Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Выдержу, вытерплю. Пусть все сотру, на одних костях останусь, а задание выполню. Молчи, ты ничего не знаешь, – заслышав шаги, с отчаянной мольбой простонал он и так стиснул руку Нины, что она чуть не вскрикнула от боли.

– Пошли, – махнул рукой подошедший Артем, – все спокойно. Фрицы, кажется, и знать не знают и чуять не чуют о наших планах.

– Вот видишь, спокойно все, – обдало жаром Нинино ухо.

– Ты что там шушукаешь? – прицыкнул на Сеню Артем.

– Да так я, – с неподражаемой беззаботностью ответил Сеня, – пока вы ходили, я один случай про детство про свое рассказал.

– Нашел время. Выбрось глупости из головы, – рассердился Артем, – ты что-то сегодня, как назло, развинтился. Смотри, парень! Сейчас не до шуток. Пошли.

«Сказать или не сказать?» – раздумывала Нина. Сеня шел впереди нее уверенно и спокойно, ничем не выказывая боли. Нина не сводила глаз с него и, когда прошли лес, решила: «Не буду и Артема тревожить и Сеню губить. Он парень терпеливый, если и разболится, выдержит».

Впереди, сплошь заросшее буйными сорняками, пласталось обширное поле, за которым и начиналась та глубокая ложбина с булыжниковым шоссе внизу и перекинутым через нее небольшим железнодорожным мостом. Взрыв этого моста и был целью похода группы Кленова. Все это Нина знала из рассказов Артема, уже побывавшего вблизи моста и изучившего службу немецкой охраны. Теперь до моста оставалось всего менее двух километров. Ночная темнота словно расступилась. Луны не было, но мерцающие звезды висели над самой землей.

– Посидим пару минут, – остановился Артем.

Голос его, казалось Нине, прозвучал и взволнованно и тревожно. Издали донеслись приглушенные вздохи паровоза и едва различимые перестуки колес.

– Пошли! – рванулся Кечко. – Удача. Прихлопнем запросто.

– Поздно, – ледяным шепотом остановил его Артем, – да и…

Он не договорил и равнодушно, как на обычном привале, разлегся на земле.

Шум поезда все приближался. Сутуло сгорбясь, Кечко угрюмо смотрел вниз.

– Да брось, что зря расстраиваться! – пододвинулся к нему Сеня. – Товарняк какой-то тащится. Мы еще не такой прищучим, с танками, с пушками.

– Заткнись! – презрительно бросил Кечко.

А поезд, как назло партизанам, неторопливо погромыхивал, словно умышленно замедлив движение.

«Почему Артем не решился?» – подумала Нина.

– Ты думаешь, у меня у самого не кипит? – пододвинулся к Кечко Артем. – Так и рванулся бы туда! Вот он шлепает и шлепает, как лаптежник зачуханный. Бей его, как барана безголового. Только, во-первых, немцы не дураки. Ночью они важного состава не пустят, а если и пустят, то скачала путь вот таким замухрышкой проверят. Только главное не в этом. Ты же сам знаешь, не одни мы вышли на линию. Весь наш отряд и все другие отряды. Это же целая война рельсовая, а не какая-то диверсия. Ну, рванем мы, ну, свалим что-то, а шум, шум-то враз немцев всполошит. Из-за какого-то паршивого эшелонишка вся операция может лопнуть.

– Да я все понимаю, – буркнул Кечко.

– Так не лезь, как частенько сам говоришь, вперед батьки в пекло.

– Артем, а здорово это, а? – восторженно проговорил Сеня. – Как подойдет время, и по всем, по всем дорогам фашистским – бабах! Вот Гитлер взовьется!

– Взовьется, взовьется. Только об этом потом, а пока сиди и сопи не очень громко, – с необычайной лаской в голосе сказал Артем.

Шум поезда удалился и замер. Безмятежная тишина разлилась по земле. Полузакрыв глаза, Нина вспомнила такую же ночь на 22 июля 1937 года. И тогда на пригородной станции под Москвой ярко светились звезды, ползла из низины ночная сырость, было так же тихо, и они так же четверо шли к первому утреннему поезду. Вера без умолку говорила, Лужко молчал, а Сергей Поветкин то отвечал Вере, то приглушенно вздыхал. Его теплые пальцы сплетались с пальцами Нины, выражая больше, чем можно сказать словами. А потом гремел оркестр, на дачной платформе в предрассветной синеве кружились пары танцующих, и все оборвал противный гудок паровоза…

– Ну, друзья, время, – сказал Артем. – Ваня, Нина, одно прошу: действовать точно по плану.

– А, да что говорить! – не выдержал он наставительного тона. – Мы с Семеном взорвем. Это уж будьте спокойны! А вы в случае чего прикройте нас. Ну ладно, – порывисто обнял он Нину, Кечко и легонько толкнул Сеню, – пошли, сынок.

Кечко и Нина, как было условлено заранее, выдвинулись на крутой скат ложбины. Там, где был мост и куда ушли Артем и Сеня, густо висела темнота. Нина лежала на влажной от росы траве и никак не могла унять нервную дрожь. От напряжения в глазах впереди то светлело, то темнело. Губы пересохли, и саднило в горле. Холодная сталь автомата обжигала руки. Тишина казалась нестерпимо оглушающей. Вдруг Нина вздрогнула от резкого звука и замерла. Опять в ушах ломило от тишины, и она никак не могла понять, что же это был за звук. Но звук был, ей не почудилось, она вздрогнула именно от него. И вот он опять, этот звук. В ближнем селе заливчато пропел петух.

«Вот дурочка, – упрекнула Нина самое себя, – тебя и петух может насмерть перепугать. Но что там у них? Почему так долго? Сколько же прошло времени? Ушли они очень давно».

Она опять мысленно устремилась туда, к мостику, пытаясь представить, что сейчас делали Артем и Сеня. Может, немцы охрану поставили на мосту? А может, сбился Артем и поэтому так долго… Нет, нет. Артем не ошибется.

С каждой секундой ее нетерпение все росло. Нервная дрожь уже не поддавалась ее усилиям. Чтобы хоть как-то успокоиться, она повернулась на бок, и сразу же нахлынула удивительная легкость. На груди под лифчиком острым уголком коснулось тела письмо Веры. И тут же тьма лопнула от слепящей багровой вспышки. Грохот взрыва обрушил на землю еще большую тьму. Несколько секунд Нина совсем ничего не видела. Руки сами по себе прижали автомат к плечу.

– Все, Ниночка, все, – задыхаясь, прошептал подползший к ней Кечко и, сильно сжав ее плечи, воскликнул: – Слушай, слушай, да слушай же!

Справа и слева вдоль всей линии железной дороги одно за другим вспыхивали зарева, ухали взрывы.

– Наши, це ж наши партизаны хрицевские пути крушат!

– Пошли, не задерживаться, – подбегая, приказал Артем.

– А Сеня? – испуганно спросила Нина.

– Вот он и я, – раздался рядом торжествующий ломкий голос. – Будь здоров вмазали, не скоро очухаются!

Но предсказания восторженного паренька были ошибочны. Не успели четверо партизан дойти до опушки спасительного леса, как от шоссе взвились ракеты и взахлеб застрочили два пулемета. Сеня ойкнул и, пробежав несколько шагов, упал. Артем и Кечко подхватили его, но свет ракет прижал их к земле. От шоссе к лесу наперерез партизанам ползли два бронетранспортера.

* * *

Перегудов и Васильцов, не глядя друг на друга, сидели в шалаше и уже второй час угрюмо молчали.

Трижды выходил отряд на линии железных дорог, и трижды ночную тьму на широком пространстве рвали сотни взрывов самодельных партизанских зарядов.

Все группы подрывников без потерь вернулись в лагерь. Только в первую же ночь не вернулась группа Артема Кленова. Перегудов и Васильцов прождали сутки, вторые и в третью ночь к месту действий группы Кленова послали самых лучших разведчиков. Два часа назад разведчики возвратились в отряд. На месте железнодорожного моста, что пересекал большак, в грудах обломков под сильной охраной работала немецкая восстановительная команда. Никаких сведений о группе Кленова разведчикам добыть не удалось. Только жители лесного хутора рассказывали, что вскоре после взрыва моста за железной дорогой вспыхнула сильная автоматная стрельба. До самого рассвета трещали автоматные и пулеметные очереди, потом лопнуло несколько гранатных взрывов и все смолкло.

* * *

Васильцов бежал, не чувствуя собственного тела и хлеставших по лицу колючих веток. С востока, меж расступившихся деревьев, приближались еще смутно различимые люди в защитных гимнастерках с погонами, в касках, пилотках, фуражках с красными звездочками.

Стремительное, неудержимое «ура» неслось с двух сторон и, схлестнувшись, всколыхнуло весь лес. Васильцову показалось, что дрогнула, качнулась земля и в каком-то пьянящем вихре закружились деревья. Васильцов не помнил, он ли первым схватил подбежавшего красноармейца или тот раньше обвил руками его шею, не знал он, был ли это один человек или несколько, и не мог представить, сколько продолжалась эта встреча в сосновом, затопленном сияющим светом бору.

Опомнился Васильцов от чьих-то настойчивых рывков за руку. Обернувшись, он увидел испуганное лицо мальчишки, который в последние дни был приставлен подпаском к Павлу Круглову.

– Там… Там вон, – бессвязно лепетал паренек, – дядя Павел… Дядя Круглов лежит…

– Круглов? Что с ним?

– Не знаю. Бежал, как все, когда сказали, что наши подходят. Я тоже. Потом он повернулся, назад пошел и упал.

У куста колючего чапыжника, вывернув стоптанные каблуки сапог, ничком лежал Круглов. Стягивая с головы фуражку, над ним склонился отрядный врач.

– Что? Что случилось?

– Сердце. Этого давно нужно было ожидать, – проговорил врач, опуская руки.

XX

В бледном полусвете раннего утра призрачно темнели фигуры наступавших впереди стрелков. Обширную низину плотно застилал белесый туман, и в этом молочном разливе глухо стучали пулеметные очереди, вразнобой щелкали одиночные выстрелы, изредка ухали взрывы.

– Стой! Закрепиться! – прокричал Дробышев и прыгнул в разбитую воронками глубокую траншею.

Вслед за ним, гремя патронными коробками, Гаркуша и Тамаев втащили в траншею пулемет. Где-то рядом слышались голоса пулеметчиков других расчетов.

– Ух, мама родная, – тяжко отдуваясь, прохрипел Гаркуша, – еще бы, ну, шагов сто и – дух вон!

– Ставьте сюда, – приказал Дробышев и, когда Гаркуша зарядил пулемет, весело добавил: – Вот теперь и передохнуть можно.

– И хоть бы глоточек той самой, живительной, нашей порционной, – лукаво прищурясь, с горестным вздохом проговорил Гаркуша. – Ведь надо же, дурья башка, вчера еще накрепко решил: ни капельки не трону аж до самого до утра. А утречком хлебну с устатку и – как новенький. Так нет же, не утерпел, все за ужином выдул.

– Ну что же с вами делать? – отстегнул Дробышев трофейную флягу от пояса. – Всю ночь на славу поработали. Подправьтесь маленько. Только, чур, два глотка и не больше.

– Ну, товарищ старший лейтенант, – отрешенно сморщился Гаркуша, – уж сами, пожалуйста, в эту их фрицевскую пробку-рюмку влейте, сколько дозволено. А то я глотну два разика, и флягу можно старшине на заправку отправить.

– Наши, товарищ старший лейтенант, наши! – радостно прокричал Тамаев.

– Кто наши? Где? – тревожно оглядываясь, спросил Дробышев.

– Траншея, ход сообщения, блиндаж, дзот. Все наше! – захлебывался от радости Тамаев. – Те самые, что мы сами строили и все лето сидели. Да вот, смотрите, и танки сгорелые. Тот вон, перед траншеей, сержант Чалый спалил, а этот, ближе, – мы!..

– Точно! Товарищ старший лейтенант, – воскликнул Гаркуша, – они самые. И дзот наш! Только не дзот теперь, а куски бревен и земля обугленная.

Дробышев хорошо знал, что подразделения полка, начав наступление от Прохоровки, вышли сегодня утром на те самые позиции, которые занимали целых четыре месяца и где встретили первые удары противника, но не придавал этому особого значения. Только сейчас, глядя на восторженные, праздничные лица Гаркуши и Тамаева, он понял великий смысл этого, внешне незначительного, события.

– Тут вот, туточки, – все разгораясь и поэтому переходя на смесь русско-украинского говора, возбужденно продолжал Гаркуша, – фриц хотел нам башку сломить и аж до самого до Курска пробиться. Колысь це було? Четвертого июля. А сегодня що? Двадцать второе! И трех недель не прошло, а где фриц? В Курске? Як бы не так! Опять там, откуда рванулся! Все поля танками своими горелыми позаставил, а Курск и в бинокль не побачив! Товарищ старший лейтенант, – гневно нахмурясь, воскликнул Гаркуша, – та чого сидим мы тут? Гнать фрица треба, гнать без передыху и в Днипро утопить!

– Нельзя, Потап Потапович, нельзя, дорогой, – взволнованный страстной речью Гаркуши, обнял его Дробышев, – противник хоть и разбит, но остатки его частей успели отскочить на свои старые позиции, и теперь сбить их не так-то легко. Да и мы сами и устали и ослабли. Нужно передохнуть, подготовиться и рвануть не только до Днепра, но и до самого Берлина!

– Це верно, – сник Гаркуша, – пулеметов-то у нас в роте было двенадцать, а теперь всего пять. И людей… Сколько и полегло и покалечило. Сержант наш в госпитале, Ашотик в госпитале, уж на что парторг ротный, Козырев Иван Сергеевич, всю войну насквозь прошел, но и его пуля не миновала. И комбат наш поранен, и Саша Васильков… Саша, Саша, Сашка! – воскликнул вдруг Гаркуша во весь голос и бросился в ход сообщения. Вслед за ним побежал и Тамаев.

«Васильков вернулся», – радостно подумал Дробышев, глядя на слившихся в объятиях своих пулеметчиков.

– Товарищ старший лейтенант, – кричал Гаркуша, – вот он, Сашка наш, як новенький, возвернулся! Ну, держись, фриц! – погрозил он кулаком в сторону вражеских позиций. – Слетаются наши орлы, мы еще не одну тебе Прохоровку учиним!

* * *

Целую неделю пробыл Андрей Бочаров в армиях Западного и Брянского фронтов, штурмующих орловскую группировку гитлеровцев. Утром 19 июля, когда советские войска уже полукольцом обложили Орел с севера, с востока и с юга, генерал Решетников срочно вызвал Бочарова в штаб Воронежского фронта.

– Мне потом расскажете, – встретив Бочарова, торопливо проговорил Решетников. – А сейчас идите к Ватутину и Хрущеву. Они ждут вас.

Командующий и член Военного Совета фронта сидели за столом в небольшой комнате крестьянского домика, укрытого тенистым садом.

– По лицу видать, что весь новостями переполнен, – весело встретил Бочарова Хрущев, – ну, высыпайте все-все – и что видели и что от виденного в душе накопилось.

Ватутин пожал руку Бочарова и придвинул ему стул. Лицо командующего было сосредоточенно и хмуро. Он молча слушал Бочарова, изредка поднимая на него строгие глаза и что-то записывая в свой блокнот. Хрущев тоже вначале молчал. Но когда Бочаров рассказал о стремительном прорыве частей 11-й гвардейской армии в тыл главным силам орловской группировки противника, он нетерпеливо отодвинул стул, поднялся и, вплотную подойдя к Бочарову, спросил:

– Значит, главным препятствием на пути прорыва были мощные узлы сопротивления противника в селах Старица и Ульяново?

– Очень мощные, – ответил Бочаров. – Артиллерия, пехота, танки, шестиствольные минометы. Все зарыто в землю, обставлено минами, опутано проволокой.

– И все это не задержало нашего наступления?

– Наши передовые подразделения противник отбросил. Наступление застопорилось. Тогда генерал Баграмян одной сильной группой танков и стрелков ударил справа, второй – слева и…

– И прорыв был свершен, – резко взмахнул рукой Хрущев.

– Да. Гарнизоны противника были расчленены, затем окружены и разгромлены. В прорыв был брошен танковый корпус.

– Вот, Николай Федорович, – сказал Хрущев Ватутину, – ведь яснее ясного, что самое выгодное бить противника по флангам, искать у него слабые места. А многие наши командиры лезут напролом, атакуют в лоб.

– И несут напрасные жертвы, губят людей, – еще суровее нахмурился Ватутин. – Каленым железом надо выжигать эти лобовые удары, ненужные штурмы.

– Ну что же, Николай Федорович, – с улыбкой взглянул Хрущев на вспотевшее, распаленное лицо Бочарова, – мы уже больше двух часов терзаем полковника. Может, отпустим его душу на покаяние?

– Ничего! У него закваска академическая, выдержит, – улыбнулся и Ватутин. – Вот что, товарищ Бочаров: за то, что вы сделали, спасибо! Но это не все. Мы начали готовить большое наступление на Белгородско-Харьковском направлении. Я прошу вас включиться в работу по планированию этой операции.

– И все новое, что увидели там, – добавил Хрущев, – использовать здесь, в этом новом большом наступлении.

* * *

Белгородско-Харьковское направление!

Еще прошлой зимой, когда затихли боевые действия и установилась постоянная линия фронта, Андрей Бочаров часто задумывался, как развернется борьба у Белгорода и Харькова. Много возникало сложных и неясных вопросов, много нужно было обдумать, проанализировать, решить.

Белгородско-Харьковский район был одним из важнейших участков советско-германского фронта. Недаром гитлеровское командование считало этот район «воротами, запирающими пути для русской армии на Украину». Как распахнуть эти ворота, когда их удерживают более трехсот тысяч немецких солдат и офицеров, обильно вооруженных новейшей боевой техникой? Откуда лучше ударить, когда нет ни открытых флангов, ни удобных выступов и впадин в начертании фронта? Где легче наступать, когда все пространство этого района гитлеровцы сплошь исполосовали оборонительными рубежами и позициями? Куда ни ударь, где ни пойди, всюду мощные укрепления, огонь, яростное сопротивление врага. А идти нужно, бить нужно! Родная Украина ждет освобождения!

И советское командование нашло выход. Было решено нанести главный удар по самой сильной, самой мощной части вражеской группировки северо-западнее Белгорода, могучим тараном разрезать ее, а затем разгромить и выйти к берегам седого Днепра.

В ночь с 22 на 23 июля на заседании Военного Совета Воронежского фронта был утвержден план белгородско-харьковской наступательной операции. После заседания Хрущев подозвал Бочарова и с лукавой усмешкой спросил:

– Андрей Николаевич, не хотите проветриться, денька три-четыре со мной поколесить по фронту?

– С удовольствием, Никита Сергеевич, – смутясь столь несвойственным армии мягким тоном предложения, ответил Бочаров.

– Вот и договорились, – пожал его руку Хрущев. – В пять утра выезжаем.

«Что же взять с собой? Что подготовить?» – раздумывал Бочаров, отлично понимая, что Хрущев пригласил его не ради прогулки, а для какой-то серьезной работы. Он подготовил оперативную карту с последними данными обстановки, запасся сведениями о состоянии и положении войск, штабов и тылов фронта, заново переписал и выучил почти наизусть список руководящего состава соединений и частей, захватил с собой вторую карту с маршрутами дорог и местами расположения командных пунктов.

Однако все эти приготовления оказались излишними. Хрущев удивительно точно знал не только расположение огромного количества войск и тылов Воронежского фронта, но и помнил фамилии, имена и отчества командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, не говоря уж о командующих общевойсковыми, танковыми и воздушными армиями. Удивительно точно ориентировался Хрущев и на местности, часто опережая адъютанта в подсказе шоферу, куда нужно ехать на самых запутанных перекрестках неисчислимых фронтовых дорог. Обычно спокойный и неторопливый, он гневно краснел и сердился, когда докладывали ему о лобовых атаках, о штурме городов и сел, которых было так много на пути наступающих войск.

– Штурм? – нетерпеливо оборвал Хрущев молодого командира дивизии, чеканившего план овладения большим селом на берегу реки Ворскла. – Зачем штурмовать, когда можно взять простым обходом через эти вот холмы и высоты? Обрушьте весь огонь по высотам, захватите их танками и пехотой, и ни один фашист не усидит в селе. Садитесь-ка, полковник, с командиром дивизии, – сказал он Бочарову, – и вместе продумайте план наступления. Учтите опыт Западного и Брянского фронтов. Никаких лобовых атак и бессмысленных штурмов! Обход, охват, удар с тыла – вот основа всех действий в наступлении! А главная мысль, идея всех действий – как можно меньше жертв и разрушений, как можно больше ума, изобретательности и воинского мастерства!..

Другому командиру дивизии он насмешливо говорил:

– Итак, полчаса огня всей артиллерии, залп реактивных минометов – и городок взят? Так, что ли, Петр Андреевич?

– Так точно, Никита Сергеевич, – не поняв иронии Хрущева, с готовностью ответил польщенный его вниманием пожилой генерал. – Огневых средств достаточно, все сметем!

– Да, да… Теперь огневых средств достаточно. Не приходится, как в сорок первом году, каждую пушчонку учитывать, – задумчиво проговорил Хрущев и, приглушенно вздохнув, тихо спросил: – А где ваша семья, Петр Андреевич?

– В Сибири, – совсем растроганно ответил генерал, – я же с дивизией оттуда приехал.

– Далековато, далековато, – с затаенной грустью проговорил Хрущев и, резко подняв голову, в упор посмотрел на генерала. – А как бы вы чувствовали себя, Петр Андреевич, если бы ваша семья жила не в Сибири, а вот в этом городке, на который вы нацелили более трехсот орудий и минометов и восемнадцать батарей «катюш»?

Генерал багрово покраснел, судорожно дернул седеющей головой и невнятно пробормотал:

– Война же… Необходимость, Никита Сергеевич…

– Конечно, война, конечно, необходимость, – подтвердил Хрущев и, глядя прямо в растерянные глаза генерала, положил руку на его плечо. – Вот что, Петр Андреевич. Даю вам в помощь полковника Бочарова. У него солидный опыт планирования наступления. Мы его недавно посылали для изучения опыта в армии Западного и Брянского фронтов. Пересмотрите-ка с ним весь план действий дивизии. Тщательно, повнимательней, критически пересмотрите. А я пока в полки ваши загляну, с людьми потолкую.

Объезжая одну дивизию за другой. Бочаров поражался кипучей неугомонности Хрущева. С рассвета и до темна неторопливой, немного увалистой походкой ходил он по подразделениям, часами говорил с солдатами и офицерами, заходил на кухни, склады, медпункты, осматривал оружие и технику, терпеливо, то хмуря лоб, то улыбаясь, выслушивал множество людей. Он часто говорил и сам, то с той же веселой улыбкой, то резко и требовательно, подчеркивая и поясняя свои мысли меткими пословицами, поговорками, стремительными жестами подвижных рук. А как только сгущалась темнота, он уединялся с командирами, с политработниками, с хозяйственниками в землянках, в блиндажах, в скрытых лесами палатках, опять слушая, осаждая собеседника множеством вопросов, растолковывая и объясняя, как лучше и целесообразнее действовать, как нужно поступать в конкретных условиях обстановки. И почти в каждой дивизии или бригаде, найдя какие-либо недостатки, он тихо, с затаенным недовольством в голосе говорил Бочарову: «Займитесь, Андрей Николаевич, помогите товарищам».

– Вы не в обиде, что я так загружал вас работой? – возвращаясь в штаб фронта, спросил Хрущев Бочарова.

– Что вы, Никита Сергеевич! Я очень рад. Это же… Это же настоящее, живое дело!

– А вы по живому делу, видать, всерьез соскучились. Надоело в больших штабах сидеть и все контролировать, контролировать? Правда?

Словно уличенный в недостойных мыслях, Бочаров отвел глаза в сторону и, стараясь говорить как можно спокойнее, смущенно проговорил:

– Работа у меня очень интересная и, как я понимаю, очень нужная, только…

– Только хочется самому, засучив рукава, в полную силушку потрудиться? – закончил его невысказанную мысль Хрущев.

– Очень! – чистосердечно признался Бочаров.

– Законное, абсолютно законное стремление, – сказал Хрущев и смолк, с грустью глядя на плывшие встречь машине изрытые окопами и избитые воронками пустынные поля.