Текст книги "Люди грозных лет"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

Глава тридцать восьмая

Услышав стук в дверь, Панченко накинул полушубок на плечи, толстым шарфом обмотал шею и с нарочитой хрипотой выкрикнул:

– Войдите! А, это ты, Андрей, – успокоился он, увидев Лесовых. – Заходи, присаживайся. У тебя срочное что-нибудь?

– Нет, не срочное. Просто хотел поговорить, – с неожиданной для Панченко неуверенностью ответил Лесовых.

– Что же, выкладывай, что наболело.

– Понимаете, я долго не мог решиться. Нет, не то что решиться, я сам никак не разберусь. Душой-то понимаю вроде, а фактов убедительных нет, одни предположения.

– Предположения часто бывают сильнее фактов, – одобрительно поддержал Панченко, – особенно в нашей работе, в политической, воспитательной. Факты для прокуратуры важны. Нам одной зацепочки достаточно, а там все раскроется. Ну, что тебя так встревожило?

– Нехорошо у нас в полку как-то… Я не могу еще точно сформулировать. Идет все не так, как нужно.

– А что же конкретно? – насторожился Панченко.

– Понимаете, с назначением Черноярова командиром полка что-то заметно изменилось в полку.

– Да ты конкретнее, конкретнее, не ходи вокруг да около.

– В том-то и дело, что сложно это. Получается так, будто люди у нас скованы и… лишены инициативы. Никто ничего не делает без ведома и приказа Черноярова.

– А как же иначе? Чернояров-то командир полка!

– Не так вы меня понимаете. Забрал Чернояров в свои руки все, придавил всех и никому не дает шагу ступить без его разрешения.

– Ну, это преувеличиваешь.

– Нет, не преувеличиваю! – горячась, воскликнул Лесовых. – Вы послушайте, что офицеры говорят. Даже командиры батальонов ничего не смеют сделать без разрешения Черноярова. Повозку с одного места на другое переставить не смеют. В роты свои, на передний край идут только по разрешению Черноярова. А сколько раз говорит он с ними по телефону! День и ночь, чуть ли не через каждые полчаса. Комбаты издерганы, измотаны, озлоблены.

– Да что, они девицы красные, что ли?

– Люди они. Отдыхать им нужно, дел своих множество. А комбаты по примеру командира полка на ротных жмут, ротные на взводных и так до солдата.

– И что же в этом плохого?

– Плохо то, что люди все время назад, на старшего начальника оглядываются, ждут его приказа и самостоятельно пальцем пошевелить боятся. А это страшно в бою! Там не всегда старший начальник рядом: самому думать надо, решать, действовать…

– Вот что, Андрей, – остановил Панченко Лесовых, – я знаю, ты парень горячий, а горячность – качество отнюдь не положительное. Прежде чем обвинять кого-либо, а тем более старшего начальника, нужно все очень хорошо обдумать. Я не хуже тебя вижу недостатки Черноярова, только я вижу и другое. Прежде всего Чернояров, командир, настоящий командир-единоначальник. Пусть он резок, пусть грубоват, зато людей умеет в руках держать. А это на войне самое главное.

– А мне кажется, на войне самое главное – не сковывать людей. Конечно, дисциплина нужна, этого никто не отрицает. Однако человек-то – это прежде всего творец, а не бессловесная пешка. Командовать людьми – это не значит только приказывать, требовать, кричать.

– Андрей, – опять перебил Панченко, – я знаю, ты умеешь говорить и критиковать умеешь. Только огонь твой не по той цели. Наше дело помогать командиру, а не критиковать его. У него есть начальники, они не глупее нас с тобой, и если что, они укажут.

– Товарищ комиссар, я же коммунист! Не могу я молчать, если вижу плохое! Черноярова я нигде не критикую, всегда поддерживаю его. И вам говорю не как своему начальнику, а как коммунисту. Вам проще с ним поговорить, он скорее поймет вас…

– Я с ним тогда поговорю, когда буду твердо убежден, что его действия неправильны. А сейчас считаю твои предположения заблуждением, непониманием роли и сущности единоначалия и советую тебе подумать об этом.

– Семен Прокофьевич…

– Ну что Семен Прокофьевич! Заблуждаешься ты, Андрей. Обдумай все хорошенько и самое главное – вот эти мысли при себе держи, а лучше всего – выбрось их из головы.

– Можно к тебе? – раздался из-за двери бас Черноярова.

– Заходи, заходи, – встрепенулся Панченко, сердито погрозив пальцем Лесовых: – Ни-ни! Ни слова!

С клубами морозного воздуха Чернояров ввалился в землянку и, торчком подавая руку Панченко, а потом Лесовых, густо пробасил:

– Ну, поехали в дивизию, сам комдив, говорят, будет проводить занятия.

– Нет. Не могу, – снова болезненно морщась и кутаясь в полушубок, ответил Панченко, – скрутило меня ночью и глаз не сомкнул.

– А ты водки с перцем, с солью, враз как рукой снимет.

– Ты же знаешь, до водки я не больно охоч.

– Напрасно! Верное средство, – грузно опускаясь на стул, сказал Чернояров, – ну, раз больной, так и доложу. Только неудобно, приказано троим ехать: мне, тебе и начальнику штаба. Может, его взять, а? – кивнул он головой в сторону Лесовых. – Он же твоя правая рука.

– Неплохо и ему съездить, – уклончиво ответил Панченко.

– Давай, – махнул рукой Чернояров, – карандашей набери, бумаги, линейку там командирскую, ну, словом, все как положено. Через час едем.

Лесовых недовольно поморщился и вышел из землянки. Чернояров неторопливо закурил и, пуская густые клубы дыма, продолжал:

– Ну, как тебе нравится начальник штаба новый?

– Вроде парень ничего.

– Да! Видать, боевой. Только приехал и сразу же на передовую. За четыре дня все облазил.

– Да и за дела он здорово берется. Ты видел, какой он порядок в транспортной роте навел?

– А что такое? – настороженно спросил Чернояров.

– О-о-о! Так расчихвостил, аж пыль столбом! Они и повозки и лошадей сгрудили в кучу. Сбруя разбросана, кони грязные. Ну, он и прописал им.

– Положим, не так уж плохо в транспортной роте, – отбрасывая папиросу, мрачно проговорил Чернояров.

– А у разведчиков ты не был сегодня? – не замечая явного изменения в настроении Черноярова, продолжал Панченко. – И он прав: это не разведчики по виду, а что-то среднее между партизанами и кадровыми солдатами.

– Ну, а что, что у разведчиков?

– Прежде всего внешний вид и порядок в землянках. Но самое главное – учеба! Они же у нас как барчуки жили – никаких занятий.

– Да! Ну ладно, – резко обрывая разговор, встал Чернояров, – раз в дивизию не едешь, за меня оставайся. И командуй, командуй! Особенно почаще в батальоны звони, не ослабляй вожжи.

Чернояров вышел, по привычке осматриваясь по сторонам и проверяя, все ли из его хозяйства, что окажется перед глазами, стоит на месте и стоит так, как должно. Разговор о Поветкиие не то что возмутил, а просто вызвал так хорошо знакомое чувство недовольства, когда в его собственные дела вмешивался кто-то другой. Конечно, начальник штаба не был посторонним человеком в полку, и все, что сделал он, было правильным и целесообразным, но Черноярову было не по себе от одной лишь мысли, что сделал это не он сам, а другой, совершенно новый человек в полку. С первой встречи Поветкин понравился Черноярову ровным, спокойным характером, рассудительностью и простотой в разговоре. Он был равного с Чернояровым звания, к тому же окончил сокращенный курс академии и не кичился этим, а держался с Чернояровым как подчиненный с начальником. Это особенно подкупало Черноярова.

«А въедлив, въедлив в дела, – думал он о Поветкине, – и транспортников разогнал и разведчиков в божеский вид привел. Да, а почему он ничего не доложил мне?»

Проходя краем оврага, Чернояров увидел, что котлован, где раньше стояла кухня, теперь пустовал. Так же были пусты и два соседних котлована, где раньше стояли грузовики хозяйственной части.

– Верловский, – крикнул он, увидев выглянувшего из землянки помощника по материальному обеспечению, – иди-ка сюда!

– Слушаю вас, – вприпрыжку подскочил Верловский.

– Где твоя кухня и машины?

– Новая метла вымела, – отчеканил Верловский, вытягиваясь перед Чернояровым.

– Ты мне чертовщину не городи! – прикрикнул Чернояров. – Что за новая метла?

– Начальник штаба новый. Выгнал отсюда и приказал в дальнем овраге и кухню и машины поставить.

– В дальнем овраге, говоришь? – переспросил Чернояров.

– Так точно! – выпалил Верловский и склонился к Черноярову: – Простите, товарищ командир полка, я хотел жаловаться вам. Житья нет! Новый начальник штаба все по-своему делает. Помните, я у вас просил две повозки из третьего батальона. Вы дали, а он отобрал и в батальон вернул. Всех, кого вы прикомандировали ко мне, обратно в свои подразделения отправил. Просто не поймешь: кто полком командует?

– Что? – багровея, гаркнул Чернояров.

– Да я ничего, – мгновенно стих Верловский, – я только говорю, что начальник штаба самовольничает.

– Ты это брось, – внушительно помахал Чернояров кулаком перед лицом Верловского, – начальник штаба есть начальник штаба и мой первый заместитель. Понятно тебе или нет? И если ты мне еще раз такое брякнешь!..

– Да я что, я только докладываю.

– Ну, то-то! Как с продуктами?

– Все точно в полном ассортименте.

– А обувь привез?

– К вечеру все будет в подразделениях.

– Ну, смотри, чтоб все в ажуре, – еще раз погрозил кулаком Чернояров и грузной походкой двинулся к землянке Поветкина.

«Ишь, хозяйничает! Все ему не так, все не по нем, – раздраженно думал он. – Недели не прожил, а все по-своему переделывает!»

У самого входа в землянку Черноярова остановил ровный голос Поветкина.

– За что ни возьмешься, ничего нет, – говорил кому-то Поветкин, – даже самого необходимого документа – схемы обороны полка – и того нет. Не понимаю, как вы работали. Это не штаб, а какая-то запущенная контора. И вы повинны в этом больше всех. Вы заместитель начальника штаба, вы оператор…

«Привезенцева отчитывает, – догадался Чернояров, – интересно, послушаем».

Вы только посмотрите, до чего дошло, – не возвышая голоса, но еще строже продолжал Поветкин, – за последний месяц вы ни одного донесения в штаб дивизии не представили без опоздания. А за многие дни вообще никаких донесений нет. Главная обязанность штаба – помогать командиру в управлении войсками и своевременно докладывать обо всем в вышестоящий штаб. А где она, помощь командиру, когда штаб не может сказать, где что находится. Договоримся раз и навсегда: вы мой заместитель по оперативной части и главная ваша задача – оперативная работа! Сегодня же составить подробную схему обороны полка с точностью до отделения, до ручного пулемета. К десяти часам вечера подготовить один экземпляр командиру, один комиссару, один мне и один вам.

– Командир полка приказал мне лично проверить, сколько за ночь отрыто траншей и ходов сообщений, – донесся до Черноярова приглушенный голос Привезенцева.

– Я доложу командиру полка, пошлем инженера, а вы делайте свое дело. И последнее. Что у вас за внешний вид? Куртка какая-то разбойничья, кубанка ухарская, кинжал, гранаты, плеть. К чему этот маскарад? Приведите себя в настоящий офицерский вид! Идите!

Чуть не сбив с ног Черноярова, мокрый и взъерошенный, вылетел из землянки Привезенцев.

– Ух ты, оператор! – погрозил ему кулаком Чернояров. – Ну, иди, иди! Делом занимайся! – прикрикнул он на остановившегося было Привезенцева.

– Здорово, начальник штаба, – войдя в землянку, протянул Чернояров руку Поветкину, – все дела закончил?

– Почти все, – вставая, ответил Поветкин, – приедем из дивизии – закончу.

Чернояров смотрел на Поветкина, чувствуя, как вспыхнувший еще при разговоре с Панченко гнев с новой силой начинает охватывать его.

– Слушай, начальник штаба, – стараясь держаться спокойно, заговорил Чернояров, – мне кажется все-таки, что полком-то командую я. А?

– Я не понимаю вопроса, – удивленно пожав плечами, проговорил Поветкин.

– Я говорю, что полком-то я командую, – твердо, не отводя взгляда от лица Поветкина, повторил Чернояров.

– Конечно, вы, кто же еще?

– А на деле вроде получается не так. Я командир, а начальник штаба делает без меня все, что ему вздумается.

– Я вас не понимаю, – бледнея, проговорил Поветкин.

«Нужно рубануть и отучить его раз и навсегда от самовольства», – раздраженно подумал Чернояров и, по привычке сдвигая брови у переносицы, приглушенно сказал:

– Тут все яснее ясного. Я отдаю приказы, а ты их отменяешь.

– Ни одного вашего приказа я не отменял, – все еще не понимая, о чем идет речь, ответил Поветкин.

– Не отменял? – резко вскинув брови, выпуклыми, сверкающими гневом глазами жег Чернояров Поветкина. – А кто и людей и повозки у Верловского отобрал? Кто?

Поветкин сразу же вспомнил разговор с Лужко и понял, что наступает тот самый решительный момент, который определит его место в полку: или он будет полноценным начальником штаба, или, как Привезенцев и другие офицеры штаба, превратится в посыльного командира полка.

– Ни людей, ни повозок я у Верловского не отбирал, а только потребовал, чтоб он не держал у себя то, что ему не положено по штату.

– А разве командир полка не имеет права произвести временную перестановку личного состава?

– Имеет.

– Так в чем же дело? – вскрикнул Чернояров.

– Приказа о перемещении людей в хозяйственную часть полка нет.

– Ах, вот оно что?! Бумажки нет, да? Шпаргалки?!

– Приказы – это не шпаргалки.

– А устный мой приказ это что, не закон?

– Закон, но всякий устный приказ, особенно по личному составу, оформляется письменно. Люди не пешки, и перемещение любого человека должно быть только законным.

– Да ты что, учить меня вздумал?! Я хозяин в полку, и любые мои приказы – закон!

– Вы не хозяин, вы командир полка. А в этом большая разница.

– Ишь ты, умница какой! – выдохнул Чернояров и, грохнув кулаком по столу, оглушительно выкрикнул: – Каждый сверчок знай свой шесток и не лезь, куда не нужно!

– Я прошу не кричать на меня, – с трудом сдерживая возмущение, проговорил Поветкин, – я начальник штаба!

– А я командир! И не допущу самовольства. Не сметь без меня ничего делать! Я отвечаю за полк!

– Вот что, товарищ командир полка, – резко вставая, сказал Поветкин, – я знаю ваши права и свои обязанности знаю. Ваших прав я никогда не нарушал и не нарушу, но и свои обязанности буду выполнять только так, как требуют уставы и наставления, как требует служба.

– Вы будете делать только то, что я вам прикажу.

– Я не буду делать того, что идет во вред службе.

– А я вас заставлю делать то, что я хочу.

– В таком случае, – тихо сказал Поветкин, – я пишу рапорт, что работать в таких условиях не могу, и буду просить освободить меня от должности начальника штаба.

Такого поворота в разговоре Чернояров не ожидал. С посинелым, налившимся кровью лицом сидел он напротив Поветкина и, положив огромные руки на стол, вдруг подумал: «Скандал, скандал, если напишет. А такой напишет».

– Кого куда назначать – это не наше дело, – сбиваясь, проговорил он, – если человека назначили, то он должен работать там, куда его назначили, не искать теплое местечко.

– А я не ищу теплое местечко! – сказал Поветкин. – Работаю там, где приказано. Только, – понизил он голос, – не могу, не имею права видеть безобразия и равнодушно проходить мимо них, ждать, когда командир полка прикажет мне. Я офицер и коммунист!

– Интересно, какие же это безобразия? – спросил Чернояров.

– Да у того же Верловского. Разве это не возмутительно? Взять людей из строевых подразделений и использовать их для своих прихотей. Видите ли, он считает себя таким большим начальником, что обычная охрана штаба его не устраивает. Он у входа в свою землянку поставил трехсменный, круглосуточный пост. Мало того, он завел себе ординарца и личного повара. На складе всего десять пар старого обмундирования, а сидят пять человек вместо двух по штату, на продовольственном складе тоже лишние люди.

– Этого я ему не разрешал, – опустив глаза, проговорил Чернояров.

– Я знаю, что вы не разрешали.

– Ну, я с ним разберусь, – сказал Чернояров и взглянул на часы, – время-то, в дивизию опоздаем. Поехали.

Поветкин видел, что Чернояров умышленно перевел разговор, но не мог понять, чем это вызвано. Или он действительно понял, что начальник штаба не может быть просто исполнителем приказов командира, или смутился тем, что за его спиной Верловский самовольничал и нарушал самые простые нормы воинской службы.

В штабе дивизии, когда подъехали к уцелевшей от бомбежки сельской школе и вошли в наполненный офицерами просторный класс, Чернояров стал еще строже, здороваясь только с командирами частей. Все другие офицеры для него словно не существовали.

Поветкин никого из собравшихся не знал и вдвоем с Лесовых одиноко стоял у двери. Чернояров будто забыл про них и о чем-то сосредоточенно разговаривал с командирами стрелковых полков.

Внезапно разноголосый шум смолк, и Поветкин увидел генерала Федотова. Здороваясь за руку, он обошел всех офицеров и, кивнув головой на столы, совсем не по-военному сказал:

– Прошу, садитесь, начнем занятия.

Федотов впервые видел весь руководящий состав дивизии вместе и впервые проводил командирские занятия, которые считал одним из лучших способов выявить знания подчиненных и в то же время узнать, как ведут они себя в коллективе, каковы их особенности. Едва заговорив, он почувствовал то удивительное состояние душевной приподнятости, которое охватывало его всякий раз, когда приходилось ему выступать не просто в роли командира, а в роли учителя. Одного за другим вызывал он офицеров, спрашивал уставные положения, радовался, когда отвечали правильно, и не мог усидеть на месте, когда ответы были сбивчивы и неточны. Почти всех, кто сидел перед ним, знал Он в лицо, с большинством по нескольку раз встречался и разговаривал, но все же сейчас в каждом из них видел что-то новое, неизвестное ему. У всех у них появилась странная черта робости, застенчивости и ученического смущения. Даже гордый и независимый Аленичев при ответах торопливо вскакивал, заикался, густо краснея, и ни разу даже не посмел поднять глаза на Федотова. Только Чернояров сидел все так же солидно, расправив грудь, то улыбаясь, то глядя на Федотова. Он то и дело поднимал руку, желая поправить выступавшего и высказать свои мысли.

«Напорист и въедлив, – подумал о нем Федотов, – этот все узнает, до всего докопается».

И всякий раз, как только Чернояров поднимал руку, Федотов давал ему говорить, слушая, всматривался в его лицо. Говорил он солидно, чеканно рубя слова и в такт словам резко взмахивая рукой.

«Что это он так долго говорит, – поймал себя Федотов на неприятной мысли, – он же повторяет то, что сказал Аленичев».

И в самом деле, Чернояров говорил все только что высказанное Аленичевым, ничего не добавив и не изменив.

«А ну-ка, я самого тебя прощупаю», – решил Федотов и, перебив горячую речь Черноярова, задал ему пустячный вопрос совсем не из того раздача тактики, который обсуждали. Чернояров неожиданно багрово покраснел, опустил руки, и в его уверенных глазах мелькнула явная растерянность. Однако длилось это всего секунду. Чернояров вновь расправил грудь, приосанился и заговорил отрывисто и резко.

– Подождите, подождите, – остановил его Федотов, – я спрашиваю о построении боевого порядка батальона в наступлении, а вы мне об организации системы огня в обороне.

– Боевой порядок в наступлении, – не задумываясь, решительно и смело перешел Чернояров к новой теме, – должен быть построен так, чтоб разгромить и уничтожить противника, нанести ему невосполнимые потери, на его плечах ворваться на его же позиции и добить его там решительным и смелым ударом.

– Минуточку, – мягко остановил его Федотов, – так как же все-таки конкретно строится боевой порядок батальона?

– Боевой порядок батальона, – вновь чеканил Чернояров, – строится так, чтоб громить противника без передышки, не давать ему опомниться и остановиться…

«Не знает и криком прикрывает свое незнание», – определил Федотов и после этого все чаще и чаще спрашивал Черноярова. Тот отвечал все так же уверенно и твердо и все так же общими словами и не по существу.

– Вы отправили аттестацию на присвоение звания Черноярову? – когда кончились занятия, спросил Федотов своего начальника штаба.

– Сегодня отправлю, – ответил начальник штаба.

– Задержите пока. Присмотреться нужно. Звание присвоить никогда не поздно.

* * *

В эту ночь, как и всегда, Лужко с вечера ушел на передний край обороны, проверил все подразделения и вернулся в свою землянку под утро. На фронте по-прежнему было тихо. Только выдвинутые в нейтральную зону посты подслушивания докладывали, что где-то в глубине позиций противника едва прослушивается шум окопных работ. Это отмечалось каждую ночь, и Лужко, не раздеваясь, прилег на постель. Он закрыл глаза и, боясь заснуть, тут же встал, прошелся по землянке и позвонил в роты. Все дежурные доложили, что противник молчит и в подразделениях «все в порядке». До рассвета оставалось меньше часу. Еще пройдясь по землянке, Лужко присел к столу и взял фотографию Веры. Улыбаясь, ласково смотрели на него ее большие с двумя светлыми точечками глаза. На фотографии была особенно отчетливо видна так памятная ему крошечная родинка на левой щеке. В середине ее вился тоненький, едва заметный волосок, и когда он смотрел на него, сама Вера казалась ему золотой пушинкой, плавно мелькающей в воздухе. Ничего общего у Веры с этой пушинкой не было, но это представление о Вере навсегда осталось у Лужко. Отложив фотографию, он хотел было писать Вере письмо, но писк телефонного зуммера прервал его. Командир четвертой роты докладывал, что из окопов противника доносится неясный шум голосов и какие-то движения. Лужко приказал усилить наблюдение, поставить всех людей на боевые места и позвонил в пятую и шестую роты. Перед этими ротами на позициях противника было по-прежнему тихо.

«Что за шум?» – раздумывал Лужко и пошел на свой наблюдательный пункт. У входа в ячейку его встретил Бондарь.

– Ну что? – спросил Лужко.

– Перед четвертой шум отмечается. Все мой расчеты у пулеметов, – ответил Бондарь.

Вдвоем, плечом к плечу встали они на наблюдательном пункте, напряженно вслушиваясь. Все, казалось, вымерло на земле. Минут через пятнадцать позвонил командир четвертой роты и доложил, что шум в окопах противника стих.

– Продолжать наблюдение и всем быть на своих местах, – приказал Лужко и повернулся к Бондарю. – И вы своих держите в готовности.

– Скорей бы рассветало, – шумно вздохнул Бондарь, – самое трудное – ночь! Днем проще.

Лужко ничего не ответил, продолжая напряженно вслушиваться. Время тянулось томительно и нудно. С востока потянул ветерок, и в окоп посыпались колючие снежинки. Сразу стало холодно и неуютно на земле.

«Замерзнут люди до утра, – подумал Лужко, – и одних дежурных оставить нельзя». Ветер все усиливался, теперь уже взвизгивая и свистя в уцелевших кустарниках. Руки и ноги коченели от холода, лицо деревенело, на ресницах появились льдинки.

Прошло еще с полчаса, а противник на всем фронте молчал. Лужко подумал было, что тревога напрасна, но опять позвонил командир четвертой роты и доложил, что в глубине позиций противника слышен шум моторов.

– Поднять людей! Занять боевые места! – приказал Лужко командирам рот и позвонил в штаб полка.

– Хорошо, – ответил ему Поветкин, – ты будь начеку, а я предупрежу артиллеристов, минометчиков и соседние батальоны.

Одно за другим поступали тревожные донесения из четвертой роты; перед другими ротами противник по-прежнему молчал.

«Видимо, хотят провести боевую разведку, – раздумывал Лужко, – а может, и выбить нас с высоты. Четвертая рота как раз стоит на самом бойком месте. Если они выбьют ее, то весь тыл батальона открыт». От этих мыслей ему стало жарко. Он распахнул шинель и сдвинул ушанку на затылок. В четвертой роте гулко ахнуло несколько винтовочных выстрелов и сразу застучали три пулемета.

– Что случилось? – спросил по телефону Лужко.

– Саперов, видать, пустили мины снимать и проволоку резать, – ответил командир четвертой роты, – я приказал открыть огонь.

– Только все огневые средства не обнаруживай. А пулеметчикам, что вели огонь, сейчас же сменить позиции, – приказал Лужко.

Но это приказание четвертая рота выполнить уже не могла. В глубине позиций противника один за другим ахнули залпы артиллерии. Нарастающий вой, а вслед за ним ослепительные вспышки и грохот взрывов покрыли всю высоту, где оборонялся батальон Лужко. Сразу же порвалась связь и с ротами и с полком, а немецкая артиллерия била все ожесточеннее и чаще, сосредоточивая всю силу огня на четвертой роте, где уже глухо урчали танковые моторы и отчаянно вскипала ружейная и пулеметная стрельба. Сплошные взрывы рвали едва просветленную рассветом темноту. На правом фланге у обрывистого ската высоты, взметая языки пламени, что-то горело. По резким звукам пушечных выстрелов Лужко определил, что на позиции четвертой роты ворвалось несколько немецких танков. Автоматная и пулеметная стрельба все приближалась. В багряных отблесках взрывов Лужко увидел темные силуэты бежавших с высоты людей.

«На высоту ворвались!» – сразу же определил он и крикнул Бондарю:

– Немедленно взвод Дробышева на запасные позиции! Огонь по высоте! Остановить противника!

В сером полусвете утра на самом гребне высоты Лужко рассмотрел шесть немецких танков и едва заметные фигуры пехотинцев за ними. Он приказал командирам пятой и шестой рот всеми силами помочь четвертой роте, открыл минометный огонь, но у противника сил было явно больше. Все громче и ожесточеннее разгорался бой. Задымил еще один танк, а остальные пять продолжали неуклюже ползать по высоте.

– Весь мой первый взвод погиб, – вбегая на наблюдательный пункт, свистящим шепотом доложил Бондарь. – Только пулеметы Дробышева сдерживают противника.

Лужко слушал его, лихорадочно думая, что можно предпринять, чтоб спасти положение. Из всего, что он видел и знал, был только один выход: задержать противника на высоте, подавить огнем, а потом собраться с силами и контратакой отбить высоту.

– Вас командир полка, – подал телефонную трубку Бондарь.

– Что? Проспал! – загремел в телефоне разгневанный бас Черноярова. – Проворонил высоту! Немедленно выбить немцев и восстановить положение!

– Сейчас невозможно контратаковать, – сдерживая нервную дрожь, ответил Лужко, – нечем, и противник силен. Вот подавим огнем…

– К черту! – прервал его Чернояров. – Немедленно выбить! Бери резервный взвод и выбивай. Сам веди его, сам, раз проворонил!

– Да невозможно сейчас… Я прошу, – заговорил Лужко.

– Невозможно? Трусишь! Немедленно выбить немцев, или я сам приду и тогда…

– Я не трус! – с трудом проговорил Лужко.

– Врешь, трус! – гремело в телефоне. – Немедленно атакуй!

– Есть немедленно атаковать, – сразу почувствовав какое-то опустошающее спокойствие, ответил Лужко и осторожно передал трубку телефонисту. – Останешься за меня, командуй пятой и шестой ротами, – сказал он Бондарю и резким прыжком выскочил из окопа.

– Куда вы? – крикнул Бондарь, но близкий взрыв снаряда заглушил его голос.

Когда рассеялся дым, Бондарь увидел лежавшего шагах в десяти от окопа Лужко.

– Что с вами? – подскочил он к нему.

– Командуй батальоном. Мне, кажется, ногу… оторвало, – проговорил Лужко и уткнулся лицом в грязный снег.

* * *

Накричав по телефону на Лужко, Чернояров двинулся в ячейку своего наблюдательного пункта, по пути выругал случайно подвернувшегося связиста, прицыкнул на сбившихся в траншее посыльных и в заключение обрушил весь гнев на прильнувшего к стереотрубе своего помощника по артиллерии.

– Бездельники! – кричал он на моргавшего белесыми ресницами артиллериста. – Просидели, проспали, а я отвечай! Чернояров высоту немцам отдал! Чернояров опростоволосился! Чернояров никогда ничего не отдавал! Чернояров всегда громил противника!

Он плечом отодвинул артиллериста и сам прильнул к окулярам стереотрубы, из-за тумана ничего не увидел, еще больше разозлился и грудью лег на снег, всматриваясь в покрытые дымом холмы, где на самом восточном оборонялась четвертая рога, а теперь были немцы. Горечь и обида захлестнули Черноярова. Он вспомнил все эти две последние недели после занятий в штабе дивизии, когда генерал почти каждый день приезжал в полк, без конца ходил по обороне, по тылам и хотя ничем не выражал своего недовольства, но Чернояров нутром чувствовал, что генерал не просто ходит и проверяет, а что-то отыскивает, присматривается, изучает. Эти частые приезды генерала стали ясны Черноярову, когда он от верного человека в штабе дивизии узнал, что его аттестация на присвоение звания подполковника задержана генералом и лежит в сейфе отделения кадров. Это было явное недоверие. Старый командир дивизии, приезжая в полк, всегда обедал у Черноярова. Генерал же ни разу даже не закусил у Черноярова.

К тому же и в полку дела шли не как прежде. Поветкин хозяйничал и в штабе, и в подразделениях, и в тылах. То и дело до Черноярова доносились противные ему возгласы: «Начальник штаба приказал!», «Начальник штаба сказал!» За эти же две недели были у Черноярова неприятные стычки и с командирами батальонов и с Лесовых. Но все это были мелкие неприятности, о которых командир дивизии ничего не знает и никогда не узнает. Теперь же случилось то, чего никак не скроешь.

– Да! На высоте! Ворвалось не меньше роты и шесть танков, – услышал Чернояров позади себя голос Поветкина.

– Ты с кем? – рванулся он к говорившему по телефону Поветкину.

– С начальником оперативного отделения дивизии.

– Кто разрешил? – выхватывая у Поветкина телефонную трубку и бросая ее связисту, закричал Чернояров. – Кто разрешил сообщать о захвате высоты?!

– Я обязан доложить, – ответил Поветкин.

– Самовольничать! – подступал разъяренный Чернояров к Поветкину. – Злорадствуешь, торжествуешь! Дождался, когда Чернояров опозорился!

– Что? Какое злорадство?

– Я все понимаю! Я вас всех насквозь вижу! Сам захотел командовать! Не выйдет! Со своим дружком заодно действуешь. Заговор! А Лужко я голову сниму…

– Поздно снимать, – глухо проговорил Поветкин. – Ногу ему оторвало…

– Когда? Где? – невольно отступил назад Чернояров.

– Перед высотой, когда он по вашему приказу пошел взвод в атаку поднимать.

Чернояров, бессмысленно глядя на Поветкина, постоял мгновение, шатаясь, отошел в сторону и прохрипел, склоняясь к телефону:

– Вызывай санроту, врача.

– Врач у телефона, – соединясь, ответил телефонист.

– Ирина Петровна, что с Лужко? Почему отправили, кто разрешил?

– Для эвакуации тяжелораненых не нужно никакого разрешения, – услышал Поветкин приглушенный голос Ирины, – к счастью, была машина из медсанбата, и я отправила Лужко. Положение у него очень тяжелое. Едва ли выживет.

Чернояров замер с зажатой в руке трубкой. Лицо его совсем почернело.

– Я сам поведу девятую роту в атаку! – сквозь стиснутые зубы выдохнул он. – Я все равно вышибу их с высоты! А вы оставайтесь здесь, командуйте, – сказал он Поветкину, вырвал автомат у стоявшего в траншее солдата и бросился к окопам, где располагалась резервная рота.