утюг, которым гладила высохшие вещи. Прислушалась к себе и снова потянулась к утюгу. Глупости. Делай свое дело, Вероника. Только всяких дурных предчувствий тебе не хватало.
За окнами порядком стемнело. Так как мы с Робертом должны сегодня встретиться, я оделась заранее: не собиралась заставлять его ждать.
Время тикало, а Роберт не звонил.
Забыл? Из Питера еще не вернулись? Устал с дороги?
Я перебрала огромное количество оправданий. Но можно же было предупредить, верно?
Отложила последние джинсы, которые гладила, выключила утюг. Невидящим взглядом посмотрела на стопку.
Кем будет Вероника, если не учителем? Продавцом яиц, дворником, кондуктором. Весь мир для нее открыт.
Ирония меня никогда не покинет. Пока могу не волноваться: запасы круп и денег есть, чтобы в отчаянии не кидаться в те профессии, которые никогда не привлекали. Возможно, секретарем стоит себя попробовать. Я ответственная и исполнительная – школа научила. Корректором, редактором…
В восемь вечера я перестала ждать чего-либо. Доготовила плов, скормила тарелку Жужику и легла почитать.
Роберт позвонил в восемь пятнадцать вечера.
Его голос меня несколько насторожил. «Встретимся в сквере около твоего дома, Вероника, на освещенной аллее. Я через минут двадцать подъеду. Удобно?»
«Да!» – ответила я, и трубку тотчас положили. Лишь потом я сообразила, что за окном темно, и мне в небольшой парк около дома – пусть он в двух шагах – тащиться не хочется.
Почему именно в парк и так поздно?
Мелькнула мысль о маньяке, кстати. Знаете, как в фильмах: он был хорошим семьянином, а оказался самым плохим из героев.
В моей куртке до сих пор лежит ножик, подаренный Стасом. Единственная вещь, напоминающая о нем. Я как следует рассмотрела нож в больнице, когда никого не было в палате. Кустарная работа умелого мастера, но мне такой еще дороже. Ножик же его…
Пожалуй, стоит выбросить, чтобы уничтожить все напоминания о Стасе.
Не могу себя заставить. Пусть лежит.
Никакого маньяка, внезапно поняла я, подкрашивая губы, уже полностью одетая. Скорее всего, Роберт… голос слишком отстраненный… Роберт встретил в школе Нину Петровну. Или еще кого-нибудь из моих доброжелателей. Очень не хочется верить, что грязные слова обо мне передают друг другу ученики пятого класса, и сплетню домой принес Марк.
Вероника, не стоит! Зачем тебе туда идти? Хочешь еще раз услышать о себе гадости?
Я заторопилась в парк. Конечно, Роберта ввели в заблуждение. Он беспокоится, хочет поговорить, чтобы развеять сомнения, если они появились. Я бы тоже так поступила!
Что ни говори, но услышать сплетню и увидеть своими глазами – две большие разницы…
Как я пристаю к Максиму, не видел никто, даже я и Максим, потому что подобного не было в природе!
С Робертом нужно встретиться, объяснить, почему так вышло, рассказать о случившемся.
Шепнув Жужику, расстроенно усевшемуся в коридоре, «Пока, мой хороший!» (с ним выходила на улицу недавно, и больше пес сегодня гулять не будет), я закрыла дверь на ключ и побежала вниз по лестнице.
В парк успела прийти, естественно, раньше Роберта. Остановилась недалеко от входа, у самого начала освещенной аллеи, огляделась. Парк был почти пуст, лишь у соседней лавочки стоял мальчишка лет шестнадцати, явно ожидая кого-то. По новому веянию среди подростков, паренек включил на полную громкость музыку и совершенно не скучал, изредка постукивая ботинками по утоптанной дорожке.
Я вздохнула неодобрительно, Взглядом классного руководителя, который отругал огромное количество ребятишек за одежду не по сезону, пошарила по коротенькой куртешке и явно не зимним джинсам паренька. Стоит мальчишка, мерзнет. Родители, куртки им нужно покупать не модные, а теплые! Намодничаются, а после маются болячками, как один мой ученик, который…
Вероника, ты уже не учитель. И не классный руководитель. Успокойся! Больше нет у тебя класса, который можешь назвать «своим».
Вроде бы мозгами понимаю, но старые привычки быстро не сменить.
– Вероника! – Роберт шел ко мне навстречу. На голос обернулась я и тот мальчишка, я заметила.
Появление Роберта ничего не изменило в его раскладе, музыку выключить он не посчитал нужным. Из динамиков лился забойный реп.
– Рада тебя видеть, – я с удивлением посмотрела в необычно хмурое и замкнутое лицо Роберта.
По-моему, что-то доказать будет сегодня нелегко. Здесь точно потрудилась единственная и неповторимая в своем роде женщина. Боже, ей-то я что сделала? Слова плохого за семь лет не сказала…
– Я не буду долго ходить вокруг да около, Вероника. У меня нет времени, дома ждет сын. Я сегодня услышал нечто, что шокировало меня и заставило изменить мнение о вас. Мы разные с вами люди, действительно.
– Роберт, неужели ты не понял! Там, в школе, меня просто оболгали! – с возмущением успеваю сказать я, прежде чем сердце совершает высоченный кульбит, и становится вдруг необычайно плохо, пусто и все равно.
Он поверил. И вовсе не горит желанием меня выслушать. Я виновата априори, без права на помилование и пересмотр дела.
Музыка, которую слушал мальчишка, сменилась, стала намного тише, будто паренек понял, что сейчас решается что-то до умопомрачения серьезное. Ветер донес до меня до боли знакомый художественный свист.
Со времен студенчества я знала песню наизусть, и мне не нужно было слышать ее слова и мелодию: сейчас они возникали в голове сами собой. Погребенные годами, работой, мелкими происшествиями и всей суетой жизни, забытые напрочь, слова песни жгли сердце как каленое железо, параллельно вежливым, но удивительно жестоким словам Роберта:
– Видите ли, Вероника, я не мог даже предположить, что у женщины, которая мне нравится, может возникнуть подобная ситуация…
«Мне сегодня прольется,
Белой кошке в оконце,
Лучик бисера пыли:
Доброе утро…»
– Ситуация с малолетним ребенком, даже пусть вы и говорите, что оболгали… но это же уму непостижимо! Как такое можно выдумать?
«Мне сегодня воздастся
Три ступеньки от царства,
Три подковки от Сивки,
Три копытца от братца…»
– Вы мне очень нравились, Вероника, очень! Но с таким грузом я жить не могу, совсем не могу…
«Три попытки вернуться,
Две попытки остаться…»
– Каким грузом? – шевельнулись мои губы.
«С вечера полоумно,
Вокзал немноголюдный – прощай, мое детство.
А с утра безголово
От короткого слова
На стекле электрички…»
– С мыслью о том, что это могло быть на самом деле, понимаете? Если есть сплетни, значит, женщина в какой-то мере виновата в них. О целомудренной женщине не может быть сплетен…
«Мне по ранней дорожке
До беззубой старушки.
Пауки в паутинке.
Шелом алейхем!»
– Да неужели? – мои губы совсем замерзли.
«Преисполнена граций,
С бересты колесницы,
Я не синяя птица
В три погибели гнуться!»
– Больше нам с вами встречаться не стоит, да мы и не встретимся, тем более, из нашей школы вы уволились. Я скажу Марку… Не то, что я узнал, конечно.
«Я хочу улыбаться,
Чтобы не разминуться…»
– Вы ведь уволились? И вас с нами больше ничего не связывает. И со мной тоже…
«И что сегодня Джа даст нам,
Станет горьким лекарством —
С песней по жизни!
И чего мне стрематься,
Белой кошке в окрошке —
Парус надежды…»
Снова зазвучал художественный свист Веньки Дркина, который разорвал мое сердце на тысячу кусочков.
– Значит, одно плохо слово, одна злая сплетня – и ты бросаешь человека, который тебе нравится? Да, Роберт? – не мигая, смотрю в его глаза, – Класс! Остаешься чистеньким и правильным? Незапя-ятнанным? – издевательски покачиваю головой, кривлю губы в злой насмешке, – Дружба с людьми, о которых говорят плохо, чернит тебя, святого человечка. А если окажется, что сказанное – неправда? Ты хотя бы извинишься?
– Вероника, возможно, неправда… Но я…если уже сказали…
– Это называется, Роберт, верить людской молве, – перебиваю я, – Знаешь, я всегда считала, что мужчина не должен слушать пустые плетни, он должен думать сам, и обязательно спросить женщину, которая нравится. Нормальное жизненное правило, тебе не кажется? Или мормоны считают, что они выше этого? Нет, наверно, – обхватываю себя руками: холод пробирается в каждую клеточку моего тела.
В нем не виноват морозный воздух января, потому что я в теплой куртке, и морозец сегодня небольшой. Холод идет изнутри.
Он не отвечает мне, только сурово поджимает губы.
– А как же слова Иисуса, Роберт? В Новом Завете есть эпизод, когда к Иисусу приводят падшую женщину. Она действительно согрешила, а не так, как поступили со мной… Но Иисус не судит ее, нет! Он же говорит, помнишь: «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень»
– Да, было такое в Евангелии. Женщину он простил. Но в Библии также сказано «Не прелюбодействуй». Заповеди, данные Богом, важнее того, что делал Иисус, тем более, его поступки можно трактовать по-разному…
Мои глаза расширяются от удивления. Теологические споры, конечно, никогда не были Вероникиным коньком, но читать и анализировать произведения – моя работа, мое любимое дело, мой хлеб, в конце концов.
– Как же так? Иисус учил любви к несовершенному! Любви, которая выше наших понятий о морали, грехе, нравственности!
Роберт смотрит на меня спокойно, отстраненно и немного безразлично. Учительским чутьем понимаю кое-что. От такого понимания у людей опускаются руки, закрываются глаза и замирают любые слова на губах.
Мы читали одну и ту же книгу, но увидели в ней совершенно разные вещи. Роберт знает, что его правда – самая правильная. Если будет стоять выбор между приличиями и любовью, он выберет приличия.
Судьба изящным жестом опустила вишенку на верхушку моего торта, слепленного из боли и потерь. Знаете, как бывает: вроде бы мелочь, а последний штрих, без которого – никуда.
Я искренне считала: религиозные люди порядочные, честные и добрые. Они и есть порядочные. Даже слишком. В ущерб настоящей любви.
– Ты еще, наверно, сейчас гордишься собой, да? Тебе неприятно, конечно, но вера в свой правильный поступок поможет пережить неприятный эпизод. Молодец, Роберт! Удобно, ничего не скажешь…
– Вероника, продолжение нашего разговора бесполезно, я думаю…
Роберту стоять рядом со мной не хочется. Его действительно ждут сын, старейшина или больные. Или Лена. Опороченная Вероника не представляет больше никакого интереса.
– Вот в этом ты прав. Совершенно бесполезно говорить с тобой. Что ж… Будь счастлив, Роберт! Ты хороший человек, нравственный, детям помогаешь, заповеди чтишь, и даже больше – в твоей секте есть, наверно, дополнительные заповеди. Я уверена, Господь будет к тебе благосклонен, и у тебя обязательно будет все, что только ни пожелаешь!
Роберт не заметит сарказма в голосе, потому что в его сознании подобный исход жизни неизбежен.
Он же молится, исправно ходит в церковь, ведет достойный образ жизни, не якшается с грешниками! За такое Господь воздаст сторицей, и никак иначе. Нормальные рыночные отношения.
Я тоже не собиралась задерживаться в парке. Мальчишка уже ушел, никого не дождавшись. После этих слов ухожу и я, не прощаясь, с достоинством расправив плечи. Не за что краснеть.
Если бы Стас узнал о сплетне, вряд ли бы он поверил. Еще посмеялся бы от души, обязательно сказав что-нибудь, одновременно юморное и немного обидное.
Только я бы не обиделась.
Глава 32
Душу мне зачем рвешь? Кликаешь беду в дом.
Ты, печаль, мне все врешь, разрази тебя гром!
Не пропащий я, нет! Хватит мне еще сил
Отыскать мечты след и вернуть любви пыл.
Отыскать мечты след -
Я ведь счастлив там был…
Дмитрий Вешнев. «В городе моем ночь»
– Ну, и долго мы будем себя жалеть? – воскликнула Роза Андреевна с порога. Вытащила очки, надела и огляделась по сторонам.
– Пыли-то сколько… Вероника! Протри пыль!
– Где ж пыль-то, Роза Андреевна? Позавчера только генеральную уборку проводила… – стало чуть-чуть обидно.
– Убираться следует каждый день, – не согласилась мой старинный друг.
Не в пыли дело: она побаивается, как бы у Вероники не случилось депрессии и бывшая коллега не скатилась «на дно».
Роза Андреевна разделась и прошествовала на кухню. Устроилась на табуретке, положив на колени объемную сумку, облокотилась на стол. Минутку посидела в молчании. Я поставила перед ней чашечку чая. Она побренчала ложечкой в стакане…
– Как дела? С работой как?
– Ничего. Газетки просматриваю. Ищу, – дела мои в самом деле таковы. Еще читаю объявления в интернете. Сегодня начала поиски, потому что все-таки надеюсь на отпуск подкопить. Поеду в Крым. Индию, увы, не потяну, Крым же выйдет дешевле. Будет мне праздник в кои-то веки…
– Какие вакансии? – Роза Андреевна проявляет неподдельный интерес к будущей работе.
– Не знаю… Секретарём, что ли?
– А школа?
Отворачиваюсь. Не могу говорить – больно до сих пор. Да, я тут строила планы пойти в другую школу где-нибудь на самом конце города, далеко-далеко отсюда, где никто меня не видел и никогда не узнает, почему я уволилась. Но как подумаю, что и там, среди пытливых и радостных глаз ребятишек, может проскользнуть глаза, так похожие на расчетливые глаза Лены…
– Вероник Васильна, вы все в печали? – по-своему понимает мои развороты Роза Андреевна, – С хулиганом своим рассталась, значит? Люди тебя опорочили, родители плохо сказали о тебе? Директор несправедливо уволила? Ой, беда-беда…
– Я всю душу в школу вложила, Роза Андреевна…
– Вероника, сколько можно? Порыдала, поревела – и будет. Ты у нас сильная девочка, – Роза Андреевна держит идеальнейшую паузу, – Новость рассказать? Максим-ка порезал-таки себе вены… Бог все видит, да не сразу говорит…
Я мало не упала.
– Ой, успокойся, только новой язвы не хватало, – поморщилась Роза Андреевна подвигая мне вторую табуретку, – откачали его. Это он узнал, что его любимая Леночка – шлюха. Застукали ее…о-о… Рейд был какой-то милицейский, что ли? Мы так и не поняли, как и что, но скандал был на всю ивановскую десятого числа. А потом Максим на следующий денек добавил. Ленку куда-то отослали учиться, документы почти сразу забрали. Больше она у нас не числится.
Перевожу дыхание. Значит, живой. Слава Богу…
– А о тебе Максимчик в предсмертной записке написал, – рассказывает дальше Роза Андреевна, – «Вероника Васильевна, простите меня, пожалуйста, что я так сказал. Это неправда». Вот, дословно старая карга запомнила, записку всем классом читали – там еще много было о чем. Его же друзья нашли – Костя из твоего десятого и еще несколько, не наши. Костик все мне и выложил. Максим с ними поговорил, проводил – и по венам себе, по венам! Ладно, дверь не закрыл – они придумали вернуться, Касте слова Максима не понравились… Записки самой не видела: Костька ее сфотографировал. Они ж все фоткают, это нынешнее поколение. То еду, то себя… Полиция была, ко всем заходила в школе, к кому было нужно. Родители упросили, чтобы тебя не трогали и никуда не вызывали. Стыдно, что ли, не пойму…
Слезы льются из глаз. Слезы облегчения, что Максим жив. И еще почему-то…
– Поплачь, – разрешает мне Роза Андреевна, – живой он, живой… Но получил по заслугам. Тайное всегда становится явным, а в его случае – он еще чужую жизнь разрушил. Поделом, впредь умнее будет, и головой, дай Бог, Так что теперь твое имя белее снега. В нашу школу вернуться не хочешь? С твоими часами напряженка, учителя на них пока не нашли, Львовна не против, я с ней вчера говорила…
– Вы смеетесь, Роза Андреевна?
– Хорошо. Необязательно в нашу. Я еще созванивалась с завучем сороковой. Эта школа от тебя недалеко, только идти в другую сторону, сама знаешь. Они тебя ждут. У русаков там часов валом, подвинутся. И классное руководство возьмешь на следующий год…
– После такого я не могу…
– О-ой… Вероника! Чего в нашем деле не бывает? Хуже твоей ситуации были, и ничего, люди пережили…
– Такое тяжело пережить. Не могу вернуться, трудно. Пойду, вон, в магазин или секретарем, и денег больше, я уже надумала, – делюсь я с Розой Андреевной сокровенным, не рассказывая о своих школьных метаниях.
– И все потеряешь? Вероника! Столько лет ты учила детей, чтобы все бросить? Все наработки – в топку?
– Не так уж долго я их учила, Роза Андреевна, – усмехаюсь я.
– Не болтай! Знаешь, моя девочка, если бы это была не ты, я бы не сказала ни слова против магазина. Ты не знаешь, что очень счастливый человек. Многие мечутся по жизни, мучаются вопросом, куда себя приложить, куда впихнуться, чтобы стать собой. А тебя, видно, Боженька в щечку поцеловал когда-то: подарил не просто профессию, а призвание. Ты же настоящий учитель, Вероника! Всегда ею была и будешь. И не спорь со старой клюшкой, которая тебя знала еще зеленой!
– Вы, Роза Андреевна, что-то уж очень резко постарели, – стараюсь говорить с сарказмом, но так и не удается проглотить комок в горле, – у Нины Петровны словечки переняли?
– Переймешь тут, с этой прыткой ящерицей, – недовольно бурчит Роза Андреевна, а на меня вдруг пахнуло чем-то привычным и родным. Школа, уроки. Мелкие интриги и большая дружба.
– Значит, связываюсь еще раз со знакомым завучем из сороковой? Кабинет свой будет. Только та школа двухсменная, детей больше, чем у нас. Зато и денег побольше. А с репетиторством всегда успеешь…
– Я… я не могу, Роза Андреевна. Я хочу, даже думала об этом, но… – запинаясь, бормочу я.
Мне нужно решиться, не могу сразу ответить на сложнейший вопрос.
Роза Андреевна допила чай, поставила чашку на блюдечко.
– Я туточки кое-что принесла, – из недр ее большой сумки показался вдвое сложенный листочек, – почитаешь на досуге. Ознакомься обязательно, ты меня поняла? А потом скажешь, что и как. Что с хулиганом-то? – без перехода спрашивает Роза Андреевна.
– Ничего.
– И плакать больше по нему не вздумай. Лучше найдешь. Больно – когда у тебя трое малых детей на руках, а любимый муж умирает, и страшно уже не за себя одну. Вот это – больно.
– Да, Роза Андреевна…
– Ты не дакай. Листочек береги. Мне его, кстати, твои девочки распечатать помогли – Яна с Кристиной. Я им не сказала, кому отдам, но девочкам тоже понравилось. Пусть здесь только слова, но не мне тебя учить. Помнишь? «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести…»
– «Словом можно продать, и предать, и купить, слово можно в разящий свинец перелить». Я помню стихотворение Вадима Шефнера, Роза Андреевна. Еще помню…
– Вот и скажи мне, Вероника, зачем будешь скрывать свое богатство и хранить его только для себя? У тебя всегда было, чем поделиться с детьми. Если не ты и не я, то кто? Соглашусь, может, кто-то и придет нам на смену. Но будут ли они так любить нашу работу, как любим ее я и ты? Будет ли у них чем поделиться с детьми? В общем, я все сказала, – Роза Андреевна взялась за ручки своей сумки, вставая с табуретки, – Пошла старушка – куча тетрадок, а еще ученики. Знаешь, о чем я. А ты читай. Читай, думай, размышляй. Мы подождем.
Роза Андреевна, заторопившись по делам, быстро собралась и ушла, оставив меня наедине с непонятным листком бумаги и противоречивыми мыслями.
Я действительно хотела бы вернуться в школу. Не в свою, конечно. С Екатериной Львовной больше работать не планирую, и пусть очень хочется увидеть вновь свой десятый класс, я все же не вернусь. Нельзя в одну реку войти дважды, говорили древние. Река меняется, как изменилась для меня после неприятного случая школа. Да и я стала другой.
Возвращаюсь на кухню. Белый лист лежит на столе. Жужик кружит вокруг стола и водит носом – надеется, что Роза Андреевна оставила именно угощение и именно ему.
Хитрая Роза Андреевна не зря всучила мне листок. Какая-нибудь мотивирующая штука на нем напечатана. Что я, не учитель? Точно скажу, кто какими методами пользуется…
Много раз читала высказывания матери Терезы. Мало того, даже проводила классный час о ней года два назад (дети должны знать о светлых и любящих людях), и мои восьмиклашки зачитывали, а некоторые – цитировали пронзительные строки о вере и любви.
Не помню, присутствовали ли там Максим и Лена. Да это неважно сейчас. Убеждаюсь в который раз: все новое – хорошо забытое старое.
«Люди бывают, неразумны, нелогичны и эгоистичны – все равно прощайте им.
Если вы проявили доброту, а люди обвинили вас в тайных личных побуждениях – все равно проявляйте доброту.
Если вы добились успеха, у вас может появиться множество мнимых друзей и настоящих врагов – все равно добивайтесь успеха.
Если вы честны и откровенны, люди будут вас обманывать – все равно будьте честны и откровенны.
То, что вы строили годами, может быть разрушено в одночасье – все равно продолжайте строить.
Если вы обрели безмятежное счастье, вам будут завидовать – все равно будьте счастливы.
Добро, которое вы сотворили сегодня, люди позабудут завтра – все равно творите добро.
Делитесь с людьми самым лучшим из того, что у вас есть, и этого никогда не будет достаточно – все равно продолжайте делиться с ними самым лучшим.
В конце концов вы поймете, что все это было между Богом и вами. И этого никогда не было между вами и ими».
Скажу честно: не было такого, чтобы – раз! – и я поняла, как нужно правильно жить. Даже великий совет матери Терезы, полностью убедивший поначалу, Вероника смогла внутренне немного покритиковать. Позже согласилась: кому, как не самой знаменитой из монахинь, много лет служившей людям, рассуждать о человеческой природе? И, вопреки всему невозможному, вопреки озлобленности мира и его равнодушию, помогать людям снова и снова, улыбаться каждому дню…
Принятие сложившейся ситуации приходит не сразу. Особенно если тебе не конфетку подарили.
Раньше у меня проскальзывал вопрос: «Почему именно со мной?». После листика Розы Андреевны он куда-то испарился. Пропала и обида, крадущаяся по пятам, словно маленький юркий зверек – пролезет в любую щелку.
Неблагодарная Вероника, как обычно, выставила на пьедестал свои красивые мечты о правильном течении жизни. Теперь расплачиваемся.
Следующий день отметился еще одним загадочным случаем.
Я надумала идти в сороковую школу: поговорить с. Одевшись, взяла новенькую записную книжку (старую выкинула, выписав только самое нужное). Небольшая книжечка, из старых запасов, поместилась бы в маленьком кармашке сумки, куда я ее и попыталась засунуть. Неожиданно пальцы нащупали какую-то бумажку.
На листочке от руки было написано стихотворение Ани, которое она принесла мне в пятницу – до нашей со Стасом поездки на дачу, до моего обвинения, до расставания и болезни… Солнечный лучик из прошлой жизни, где я была счастлива – и была учителем и классным руководителем, которому творческие девочки носили стихотворения, чтобы Вероника Васильевна прочла и оценила.
