Текст книги "Люди грозных лет"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

«Жди, так и разрешит он тебе», – раздраженно подумал Круглов.

– Да, да. Переходите, и поскорее, – ответил Бондарь, – только за себя оставьте Коновалова, а сами идите в первый взвод и принимайте второй расчет. Там один подносчик патронов остался, все остальные погибли.

«Вот там люди погибли, а ему все равно, – думал Круглов, – целых три человека на тот свет отправились, а он посмеивается. Он-то, известно, выживет, ему что, а я?»

От этих мыслей ему до слез стало жаль себя, и он, передвигая обессилевшее тело, сам не помня как, вслед за Коноваловым и Ивакиным тащил, казалось, непомерно тяжелые коробки.

Едва установили пулемет на новой позиции и открыли огонь, как слева и впереди, там, где темнели остатки растерзанного дзота, послышалась частая стрельба, рев танковых моторов и по лощине назад группами и в одиночку побежали наши.

– Немцы прорвались, ленту! – крикнул Коновалов, но открыть огня не успел. Прямо перед пулеметом взорвалось несколько мин, застелив все едким дымом. Коновалов тяжело осел, выпустив рукоятки пулемета.

– Санитара, скорее санитара! – что есть силы закричал Ивакин и сам взялся за пулемет.

Подскочившие санитары унесли Коновалова, а Ивакин без остановки стрелял и стрелял по бежавшим зеленошинельным фигурам.

– Пашка, бери пулемет, – прохрипел Ивакин, сползая на дно окопа, – бей их. Меня в плечо левое, в грудь, кажется…

Круглов потянулся к рукояткам, но, увидев метрах в ста от пулемета бежавших в полный рост немцев, весь задрожал, холодея и покрываясь испариной.

– Бей, чего медлишь, – хрипел Ивакин.

Круглов слезящимися глазами очумело глядел на страшных от близости немцев и, онемев, чувствуя только свое разморенное тело, уперся ногами в землю, подпрыгнул и, подняв руки, побежал им навстречу.

– А-а! Гадина! – скрипя зубами, простонал Ивакин. – Предатель!..

Превозмогая боль, он привстал, дотянулся рукой до спускового рычага и нажал его. Пулемет затрясло, но он удержал его, приподнялся выше, пытаясь найти Круглова и ударить и по нему и по немцам. Но силы уже оставили его. Последним напряжением воли Ивакин вытащил гранату из сумки, зубами отогнул и вытащил чеку…

* * *

Когда Бочаров и Панченко пришли на командный пункт первого батальона, Чернояров находился в том решительном, возбужденном состоянии, которое охватывало его в самые горячие, ответственные моменты боя. Огромный, без фуражки, с взлохмаченными мокрыми волосами и красным от напряжения лицом, он то хватал бинокль, осматривай свои и так хорошо видимые позиции, то вдруг звонил в полк и требовал добавить артиллерийского огня, то приказывав что-нибудь Привезенцеву, связным, стоявшим рядом с ним командирам артиллерийской батареи и своей минометной роты.

– Это не Лужко, – сказал Панченко Бочарову, – у этого все кипит, горит, ничего не сорвется.

Вначале и Бочарову понравилась неугомонность Черноярова, но чем больше присматривался он и оценивал результаты его действий, тем яснее видел, что бившая через край энергия Черноярова не приносит почти никаких результатов. Накричав по телефону на командира третьей роты за медленное выдвижение взводов, через минуту Чернояров сам убеждался, что взводы вышли и вышли как раз вовремя. Решив усилить свой правый фланг, он посылал связного с приказанием переместить туда пулеметы, но пока связной бежал к пулеметчикам, положение менялось, и пулеметы нужно было перебрасывать не на правый, а на левый фланг. И особенно не понравилось Бочарову нервозность окружающих Черноярова людей. Все они, даже Привезенцев, который мельком поздоровался с Бочаровым, с трепетом смотрели на Черноярова и от этого часто не понимали того, что он говорил им.

– Скажите, – когда была отбита очередная атака противника, спросил Бочаров Черноярова, – зачем вы все время дергаете командиров подразделений?

– Как дергаю? – с нескрываемым удивлением спросил Чернояров.

– Почти каждую минуту отдаете им все новые и новые приказания.

– А как же иначе? Воевать-то нужно.

– Конечно, воевать нужно. Только это не значит все время теребить своих подчиненных и о каждом пустяке напоминать и приказывать.

– Эх, товарищ полковник, – огорченно вздохнул Чернояров, – если им не напомнить, то они просидят в окопах и ничего не сделают. Это такой народ, глаз с них не спускай и в руках держи.

– Конечно, и контроль и управление терять нельзя, – сказал Бочаров, – но излишняя опека нервирует людей, да и вы понапрасну тратите и время и силы.

– Да, да! Мешать командиру в бою – страшное дело, – поддержал Панченко, – ты, наверное, Михаил Михайлович, по себе это чувствуешь. Ну, что будет, если мы тебе из полка каждую минуту звонить будем? Замотаешься и главное упустишь.

– Ну, ясно, – согласился Чернояров, – когда сверху без конца надоедают, никакой работы не получится. Только ведь у меня-то бой.

– А командиры рот разве не ведут боя? – не отступал Бочаров. – Им тоже время нужно, у них тоже подчиненные есть.

Чернояров стоял смущенный, растерянный, раз за разом жадно затягиваясь дымом папиросы. Крупное лицо его побагровело, на толстой шее выступили жилы, в выражении глаз было что-то детски беспомощное, умоляющее.

– Понимаете, товарищ полковник, – заговорил он, и по его голосу Бочаров почувствовал, что он переживает сейчас и за свои действия и за то, что противнику удалось вклиниться в его оборону на правом фланге, – навалились тут на меня черт их знает сколько. Наступают-то на батальон не меньше двух полков и до сорока танков. А у меня несколько пушчонок, минометы да стрелковое оружие. Ну что тут сделаешь! Вот и мечешься и гоняешь всех.

Наступившее на несколько минут затишье на фронте вновь нарушилось гулом немецкой артиллерии. Вся ее сила была направлена теперь на пологий холм и лощину между батальонами Лужко и Черноярова.

– Танки стягивают к лощине! – вскрикнул Чернояров. – А эти наши саперы проклятые ничего в лощине не поставили. Просил, умолял хоть сотню мин поставить. Нет! Твердят свое: противник там не пойдет! А он и рванет…

– Андрей Николаевич, вы здесь останетесь? – спросил Панченко. – Я пойду на полковой НП. Сейчас саперов выбросим. И резерв свой подготовим. Слабоват он только, всего одна рота, но рота боевая.

Пока немцы обрабатывали огнем артиллерии лощину и холм, Чернояров успел перебросить на правый фланг два взвода третьей стрелковой роты, шесть станковых пулеметов и все пушки. Туда же он приказал сосредоточить огонь артиллерии и минометов.

Новая атака немцев началась одновременно с земли и с воздуха. Вся их артиллерия с холма и лощины перенесла огонь в стороны, по центру и флангам батальонов Лужко и Черноярова. С запада, от Курска и Белгорода, показались большие стаи немецких бомбардировщиков.

– Как на параде, – с отчаянием сказал Чернояров, – а наших за весь день ни одного…

– Кажется, и наши идут, – проговорил черный от пыли, с воспаленными глазами Привезенцев.

Высоко в небе, ныряя за облака, летели три пары советских «ястребков». Но они еще были далеко от бомбардировщиков, как навстречу им с разных направлений понеслись «мессершмитты». Их было так много, что Бочаров, досчитав до тридцати, сбился со счета. Фашистские бомбардировщики, растекаясь по задымленному небу, выстроились в три огромных круга, и в это же время к лощине и холму на флангах батальонов Лужко и Черноярова, набирая скорость, двинулись немецкие танки. Когда передние танки подходили к нашим окопам, бомбардировщики среднего круга с воем один за другим устремились вниз на черные от сплошных воронок холм и лощину. Две другие такие же огромные карусели бомбардировщиков справа и слева кружили над соседними полками.

Там, где ныряли к земле и взмывали ввысь немецкие бомбардировщики, в сплошном иссиня-черном дыму ревели танковые моторы, беспрерывно ахали взрывы, шквалом полыхала стрельба. Что происходило там, определить было нельзя, и поэтому нельзя было ничем помочь тем, кто отражал вражескую атаку.

Чернояров и Бочаров смотрели туда, не обращая внимания на близкие взрывы снарядов и мин. Когда дым немного рассеялся, они увидели, что противник своей цели достиг. По всей лощине и прилегающему к ней холму, на пространстве более километра шириной и до двух километров в глубину, выбрасывая языки пламени, ползли немецкие танки, за ними лежали и перебегали пехотинцы, выдвигались пушки и пулеметы.

Остатки второй роты с двумя станковыми пулеметами и одной пушкой отскочили в сторону и окапывались в бурьянах на изгибе лощины. По краю лощины растянулся один взвод третьей роты, а два закреплялись в окопах позади него. На противоположной стороне вклинения противника, на вершине холма, виднелись стрелки и пулеметчики Лужко.

Немецкие танки и пехота продолжали рваться вперед и в стороны, расширяя и углубляя коридор в нашей обороне. Из глубины и с флангов по этому коридору непрерывно били наши артиллерия и минометы. То ли силен был наш огонь, то ли немцы выдохлись и приводили свои войска в порядок, – коридор почти не расширялся, а лишь углубился еще метров на триста.

– Приказано контратаковать, – переговорив по телефону, сказал Чернояров. – Лужко со своей стороны одной ротой, по ложбине контратакует резервная рота полка, а я должен третьей ротой ударить отсюда. Полку придали танковый батальон и три пушечные батареи. Я получаю батарею и целую танковую роту, – радостно закончил он и крикнул Привезенцеву: – Иди встречай танки! Они в деревне. Выводи их кустами вон в те бурьяны.

Бочаров смотрел туда, где командир полка решил контратаковать противника, и сразу же понял, что тот решил ударом с трех сторон срезать вбитый в нашу оборону клин противника и затем выбить его танки и пехоту за передний край нарушенной обороны. Теоретически такое решение было правильным и целесообразным, но, когда Бочаров, хорошо видя весь район вклинения, попытался подсчитать вражеские силы и сопоставить их с нашими, у него сложилось совсем другое мнение. В коридоре, пробитом в нашей обороне, Бочаров насчитал более шестидесяти немецких танков и по расположению групп пехоты определил, что там не менее двух, а может, и трех фашистских пехотных полков. К тому же из тылов противника все время шли и танки, и пехота, и артиллерия, и даже обозы. Видимо, этот прорыв был осуществлен целой вражеской дивизией, усиленной танками и артиллерией. Против таких сил удар трех малочисленных стрелковых рот, десятка танков и нескольких артиллерийских батарей и минометных рот, по существу, был булавочным уколом. Оценивая обстановку, Бочаров отчетливо видел всю безрассудность предпринимаемой контратаки. Он вспомнил разговор с генералом Велигуровым, его идею постоянных атак в любых условиях и подумал, что Велигуров не одинок, что у него много сторонников и что эта предпринимаемая контратака – результат действия его единомышленников. Тогда в разговоре с Велигуровым в этой идее Бочаров видел только теорию, а теперь он осознавал всю ее пагубность. Зачем контратаковать в таких условиях? Не лучше ли эти три стрелковые роты, десяток танков и несколько батарей закопать в землю и встретить противника мощным огнем? Ведь каждый стрелок в обороне один может бороться против трех-четырех наступающих пехотинцев, а танки и пушки из засад, из укрытий спокойно и без потерь расстреляют полсотни и более вражеских танков.

Бочаров хотел было вмешаться и отменить контратаку, но за лощиной, где располагался наблюдательный пункт командира полка, взметнулись вверх три красные ракеты, и впереди, где лежала третья рота, вскочил, махнув зажатым в правой руке пистолетом, высокий командир и, как на учении, ускоренным шагом пошел вперед. За ним поднялось еще несколько человек, но командир вдруг пошатнулся и, словно стремясь куда-то, упал лицом к противнику. Вслед за ним попадали и те, кто встал позже. Остальные люди роты, видимо прижатые вражеским огнем к земле, продолжали лежать.

– Командир роты! – выкрикнул Чернояров. – И какой черт его первым понес! Теперь все пропало, роту не поднимешь…

– Я подниму, – с натуженным хрипом проговорил Привезенцев и, вырвав у стоявшего рядом связного карабин, побежал к третьей роте.

– Молодец! Этот поднимет, – воскликнул Чернояров, – и танки сейчас догонят роту.

Но танки, едва выйдя из кустарника, попали под шквальный огонь фашистской артиллерии, один загорелся, расстилая по земле черный дым, а остальные, отходя дальше друг от друга, поползли назад.

Привезенцев подбежал к роте, махая карабином и свободной рукой, на мгновение остановился и что-то закричал, глядя то вправо, то влево. В разных местах, где лежала третья рота, поднялись несколько стрелков, неуверенно побежали вперед и тут же попадали. Со стороны противника несся сплошной ливень огня. Артиллерия и минометы и той и другой стороны били с предельным напряжением. Незаметно наплывшая туча закрыла клонившееся к закату солнце, и скоро по земле захлестал крупный, ядреный дождь.

Глава десятая

Бой, то замирая, то вновь оживляясь, постепенно стих. Дождь все усиливался, заливая избитую, изрытую воронками землю.

Но и в это дождливое, внешне спокойное время продолжалась невидимая упорная борьба. В штабах уточнялись данные обстановки, подсчитывались потери, изучалось положение и состояние противника и своих войск, разрабатывались планы дальнейших боевых действий. Так же как и другие бойцы, измученные, голодные, промокшие связисты, пользуясь затишьем, торопились поскорее восстановить порванные провода, заменить разбитые и искалеченные аппараты, поглубже закопать в землю радиостанции и агрегаты связи. Из тылов к фронту по раскисшим дорогам пробивались повозки, автомобили, тягачи с боеприпасами, с горючим, с продовольствием. По этим же дорогам, утопая в грязи, двигались резервы, пополнения, свежие войска.

Чернояров и Бочаров, укрываясь плащ-палаткой, сидели в окопе и грызли твердые как камень черные сухари. Рядом под другой плащ-палаткой о чем-то переругивался с телефонистами Привезенцев.

Черноярова вызвал командир полка. Бочаров прислонился к стенке окопа, сидел не шевелясь, наслаждаясь тишиной. В его памяти мелькали события минувшего дня, еще не совсем ясные и отчетливые, как смутны и расплывчаты бывают впечатления человека, в один день испытавшего множество различных впечатлений. Из всего пережитого особенно запомнились Бочарову неудачная контратака третьей роты и смерть ее бесстрашного командира.

«Нет, нет, – думал Бочаров, – Лужко прав. В этой войне дело командира не геройствовать, а думать и умно управлять людьми».

– Задачу новую получил, – возбужденно заговорил вернувшийся Чернояров, – задача ой-ё-ёй! Приказано вывести батальон из боя и оборонять шоссе в восьми километрах отсюда. Пополнение дают. Сто семьдесят человек. И средств надавали батальону – никогда столько не имел! Девять танков, саперная рота, пять тысяч противотанковых мин, две пушечные батареи, гаубичный дивизион и минометная батарея. А свою оборону сдаем второму и третьему батальонам. Ох, и задача! – Шумно вздохнув, продолжал Чернояров: – Это не задача, а просто занять высоту и умереть на ней! А ты смотри тут, – собираясь выехать в новый район обороны, наставлял он Привезенцева, – чтоб все в порядке было, чтоб людей в роты дать ровно столько, сколько я сказал, никаких друзей и знакомых. И не задерживаться. Сменил роту, и сразу же шагом марш. И чтоб ничего не забыть. И боеприпасов никому ни одного патрона! Комдив обещал на высоту доставить, но одно – обещать, а другое – доставить…

Бочаров, Чернояров и два солдата-автоматчика с трудом уместились в крохотном автомобиле Бочарова. Шофер осторожно вел машину, чудом различая в кромешной тьме залитую водой дорогу.

– Включи-ка фары, – пробасил Чернояров, – а то мы и к обеду не приедем.

Но и сильные фары, забиваемые частым косым дождем, освещали только узкую полосу дороги. Навстречу, как призраки, тянулись повозки с боеприпасами. От измученных лошадей валил густой пар. Заляпанные и мокрые ездовые недовольно щурились от света, стегая выбившихся из сил лошадей.

– Вот и высота, – сказал Чернояров, когда машина, преодолевая подъем, натуженно загудела мотором, – проедем в деревню, тут сразу за высотой, осмотрим и начнем работать, на высоте все равно ни черта не видно.

Маленькая, вытянутая вдоль шоссе деревня оказалась пустой. Автоматчики обошли все дома. Ни местных жителей, ни войск не нашли. Зайдя в крайний дом, в свете карманного фонаря Бочаров увидел сваленный у окна обеденный стол, разбросанные вещи и битую посуду на полу. Это покинутое жилье остро напомнило о родном доме. Казалось, это его родные – отец, мать, Алла, Костик, Ленька – бросили все и ушли, сами не зная куда. От этих мыслей стало больно и обидно за самого себя. Целый день провел он в бою, а что сделал полезного? Конечно, его обязанность изучать опыт боев, только значит ли это, что он должен быть сторонним наблюдателем, вроде туриста, и ни во что не вмешиваться?

«Нет! – сам для себя решил Бочаров. – Я должен сделать все, чтобы помочь командирам, бойцам лучше выполнить свои задачи. И сам должен воевать, как все воюют».

На поднятом столе в свете двух фонариков Бочаров и Чернояров долго рассматривали старательно вычерченную схему местности и оборонительных сооружений. «Двугорбая высота», как называлась она на схеме, господствуя над окружающей местностью, состояла из двух высоток и седловины, где пролегало шоссе. Северная, поросшая кустарником высотка заканчивалась глубоким и длинным оврагом, уходящим в рощу, севернее высоты. От южной высотки к югу тянулись три таких же глубоких и широких оврага, сползавших к хилому с заболоченной поймой ручью. Только с запада, оттуда, где наступал противник, высота была совершенно открыта.

Судя по схеме, на этой высоте была подготовлена «классическая» очаговая оборона на один стрелковый батальон. По северной и южной высоткам, по седловине, перекрывая шоссе, отдельными пятнами были разбросаны полукруглые, с выступающими вперед ячейками для стрелков так называемые «испанские» окопы. Каждый такой окоп, отстоящий один от другого на пятьдесят-сто метров, имел извилистый ход сообщения, уходящий назад. Ходы сообщения от трех окопов сходились вместе. Это был стрелковый взвод. Затем от сошедшихся вместе трех ходов сообщения тянулся один общий ход, и он, в свою очередь, соединялся с двумя такими же ходами сообщения. Это была стрелковая рота. Так же, как отделения во взводах и взводы в ротах, в батальоне все роты соединялись в один ход сообщения. Между окопами отделений и ходами сообщения темнели позиции для пулеметов, противотанковых ружей, минометов, пушек. Несколько в стороне от соединения трех ходов сообщения были оборудованы командные и наблюдательные пункты батальона, рот и взводов.

Глядя на эту схему, Бочаров с удивлением думал, как раньше – полгода, год, два года назад – не замечал он и не замечали другие всей порочности такой системы обороны и как эта рожденная и вымученная в кабинетах система не была отвергнута и даже прижилась на полях учений в довоенное время. Первые же оборонительные бои внесли серьезные поправки в эту схему. Боевая жизнь заставила, кроме этих тройчатых ходов сообщения, строить множество ложных ходов сообщения, чтобы ввести противника в заблуждение.

Прошел целый год войны, а приверженцы старого продолжали упорно отстаивать эту нежизненную систему. Давно уже в войсках эти подковообразные стрелковые окопы соединяли ходами сообщения, и получалась настоящая траншея, но приверженцы старого не признавали и не желали признавать ни траншей, ни других изменений и поправок, которые внесли войска в старую систему обороны, по существу перечеркнув ее и заложив основы новой, так называемой «траншейной» системы обороны. И вот теперь, в начале второго года войны, какой-то дотошливый «академик», понапрасну затратив огромный труд людей, возродил мертвое.

– Как думаете обороняться? – спросил Бочаров Черноярова.

– Занять высоту и драться до последней капли крови! – с пафосом ответил Чернояров.

– Послушайте, Михаил Михайлович, а не кажется ли вам, что мы слишком много кричим: «Драться до последней капли крови! Умрем, но не отойдем!» А сами полстраны врагу отдали.

– Как это слишком много кричим? – недоуменно спросил Чернояров.

– Да так, по поводу и больше без повода. У нас многие еще понимают войну как только героизм, мужество, отвагу. Занять рубеж и стоять насмерть! Рвануться в атаку и смять противника! Все это верно, правильно. Но война теперешняя это не войны прошлого. Вы давно в армии. Вспомните, что было лет пять-семь тому назад, я не говорю о первой мировой и гражданской войнах. Как изменилось техническое оснащение армии! Боевая техника стала важнейшим фактором вооруженной борьбы. Танки, авиация, артиллерия, мощное скорострельное стрелковое оружие в корне изменили характер и войны и боевых действий. Сейчас побеждает не только тот, кто смел и отважен – эти качества необходимы в любой войне, – но главным образом тот, кто умеет лучше противника использовать боевую технику. Поэтому деятельность командира в бою – это не только героизм и отвага, это умственная, творческая деятельность, основанная на твердом знании военной науки, на правильном использовании вооружения и всей боевой техники. Сейчас командовать войсками – это значит думать, думать и еще раз думать, творчески решать свои задачи.

Чернояров напряженно слушал Бочарова и с тревогой ждал, когда полковник скажет, что он, Чернояров, командовать батальоном не умеет, что он должен уйти, освободить место для более опытных и умных командиров.

Но Бочаров смолк, торопливо закурил папиросу и успокоенно сказал:

– Давайте попробуем разобраться, что предстоит вашему батальону.

– Защищать высоту от сильного и опытного противника, – с готовностью ответил Чернояров.

– Совершенно правильно, – как преподаватель в классе, подтвердил Бочаров. – А что самое сильное у противника?

– Танки, авиация, артиллерия.

– Значит, его боевая техника.

– Конечно! С пехотой я справлюсь, сколько он ни бросит. А вот танки…

– Так вот взгляните теперь на эту схему. Разбросан ваш батальон по отделениям, и эти отделения друг от друга оторваны.

– Да ну ее к черту, эту оборону! – взмахнув рукой, выкрикнул Чернояров. – Я новую построю и совсем не такую.

– А время? – охладил его пыл Бочаров. – Самое позднее завтра к вечеру противник подойдет к высоте.

– Да! Время, – задумчиво потер широкий лоб Чернояров, – вот если бы недельку, ну хотя бы дня три. Так что же делать, товарищ полковник? – растерянно спросил он, и на его самоуверенном лице впервые появилось недовольство самим собой. Это мелькнувшее выражение тут же исчезло, и Чернояров, стукнув кулаком по столу, вновь став самоуверенным и решительным, выкрикнул: – Все равно мы удержим эту высоту!

– Это, конечно, главное, – согласился Бочаров, – но чтобы добиться этого, нужно подумать.

– И придумаем, – с вызовом ответил Чернояров, – такое придумаем, печенки у них перевернутся! К черту старую оборону! Пусть немцы думают, что мы сидим в этих окопах и пусть долбят по ним хоть миллионами снарядов. Мы даже поможем думать так. Выделю несколько стрелков, два-три ручных пулемета, и пусть они бегают из окопа в окоп и как можно отчаяннее стреляют. А своих людей я расположу совсем в других местах.

Радуясь, что его мысли дошли до Черноярова и что этот самоуверенный командир начал не просто рубить сплеча, а думать, Бочаров слушал и отдельными репликами вел его мысли в нужном направлении.

– Разрешите, товарищ полковник? – вошел один из автоматчиков. – Тут товарища майора спрашивают.

– Давай его сюда, кто там? – увидев утвердительный кивок Бочарова, сказал Чернояров.

Автоматчик пропустил в дом коренастого, плечистого политрука в заляпанном грязью довоенном плаще и надвинутой на глаза полевой фуражке.

– Агитатор полка старший политрук Лесовых, – увидев незнакомого полковника, представился он.

– Что, опять митинговать приехал? – еще не поздоровавшись, с иронией спросил Чернояров.

– Не приехал, а пришел, – так же с вызовом ответил Лесовых, – и не митинговать, а работать.

– Знаю я вашу работу, – пренебрежительно отмахнулся Чернояров, – ходите только да в тетрадочку записываете: «Проведено столько-то собраний, столько-то бесед». А тут сейчас не до бесед, не до собраний. Каждая секунда на учете.

– Я и не собираюсь собрания проводить, – присаживаясь к столу, невозмутимо ответил Лесовых, – кто вам сказал?

– Сам знаю, – буркнул Чернояров, явно недоброжелательно настроенный к Лесовых.

– Видите ли, товарищ майор, – взглянув на Бочарова по-девичьи нежными, так не соответствующими его резким чертам лица голубыми глазами, сказал Лесовых. – Такие встречи не редкость для меня. Я привык. Но всегда говорил и сейчас скажу: работаю я не для вашего удовольствия или неудовольствия. И первый батальон – это не ваша вотчина, а часть полка, где, как вам известно, я агитатором, то есть партийно-политическим работником, числюсь и в некоторой степени несу ответственность и за ваш батальон.

– А я еще раз повторяю, – вспылил Чернояров, – людей отрывать от работы не позволю. Жалуйтесь на меня куда угодно, хоть в Главпур. Для меня сейчас важнее всего оборону подготовить и противника остановить. Вот затихнет, тогда митингуйте, сколько понравится.

– В этом я с вами вполне согласен, – ответил Лесовых, – сейчас дорога каждая секунда, и я пришел помочь вам в организации партийно-политической работы, помочь сберечь ваши секунды и как можно лучше подготовить людей к бою и в бою помочь и вам и вашим подчиненным. Это моя обязанность агитатора полка и коммуниста.

– Ну ладно, вас все равно не переговоришь. Короче: что вам нужно?

– Два условия: первое – контакт в работе, второе – одного или двух грамотных бойцов.

– В отношении первого так: что нужно – спрашивайте, но поменьше мешайте. А о втором – интересно, зачем вам бойцы?

– На месте, у вас в батальоне, буду выпускать листовки – «молнии» о подвигах ваших подчиненных, о боевых задачах и сразу же рассылать их по окопам с надписью «Прочти и передай товарищу!». Это очень важно в бою.

– Знаю, на себе испытал, – перебил Чернояров, – и не двух, а трех писарей дам. Надеюсь, все?

За окнами послышался нарастающий гул танковых моторов. Чернояров вскочил, как для доклада начальству одернул гимнастерку, лихо надвинул фуражку и, улыбаясь, радостно и весело выкрикнул:

– Идут! Вот они, танкисты наши, идут!

* * *

Медленно наступал серенький, скованный низко плывшими водянистыми облаками рассвет. По отлогим скатам, по седловине, по вершине Двугорбой высоты рассыпались стрелки, пулеметчики, артиллеристы, саперы, танкисты, связисты. Черными брызгами взлетала из-под лопат земля, то в одном, то в другом месте вспыхивали и тут же гасли приглушенные разговоры, изредка раздавалась отрывистая команда, и опять только стук лопат, шорох земли, учащенное дыхание множества людей.

Общий ход напряженной работы возбуждал и радовал Бочарова. Он обходил одну позицию за другой, шутил с солдатами, изредка давал указания, но по всему чувствовал, что указания излишни и, охваченные вдохновенным порывом, люди делают сейчас то, на что раньше потребовалось бы вдесятеро больше времени.

Бойцы из пополнения резко отличались от тех, кто вчера участвовал в бою. Совсем новое, забрызганное грязью обмундирование, ярко-зеленые, еще не помятые и не облупленные каски, а самое главное – торжественные, почти праздничные лица с затаенной тревогой и волнением, сдержанные разговоры и приглушенный смех с первого взгляда выдавали людей, которые в ожидании близкого боя нервничают, но всеми силами хотят казаться невозмутимо-спокойными. И, наоборот, те, кто пережил вчерашний бой, в грязном, порванном обмундировании, измученные и усталые, поев и выпив водки, держались ухарски-небрежно, всем своим видом показывая новичкам, что они познали самое важное в жизни и теперь нет для них ничего страшного и невозможного.

И только одно общее объединяло и тех и других – это жадное стремление поскорее врыться в землю, укрыться от вражеского наблюдения и огня. Никто бойцов не подгонял, не покрикивал, а они упорно долбили черную землю, собирали ветки и траву для маскировки свежих окопов, разравнивали брустверы и делали бойницы, создавая, где удавалось, легкие накаты над убежищами и укрытиями.

Проходя мимо старого, заросшего травой окопа в кустах, Бочаров увидел две растянутые на кольях плащ-палатки и под ними плотную фигуру старшего политрука Лесовых в окружении трех сержантов, видимо писарей. Все четверо что-то сосредоточенно писали, кто на куске фанеры, кто на маленькой доске, кто прямо на коленях, подложив полевую сумку.

– Ваш штаб? – поравнявшись с Лесовых, спросил Бочаров.

– Нет, скорее редакция центральной газеты, – посмеиваясь, ответил старший политрук, – третью листовку размножаем.

Он взял листок величиной в ученическую тетрадь, вылез из-под плащ-палатки и подошел к Бочарову.

– Вот она, наша работа!

«Прочти и передай товарищу!» – прочитал Бочаров в левом верхнем углу, а в правом углу чуть ниже первой строчки цветным карандашом было старательно выписано: «Смерть немецким оккупантам!» Еще ниже, посредине листа крупные красные буквы: «Смело бей фашистские танки!» – и далее шел короткий, но энергичный и хлесткий текст, где описывались уязвимые места фашистских танков и наиболее выгодные способы борьбы с танками.

– Скажите, – прочитав и похвалив листовку, спросил Бочаров, – почему у вас такие, я бы сказал, острые отношения с Чернояровым?

– Видите ли, товарищ полковник, – тихо заговорил Лесовых, отведя Бочарова подальше от сержантов, – мне кажется, что мы с ним по-разному смотрим и на жизнь и на войну. Чернояров, ничего не скажешь, боевой командир, смелый, решительный и не глупый. Но, мне думается, есть у него одна червоточинка. Это чрезмерное самолюбие и пренебрежение к людям. Собственное «я» для него выше всего. Вы только послушайте: «Мой батальон, мои люди, я сказал»», – и все в таком духе.

– Да, сложная эта проблема – самолюбие человека, – согласился Бочаров.

– Очень сложная и опасная. Особенно у нас в армии, власть у командира огромная, и чуть что – самолюбие станет самодурством.

* * *

К девяти часам утра стрелковые роты закончили отрывать одиночные окопы. Впереди, где проходила линия фронта, стояла нерушимая тишина. Чернояров то и дело звонил в штаб полка, и оттуда неизменно отвечали, что противник молчит и, видимо, готовится к наступлению. Ожидание наступления противника усилилось еще и тем, что из дивизии поступил приказ все тылы отвести за реку, и по шоссе через высоту потянулась унылая вереница груженых и пустых повозок.

Бочаров и Чернояров в четвертый раз обходили оборону батальона, проверяя, требуя закончить недоделанное.