Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

XVI

В кипучем напряжении сложной перегруппировки войск и подготовки нового наступления фельдмаршал Манштейн не чувствовал усталости. Весь день 10 июля он разъезжал по дивизиям, никому не доверяя, проверял все лично, роздал кучу орденов солдатам и офицерам, еще больше наобещал новых наград и возвратился в Белгород бодрым и, как давно не было, спокойным. В ночь на 11 июля он решил вдоволь выспаться и встать утром пораньше, чтобы еще раз проверить готовность войск к последнему, решающему броску на Курск через прохоровское плато и высоты. В мягкой полутьме освещенного ночной лампочкой салон-вагона было уютно и тихо. Не доносился даже привычный гул канонады и не тревожили, как обычно по ночам, назойливые двукрылые самолетишки русских. Казалось, ничто не мешало приятному сну фельдмаршала. Но он все же не спал. Старческая память возвращала его то к воспоминаниям далекого прошлого, когда он тридцать шесть лет тому назад в прусской армии был всего-навсего кандидатом в офицеры, то к последним событиям, в которых он, почти шестидесятилетний фельдмаршал, играет такую решающую роль. Вслед за воспоминаниями нахлынули раздумья о завтрашнем дне, о том, что будет дальше и как разовьются последующие события. Несомненно, завтрашний удар через Прохоровку завершит то, что не удалось сделать за всю минувшую неделю, и русская оборона, наконец, будет сокрушена, смята и прорвана. Это будет и триумф и расплата за все, что пришлось пережить и прошлой зимой в степях между Волгой и Доном и в пространствах на пути к Харькову и особенно за минувшую неделю. Конечно, Ватутин и Хрущев едва ли смогли разгадать этот ловкий маневр. Все данные говорят, что они ждут наступления все там же, вдоль шоссе. Поэтому и держат они там своего Катукова с чумазыми головорезами. Ну, а если им известно место нового удара? Пусть даже известно. На русскую оборону одновременно обрушатся больше тысячи танков на фронте всего около десяти километров. Да плюс мощь артиллерии, мощь авиации. Такого удара не выдержит ни одна, даже самая могущественная оборона. Она развалится на куски, рухнет, и через пару дней Курск падет. Это неизбежно! Это будет! Да, но удар на Курск с юга – всего лишь половина операции «Цитадель». Вторую половину решает 9-я армия Моделя. Старик Клюге заверил, что в последний удар на Курск со стороны Орла он вложит все свои силы, но Клюге есть Клюге, а наступлением руководит Модель. Как у него дела? Впрочем, к чему сомнения? Модель, конечно, сделает все возможное и даже невозможное.

Но сомнения все же терзали Манштейна. Пролежав без сна более двух часов, он решил переговорить непосредственно с Моделем.

Как и всегда, энергичный и напористый Модель ответил бодрым, полным свежих сил, звонким голосом.

– Я больше чем уверен, – отчетливо передавала мембрана его чеканные слова, – что оборона русских будет сломлена и через пару дней я буду иметь честь встретиться с вами, господин фельдмаршал, в этом самом Курске. Мои войска полностью готовы, заняли исходное положение и ждут сигнала.

Разговор с Моделем успокоил Манштейна, и он уснул.

На рассвете он проснулся; не поднимаясь с постели, узнал у начальника своего штаба, что на фронте все спокойно, что ударные группировки готовы к наступлению, и решил, чтобы накопить для трудного дня больше сил, еще полежать. До начала действий самой второстепенной группировки, наступавшей от Белгорода на северо-восток, в обход Прохоровки с юга, оставалось еще больше часа. Эта группировка в составе трех танковых и трех пехотных дивизий была тем обманным охотничьим рожком Манштейна, которым он заманит советское командование в ловушку и отвлечет его внимание от главного, Прохоровского направления, где будет нанесен решающий удар.

Лежа в постели, Манштейн с наслаждением представлял, как будут метаться Ватутин и Хрущев, когда эти шесть дивизий, составлявшие ударную группировку «Кампф», на очень узком фронте ринутся от Белгорода на северо-восток, угрожая тылам и резервам главных сил Воронежского фронта. Ватутин и Хрущев, несомненно, бросят против этих дивизий часть своих сил и в первую очередь авиацию. Это будет превосходно! Но каково же будет самочувствие советского командования, когда в десять часов утра вдоль автомагистрали на Курск вновь нанесут удар «Великая Германия» с 3-й и 11-й танковыми дивизиями? Туда также придется бросать и резервы и авиацию. Но не успеют советские руководители опомниться, как на их войска под Прохоровкой обрушится самый мощнейший удар. Что будут делать тогда Ватутин и Хрущев, уже бросив свои резервы и авиацию под Белгород и на автомагистраль?

В разгар мечтаний Манштейна начальник штаба доложил, что группа «Кампф» перешла в наступление. 6-я и 7-я танковые дивизии на фронте в три километра прорвали оборону русских у села Мелехово и успешно продвигаются вперед. Остальные дивизии действуют по плану и также имеют успехи.

– Вот и начинается главное! – воскликнул Манштейн, поспешно вставая. – Теперь посмотрим, как говорят русские, на чьей улице будет праздник!

Блестящее начало наступления группы «Кампф» так взволновало Манштейна, что он отказался от традиционного утреннего кофе и в честь такого праздника выпил рюмку коньяку.

Но через час пришло первое тревожное сообщение. Перед группой армий «Центр» северо-западнее Орла войска Западного фронта после сильных ударов авиации и артиллерии перешли в наступление.

Торопливо подойдя к карте, Манштейн быстро нашел место, где началось наступление советских войск, и своим почти сорокалетним военным опытом сразу же понял колоссальное значение этого факта. Советские войска наносили удар как раз под самое основание Орловского плацдарма, где располагались 2-я танковая и 9-я немецкие армии. Это было то самое «подбрюшье», которого особенно опасался старик Клюге. Удачный удар туда мог не только потрясти всю орловскую группировку, но и поставить ее под смертельный удар. Положение на Орловском плацдарме особенно осложнялось тем, что Клюге и Модель, готовя новое наступление, вчера сняли последние резервы с плацдарма и сосредоточили их для удара на Курск с севера. Если советское командование бросило в наступление крупную группировку, то положение немецких войск на Орловском плацдарме в самое ближайшее время станет катастрофическим.

А еще через час поступило новое сообщение. 61-я армия Брянского фронта также перешла в наступление на Орловском плацдарме, нанося удар в направлении города Болхов. Это еще больше осложняло положение в районе Орла. Теперь все зависело только от устойчивости немецкой обороны севернее и северо-западнее Орла и от решительности Клюге и Моделя.

В тяжелом раздумье грузно шагал Манштейн по своему салон-вагону. Так всесторонне продуманный и весьма обнадеживающий план в самом начале выполнения встретил непредвиденные обстоятельства. Удары советских войск на Орел могли стать концом «Цитадели» и началом новой катастрофы на всем восточном фронте.

У Манштейна мелькнула было мысль повременить с переходом главной ударной группировки в наступление на Прохоровку, но, вспомнив обещание Гитлеру во что бы то ни стало 11, в крайнем случае 12 июля сломить оборону русских, он решительно отбросил эту мысль. К тому же машина наступления была уже заведена и остановить ее не так-то просто. С рассветом вся авиация поднята в воздух; северо-восточнее Белгорода втянулись в бои все дивизии группы «Кампф»; в девять часов утра перешла в наступление и группировка на автомагистрали. Через несколько минут ринутся в атаку на Прохоровку танковые дивизии СС «Мертвая голова», «Адольф Гитлер» и «Райх». Остановить все это уже невозможно. Остается одно: собрать все силы, бросить на советскую оборону все, что есть, и добиться решительного успеха.

Весь день 11 июля прошел в страшном напряжении. Немецкие ударные группировки и под Прохоровкой и на автомагистрали, несмотря на их колоссальные усилия и непрерывную поддержку авиации, до середины дня не продвинулись ни на шаг. Только группа «Кампф» все так же узким клином настойчиво врезалась в советскую оборону северо-восточнее Белгорода. Это радовало и вдохновляло Манштейна. Успех группы «Кампф» можно было использовать для прорыва к Прохоровке. Он приказал всю авиацию бросить на прохоровское плато и смять там советскую оборону. Два часа непрерывной бомбежки и штурмовки оказали свое воздействие. Дивизия «Райх» пробилась, наконец, в совхоз «Октябрьский» и вышла на подступы к Прохоровке. Но тут же перешедшие в контратаку советские танковые бригады остановили ее дальнейшее продвижение. Продвинулась вдоль берега реки Псел и дивизия «Мертвая голова». Но и ее сковали советские артиллерия и авиация. Ни угрозы Манштейна, ни новые удары немецкой авиации не спасали положения. Каждым нервом Манштейн чувствовал, что наступление захлебывается и силы ударных группировок вот-вот иссякнут.

К тому же в тринадцать часов пришло новое сообщение из штаба Клюге: 3-я и 63-я советские армии перешли в наступление восточнее Орла. Теперь Орловский плацдарм находился под трехсторонним ударом советских войск. О наступлении на Курск со стороны Орла не могло быть и речи. Манштейн прекрасно понимал состояние Моделя, решившего не начинать наступления на Курск и часть дивизий своей ударной группировки перебросить на участки наступления советских войск.

От Цейтцлера и самого фюрера одно за другим неслись категорические требования немедленного доклада обстановки. Едва подумав, что будет с Гитлером, когда он узнает подлинное состояние дел под Прохоровкой, Манштейн похолодел. Теперь Гитлер припомнит ему все: и прошлую зиму и даже Крым, за который сам же наградил его высшей наградой. Нет! Только одно: ни слова действительности! Ждать, ждать терпеливо, когда изменится обстановка. К этому прибегали и прибегают все, кто хочет уберечь свою голову от ярости Гитлера.

К вечеру положение на фронте достигло наивысшего напряжения. Все попытки немецких войск прорваться к Прохоровке вдоль автомагистрали наткнулись на непреодолимую стену советских войск. Оставалась только одна надежда на успех прорыва группы «Кампф», которая распространялась все дальше и дальше на север, угрожая Прохоровке с юга.

За эту спасительную соломинку и ухватился Манштейн. Он приказал группе «Кампф», не обращая внимания на угрозу с флангов, всеми силами устремиться на Прохоровку с юга, а главной ударной группе подготовиться и утром 12 июля ударить на Прохоровку с запада. Как и обычно, этот новый план властно овладел Манштейном, и он опять развил кипучую деятельность. К тому же вечером поступили обнадеживающие вести и с Орловского плацдарма: наступление советских войск на всех трех участках было остановлено, и сам Модель заверил Манштейна, что с утра 12-го он начнет наступать на Курск с севера.

Ночь пролетела в лихорадочной подготовке к продолжению наступления на Курск. Манштейн сам продиктовал доклад Гитлеру и Цейтцлеру, где кратко сообщил, что наступление развивается планомерно, а решающие события произойдут утром 12 июля, и пространно, с мельчайшими подробностями расписал действия группы «Кампф» и героические подвиги немецких солдат и офицеров.

Утро 12 июля началось совсем не так, как ожидали Манштейн и Модель. На рассвете советская авиация обрушилась на самые важные узлы обороны Орловского плацдарма, а едва взошло солнце, как началась артиллерийская подготовка на всех трех участках, где вчера наступали советские войска. Даже по отрывочным сообщениям штаба Клюге Манштейн понимал, что на Орловском плацдарме творится что-то невообразимое.

В семь часов утра новое известие потрясло Манштейна. Оказывается, вчера, 11 июля, советские войска на Орловском плацдарме наступали не главными силами, а всего лишь разведывательными отрядами, по одному стрелковому батальону от каждой дивизии. Главные же силы ударных группировок Западного и Брянского советских фронтов начали наступление только утром 12 июля. Эта хитрость советского командования разрушила все планы немецкого командования.

Манштейн тупо смотрел на карту, где северо-западнее, севернее и восточнее Орла четыре советские армии красными стрелами врезались в немецкую оборону. Армия Баграмяна всего за два часа проломила главную полосу немецкой обороны и тараном вырвалась к единственной железной дороге, связывавшей войска Моделя с тылом. Положение было настолько страшным, что Манштейн больше часа ничего не мог сообразить. Тусклыми глазами из-под набухших век он безразлично взглянул на вошедшего начальника штаба и никак не мог понять, что говорил ему тот.

– Что?! – вскакивая, бешено крикнул он. – И у нас русские начали контрнаступление?!

– Да, – повторил начальник штаба. – В восемь часов Ватутин начал артподготовку, а в восемь тридцать танки и пехота перешли в атаку. Судя по первым данным, русские самый сильный удар наносят под Прохоровкой. Там, как удалось нам установить, наступают свежие, только что введенные из резерва 5-я гвардейская общевойсковая и 5-я гвардейская танковая армии.

– Это генералов Жадова и Ротмистрова? – спросил Манштейн.

– Так точно! Те самые армии, что стояли между Воронежем и Курском. Кроме того, сильные контратаки начались и против группы «Кампф». Ее передовые танки уже отброшены назад.

«Это начало нашего конца, – глядя на карту с красными стрелами атакующих советских войск, думал Манштейн. – Операция «Цитадель» провалилась, и что будет дальше, даже господь бог не знает».

Только военная выучка и многолетний опыт спасли Манштейна от паники. Он бросил все силы, чтобы остановить или хотя бы замедлить советское контрнаступление.

Весь день 12 июля шла ожесточенная борьба, а вечером Манштейну доложили, что лишь под Прохоровкой немецкие войска потеряли разбитыми и сгоревшими более 400 танков. Он выслал всех из своего кабинета и, повалясь на постель, от злости и бессильного отчаяния судорожно зарыдал.

XVII

Павел Круглов лежал в тени густого ельника, с наслаждением вдыхая напоенный хвоей живительный воздух. Еще весной отрядный врач сказал Круглову, что серьезная опасность для его здоровья миновала и самое главное теперь – беречь больное сердце. Тогда же по совету врача Васильцов поручил Круглову присматривать за подтощавшими отрядными лошадьми. По ночам Круглов пас лошадей на лугах и полянах вблизи лагеря, а как только рассветало, загонял их в дебри непроглядного бора и держал там до вечера. Это дневное, ничем не занятое время было для Круглова самым блаженным. Он часами спал под лошадиные всхрапы и перестук копыт, в полдень шел на кухню, получал свою порцию обеда и, напоив лошадей, опять дремал на мягкой траве.

Партизаны куда-то ходили, что-то делали, проводили какие-то занятия, но Круглов ничем этим не интересовался, лишь изредка слыша обрывки оживленных разговоров о каких-то походах, минах, ночных засадах и внезапных тревогах. Часто на кухню прибегала озорная девушка-почтальон и, зная всех до одного партизана не только по фамилии, но и по имени и отчеству, с шумом раздавала письма.

– А вам нет… – всякий раз сочувственно говорила она Круглову. – Только не переживайте. В следующий раз обязательно принесу.

– Спасибо, дочка. Не всем же сразу… И потерпеть надо, – отвечал Круглов, стараясь поскорее уйти от почтальонши.

После каждого такого разговора он собирался нынче же, в крайнем случае завтра написать домой.

По ночам он, присматривая за лошадьми, все в одном и том же варианте, с множеством поклонов и рассказом о самом себе сочинял письмо. Но наступал рассвет, разгорался день, и старательно подобранные слова начисто исчезали из его памяти. Им овладевала сонливость, и он решал сесть за письмо завтра же, сразу после завтрака или после обеда. Эти «завтра» продолжались у Круглова нескончаемой чередой.

Уже во всю силу разгорелось лето. В начале июля где-то далеко на востоке под Орлом и Курском глухо загудела канонада. Днем она была не так слышна, но по ночам, особенно на утренней заре, гул стрельбы доносился отчетливо и ясно. Больше недели гудело все на одном и том же месте, нисколько не приближаясь и не удаляясь. Но утром 12 июля загудело совсем в другой стороне, намного ближе и яснее. С каждым днем гул заметно нарастал. Возле кухни теперь говорили, что Красная Армия начала наступление на Орел сразу с трех сторон.

– Чуешь, Паша? – сказал подошедший Васильцов, когда на рассвете Круглов загнал лошадей под деревья. – Наши пушечки грохочут!

Васильцов еще говорил что-то, но Круглов не слышал. Перед ним, как живое, стояло перекошенное злобой лицо Кости Ивакина, точно такое же, каким видел его Круглов тогда, когда, подняв руки, побежал навстречу наступавшим немцам. Гул канонады в это время заметно возрос, и Круглову почудилось, что он видит там среди наступавших цепей красноармейцев Костю Ивакина…

– Ну, отдыхай, сил набирайся. Скоро с родными, с нашими встретимся, – сказал Васильцов и, к великой радости Круглова, тут же ушел.

«Наши… Скоро… Встретимся… – беспорядочно билось в уме Круглова. – Сил набирайся… С нашими встретимся…»

Он обессиленно свалился к сосне, чувствуя теплую, отдававшую прелью захвоенную землю. А в ушах все явственнее и жестче продолжал звучать совсем было позабытый голос Кости Ивакина: «Гадина! Предатель!»

«Да ведь если он жив, то все узнают, что я не попался, а сам побежал в плен, – опалила Круглова впервые осознанная мысль. – Он же командирам рассказал, а те, известно, сразу написали куда нужно. Какой же мне теперь дом!..»

В полном сознании, совсем не чувствуя ни боли в груди, ни ломоты в ногах, ничком лежал он на лесной земле и, как давно с ним не бывало, лихорадочно думал. Конечно, и в деревню сообщили, что он сам по себе, добровольно перебежал к немцам. Конечно, сразу же власти понаехали, корову, может, отобрали, а может, и всю семью выслали. Ведь сколько же говорилось и в присяге писалось, что тех, кто перебегает, ждет самая суровая кара. Ну, может, детей и Наташку пощадили, а уж корову-то верняком отобрали.

Ему стало так жаль рыжую, с белой звездочкой на лбу, всего по второму телку корову, что он заплакал.

«Сдурел совсем, – через минуту опомнился он и испуганно осмотрелся. – Ведь и тут, если узнают, даже сам Васильцов и тот не пощадит… А может, и не успел тогда Ивакин, – ободрила его радостная мысль, но тут же наплыло другое: Ивакин-то не один там был. Позади-то командиры сидели. Они все видели…»

Неудержимое отчаяние вновь придавило Круглова к земле. В памяти мелькнула веселая, дрожавшая от смеха Наташа и тугой пучок волос на ее голове. Наташу сменило весеннее, далекое-далекое утро, когда он еще мальчонком выехал в залитое солнцем сизое от легкого пара яровое поле. От этого воспоминания у него потеплело в груди. Он приподнялся, потом встал на колени. Сквозь густые ветви сосен упрямо сочились тонкие и прямые иглы такого же, как в то далекое утро, солнечного света. Укрытые под деревьями лошади, разбившись попарно, с упоением чесали зубами друг другу холки.

«А может, и не знает никто, – жадно оглядывая разнежившихся лошадей, недвижно уснувшие ели и испещренную солнечными бликами землю, подумал Круглов, – может, перебили всех в тот день и один я в живых остался…»

* * *

От командира партизанской бригады Перегудов вернулся только на третьи сутки. Возбужденный, с худым сияющим лицом и необычно улыбчивыми глазами, он старательно захлопнул дверь землянки и каким-то праздничным тоном в голосе торопливо заговорил:

– Ух, Степан Иванович, и дела развертываются! Как услышал, дух захватило! Наступление гитлеровцев на Курск от Орла и Белгорода в пух и в прах провалилось. Воронежский и Степной фронты отбросили немцев назад, к Белгороду, и полностью вышли на свои прежние позиции. Западный, Брянский и Центральный фронты с трех сторон штурмуют орловскую группировку фашистов. Есть сведения, что немцы начинают поспешно оттягивать свои тылы из Орла. Так что не просто жарковато фашистам, а совсем горячо, вот-вот жареным запахнет… Это одно, – торопливо прикурив от папиросы Васильцова, продолжал Перегудов, – а теперь второе, наше, партизанское. Только лично для тебя, больше пока никому ни звука! Все наши партизанские силы начинают грандиозную операцию. «Рельсовую войну»! Понимаешь! Не налет, не взрыв, не диверсию, а войну, да еще рельсовую. Это, Степан Иванович, и представить трудно. Суть вот в чем. Все наши партизанские отряды, группы, соединения по единому плану в одну и ту же ночь на всей нашей территории, захваченной фашистами, рвут на железных дорогах рельсы, мосты, переезды, стрелочные устройства. Короче говоря, наносят мощный одновременный удар по всем железным дорогам в тылах немецких войск. Подумай только, – склоняясь к Васильцову, воскликнул Перегудов, – каково будет самочувствие гитлеровцев, когда на всех основных магистралях оккупированной территории разом полыхнут тысячи взрывов! Вот те и «уничтожены советские партизаны»! Вот те и «горстки бродяг и бандитов», как распинается о нас Геббельс! А что они запоют, когда почти вся их прифронтовая железнодорожная сеть будет выведена из строя? Когда эшелоны не смогут двинуться ни к фронту, ни от фронта?

Затаив дыхание слушал Васильцов Перегудова и от возбуждения переломал целую коробку спичек.

– Эй, эй! – остановил его Перегудов. – Ты что же это? Спички у нас на вес золота, а ты их, словно фрицев, крошишь.

Васильцов по-мальчишески густо покраснел и поспешно собрал обломки спичек с уцелевшими головками.

– Ну ладно, – миролюбиво сказал Перегудов, – скоро всего будет вволю, а не только спичек. Так вот, – развернул он карту, – на операцию приказано вывести всех партизан. Охрану лагеря поручить тем больным и раненым, которые способны владеть оружием. А впрочем, за лагерь опасения напрасны. Фрицам сейчас не до нас, их с фронта так жмут, что аж треск стоит. Так вот, идем на подрыв вот этих участков.

Как и всегда, принимая решение, Перегудов то и дело спрашивал Васильцова, думал, вновь советовался и, выбрав лучший вариант действий, неизменно восклицал:

– Подписано! Точка! А теперь вот что, – поставив очередную «точку», в раздумье сказал Перегудов, – помимо участков железнодорожного полотна, нам приказано уничтожить еще один объект. Это мост, да, собственно, не мост, а мостик на перекрестье большака и железной дороги. С виду объект не больно важен, но роль его сейчас очень велика. Его уничтожение закупоривает сразу две дороги. Вся беда в том, что подобраться к нему трудно и сделать это может не всякий.

– Кленов Артем, – сказал Васильцов.

– И я так думал. Этот справится. И группа у него надежная.

– Вот только Нина… – с трудом проговорил Васильцов. – После тяжелой работы в Орле она еще не совсем оправилась.

– Верно, – всей грудью вздохнул Перегудов, – думал я о ней. Жалко. Но она хорошо знает немецкий язык. А группе Кленова наверняка придется с немцами столкнуться. Да и другое, – увереннее продолжал Перегудов, – если вся группа Кленова пойдет, а она останется, то это смертельно обидит ее. Она же, знаешь, какая!

– Да, – согласился Васильцов, – как ни жаль, но придется посылать.