Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

XIV

Всякий раз, бывая в полку Поветкина, генерал Федотов боялся встречи с Ириной. Прошел почти год с того затянутого дымкой весеннего дня, когда в уютном садике московского госпиталя Федотов увидел нескрываемую любовь своего старого друга Андрея Бочарова и военного врача Ирины Петровны. Много дел и событий за этот долгий военный год рубцами легло на сознание Федотова, но тот, казалось, ничем не приметный день чаще других вызывал горькие раздумья. Внешне вроде ничего не произошло. Искренне, без тени сомнения в своей правоте, он, Федотов, по праву старой дружбы настоял, чтобы Андрей Бочаров навестил семью и до конца выяснил свои отношения и с женой Аллой и с Ириной. Круто поговорили друзья, и Андрей, подавленный, полный внутреннего смятения, уехал к жене. Это и было началом конца связи Ирины и Бочарова.

После госпиталя военная судьба вновь свела их вместе. Ирина служила старшим врачом полка в дивизии Федотова, а полковник Бочаров был представителем Генерального штаба при штабе фронта, в который входила федотовская дивизия. Всего какие-то километры разделяли их, но прежние отношения навсегда похоронил тот блеклый день в госпитальном садике. Андрей Бочаров твердо решил порвать с Ириной и вернуться к жене. Но Федотов, хорошо зная своего друга, отчетливо понимал, что решение было результатом усилий ума и совести, а не веления сердца.

«Будет ли Андрей счастлив с Аллой?» – часто спрашивал себя Федотов и ответа не находил.

Но самые тревожные думы вызывала Ирина. Она работала с удивительной самоотверженностью и была одним из лучших врачей дивизии. Спокойная, неторопливая, женственно-нежная, но строгая и неуступчивая с больными и ранеными, Ирина, казалось, не знала никаких внутренних тревог и волнений. Но за те несколько чисто служебных встреч, что были у комдива с полковым врачом, Федотов видел, что Бочаров не забыт и разрыв с ним тяжело отразился на Ирине. Он пытался поговорить с ней просто и душевно, как частенько беседовали они в госпитале, но Ирина с неотразимым тактом умной женщины уходила от личного, всегда находя повод для разговоров только служебных. После каждой встречи с Ириной у Федотова оставался тяжелый осадок на душе, и всякий раз вспоминал он тот безрадостный, тусклый день в госпитальном садике.

«Зачем, по какому праву вмешался я в чужую жизнь? – раздумывал он. – По праву дружбы? Дружба! Это же святое, чистое… Это душевное понимание и честная помощь другу! А я? Ворвался в души троих, сам толком не понимая, что творилось в этих душах. Может, по моей вине поломана и его жизнь, и жизнь Ирины, да и Аллы тоже! А мог бы так поступить Андрей?»

Эти мысли почти всегда вызывали воспоминания о далеком прошлом.

Ксюша!.. Говорят, невозможна любовь с первого взгляда. Чепуха! Всего две коротенькие встречи во время походов, когда заканчивал военное училище. Два мимолетных разговора, и Ксюша навсегда врезалась в жизнь. Да, да! Говорят, что с годами любовь тускнеет, а то и вовсе исчезает, обращаясь в привычку, равнодушие и даже ненависть. Чепуха! Целых двенадцать лет пронеслось, а Ксюша, маленькая Ксюша все та же. Нет, не та же! Та, прежняя, с белесыми косицами, может, и позабылась бы, стертая потоком времени. А эта, мать троих детей, с морщинками вокруг серых глаз, с сединой в волосах, с огрубелыми в работе руками, стала вторым «я», второй половиной самого себя.

А была бы Ксюша, если бы не Андрей Бочаров? Едва ли. Он, только он, Андрей Бочаров, в то жаркое летнее утро двенадцать лет назад поступил как истинный друг. Всего сутки дали выпускникам военного училища на сборы к отъезду. Сутки! А до Ксюши сорок километров лесного бездорожья. Сейчас сел бы на вездеход, час-полтора – и там. А тогда… И вот он, лихач-извозчик, краса и зависть всех извозчиков города. Разбойное, с гусарскими усами лицо, лихо заломленный картуз с блестящим козырьком, а позади лихача – Андрей Бочаров в новеньком командирском снаряжении. Пять часов скачки по рытвинам и колдобинам глухих дорог. Пять часов сомнений, надежд, отчаяния. «Поедет? Не поедет! Посмеется! Откажется!» И только его, Андрея Бочарова, неунывающий голос: «Поедет! Обязательно поедет!..»

И еще самых тяжких два часа. Рыдает Ксюшина мать. Рыдает и сама Ксюша. Грозной тучей мечется по избе отец. Нахмурились в углах избы братья. Ксюшу не отпускают. И опять выручил он, Андрей Бочаров…

Лихой извозчик и справа и слева нахлестывает лошадей. Те же рытвины и колдобины. Та же дикая, неезженая дорога. Но как лучезарно, как чудесно вокруг! Рядом Ксюша, босоногая, в единственном платье и голубой, с узорчатым воротничком кофточке…

Двенадцать лет, как боевое знамя, хранится эта голубая кофточка в семье Федотовых…

* * *

В этот раз, въезжая в балку, где размещался штаб Поветкина, Федотов совсем забыл об Ирине. Им овладело то отрешенное от всех личных дел состояние, которое переживает командир на фронте, когда он всем своим существом чувствует, как угрожающе нарастает опасность, но еще не знает ни конкретных сил противника, ни его замыслов.

Федотов оставил вездеход в скрытом кустарником овражке и, грузно шагая, пошел к землянке Поветкина. Словно вынырнув из-под земли, молоденький лейтенант с красной повязкой на рукаве доложил, что за время его дежурства происшествий в полку не случилось; хотел было еще что-то сказать, но Федотов пожал его руку и двинулся дальше.

«Происшествий не случилось… – с горькой усмешкой повторил он слова лейтенанта. – У тебя-то на дежурстве все в порядке, а вот у меня…»

От досады он оборвал мысль и поднял голову. Из землянки Поветкина выходила Ирина. Еще не заметив генерала, она чему-то улыбалась так вдохновенно, что Федотов и сам улыбнулся.

– Здравствуйте, Ирина Петровна! – весело сказал он, подавая ей руку.

На ее лице мелькнула едва уловимая досада, но она овладела собой и совсем не так, как в прошлых встречах, непринужденно ответила:

– Здравствуйте, товарищ генерал.

Это сухое и строгое «товарищ генерал» так не соответствовало и ее голосу и веселому, по-весеннему радостному лицу, что Федотов хотел было пожурить ее за такую официальность и поговорить так же просто и душевно, как говорили они в московском госпитале. Но из землянки, видимо предупрежденные дежурным о приезде комдива, поспешно вышли Поветкин и Привезенцев. И опять лицо Ирины неуловимо изменилось. Теперь оно было строгое и сосредоточенное.

– Все собираюсь зайти к вам, да то одно, то другое, – проговорил Федотов и, поняв нелепость смысла и тона своих слов, торопливо добавил: – Зайду, обязательно зайду, сегодня же.

– Пожалуйста, товарищ генерал, буду очень рада, – спокойно сказала Ирина, но Федотов понял ее состояние. Он так же дружески попрощался с ней, внутренне негодуя на себя за этот неуместный разговор.

– Так что же, Сергей Иванович, опять пленного не взяли? – сурово сказал он Поветкину и спустился в землянку. – Почти каждую ночь поиски проводите, а «языка» все нет и нет. Мы же как слепые сидим.

– Противник очень бдителен. Одними поисками, товарищ генерал, мы ничего не добьемся, – глухо заговорил Поветкин, – нужна силовая разведка. Разрешите одной ротой захватить высотку на правом фланге. Тогда и пленные будут.

– Одной ротой? – задумчиво повторил Федотов. – Можно, конечно, и ротой, даже батальоном. А будет ли толк?

– Да зачем, зачем это, товарищ генерал! – воскликнул Привезенцев. – Чем больше боев, тем больше потерь. Пленного и без боя можно взять, хитростью.

– А почему же не взяли?

– Так случилось… Обстоятельства, – смутился Привезенцев, но тут же оправился и озорно блеснул разгоревшимися глазами. – Сегодня ночью будет «язык»! Разрешите утром лично к вам доставить?

«Вот бахвал! – возмутился Поветкин. – И черт знает что за характер? Так человек как человек, и нормальный вроде, а как взовьется и пошел куролесить».

– Утром?.. Лично?.. – с любопытством глядя на Привезенцева, повторил Федотов.

– Так точно! – как неоспоримую истину, подтвердил Привезенцев.

– Вас, товарищ генерал, – услышав писк телефона, подал Поветкин трубку генералу и, склонясь к Привезенцеву, едва слышно прошептал: – Вы обдумали, что наобещали?

– Обдумал, и серьезно, – так же шепотом, гневно ответил Привезенцев и, смутясь от своей резкости, спокойно ответил: – Возьмем пленного, товарищ майор, как пить дать возьмем! Только не беспокойтесь, на меня положитесь.

– Что, сейчас же, немедленно? Ах, как не вовремя! Столько дел, а тут… Ну, хорошо. Вызывайте всех, я еду, – с недовольством говорил по телефону Федотов и, положив трубку, сурово взглянул на Привезенцева. – Так, значит, «язык» будет?

– Так точно! – с прежней горячностью отчеканил Привезенцев.

– Что ж, посмотрим, – явно озабоченный чем– то, сказал Федотов, – только без лихачества. Продумайте все, организуйте, подберите лучших, самых опытных людей. Вечером я приеду, проверю и – начнем! А вы, товарищ Поветкин, собирайтесь и едем. Меня и всех командиров полков срочно вызывает командир корпуса на совещание.

Вместо совещания командир корпуса усадил командиров дивизий и полков в крытый грузовик и по разбитым, залитым водой дорогам повез куда-то на восток. Часа через два тряского пути грузовик остановился в густом сосновом бору, где, как на выставке, между образцами различной военной техники ходило множество офицеров и генералов. Среди большой группы генералов Поветкин увидал Ватутина и Хрущева.

Командир корпуса, прихрамывая, пошел докладывать Ватутину и вскоре вернулся в сопровождении затянутого в комбинезон генерал-майора танковых войск.

– Товарищи, – сразу же заговорил танкист, – немецкая военная промышленность освоила выпуск новой бронетанковой техники. Сейчас гитлеровское командование поспешно оснащает этой техникой свои войска. В боях под Харьковом нам удалось захватить образцы наиболее важных типов этой техники, и они представлены здесь. Особенно обратите внимание на танки «пантера» и «тигр» и сверхтяжелое самоходное орудие «фердинанд».

Не раз Поветкину приходилось слышать целые легенды о новых немецких танках, которые якобы представляли из себя настоящее чудо. Одни утверждали, что эти особенные танки не берет ни один снаряд, ни одна противотанковая мина. Другие, ссылаясь на рассказы очевидцев, так расписывали огневую мощь новых вражеских машин, что, будь эти сведения хоть наполовину верны, ни один советский танк не смог бы и минуты продержаться в борьбе с этими чудовищами. Фантазия третьих уводила в область невероятного, доказывая, опять-таки по сведениям очевидцев, что новые фашистские танки так же свободно перемахивают через глубокие и широченные реки, как и ходят по земле, что они, как солому, валят толстенные деревья, с ходу прыгают через противотанковые рвы и овраги, не вязнут в болотах и трясинах, как яичную скорлупу, рушат и крошат завалы, баррикады, стены домов и строений. Многому из этих рассказов Поветкин не верил, но в душе его нарастала тревога.

Еще издали рядом с хорошо знакомым немецким танком «Т-3» Поветкин увидел массивную угловатую машину с длинной пушкой. Сваренная из толстых стальных плит, с намалеванной на борту полосатой пантерой, она словно всем своим сорокапятитонным корпусом изготовилась к прыжку. Рядом с «пантерой» шестидесятитонной глыбой возвышался тяжелый танк «тигр». Длинностволая пушка его обладала высокой скорострельностью и могла почти за километр пробивать броню любого нашего танка.

Осматривая внутреннее устройство, измеряя толщину брони, прикидывая возможности вооружения, Поветкин все более и более мрачнел, мысленно представляя себе встречу с такими громадами.

По суровым, сосредоточенным лицам других командиров полков и дивизий Поветкин видел, что и они, так же как и он, подавлены видом новых германских танков. К тому же и танковый генерал, объясняя устройство и возможности «пантер» и «тигров», словно умышленно сгущал краски и без конца приводил все новые и новые примеры их грозной силы и поразительной неуязвимости.

– Ну как, страшновато? – услышал Поветкин веселый спокойный голос и увидел неторопливо подходившего Хрущева. – И названия-то придумали: «тигр», «пантера»! Зверье хищнейшее. Дескать, попадись только, враз клочья полетят! – с усмешкой сказал он и постучал кулаком по лобовой броне «тигра».

Он о чем-то задумался, морща широкий лоб, отошел от танка и спросил не знакомого Поветкину высокого генерала:

– Помните, Семен Андреевич, как немецкие воющие пикировщики появились?

– Еще бы, Никита Сергеевич! – ответил генерал. – Валится махинища из поднебесья и воет ужасающе. Тошновато было, – крутнул головой генерал, – а потом ничего, обвыкли.

– И поняли, – подхватил его мысль Хрущев, – не от хорошей жизни гитлеровцы на своих пикировщиках сирены понаставили. Когда дров нет, и щепка – топливо. А дровишки-то у фашистов к тому времени, как у незапасливого хозяина к весне, довольно-таки поистратились. И в небе все теснее и теснее от наших самолетов стало. И с земли не отдельные хлопки, не огонь жиденький, а ливень, шквал снарядов и пуль. Иначе говоря: материальные условия войны изменились. Мы тогда в технике если еще и не добились перевеса, то достигли по меньшей мере равенства. Перегнать нас гитлеровцы уже не могли. И вот они пошли на трюкачество, решили на психике сыграть, поставили сирены на своих самолетах. Нечто подобное есть и в названиях этих новых машин. «Тигр», «пантера», «фердинанд». Зверье неукротимое! Только нет зверя, чтобы его капкан не прихлопнул.

Хрущев смолк и, неторопливо пройдясь перед строем, резко, со звоном в голосе, продолжал:

– Но волк остается волком, и его, как овечку, голыми руками не возьмешь. Антон Миронович, – подошел он к хмурому, с багровым шрамом через всю щеку артиллерийскому полковнику, – ваши артиллеристы первыми под Харьковом с «тиграми» столкнулись?

– Мои, – мрачно подтвердил артиллерист.

– И как? – еще ближе подошел к полковнику Хрущев.

– Да что, Никита Сергеевич, и вспоминать тошно.

– Вы не хмурьтесь, – весело улыбнулся Хрущев, – за битого двух небитых дают. А вы хоть и здорово пострадали, но все же «тигров» остановили.

– Остановили, – с хрипом всей грудью вздохнул полковник. – Как только остановили-то! Тяжелые пушки-гаубицы пришлось тракторами на открытые позиции выдвигать. А другие-то снаряды что горох отскакивали, даже самые сильные бронебойные. Вон у него лбище-то какой! – со злостью показал полковник на пятнистого «тигра».

– Все это в прошлом, больше не повторится, – проговорил Хрущев. – Партия и правительство приняли самые решительные меры. Наши конструкторы создали, а промышленность уже выпускает новые снаряды – подкалиберные и кумулятивные. Они пронизывают броню любого фашистского танка в любом месте. Вот, товарищи, взгляните, – сказал Хрущев и двинулся на опушку леса, где темнели силуэты «пантеры» и «тигра». – Вот что такое новый снаряд! – воскликнул он, остановясь у свалившегося набок «тигра» с множеством рваных и совсем необычных, словно выжженных пробоин.

Генералы и офицеры, тесно обступив изрешеченный новыми снарядами «тигр», вполголоса переговаривались.

– Это же наша пушка семьдесят шесть, а проломила-то насквозь.

– И эта по дыре вроде тоже семьдесят шесть, не здесь не пробито, а скорее прожжено.

– Это удар кумулятивного, или, как его попросту называют, бронепрожигающего, снаряда, – пояснил танковый генерал.

– Значит, есть чем бороться, – взволнованно сказал Поветкин генералу Федотову.

– Да. Средства борьбы есть, – задумчиво проговорил Федотов, – но главное-то – люди, люди.

– Вот именно, Николай Михайлович, люди, – подходя к Федотову, сказал Хрущев. – Самое страшное в борьбе с танками – это танкобоязнь.

Услышав голос Хрущева, генералы и офицеры мгновенно стихли и плотно окружили члена Военного Совета фронта.

– Но танкобоязнь – это не врожденный порок, – пристально глядя то на одного, то на другого командира, продолжал Хрущев, – это временная болезнь вроде гриппа. И лекарство против этой болезни одно: воспитание и обучение. У нас чудесные люди, товарищи! – с жаром воскликнул Хрущев. – Вот в полку товарища Поветкина есть замечательный молодой паренек Саша Васильков. Здесь, под Белгородом, он столкнулся с фашистским танком. И подбил его. Но как? Первой гранатой, говорит, промахнулся, промазал и второй, и только третья попала в цель. А почему? Он сам убедительно и очень просто объясняет. «Я же, – говорит, – не только вражеского, но своего танка вблизи не видел». Вот она где, беда-то, товарищи! Нужно тренировать людей с нашими танками. Не жалеть ни горючего, ни времени, ни сил. Конечно, главная сила в борьбе с танками – это артиллерия и танки. Но условия современной войны сложны и разнообразны. Попасть под удар вражеских танков может любой воин, в любом месте, даже в глубоком тылу. Поэтому все наши войска должны быть готовы к борьбе с фашистскими танками. Вчера Военный Совет фронта принял специальное решение: «обкатать» все наши войска танками. Суть приема очень проста: посадить людей в узкие глубокие окопы и пустить на них наши танки. Каждый воин должен пройти это испытание. И не просто посидеть в окопе, а научиться смело и вовремя бросить в танк гранату, бутылку с горючей смесью. Это, товарищи, важнейшее мероприятие. Оно закалит наших молодых воинов, излечит их от танкобоязни. Учить их надо, товарищи, учить конкретно. Пусть каждый, как когда-то «Отче наш», запомнит уязвимые места «тигра», и пусть каждый знает о наших новых снарядах, новых пушках. Враг, товарищи, – в этом у нас не должно быть никаких сомнений – готовится к последнему, самому решительному натиску. Силы у него велики.

Хрущев смолк, пристально посмотрел на сосредоточенные, взволнованные лица командиров и тихо продолжал:

– Трудным будет предстоящее лето, товарищи! Тяжелая, еще не виданная по своему напряжению развернется борьба. Но мы прошли такие испытания, каких еще не проходила ни одна армия в мире. Мы преодолели столько, казалось, непреодолимых подъемов и спусков, что нам уже не страшны никакие хребты и перевалы. Как бы ни были они высоки и обрывисты, мы все равно преодолеем их! А предстоящие события, товарищи, – это решающий перевал на пути к победе, к окончательному разгрому врага.

* * *

В полк Поветкин возвратился поздно вечером и, выпрыгнув из вездехода, нетерпеливо спросил подбежавшего дежурного:

– Где начальник штаба?

– На передовой, с командиром взвода разведки.

«Значит, поиск еще не начали», – облегченно подумал Поветкин и, зайдя в свою землянку, позвонил в первый батальон, куда ушел Привезенцев. К его удивлению, всегда спокойный комбат растерянно ответил, что Привезенцев ушел в разведку.

– То есть как ушел? Сам? Один?

– Никак нет! Вдвоем с командиром взвода разведки.

– Да не может быть!

– Так точно, вдвоем, – подтвердил комбат и, видимо чувствуя возмущение Поветкина, успокаивающе добавил: – Минут двадцать, как уползли. Я отговаривал, доказывал, а капитан и слушать не хотел. Приказал только, если что случится, огнем поддержать.

Хорошо зная лихачество Привезенцева, Поветкин мог всего ожидать от него, только не этого сумасбродного поступка.

– Что подготовлено для их поддержки? – оправясь от неожиданности, спросил он комбата.

– Артиллерийский огонь, минометный, пулеметный…

– Хорошо. Будьте наготове, я иду к вам, – поняв, что ничего другого сделать уже нельзя, сказал Поветкин. Не успел он переодеться в плащ, как совсем близко гулко ахнули взрывы и одна за другой вразнобой затрещали пулеметные очереди.

– Все! Обнаружили!.. – проговорил Поветкин и бросился на свой НП.

В кромешной тьме тусклыми отблесками полыхали все учащавшиеся взрывы. Где-то позади них, еще плотнее сгущая мрак, взвилось и погасло несколько осветительных ракет. Треск пулеметов и автоматов уже слился в сплошной гул и охватил почти весь участок полка.

– В чем дело? Что случилось? – вскочив в нишу своего НП, спросил он по телефону командира первого батальона.

– Ничего не понимаю!.. – растерянно ответил тот. – Ни с того ни с сего немцы вдруг начали палить как ошалелые.

– От Привезенцева сигналов не было?

– Нет. Ни одного сигнала.

Стрельба так же, как и началась, внезапно стихла. Поветкин стоял у амбразуры НП и ничего, кроме сплошной тьмы и шелеста все усиливающегося дождя, не видел и не слышал. Что было там, впереди, за рядами колючей проволоки, на этой совсем пустой, но такой недоступной «нейтральной зоне»? Где сейчас Привезенцев и командир взвода разведки? Как получилось нелепо! И надо же додуматься – самому пойти за «языком»! Сделать ничего не сделает, погибнет, а еще хуже – сам в плен угодит.

Сбросив фуражку, Поветкин прижался подбородком к холодной земле амбразуры. Брызги дождя били в лицо, но он не отстранялся, напряженно думая.

«Ну, что делать, чем помочь, как выручить этого сумасброда? Людей послать? Бессмысленно! В такую темнотищу все равно не найдут, только всполошат противника. Открыть огонь? Но куда? Как глупо, как нелепо! И Лесовых, как назло, в политотдел армии уехал. Он бы его остепенил. Погибнет, погибнет по глупости. Лужко пострадал ни за что ни про что, а теперь этот».

От напряжения ломило глаза, стучало в висках. Поветкин отодвинулся от амбразуры и закурил. Стало немного легче. Дождь стучал все ядренее и гуще. Тяжелый мрак, казалось, поглотил все живое. Влажный воздух словно загустел и стал вязким. Оглушающе резко прогудел телефонный зуммер.

– Да, я слушаю, – схватив трубку, прокричал Поветкин. – Вернулись? Пленного взяли? Молодцы! Что? Привезенцев ранен? Правый глаз? Ходить может? Немедленно Привезенцева на медпункт, а пленного ко мне.

Поветкин распахнул шинель и, жадно дыша, с силой взмахнул руками. В висках стучало все реже и спокойнее. Нежно голубел просвет амбразуры. В мягкой тишине убаюкивающе шуршали капли дождя.

– Ах, Привезенцев, Привезенцев! – вздохнул Поветкин, осторожно взял телефонную трубку и вполголоса сказал: – Врача.

– Я слушаю, – мелодично пропел в телефоне голос Ирины.

Поветкин еще крепче прижал телефонную трубку к уху и замер.

– Слушаю, – настойчиво повторила Ирина, и Поветкин сразу увидел ее недовольно сдвинутые брови и сердитые искорки в прищуренных глазах.

– Здравствуйте, Ирина Петровна, – наконец заговорил он. – Ранен Привезенцев. Очень прошу вас немедленно отправить его в медсанбат, а если потребуется – прямо в армейский госпиталь. Сейчас я пришлю машину.