Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

VIII

По всему кольцу окружения полка противник наступление прекратил. Лишь изредка его артиллерия и минометы били то в одно, то в другое место. Осмотрев весь теперь проходящий замкнутым кругом фронт, Поветкин понял, что затишье это обманчиво и скоро начнется самое трудное. В лощине, скаты которой удерживала совсем ослабевшая вторая рота, скопилось штук десять фашистских танков. Поветкин хотел было на помощь второй роте перебросить хоть тропку своих танков. Но и перед грядой холма, который, растянувшись в ниточку, прикрывала танковая рота, противник готовился к атаке. Единственное, что оставалось сделать, – это повернуть часть гаубиц и огнем помочь стрелкам, хотя и гаубицы были уже скованы развернувшимися от шоссе немецкими танками.

Лихорадочно ища выход, Поветкин перебросил на позиции второй роты свой последний резерв – четыре противотанковых ружья и, вновь осматривая весь фронт, приготовился к самому худшему.

– Вас… генерал… – удивительно веселым, почти торжествующим голосом проговорил радист, подавая Поветкину наушники и микрофон.

– Держитесь спокойно, – раздался в наушниках невозмутимый голос генерала Федотова. – Вам на помощь высылаем авиацию. Обозначьте передний край ракетами, покажите самые важные цели. Штурмовики уже вылетели. Ждите, ждите, скоро подойдут. Как поняли? Прием.

– Вас понял, вас понял, – совсем не слыша своего голоса, прокричал Поветкин, – жду штурмовиков… Обозначаю передний край… Указываю цели… Жду штурмовиков… Только скорее…

Как хрупкую ценность, передав радисту наушники и микрофон, Поветкин выскочил из блиндажа и приказал сидевшим в нишах связным из подразделений:

– Передай всем: нам на помощь идут штурмовики. Командирам подразделений обозначить ракетами свой передний край и показать, где фашистские танки.

Вновь нырнув в свой блиндаж, он выхватил трубку из рук телефониста и взволнованным, радостным голосом заговорил:

– Слушайте все, слушайте все! К нам на помощь идут штурмовики. К нам на помощь идут штурмовики. Обозначить свой передний край ракетами…

Гулкий сотрясающий удар выбил из рук Поветкина телефонную трубку.

«Неужели наши самолеты?» – мелькнула тревожная мысль. Ударило вторично и нестерпимым удушьем заполнило весь блиндаж.

Только выскочив в траншею, он понял, что это точным огнем била вражеская артиллерия, видимо нащупав его новый НП. Снаряды ложились так часто и густо, что вся высотка с несколькими блиндажами лихорадочно дрожала, почти сплошь покрытая взрывами.

«Уходить надо, разнесут все в щепки», – подумал Поветкин и хотел было вызвать из блиндажа радиста с телефонистом, как совсем рядом взметнулся смерч земли и пламени.

«Вот и все, – тускло мелькнуло в сознании. – А где же наши штурмовики?»

Совсем не чувствуя своего тела, Поветкин пытался встать, но не смог, замер, ожидая наплыва боли, и, как сквозь сон, услышал слабый гул, похожий на какую-то хорошо знакомую музыку. Радуясь, что боль все не подступала, он ловил звуки и, поняв, наконец, что это летят наши штурмовики, оперся на руки и, шатаясь, встал. Справа и слева в знойном разливе солнца, круто валясь вниз, один за другим двумя бесконечными лентами до ослепления стремительно неслись крутолобые «Илы». А под ними взлетали над землей красные и зеленые ракеты.

Штурмовики, покрыв две широкие полосы копнами взрывов, поднялись вверх и плавно развертывались для нового захода. В стороны от них и выше, захватывая все небо, метеорами носились истребители. Их стремительный полет и мощный раскат моторов штурмовиков были так захватывающи, что Поветкин не выдержал и по-мальчишески восхищенно закричал:

– Спасибо, братцы! Спасибо, соколики!

По всему кольцу, вынырнув из траншей и окопов, кричали, махали руками, касками, пилотками прокопченные и истомленные боем воины окруженного полка.

Второй, третий, четвертый раз, заливая противника огнем, валились вниз и облегченно взмывали в небо штурмовики. А Поветкин все стоял, восхищенный силой и мощью советских машин.

Когда последние штурмовики, ударив реактивными снарядами, круто развернулись и, догоняя товарищей, плавно пошли на восток, Поветкин осмотрелся. В лощине перед второй ротой, за холмами, где стояли наши танкисты, у шоссе, уходившем в сторону Курска, и далеко позади среди россыпи кустарников – в разных местах, где полчаса назад, готовясь к атаке, ползали фашистские танки, теперь полыхали и тускло курились огромные костры, темнели бесформенные груды металла.

Ошеломленные ударом советских штурмовиков, гитлеровцы минут тридцать молчали. Только далеко по сторонам – на западе, на севере, на востоке и юго-востоке – гул боя все нарастал и ширился. Это напоминало подразделениям полка Поветкина, что хоть и затих подавленный «Илами» противник перед ними, но захлестнувшее их смертельное кольцо не разорвано и полк все так же отрезан от соседей и тылов. А раскаленное солнце, едва перевалив за полдень, словно застыло в знойной пустоте неба.

Поветкина тревожило, что от Лесовых не было никаких вестей. Он послал в гаубичный дивизион связного, приказав Лесовых вернуться на НП.

По всему кольцу полка вновь ударили ожившие артиллерия и минометы противника.

«Где же он начнет, атаку? – встревоженно думал Поветкин. – Только бы не по второй роте. Не выдержит она, да и четыре бронебойки не спасут положения».

Но противник основным объектом повой атаки выбрал именно вторую роту. В грязной дымке, заполнившей лощину, взревели танковые моторы, послышался лязг гусениц, и восемь черных машин, проскочив траншеи, вырвались на пологую высотку. Перед ними в желтом опаленном кустарнике оборонялись реденькие подразделения полка.

«Гаубицы, повернуть гаубицы, – пронеслось в сознании Поветкина, – иного выхода нет! Разрежут полк на две части и уничтожат его».

Он хотел было позвонить в дивизион, но связь была прервана.

– Сами, сами догадались! – воскликнул Поветкин, увидев, как от шоссе к высотке, облепленное десятком людей, плавно покатилось короткоствольное орудие. Впереди него, призывно махая руками, бежал Лесовых.

Вражеские танкисты, видимо, еще не заметили выдвигавшуюся гаубицу. Лесовых что-то руками показал артиллеристам и побежал назад. Вскоре от шоссе показалась вторая гаубица. Вокруг нее сразу же вспухло несколько взрывов, но расчет, не останавливаясь, успел протащить орудие в кустарник и открыть огонь. Начала стрельбу и первая гаубица. Тяжелые снаряды гулко рвались впереди замедливших движение танков.

Поветкин облегченно вздохнул, но тут же оборвал вздох. Танки, разбившись на две половины, веером на огромной скорости начали обходить гаубицы. Их пушки и пулеметы с трех сторон обрушились на кустарник. Гаубицы непрерывно озарялись вспышками взрывов. Вспыхнул один танк, остановился второй, но остальные, все убыстряя скорость, лезли напролом. Задымил еще один танк, и в этот же момент несколько взрывов накрыли дальнюю гаубицу. Около ближнего орудия осталось всего двое артиллеристов. Они дважды в упор ударили по ближнему танку, третьим выстрелом остановили еще одну машину. И вдруг гаубица смолкла. Четыре откатившихся назад танка вновь развернулись и двинулись на кустарник. Один из артиллеристов бросился к разбитой гаубице, что-то схватил там и побежал назад.

«Андрей, – узнал Поветкин Лесовых, – снаряды несет. Только бы успел».

Но Лесовых вдруг пошатнулся, судорожно дернул головой и, словно опомнясь, бросился к орудию.

Гулкий выстрел остановил уже ворвавшийся в кустарник танк. Остальные три танка, отстреливаясь, поползли назад. Вокруг гаубицы беспрерывно метались взрывы. Поветкин нетерпеливо ждал нового выстрела, но орудие молчало. Три танка опять устремились к нему. Они уже подошли метров на двести, но гаубица вновь ударила и зажгла средний танк. Две последние вражеские машины, отстреливаясь, поползли в лощину.

Поветкин, с трудом сдерживая нервную дрожь, напряженно смотрел в кустарник. Около одинокого орудия никого не было. От шоссе к нему бежали четверо артиллеристов. Позади них выкатывались еще две гаубицы.

Подбежавшие артиллеристы склонились у станины орудия и, подняв кого-то, понесли на полковой медпункт.

– Товарищ подполковник, – подскочил к Поветкину радист, – из штаба дивизии передали: «Вариант семь. Доложите решение».

– Вариант семь? – переспросил Поветкин. – Хорошо. Передайте: «Вариант семь понял».

Это был приказ командира дивизии на прорыв окружения. Еще в апреле, готовясь к боям, Поветкин и Лесовых разработали много вариантов действий полка в различных условиях обстановки. Один из них – «Вариант семь» – предусматривал почти такие же условия, в которых сейчас оказался полк. По этому варианту подразделения полка, прикрываясь огнем с фронта, ночной атакой прорывали вражеское окружение и соединялись с главными силами дивизии.

– Товарищ подполковник, – устало подошел к Поветкину черный, в обгорелой гимнастерке молоденький артиллерист, – вам записка от майора Лесовых.

– Из гаубичного? – бросаясь к артиллеристу, воскликнул Поветкин. – Что там? Как люди?

– Четверо убиты, – облизывая запекшиеся губы, с трудом проговорил солдат, – шестеро ранены. Майор Лесовых в крови весь, в осколках, не слышит ничего и говорить не может. Врач сказала, что ему совсем плохо. Записку написал вам. «Ни черта у них не вышло, – прочитал Поветкин на клочке бумаги. – Остановили! И дальше не выйдет. Держись, Сережа, наша все равно возьмет! Жаль товарищей. Меня царапнуло. Выдержу и вернусь их добивать. Андрей».

Поветкин еще раз прочитал записку, пряча от артиллериста повлажневшие глаза.

Стрельба во втором батальоне и танковой роте заметно стихла. Спокойно было и на других участках.

«Вариант семь», – раздумывал Поветкин. – На прорыв идут танковая рота и третий батальон. Их поддерживают гаубицы и минометы. Для прикрытия отхода нужно выделить группы из первого и второго батальонов. Как мы договорились, их возглавит Лесовых. А теперь кто возглавит? Задача трудная. Нужен смелый, решительный человек. Вот Привезенцев смог бы. Где он теперь, Федя Привезенцев? Ах, Федя, Федя, отчаянная твоя душа, как ты нужен сейчас! Так кто же возглавит прикрытие? А если Чернояров?»

Нарастающий вой снарядов оборвал мысли Поветкина. Противник вновь начал артиллерийский и минометный обстрел. В лощине, за холмами, позади шоссе опять загудели танковые моторы. Вот-вот начнется новый штурм поредевших подразделений окруженного полка…

IX

Трепетно мелькнул за поворотом красный флажок последнего вагона, и все окутала гнетущая тишина. Поправив черную повязку над пустой глазницей, Привезенцев поднял вещевой мешок и тревожно огляделся.

«Ни буфета, конечно, ни магазинишка завалящего», – уныло подумал он, отошел с полкилометра от станции и, сев под кустом, достал из мешка непочатую бутылку водки. Приготовясь ударом ладони выбить пробку, он вдруг остановился, пристально посмотрел на бутылку и поспешно убрал ее в мешок.

«А куда, собственно говоря, нацелился ты? – пройдя километра три, вновь остановился Привезенцев. – Куда ты размахался, черт одноглазый?»

Он присел на пригорок, закурил и торопливо достал крохотное зеркальце. Мельком взглянув в него, он сердито отвернулся и нахмурился. Никогда не унывавший Федор Привезенцев все еще не мог привыкнуть к своему новому облику. Черная повязка, наискось пересекавшая лоб, и рыжие коротко подстриженные усы до неузнаваемости изменили похудевшее лицо с одиноким, часто слезящимся глазом. Даже так любимое раньше военное обмундирование теперь не радовало, а угнетало, напоминая о крутом изменении жизненного пути. Одна за другой наплывали неясные, беспокойные и тревожные мысли.

«Ну познакомился, ну целый год письма получал, а что из этого? Ведь ни сам, ни она ни одним словом не обмолвились о совместной жизни, говоря только о текущей обыденщине и о своих чувствах».

«О своих чувствах, – криво усмехнулся Привезенцев. – Бумага все выдержит, на ней не то что пылкую любовь, на ней черт те что изобразить можно».

Он отбросил недокуренную папиросу, лег на спину и зажмурился. И опять, может в тысячный раз, вспоминалась ночь под Белгородом, когда они с командиром взвода разведки ползли к немецким траншеям. Еще тогда, ужом пробираясь в кромешной тьме, он понял опрометчивость своего поступка. Но удачный захват «языка» погасил сомнения.

«Да, но глаз-то, глаз-то ведь потерял», – опять острой болью пронеслась осуждающая мысль.

– Ну и черт с ним, с глазом, – сердито пробормотал он, – с одним проживу. Зато пленный, пленный-то взят! Сколько разведчиков впустую полегло, а мы раз – и цапнули! Это для всей дивизии, а может, для армии, для фронта целое событие. Может, этот детина долговязый такое расскажет, что не одну тысячу наших жизней спасет.

Как и раньше, эта мысль успокоила Привезенцева. Мгновенно, как по волшебству, всплыло веселое, удивительно красивое лицо Наташи с ее чудесными то сияющими, то подернутыми грустью глазами. Это представление было так ярко, ощутимо и так призывно, что Привезенцев одним махом поднялся и торопливо пошел по дороге.

Давно не чувствовал он себя таким молодым и сильным; давно не испытывал такого спокойствия и душевного подъема. Дорога словно бежала ему навстречу, сокращая последние километры пути. Он легко поднялся в гору, тропинкой пробрался через кустарники недавно вырубленной рощи и, выйдя на опушку, остановился.

Внизу по склону холма рассыпались знакомые домики деревни Дубки. В самой середине левой слободы, над серебристой гладью пруда, гордо поблескивала оконцами изба Наташи. В деревне было малолюдно, но во дворе Кругловых кто-то копошился. Присмотрясь внимательнее, Привезенцев понял, что это были или отец Наташи, или ее мать. Сама она в такое время, несомненно, была на работе.

По письмам он знал, что Наташа работает на птичнике, в обветшалом сарае на самом берегу нового озера, плотину которого в прошлом году с таким жаром и вдохновением строил весь полк.

Стараясь держаться в тени, он напряженно всматривался в Дубки, но озеро и тот самый сарайчик около него закрывал пологий холм.

«Да что я таюсь, как мальчишка!» – рассердился Привезенцев и подхватил вещевой мешок, решив, ни секунды не медля, идти в деревню. Он уже двинулся, но черная повязка ослабла и сползла вниз. Он присел поправить ее и опять почувствовал, как безвольно расслабло тело, вернулись тревожные мысли.

«Зачем, зачем я иду? На что я нужен ей? У нее семья, дети, а я к чему? – беспокойно думал он. – Тоже нашелся жених одноглазый! Больше тридцати лет проторчал на свете, а ни кола, ни двора. Шинелишка, пара белья. Тоже кандидат в мужья нашелся! Турнуть такого кандидата, чтобы мчал до станции и оглянуться не посмел!» Но кипучая, неуемная натура Привезенцева не выдержала столь сурового самобичевания.

– Что, в самом деле, – закурив, проговорил он, – воевать так воевать. Если она не такая, как в письмах, то аллюр три креста – и поминай, как звали.

Он опять приладил вещевой мешок, стряхнул пыль с фуражки и вышел из кустов. Впереди от деревни к роще на взгорок тащилась одинокая подвода. Не желая никого видеть до встречи с Наташей, Привезенцев отошел за куст и, как опытный дозорный, взял под обстрел вихлявую дорогу. Серенькая лошаденка, видимо, не только забыла вкус овса, но и хорошим сеном не часто лакомилась. Опустив голову и горбясь, она с натугой тянула пустую телегу. Позади, приотстав от повозки, неторопливо шли две женщины. В цветастом платье с широким вырезом над полной грудью была Наташа. Сразу же узнав ее, Привезенцев поспешно отступил за второй куст, потом за третий…

– Ну, хватит в юнца играть! – гневно прикрикнул он на самого себя, оправил гимнастерку, надвинул на самый лоб фуражку и походкой уверенного, безразличного ко всему человека двинулся навстречу повозке. Он старался шагать твердо, как на параде, с гордо поднятой головой, но под ноги попадали то кочки, то сурчиные норы, то какие-то выбоины, и он несколько раз споткнулся, но удержался, не упал, тут же принимая прежнюю независимую позу.

– Ну и дурак же ты, бывший капитан Привезенцев! – беззлобно выругался он, представив самого себя со стороны, и, бросив надоевший мешок, с веселым, сияющим лицом побежал к Наташе.

– Федя?! – и удивленно и радостно вскрикнула она. – Феденька, ты…

– Я, Наташа, я! – прокричал он и, уже не в силах сдерживать себя, бросился к Наташе.

– Совсем, Федя, совсем приехал? – опомнясь немного от радости, прошептала Наташа.

– Совсем, совсем! На всю жизнь!

* * *

Когда Листратова положили в больницу, его заменил заведующий райзо. А хозяином в райзо остался инспектор Чивилихин. Он хорошо знал, что секретарь райкома партии не жалует тех, кто отсиживается в кабинетах и редко бывает в колхозах. Поэтому он неделями не появлялся в райзо, по нескольку раз в день звонил по телефону в райком и райисполком и обстоятельно докладывал, где находился и что видел.

Чаще других колхозов наезжал Чивилихин в Дубки. С Гвоздовым сошлись они с первой встречи и, взаимно хитря и прикидываясь простачками, превосходно понимали друг друга. Гвоздов хлебосольно угощал Чивилихина, тот конфузился, отнекивался и оставался ночевать или уезжал под сильным градусом. Не оставался в долгу и Чивилихин. В районных сводках полевых работ Дубки всегда стояли на первом месте. Раньше и больше других получил Гвоздов семенной ссуды яровой пшеницы, овса, гречи. За это на квартиру Чивилихина был доставлен освежеванный колхозный баран. При распределении машин МТС Чивилихин добился выделения Дубкам одного трактора на все лето. В благодарность Гвоздов отвез Чивилихину восемь мешков колхозной картошки и ведро капусты.

В этот приезд в Дубки Чивилихин настроен был особенно радушно. Доставленную Гвоздовым картошку удалось выгодно обменять на тонкое сукно и хромовую кожу, за которую знакомый делец из Тулы отвалил Чивилихину двадцать семь тысяч рублей. Теперь Чивилихин надеялся прихватить у Гвоздова еще хотя бы мешка три столь дефицитной в эту весну картошки.

– Как дела, Мироныч? – по обыкновению ни на кого не глядя, деловито спросил Чивилихин.

– Да помаленьку движемся, – почтительно ответил Гвоздов, – с парами неуправка только. Забарахлил тракторишко-то, четвертый день чихает, фыркает – и ни с места!

– Ну, это мы утрясем, – оглаживая ладонями длинное, с отвислым подбородком лицо, начальнически заверил Чивилихин. – В случае, ежели этот не наладится, перебросим трактор из какого-нибудь другого колхоза. А как у тебя с сенокосом?

– Да какой там сенокос! – отмахнулся Гвоздов. – Луга озеро позатопило. А вика совсем плюгавенькая, и косить почти нечего.

– Да, плохо, плохо дело, – морща желтый лоб, проговорил Чивилихин. – Без корма скотинка останется. Туговато зимой придется.

– Да какая у нас скотина: коровенки, два десятка овец да четырнадцать лошадей.

– Слушай, Мироныч, – воровато оглядевшись по сторонам, склонился Чивилихин к Гвоздову. – Был я в лесничестве. Там у них на полянах трава в рост человека. Нигде эти поляны как сенокосные угодья не числятся. Я говорил с лесником. Хороший мужик, надежный. Посылай-ка ты своих косарей и брей подчистую. Копну себе, копну леснику.

– Черт ее знает, скользкое это дело, – усомнился Гвоздов, – влипнуть можно.

– Что ты, – замахал руками Чивилихин, – верное дело! Комар носа не подточит. А в случае чего, я слово замолвлю.

– Да. Заманчиво это все, – уже решив согласиться на сделку, мялся Гвоздов, – обдумать все надо, обмозговать. Да что мы сидим-то, пошли перекусим малость с дороги-то.

– Я, собственно, и не проголодался, не успел, – с небрежным равнодушием проговорил Чивилихин, направляясь к двери.

«А с сенцом-то дело может здорово выгореть, – думал Гвоздов, – Корова, телка, одиннадцать овец – чем я их прокормлю? А тут и себе копешек семь-восемь, а то и десяток верняком выгадаю».

– Черт их знает, этих баб, – гремя посудой, ворчал он, – и куда она все позадевала? Ну, мы пока так, накоротке: огурцы, капуста, ветчинки порежу. А вечером, как жена придет, тогда уж, так сказать, капитально посидим.

– Конечно, – охотно согласился Чивилихин. – Рановато вроде бы за хмельное-то, – беря от Гвоздова стакан самогонки, с ужимкой поморщился он. – Ну, да ладно, на том свете за все грехи чохом расплатимся.

– Известно: одним больше, одним меньше – какая разница? – поддакнул Гвоздов.

– А ты вот что, Мироныч, – смачно хрустя огурцами, прошамкал Чивилихин, – ты для себя-то из колхозного сена не бери, лишние разговоры только да поклепы. Мы тебе из той половины, что леснику пойдет, выкроим. Хватит ему и того, что останется. Он и так распузател, как боров откормленный.

«Ушлый мужик, – подумал Гвоздов, – он и себя верняком в этом дельце не обойдет».

– Да, все спросить хочу, – заговорил Гвоздов, наливая самогон, – как там товарищ Листратов, Иван Петрович?

– Плохо, – сверху вниз кивнул плешивой головой Чивилихин, – можно сказать, дрянь дело. Пласт пластом лежит, и рукой пошевелить не дают. Ни газет, ни книжек и никаких посетителей. Даже самого секретаря райкома не допустили.

– Что же за болезнь такая?

– Инфарт называется по-научному, а просто говоря: сердце растреснулось.

– Да ну? – ахнул Гвоздов. – Это вить чуть ли не смерть! И с чего с ним такое стряслось?

– Смерть пока не смерть, но в могилку одной ногой шагнул. А случилось это, – наставительно объяснил Чивилихин, – все из-за работы нашей неугомонной. Мотаемся день и ночь по району, нервы изводим, переживаем, вот оно, сердечко-то, и не выдержало. Трах – и, как спелый арбуз, треснуло!

– Могутной мужик был, могутной. И надо же такому случиться! – сожалеюще охал Гвоздов. – Ходил, ходил человек, и на тебе – трещина в сердце!

* * *

После смерти отца Ленька Бочаров, как выпадало свободное время, уходил на озеро и часами сидел там в одиночестве под склонившимся к самой воде кустом длиннолистой ракиты. Особенно любил он предзакатные часы в тихую погоду. Во всю ширь и даль от плотины к едва заметному лесочку на изломе безмятежно дремала гладь – нежно-розовая, словно излучающая тепло на ближней половине и тускнеющая, с едва уловимым, как лезвие отточенного ножа, переходом от сталистого блеска до черноты у западного берега.

Ленька обычно набирал в карманы хлебных крошек, остатков каши, вареной картошки и, сидя под ракитой, горстями осторожно бросал их в воду. И сразу же, едва только падали первые крошки, бороздя гладь и всплескиваясь, со всех сторон наплывали рыбки. Крохотные, величиной с полпальца, хрупкие мальки за два привольных месяца выросли в толстеньких, с золотистой чешуйкой, подвижных и стремительных карпиков. Налетая на крошки, они уже не просто бороздили воду, а с брызгами били хвостами, выплескивались, бронзово мелькая над потревоженной гладью, стремительно хватали даже крупные кусочки хлеба и мгновенно исчезали, уходя в глубину.

В конце июня под вечер Ленька, рано закончив бороновать участок пара за песчаным оврагом, пришел под свою ракиту. Крошек было мало, и рыбки, мгновенно съев все, как по команде, почти ровной полосой выстроились в полуметре от берега. Неторопливо шевеля плавниками, они держались на одном месте, устремили головки на Леньку, словно требуя новых порций корма.

– Нету, нету ничего, все кончилось, – склонясь к воде, терпеливо объяснял Ленька, – не успел нынче. Завтра целый чугунок картошки наварю.

Но рыбки, видимо, не понимали Леньку. Они еще ближе придвинулись к берегу, полукольцом охватывая место, где он стоял, явно требуя пищи.

– Кончилось все, говорю вам! – рассердился Ленька и топнул ногой.

Мгновенно, взрябив воду, рыбки исчезли.

– То-то же, нельзя быть такими настырными, – ласково погрозил пальцем Ленька и пошел берегом озера.

Тихая, безмятежная радость охватила его. Бывшие поверх бугра косые лучи солнца нежно пятнали шелковистую траву за ракитами. Задремавшее озеро неоглядным зеркалом уходило к лиловым ржаным полям. Над луговиной в низине вырубленного сада вился к небу легкий дымок.

«Ребятишки, видать, костром балуются, – подумал Ленька, глядя на отвесно поднимающиеся белесые волны дыма. – Зайти, что ли, посидеть с ними?»

Он в один мах перескочил залитую водой канаву, поднялся на взгорок и в лощине на берегу озера увидел двух мужчин.

«Кто же такие?» – подумал он и, подойдя поближе, узнал Гвоздова и часто наезжавшего в колхоз Чивилихина. Заметил Леньку и Гвоздов.

– А-а-а! – явно без радости, но улыбаясь, протянул он. – Алексей. Подходи, подходи. Как говорят, милости прошу к нашему шалашу.

Гвоздов был без рубахи, и его жирная грудь толстым наплывом свисала вниз. Оголенный до пояса сидел и Чивилихин. Длинное, худое туловище его неприятно желтело на фоне зеркальной воды. Костер с двумя камнями по сторонам слабо курился; между Гвоздовым и Чивилихиным темнела объемистая сковорода с жареной рыбой; у самой воды валялся мокрый сак, а рядом стояло ведро.

«Карпиков наловили и жарят», – сжался от неопровержимой догадки Ленька.

– Наш самый что ни на есть активист, – показывая на Леньку, сказал Гвоздов Чивилихину. – Огневой парень! За что ни возьмется, горит все в руках. Я ему самые ответственные дела поручаю. Садись, Алексей, за компанию, – кивая головой Леньке, потянулся Гвоздов за бутылкой, – налью маленько, подзакусишь, отдохнешь.

– С-спасибо, – с трудом выдавил Ленька, – я обедал. Зачем же вы их, – помолчав, с горечью проговорил он, – зачем же наловили-то? Они же маленькие… Не выросли еще…

– Где там маленькие! Вон какие поросятки! – густо пробасил Гвоздов и рукой зачерпнул в ведре. На его бугристой ладони и кривых пальцах беспомощно забились четыре золотистых карпика.

Ленька часто заморгал и, чтобы не заплакать, стиснул зубы. Чивилихин, облизываясь от удовольствия, с хрустом уминал поджаренных рыбок. У Леньки по всему телу пробежала дрожь, потемнело в глазах.

– Садись, Алексей, что стесняешься, свои же все, – настойчиво уговаривал Гвоздов.

– Н-нет. Не хочу, спешу, – бессвязно пробормотал Ленька и, почти ничего не помня, пошел в кустарник. Перед его глазами, никак не исчезая, стояли трепыхавшиеся на руке Гвоздова недоросшие карпы. Торопливо пройдя несколько шагов, он остановился и чуть не закричал от боли. В глазах вместо рыбок, что беспомощно бились на ладони Гвоздова, возникли те самые крохотные мальки, которых они с отцом и Ваньком Бычковым везли из рыбного совхоза. «Они же маленькие, погибнуть могут!» – как наяву, прозвучал в ушах Леньки голос отца, и он вспомнил всю, всю эту страшную дорогу от совхоза до родной деревни; вспомнил, как промокший отец, посинев на ледяном ветру, останавливал подводы и насосом накачивал воздух в бочки с мальками. И все это мгновенное, как нестерпимый жар, болезненное воспоминание сменилось хрустом рыбьих косточек на обломанных зубах Чивилихина. От острой боли в груди Ленька пошатнулся и лицом вниз рухнул под куст.

«Они же слабенькие, погибнуть могут!» – не умолкая, звучал голос отца. Ленька всем телом прижался к теплой земле и глухо зарыдал.

– Мы так мучились, отец умер из-за мальков, а они душат недоростков, жрут! – с ненавистью прошептал Ленька, чувствуя, как жарко полыхало все лицо и звонко стучало в висках.

Вытирая слезы, он вскочил на ноги и, весь дрожа от гнева, медленно двинулся к костру.

– Вот это молодец! Давай присаживайся, – увидев Леньку, заговорил Гвоздов, но тут же осекся и смолк.

Не чувствуя самого себя и видя только крохотных мальков в бочках, что везли из совхоза весной, Ленька неторопливо взял наполненное молодыми карпами ведро, подошел к воде и опустил ведро в озеро. Так же неторопливо он повернулся, не мигая, взглянул на Гвоздова и со всей силой поддел ногой сковородку с жареной рыбой.

– Держи его, бандюгу! – вскакивая, завопил Чивилихин.

Ловкой подножкой и толчком в костлявую грудь Ленька опрокинул его навзничь.

– Сами бандюги! – задыхаясь, яростно кричал он. – Душегубы, паразиты, обжоры! Живность недоросшую изничтожаете!..

Опьяневший Гвоздов, шатаясь, пытался поймать его, но Ленька увильнул и так же, как и Чивилихину, дал ему сильную подножку. Гвоздов упал на четвереньки, пытался подняться и под новым толчком Леньки плашмя рухнул на землю.

– Вот вам за карпиков! Вот вам за рыбку! – прокричал Ленька и пошел домой.

* * *

Утром, выводя из конюшни лошадей, Ленька увидел Гвоздова.

– Подожди-ка, Алексей, – остановил он Леньку.

– Что еще? – гневно скосил глаза Ленька.

– Ты что же творишь-то, а? – с укором сказал Гвоздов. – Да ты понимаешь, что все это означает? На районного представителя руку поднял, а? Да за такие проделки досыта в тюрьме насидишься.

– И пусть, и насижусь! А вам, паразитам, все одно не дам рыбу губить! – запальчиво выкрикнул Ленька.

– Да кто губит-то и какую рыбу? Десяток всего и съели, а ты бучу такую поднял. Пойми же, Леня, и мое положение, – склонился к нему Гвоздов, – разве для себя я взял бы эту рыбешку разнесчастную? Все для колхоза стараюсь. Он представитель, он помочь нам может. Ну, как не уважить нужного человека!

– Все равно он паразит, и ты такой же, – не успокаивался Ленька.

– Ну ладно, ладно, погорячился, и хватит. Скажи спасибо, что товарищ Чивилихин такой человек мягкий. А то бы тебя уж нынче милиция сграбастала. Будем считать, что ничего не было. Ладно?

– Ладно, – уступил Ленька, трогая лошадей. – Только смотри, – обернулся он к Гвоздову, – ежели опять он или другой кто полезет за карпиками, пусть на себя пеняет…