Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

XXIII

Ядреные капли весеннего дождя хлестко накрапывали по брезенту палатки, навевая на Васильцова дремоту. Рядом на ворохе молодых листьев, широко разбросав руки и приподняв острый небритый подбородок, беспробудно спал Перегудов. Второй час лежал он навзничь, в неудобном положении, но даже не шелохнулся, только всхрапывая изредка и что-то бормоча во сне. Последнюю неделю Перегудов почти не отдыхал. Он метался от одной группы партизан к другой, возвращался в лагерь и опять спешил на звуки вскипавшей перестрелки. Пятую неделю, напрягая силы, партизанский отряд Перегудова отбивался от наседавших гитлеровцев. Вчера каратели чуть было не прорвались через ручей, но, к счастью, хлынул ливень, и всего за какой-то час узенький ручей вспух, заливая луговину, и фашистские пехотинцы остались на той стороне.

– Нашли! – бурей влетев в палатку, прокричал Артем Кленов.

– Тише, – показал Васильцов на спавшего Перегудова, но сам, не в силах сдержать волнения, воскликнул: – Вернулись? Нашли?

– Так точно, Степан Иванович! – сияя мокрым, разгоряченным лицом, прошептал Кленов. – И штаб бригады там, и командир, и два партизанских отряда наших. Недалеко тут, километров пятнадцать. Фрицев накрошили – жуть! Целый пехотный полк вчистую раскромсали, батальон полицейский и две охранные роты. Трофеев захватили – полным-полно! Одних танков шесть штук, целенькие, и ребята наши уже моторы крутят.

– Как с продовольствием?

– Привез! Мешками на лошадей навьючить пришлось, на повозках не пробьешься. Грязища – чуть не по горло. Ну, в общем сухарей четыре мешка, два мешка крупы, сахару чувал. Немецкое все, трофейное!

– А боеприпасы?

– Степан Иванович, – укоризненно качнул головой Кленов, – да это я в первую очередь, боеприпасы-то! И патроны и гранаты – хватит теперь вдоволь фрицев угостить. Вот только, – нахмурясь, замялся Артем, – соли нет ни капельки, и наши там без соли сидят. Ну, это мы мигом! – мгновенно повеселев, заверил он Васильцова. – Это вы нам поручите. Боеприпасы теперь есть. Проберемся в тыл к фрицам и всего добудем. Да, вот еще, – спохватился Кленов, – двух радистов командир бригады с рацией прислал и вот пакет командиру.

– Какой пакет? – хрипло пробасил Перегудов.

– Вам, товарищ командир, – ринулся к нему взбудораженный Артем, – от командира нашей партизанской бригады.

Хмуря заспанное лицо, Перегудов молча взял пакет, неторопливо вскрыл его и, достав бумагу, долго, словно ничего не понимая, читал.

– Все! – вскакивая, вдруг прокричал он. – Все рухнуло у фрицев! Вырвались наши партизанские отряды! Вырвались!

Он схватил Васильцова, потом Кленова и, прижав их к себе, продолжал все так же восторженно выкрикивать:

– Ни танки, ни артиллерия, ни авиация не сломили нас. А теперь-то, теперь мы хозяева! Теперь повоюем! Как, Артем, повоюем?

– Так точно, товарищ командир! За все прошлое с фрицами рассчитаемся и кое-что в придачу подкинем.

– Ну ладно, – утих Перегудов и сел на бревно, – нужно все привести в порядок – и за дело. Командир бригады пишет, что сейчас главная задача – подготовка подрывников. Приказано всех здоровых партизан подрывному делу обучить. Видать, наше командование мощный фейерверк для фашистов задумало.

* * *

– Начальник штаба, ко мне! – перекосив брови и придав всегда озорному, веселому лицу неповторимо свирепое выражение, крикнул Артем. – На одной ноге, сей момент!

– Слушаюсь, товарищ командующий! – лихо, с подобострастием в ломком голосе отозвался из шалаша Сеня Рябушкин и стремительно вытянулся перед Кленовым.

– Что такое? Что все это значит? Что за вид растрепанный? – гневным взглядом окинул Артем щупленькую в непомерно длинной гимнастерке фигурку Рябушкина. – В каком виде изволите к самому командующему являться? Товарищ заместитель, – обернулся Кленов к лежавшему на спине Кечко, – я вам, кажется, уже сколько раз поручал привести начальника штаба в настоящий боевой партизанский вид. Когда же в конце концов будут мои приказы исполняться точно и неукоснительно? Я не потерплю разгильдяйства и распущенности!

Кечко лениво повернулся на бок, с напускным презрением долго смотрел на замершего, как изваяние, Сеню и, пренебрежительно отвернувшись, нехотя проговорил:

– Та я же вам кажинный день твержу: не по Ваньке шапка. Така должность высокая не для цего недоростка. Смахнуть его из начальников штаба и отправить помощником к Павлу Круглову коней пасти.

– Товарищ командующий, – взмолился Сенька, – хоть куда загоняйте, только не в пастухи! Круглов этот день и ночь молчит. Я же с ним и говорить разучусь окончательно.

– И правильно, – словно не слыша Сенькина голоса, согласился с Кечко Артем, – самое подходящее место для него в пастухах. Может, хоть лошади воздействуют на него. И Круглову с ним не скучно будет. А то он, бедолага, от тоски зачахнет и конца войны не дождется. Пиши приказ: «С завтрашнего утра Семена Антоновича Рябушкина изгнать из боевой команды разведчиков и перевести в заместители конюха Круглова. Приказ окончательный, обжалованию не подлежит». Подпись моя.

– Та що до завтра ждать? – возразил Кечко. – Шугнуть его сей момент на луговину, щоб и духу его тут не було!

– Нет, подождем до утра. Пусть котелки перемоет, вокруг шалаша подметет, на кухню сбегает. А пока, – свирепо взглянул на Сеньку Артем, – зыть к роднику! Воды студеной два котелка, и чтоб до краев, ни капельки не расплескать.

Нина, улыбаясь, слушала неизменно повторявшийся почти ежедневно шутливый разговор разведчиков, где всегда Артем Кленов выступал в роли грозного командира, Иван Кечко, вторя ему, изображал послушного, но неумолимо сурового заместителя, а Сеня Рябушкин был постоянным объектом их начальнических внушений и придирок. Первые дни это казалось Нине грубой шуткой и даже издевательством двух взрослых мужчин над молоденьким и безответным Сеней Рябушкиным. Но скоро Нина увидела и поняла совсем другое. Эго была та отдушина, которой пользовались трое разведчиков, чтобы позабыть хоть на какое-то время все трудности суровой партизанской жизни и дать выход кипевшей в их молодых душах неугомонной энергии.

Душой тройки был Артем. Умный, сметливый, окончивший три курса педагогического института, он, казалось, знал все на свете и мог выполнить любую работу. Особенно он был незаменим при выполнении трудных и опасных заданий в тылу врага. О подвигах Артема ходили в отряде целые легенды. Сам же он скрывал свое смущение внешней грубостью, ухарством, заметным подчеркиванием озорства.

Поэтому и не удивительно, что, попав в отряд, худенький, еще совсем подросток, любознательный до назойливости и влюбчивый, как большинство впечатлительных подростков, Сеня Рябушкин сразу же прирос к Артему, ловя каждое его слово и стараясь во всем подражать ему. Он почти без слов угадывал каждое желание Артема и не только покорно, но даже с радостью выносил все его подчас обидные шутки, и каждое его приказание выполнял с неуемным жаром своего восторженного характера. Артем же, подшучивая и часто всерьез распекая Сеню, всячески оберегал и жалел его.

Иван Кечко был полной противоположностью и Артему и Сене. Молчаливый, сосредоточенный, с мягким взглядом спокойных серых глаз, он часами мог не разговаривать, о чем-то напряженно думая.

По рассказам Сени Нина знала, что Кечко в отряд пришел из сожженного фашистами села под Сумами, где погибли все его родные и близкие. Во всех делах Кечко был спокоен, нетороплив и даже равнодушен. Только в короткие моменты подтрунивания над Сеней он веселел, присоединяясь к Артему.

В эти моменты Кечко удивительно напоминал Нине Петра Лужко – друга Сергея. И всякий раз, вспомнив Лужко, Нина неизменно переходила к думам о Сергее Поветкине. И, сама не зная почему, она твердо верила, что Сергей жив, с каждым днем все ощутимее и острее чувствовала Сергея где-то совсем недалеко. По совету Васильцова она сразу же написала в Министерство обороны, прося сообщить о судьбе Поветкина, но борьба с карателями надолго затянула отправку писем. Да и после, когда в брянских лесах установилось затишье, прилетавшие с Большой земли транспортные самолеты кружили над партизанскими базами, сбрасывали на парашютах грузы и, не приземляясь, улетали обратно. Нина терпеливо ждала, думала о Сергее. Разведчики, видимо, догадывались о ее мыслях и никогда не заводили разговора о письмах. Только в этот день негласный уговор безжалостно нарушил Сеня Рябушкин.

– Ура-а-а! – кричал он, возвращаясь с котелками свежей воды. – Давай, Артем, лезгинку или хоть цыганочку на крайность.

– Это что еще за панибратство такое? – строго прицыкнул на паренька Артем. – Придется и в самом деле не ждать утра, а сейчас же шугануть тебя к лошадям Круглова.

– Попробуй только! – грозно подбоченясь, без всякой почтительности выпалил Сенька. – Ты теперь в моих руках, и я что хочу, то и творю.

– Бачилы? – кивнул головой в сторону Сеньки Кечко. – Видать, парень-то с гаек свихнулся.

Сенька дерзко взглянул на него, потом уступчиво сказал:

– На вот, Артем. Почта была. Два письма тебе. И я тоже получил, – пряча глаза, совсем тихо добавил он и сел на землю.

Нина видела, как дрогнуло, розовея, лицо Артема и пальцы нетерпеливо заскользили по конверту.

Кечко, не меняя положения, безразлично смотрел на Сеньку и только ниже пряди волнистого чуба на виске его учащенно билась синяя жилка.

– Ну, братцы, отдохнули немного, и хватит. Пора за дело, – торопливо прочитав письма, с прежней веселостью сказал Артем. – Итак, мы научились готовить взрывчатку, чтобы ахнуть и – рельс напополам! А теперь смотрите, как нужно ставить запал в заряд.

Нина старательно слушала, но почти не понимала, что говорил Артем. Впервые за всю войну она с нарастающей болью думала, что Сережа, Сережа Поветкин, очевидно, погиб…

XXIV

Шел уже двенадцатый час ночи. Генерал Ватутин подписал необходимые бумаги, выслушал доклады начальника штаба и своих заместителей, отдал нужные распоряжения и остался один. Опять, как и всю эту последнюю неделю, волновал его один вопрос: почему же немцы не начали наступления? Данные разведки довольно определенно говорили, что в первых числах мая противник начнет решительное наступление на Курск. Но прошла уже почти половина мая, а немецкие войска все так же стояли в обороне и в своих районах сосредоточения. Чем вызвана отсрочка наступления? Да и отсрочка ли это? Может, Гитлер усиливает ударные группировки? Сколько же сил он бросит в наступление? Сможет ли он подвести новые дивизии? Едва ли. В район Белгорода и Орла он и так собрал все, что было возможно. Следовало ожидать только усиления техникой, вооружением и, конечно, в первую очередь танками. А сколько танков? Немецкая промышленность работает на полную мощь. Она способна дать в месяц не меньше тысячи средних и тяжелых танков. И все они могут оказаться здесь, под Курском. Тысяча за месяц! Пусть даже шестьсот-семьсот! Сколько же нужно сил, чтобы остановить и разгромить их?

Ватутин углубился в расчеты. Он обдумывал, что сделать, если вся масса немецких танков навалится на 6-ю гвардейскую армию. Но тут же всплывала мысль, что противник может ударить не по 6-й, а по 7-й гвардейской или по 40-й и даже по 38-й армиям. Что тогда делать? Фронт огромный. Тянется почти от Рыльска и до Волчанска. И противник может ударить на любом участке этого фронта. А везде быть сильным невозможно. Что сделать, что предпринять? Несомненно, для ликвидации всяких неожиданностей нужны сильные резервы, но и главную полосу обороны, передний край оголять нельзя. Именно там нужно нанести основное поражение противнику.

Пошел уже второй час ночи, а Ватутин все сидел над картой в глубоком раздумье.

– Да, – расправив усталые плечи, вполголоса проговорил он, – и так нехорошо, и так плохо, и эдак никуда не годится.

Он неторопливо свернул карту, спрятал ее в сейф и вышел из кабинета.

– Ничего не нужно. Я пройдусь немного, – махнул он рукой торопливо вскочившему адъютанту.

Ночь была темная, тихая, с ярко сверкающей россыпью звезд. Где-то вдали мерно постукивал движок походной электростанции, на шоссе приглушенно урчали моторы автомобилей.

Продолжая думать, Ватутин прошел краем едва распустившегося сада и оказался у дома члена Военного Совета фронта.

«Спит или не спит?» – подходя к темному крыльцу, подумал Ватутин.

От черной стены отделился часовой и, узнав командующего фронтом, вполголоса проговорил:

– Только что ушли от Никиты Сергеевича два полковника и генерал-майор.

«Значит, еще работает, зайду на минутку», – решил Ватутин и по скрипучим ступенькам поднялся, в дом.

В передней комнате над грудой бумаг сидел адъютант Хрущева. Увидев командующего, он поспешно встал, хотел было застегнуть распахнутый ворот гимнастерки, но не успел и смущенно проговорил:

– Разрешите доложить?

– Кто там? Ко мне? – раздался из-за двери голос Хрущева. – Николай Федорович? – увидев входившего Ватутина, встал он из-за стола. Усадив командующего в кресло, он предложил ему чаю, но тот отказался, хотя в прежние посещения с нескрываемым удовольствием пил крепкий, наваристый чай. – Новое что-нибудь на фронте? – спросил Хрущев, внимательно глядя на Ватутина.

– Пока все то же, никаких изменений, – в своей обычной манере скупо ответил Ватутин. – Немецкие группировки стоят в прежнем составе и на прежних местах. И у нас ничего существенного.

– Да, – задумчиво проговорил Хрущев, – весна давно на закат пошла, а на фронте затишье.

– Зловещее затишье, – всей грудью вздохнул Ватутин.

Что так смутило, а возможно, даже поколебало спокойствие и уверенность Ватутина?

Хрущев всматривался в его лицо, в глаза, в каждое движение и ничего нового в них не находил.

«Видимо, устал он, – подумал Хрущев, – как устали и все люди на фронте, да и не только на фронте».

– А весна-то, весна бушует! – с неожиданной лирикой в голосе проговорил Ватутин.

– И соловьи просто душу перевертывают, – подхватил Хрущев. – Сегодня вечером такой концерт закатили, еле в доме усидел. Дыхнем-ка свежим воздухом, Николай Федорович, – предложил он и, выключив свет, распахнул широкое, двухстворчатое окно.

В просторную комнату хлынул поток свежего ночного воздуха.

– Какая чудная ночь! – поставив локти на подоконник, вполголоса проговорил Хрущев. – Тишина, приволье! Каждая травинка и живет и отдыхает.

– Только люди не отдыхают, – сказал Ватутин и, помолчав, с придыханием добавил: – Человек – царь природы. А сколько тяжестей ложится на плечи этого царя!

Хрущев ничего не ответил; склонясь за окно, он глядел на высокие деревья старого сада, снизу бледно озаренные только что взошедшей луной.

Молчал и Ватутин. Он прислонился к оконной раме и глядел, как в просветах между ветвей все светлее становилось небо и тускнело сияние звезд.

– Царь природы… – задумчиво повторил Хрущев. – Нет, не царь, а властелин, повелитель и преобразователь! Цари – даже самые могущественные и властные – всегда были чьим-то орудием, в конце концов выполняли чью-то волю, и власть их, как бы ни была она деспотична и жестока, на крутых поворотах лопалась как мыльный пузырь. А человеку, властелину природы, все доступно. Возможности его безграничны, лишь бы только не были скованы его силы и способности.

– В том-то и беда, что не каждый человек имеет достаточные силы и способности, и не каждому представляется возможность развернуть их, если они и есть. Как говорят, выше головы не прыгнешь.

– То есть? – усмехнулся Хрущев.

– Да вот хотя бы наши тыловики, снабженцы, – с горячностью, как о давно наболевшем, продолжал Ватутин. – Они из кожи вон лезут, чтобы снабдить фронт боеприпасами, горючим, перебросить технику, вооружение, а сделать ничего не могут. Сковала, насмерть сковала эта хлипкая стальная ниточка.

Напоминание Ватутина о железной дороге Курск – Воронеж, единственной связи Центрального и Воронежского фронтов с тылом страны, вернуло Хрущева к прежним раздумьям. Будь хоть еще одна стальная магистраль к фронту, и сразу бы исчезла эта напряженность в снабжении войск. Но сейчас это было еще полбеды. По одному, два, иногда по три эшелона в сутки, а фронт все же получает. Но если Гитлер отложил наступление для усиления своих ударных группировок, то и средств для борьбы с ними нужно значительно больше. А как их подвезти к фронту? Немцы, конечно, еще перед ударом или одновременно с ударом попытаются разбомбить самые опасные места этой дороги. Тогда что? Надежда на автомобильный транспорт. Но его слишком мало.

– Для нашего фронта нужна своя, отдельная дорога, – высказал Хрущев мысль, которая давно волновала и мучила его.

– Но где, где она? – с болью воскликнул Ватутин. – Все противником перерезано.

– Нужно строить!

– Строить? – живо переспросил Ватутин и, облокотись на подоконник рядом с Хрущевым, едва слышно проговорил: – Чем, какими силами, Никита Сергеевич? Все же брошено на создание обороны. Ни одного свободного сапера, ни одного дорожника.

– И все же строить надо. Без самостоятельной дороги мы задохнемся, – после долгого молчания сказал Хрущев.

Ватутин ничего не ответил, и по его молчанию Хрущев понял, что он вряд ли верит в возможность постройки даже десятка километров новой железной дороги. Мысли его сейчас, видимо, опять сосредоточились на автобатах, авторотах, на конном транспорте, который, как кандалы, висел на ногах армии.

– Николай Федорович, сколько напрямую между Ржавой и Старым Осколом? Это же ваши почти родные места, – сказал Хрущев.

– Нет, мои южнее, Валуйки. А между Ржавой и Старым Осколом около ста километров, – ответил Ватутин и, повернувшись к Хрущеву, с надеждой спросил: – Так что и вы думаете соединить дорогой Ржаву и Старый Оскол?

– Это, пожалуй, единственный выход. Кратчайшее расстояние между двумя железными дорогами. И местность не трудная, почти равнина, ни одной большой реки. И строительство мостов не затруднит, и земляных работ меньше.

– Так это же, Никита Сергеевич, моя мечта! Не однажды во сне видел эту линию.

– Видите, как здорово получается: у нас с вами и сны одинаковые, – звонко рассмеялся Хрущев. – А я во сне даже на первом паровозе по этой дороге ехал. Вот что значит земляки: вы уроженец Воронежской области, а я – Курской. Видимо, надо подсказать кадровикам, чтобы земляков обязательно вместе, на одну работу ставили.

– Эх, Никита Сергеевич, – нахмурился Ватутин, – во сне-то и на Луне побывать можно. А проснешься – и опять грешная земля под ногами.

– Сделаем, Николай Федорович, сделаем! – левой рукой Хрущев с силой обнял Ватутина. – Сон в явь превратим. И сделает это, как вы говорите, все тот же царь природы. Вот что, Николай Федорович, – распрямясь, продолжал Хрущев, – давайте решим так. Соберите специалистов и поручите им подсчитать, какие нужны работы и сколько времени понадобится для строительства дороги. А я сегодня же свяжусь с секретарями Воронежского и Курского обкомов и выясню, что они могут дать для строительства.

– Так вы рассчитываете на силы местного населения?

– Именно!

– Да… – задумчиво протянул Ватутин.

– А вы что думали, что я буду просить у правительства специальные строительные организации?

– Честно говоря – да.

– Слушайте, по секрету, – склонился к уху Ватутина Хрущев. – Бес-по-лез-но! Все на спецстройках. Ничего даже относительно свободного нет.

– Да, – повторил Ватутин, – а я – то уж было размечтался об эшелонах боеприпасов, вереницах цистерн с горючим…

– Так вы что, сомневаетесь в силах местного населения? – отстраняясь от Ватутина, сухо спросил Хрущев.

– Никита Сергеевич, вы же сами знаете, сколько сил вложило местное население в строительство обороны. Только одна Курская область уже послала больше двухсот тысяч человек на рытье траншеи и окопов и посылает еще сто тысяч…

Ватутин не договорил. Где-то совсем недалеко в небе послышался слабый потрескивающий рокот мотора. Даже в тишине безмолвной майской ночи звук этот казался слабым, неуверенным, готовым вот-вот оборваться.

– «Кукурузники»? – тихо спросил Хрущев.

– Да. По плану перед рассветом пустили две эскадрильи потрепать нервы немцам.

– Фанера и дерматин, моторишко почти автомобильный, а летят, летят! Летят, Николай Федорович, ведь летят! – глядя в небо, вполголоса проговорил Хрущев. – И не просто летят, – с силой продолжал он, – а на противника, под огонь, под прожекторы…

– Что же делать, настоящих-то ночных бомбардировщиков нет, – с досадой сказал Ватутин, – а бить противника нужно. Вот и приходится…

– Замечательные у нас люди! – воскликнул Хрущев. – И не только в авиации, не только в армии.

За первым самолетом протрещали в воздухе второй, третий. Потом послышались такие же слабые потрескивающие звуки с другой стороны, и вновь все окутала предутренняя тишина майской ночи.

Хрущев и Ватутин молчали. Из низины, где лениво катился еще не набравший силы Псел, тянула прохладная сырость. Вскоре послышались отдаленные глухие взрывы, вспыхнул едва заметный луч прожектора, еще несколько раз рвануло, и, приближаясь, все так же чуть слышно, но уже облегченно и спокойно застрекотали немудреные моторы.

– До утра еще по одному рейсу сделают, – проговорил Ватутин, – а если бы вместо них да тяжелые бомбардировщики пустить…

– Будут у нас и тяжелые, и сверхтяжелые, и ракетные, а пока…

– И все-таки, Никита Сергеевич, – вернулся Ватутин к тому, что особенно волновало и тревожило его, – решающими в наших действиях при наступлении противника будут глубокая оборона и сильные резервы.

– Именно сильные резервы, – подчеркнул Хрущев, – и не только у нас на фронте, но и у командующих армиями, у командиров корпусов, дивизий и даже у командиров рот.

– Везде нельзя быть сильным, – высказал свою тревогу Ватутин.

– Безусловно, – согласился Хрущев, – да это просто невозможно. И именно потому, что нельзя быть сильным везде, нужны разведка и крепкие резервы.

Говоря вполголоса, они сидели у окна и смотрели в сад. На востоке уже светлело небо. В раскинутых на пригорке домиках Обояни кое-где над крышами вились сизоватые дымки…