Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

XII

Старшему сержанту Козыреву редко удавалось самому проводить занятия с пулеметчиками своего взвода. Обязанности парторга роты и члена партбюро полка часто отвлекали его на различные заседания, совещания, семинары, инструктажи и на работу в других подразделениях.

Это угнетало Козырева, но командир взвода и Чернояров успокаивали его, уверяя, что дела во взводе идут хорошо и он больше принесет пользы на партийной работе, чем выполняя обязанности помощника командира взвода. И все же на душе Козырева было тревожно. Он вырывал малейшую возможность, чтобы самому побывать на занятиях, лично потренировать расчеты и отдельных пулеметчиков, хорошо понимая, что только так можно вникнуть в душу и познать характер каждого человека. Особенно тревожила его молодежь, только что прибывшая во взвод. В большинстве это были еще юнцы, прошедшие короткий курс обучения в запасных частях и еще не познавшие, что война не романтика, не сплошной героизм и подвиги, а тяжелый труд, полный лишений и смертельной опасности.

Наиболее неблагополучно, казалось Козыреву, было в расчете Чалого. Сам Чалый всего месяц как из рядовых пулеметчиков стал командиром. А Тамаев и Карапетян были совсем молоды, да и наводчик Гаркуша отличался больше балагурством, чем серьезным отношением к делу.

В четверг под вечер, когда лейтенант Дробышев с половиной взвода ушел работать на строительство полкового медпункта, Козырев решил проверить в расчете Чалого знание материальной части станкового пулемета. Вместе с Козыревым пошел в расчет и ротный комсорг Саша Васильков.

Чалый приход Козырева встретил с явным неудовольствием.

«Все спрашивать и спрашивать! – сердито думал он, ведя расчет в сторону полуразвалившегося сарая па краю деревни. – Позавчера сам лейтенант Дробышев всех до одного спрашивал. А теперь, извольте видеть, снова здорово».

Без малейших признаков энтузиазма встретил новую проверку и Гаркуша. Он тащил на плече зачехленное тело пулемета и бросал косые взгляды на шагавших в стороне Козырева и Василькова. Зато Алешу и Ашота приход в расчет парторга и комсорга взволновал и встревожил. Нервный, впечатлительный Ашот то и дело сбивался с шага, перебирал в уме все, что знал, о пулемете и, думая то по-русски, то по-армянски, никак не мог вспомнить что-то самое главное.

Алеша, привычно взвалив на плечи станок пулемета, шел хотя и не так сбивчиво, как Ашот, но и он не чувствовал обычной уверенности, хотя по материальной части пулемета всегда имел только отличные оценки. Его волновало присутствие Саши Василькова. Дружеские, душевные отношения, которые установились между ними, были как раз той причиной, которая человека искреннего и дорожащего дружбой заставляет в присутствии друга показывать все лучшее, что есть в самом себе.

Старый сарай с дырявой крышей, где до войны колхоз хранил сельхозмашины, Чернояров сразу же после выхода роты на формирование приспособил для занятий пулеметчиков. На зеленых, заплесневелых стенах мелом и известью были нарисованы мишени. У ворот и по углам стояли три (по числу взводов) стола из грубо сколоченных неструганых досок с такими же массивными скамьями вокруг.

У ближнего от ворот стола Козырев остановил расчет и приказал собрать пулемет. Когда все уселись вокруг стола и Козырев хотел уже начать занятия, в сарай вошли невысокий, плотный генерал в серой с зелеными пуговицами шинели, в такой же простой фронтовой фуражке, и командир полка майор Поветкин.

– Садитесь, товарищи, садитесь, – взмахом руки остановил генерал вскочивших пулеметчиков и, подойдя к столу, весело, с прищуренными глазами и улыбкой на полном добродушном лице сказал:

– Знаменитый «максим». Старая, но испытанная и очень грозная машина. Как освоили ее? – все теми же веселыми глазами оглядел он пулеметчиков и остановился на Ашоте. – Из Армении? – спросил он, присаживаясь на край скамьи.

– Никак нет! Черное море. Город Туапсе.

– Хорошие места, красивые. Давно в армии?

– Четыре месяца одна неделя.

– А на фронте?

– Две недели третий день.

– И как, овладели станковым пулеметом?

– Так точно! Без глаз разберу и соберу, – в один вздох выпалил Ашот и, смутившись, тихо добавил: – Ночью, значит, и днем, значит…

– В общем в любых условиях, – помог ему генерал.

– Так точно.

– Очень хорошо! Давайте-ка посмотрим вот этот механизм, – подал генерал Ашоту замок пулемета.

Маленький смуглый армянин взял замок, неизвестно зачем дважды щелкнул ударником и, опустив руки, с натугой выдавил:

– Это, значит… Пулемет, значит, замок…

В сарае замерла настороженная тишина. Все взгляды сосредоточились на Ашоте. А он, маленький, бледный, растерянно стоял и беспомощно вертел в руках замок пулемета. Нервное, худое лицо Чалого позеленело. Гаркуша весь подался вперед, с ненавистью впившись глазами в Ашота. Алеша Тамаев стиснул полыхавшую жаром руку Саши Василькова, беззвучно повторяя: «Пропал Ашот, растерялся. Меня бы, лучше меня бы спросил или Гаркушу». Козырев понуро опустил голову, дрогнувшими пальцами теребя низ гимнастерки. «Да что же ты, Карапетян, что же ты? – глядя на Ашота, молил он. – Ну, соберись с духом, не теряйся. Это же не просто генерал. Это… Эх, да как же это я раньше не успел проверить всех! А теперь вот… Позор…»

– Замок, значит… – пролепетал вконец растерявшийся молодой солдат, лихорадочно подбирая нужные слова. В хаотическом метании бессвязных мыслей он пытался вспомнить наставление, как наяву, видел многие страницы, но о замке припомнить ничего не мог.

– Замок служит для извлечения патрона из ленты, подачи его в патронник, – услышал Ашот тихий голос генерала и чуть не вскрикнул от радости. Это были точно те слова, какими начиналось описание замка в наставлении.

«Наизусть все знает товарищ генерал», – подумал Ашот и, почувствовав удивительную легкость, поспешно заговорил, рассказывая о замке. Голос его с каждой секундой звучал все тверже и увереннее. Он ловко разобрал замок и, словно не замечая никого, подробно рассказывал о каждой части.

Радуясь за друга, Алеша Тамаев поднял голову и впервые прямо посмотрел на генерала. Полное лицо его с сетью морщин вокруг прищуренных глаз и особенно широкий, наполовину закрытый фуражкой лоб с седыми висками показались Алеше удивительно знакомыми.

– Вот, – собрав замок и щелкнув ударником, гордо закончил Ашот и, багрово покраснев, проговорил: – Можна как ночью…

– Как это ночью? – прищурясь, усмехнулся генерал.

– Темь когда… Кругом не видно… А замок сломалась…

– И на скорость, конечно, по времени?

– Абязательно!

– Что ж, попробуйте.

Чалый завязал платком глаза Ашота.

– Можна?

– Действуйте!

Худые и длинные пальцы Ашота стремительно отделяли одну за другой части замка и, разложив все на брезенте, так же стремительно начали сборку.

– Гатов! – щелкнув пружиной, выкрикнул Ашот и сорвал с лица повязку. Черные глаза его полыхали радостью, полураскрытые губы что-то шептали, на щеках багровел густой румянец.

– Очень хорошо. Минута и двадцать секунд, – глядя на часы, сказал генерал.

– Не очень, – с обидой пробормотал Ашот, – я один минута успевал. И Алеша минута, и Гаркуша минута, а сержант пятьдесят секунд. Можна павтарить?

– Что ж, повторите.

– Все, – вслепую разобрав и собрав замок, воскликнул Ашот, – сколька?

– Чудесно! Пятьдесят восемь секунд! – одобрительно сказал генерал и спросил Поветкина: – У вас все пулеметчики так подготовились?

– Есть и получше, есть и похуже, – ответил Поветкин, радуясь, что испытание самого молодого солдата прошло так удачно.

– А это, так сказать, середнячки, – смеющимися глазами вновь оглядел пулеметчиков генерал. – Что ж, для середнячков неплохо, совсем неплохо.

– Так вин лучше может! – внезапно загоревшись патриотизмом к своему расчету, воскликнул Гаркуша. – Нервишки малость не выдержали, психанул, вот и засуматошился.

– Одессит? – погасив улыбку в глазах и на лице, спросил его генерал.

– Так точно! Потап Гаркуша, рыбак черноморский. Як говорят у нас, до костей просоленный.

– Давно на фронте?

– С самого первоначалу.

– Значит, не только рыбак просоленный, но и солдат, огнем прокаленный.

– Даже продырявленный.

– И много?

– Трижды. Две пули, шесть осколков.

– Да, – вздохнул генерал, – довелось и повидать и натерпеться. А с танками фашистскими сталкивались?

– Чего не было, того не было, – разочарованно сказал Гаркуша. – Издали видал, а сидеть под ними или бить их не доводилось. Вот старший сержант наш бился один на один с танком. Комсорг ротный тоже в упор схлестнулся. А меня все танки стороной обходили.

– Видать, рыбака за километр чуют, – возмущенный вольностью Гаркуши, сердито пробормотал Чалый.

– А що? – заметив, что генерал с трудом сдерживает смех, подхватил Гаркуша. – Рыбак, вин в воде не тонет и в огне не горит.

– Трудно с танками бороться? – пристально глядя на Козырева, спросил генерал.

– Трудно, – проговорил Козырев и, сдвинув брови, строго добавил: – Но можно, очень даже можно.

– Что главное в борьбе пехотинца с танками? – не отводя взгляда от побуревшего лица Козырева, расспрашивал генерал. – Что вы сами испытали, что чувствовали тогда, при встрече с танком?

– Да все было вроде очень просто… – опустив голову, сказал Козырев. – Нет, не очень и не просто, – с горячностью воскликнул он, глядя прямо на генерала. – Положение у нас сложилось отчаянное. Прошлым летом в окружение мы попали. Зажали нас фрицы в крохотном лесочке, все насквозь пулями пронизывают. Ну, пехоту мы отбили, а вот танки подошли, душно стало. У нас-то одни пулеметы да винтовки, а у них броня. Пули как горох отскакивают. Крошат нас своими пушками да пулеметами издали. Только стон стоит и люди гибнут. Но выдержал я, схватил бутылку с горючим, гранату и пополз… Ну, сначала бутылкой, потом гранатой, вот и все…

Пулеметчики и генерал долго молчали, глядя на возбужденного воспоминаниями старого солдата.

– Разрешите закурить? – не выдержав напряжения, попросил Козырев.

– Курите, пожалуйста, курите, товарищи, кто курящий, – так же взволнованно сказал генерал и, помолчав, тихо спросил Козырева: – А что же все-таки главное в борьбе с танками? Что помогло вам сжечь танк?

– Да как сказать-то? – успокоенно заговорил Козырев. – Все произошло так скоропалительно, что и вспомнить толком не могу. Одно, как сейчас, вижу: крушит он нас, а нам ответить нечем. Вскипело у меня все, – люди же гибнут, наши люди, – и пополз я ужом по земле. Вот уж близко, но чую, не добросить бутылку. А тут его пулемет вдруг зашевелился и в меня целится. Ну, была не была, кто кого! Рванулся и сразу бутылкой, потом гранатой, а сам плашмя на землю. Вот и все.

– Решительность, смелость, готовность пойти на риск и опять-таки умение, мастерство, – в раздумье, морща широкий лоб, проговорил генерал. – Да, да! Именно героизм и умение, – отрывистым махом руки подчеркнул он. – Смелый да умелый десятерых стоит. Верно? – спросил он Козырева.

– Точно, – подтвердил Козырев и вполголоса добавил: – Только у меня особый случай. В окружении как-никак, иного выхода не было. Вот Васильков в открытом бою танк подорвал, когда они напролом лезли.

– Там легче, – сказал густо покрасневший Васильков.

– Почему?

– Они идут, а я в траншее укрылся, жду. Приблизился – гранатами!

– А если бросил рано и промазал?

– Так и было. Первая граната не долетела, второй промахнулся, только третьей в решетку над мотором угодил.

– И в этом случае опять-таки смелость и умение, – вполголоса проговорил генерал. – Неуютно в окопе, когда танк на тебя прет. Правда?

– Страшно, – едва слышно сказал Саша Васильков. – Мотор ревет, земля дрожит, кажется, враз все оборвется и рухнет. Вот если бы заранее хоть со своими танками потренироваться… А то ведь я танк-то впервые тогда увидал.

– Со своими, говорите? – переспросил генерал.

– Как обычно на учениях, – вмешался в разговор Козырев, – как мы вот взвод на взвод, рота на роту наступаем. Только пусть нас не пехота атакует, а танки наши. Мы в окопе сидим, а на нас наш танк на полной скорости несется.

– И еще пусть огонь ведет холостыми патронами, маневрирует из стороны в сторону, – с жаром подхватил Саша Васильков.

– А он, танкист-то, ошибется да как всей махиной давнет на тебя, и косточек не соберешь, – с едкой усмешкой сказал Гаркуша.

– Окоп поглубже да поуже, как в настоящем бою, – пояснил Саша Васильков.

– Точно, – подхватил все время молчавший Чалый, – и действовать надо, как на фронте, а не ворон считать.

– Да если бы, товарищ генерал, – воскликнул Васильков, – хоть разок потренироваться с настоящим танком, разве бы я промазал!..

– Будем тренироваться, товарищи, обязательно будем. И с макетами и с настоящим танком, как в подлинном бою, без всяких условностей. Но все-таки главное зависит от вас. Из-под палки многому не научишься. Нужно умом, сердцем, всем своим существом понять, что без учебы, без тренировки, а только нахрапом врага не победить. Пусть сейчас, когда есть возможность учиться, колени и локти ваши будут в кровь истерты, пусть вы прольете море поту и недоспите час-другой, но зато в схватке с врагом все это окупится с лихвой. Говорят, что трус умирает дважды, а герой – никогда. Это верно. Но я бы еще добавил: герой не тот, кто отчаян и смел, а кто к тому же ловок и умел. А вы же молодые, здоровые, как говорят, силушка в жилушках так и взыгрывает.

Генерал говорил тихо, задумчиво, то опустив голову, то глядя на пулеметчиков. В предвечерней тишине голос его звучал по-домашнему просто и душевно.

– Спасибо, товарищи, – взглянув на часы, закончил генерал, – я очень рад, что побывал у вас. Надеюсь, что в боях вы будете действовать и смело и умело.

– Не подведем, товарищ генерал! – словно сговорившись, в один голос воскликнули пулеметчики.

Проводив генерала, взволнованные пулеметчики долго сидели молча.

– А генерал-то, генерал! – первым заговорил Алеша.

– Ге-не-рал? – насмешливо протянул Гаркуша. – Це наш Микита Сергеевич Хрущев, секретарь ЦК Украины. А ты – генерал!..

– Вспомнил, вспомнил! – прокричал Алеша. – Он же к нам в школу заходил. Я в первом классе учился. Только тогда он совсем не седой был и лицо без морщин…

– Шо? – язвительно прищурился Гаркуша. – Вин? У вас? У школи? Та чего он там не бачив? Вин у нас, на Украине.

– Да был! Я сам видел, хорошо помню! – с обидой выкрикнул Алеша.

– Брешешь! – категорически отрезал Гаркуша.

– Напрасный спор, – вмешался Козырев, – до Украины Никита Сергеевич Хрущев был секретарем Московского комитета партии и много ездил не только по заводам и фабрикам, но и по селам, деревням. Я сам несколько раз и видел и слышал его.

– А-а-а! Так то ж колысь було! – пытался вывернуться Гаркуша, но дружный смех пулеметчиков обескуражил его. – Ну, чого, чого ржете? – смущенно пробормотал он. – Я ж Москву-то тильки во сне бачив…

XIII

– Пробрались, голубчики вы мои, проскользнули! – шумно встретил Перегудов Васильцова и Нину. – Я уж совсем отчаялся. Тут черт те что творится. Хорошо, что ты не напрямую, а через Брянск пошел. Да садись, садись же, – обнял он Нину и провел к столу. – Ты столько пережила, так перемучилась. О провале не говори, знаю. Двое наших вчера прорвались из Орла.

Нина смотрела на почернелые бревна лесной избушки, на жарко полыхавшую печь, на маленького неугомонного Перегудова и от радости не могла говорить.

– Ей отдохнуть надо, – устало проговорил Васильцов.

– Да, да! Сейчас же, немедленно, – спохватился Перегудов и, распахнув дверь, гулко прокричал: – Кленова ко мне!

– Что вы… Я ничего… Я… – с трудом продохнула Нина, но спазмы опять стиснули горло, и она с трудом сдержала слезы.

– Кленов, – сказал Перегудов вбежавшему в избушку молодому парню в щегольском полушубке и лихо заломленной кубанке, – под личную ответственность. Это Нина Найденова. Накормить, переодеть, обогреть и – полнейший отдых!

– Как она? – проводив Кленова и Нину, спросил Перегудов.

– За друзей переживает, только и говорит о них. И еще спрашивала – видно, жених ее – о Поветкине Сергее Ивановиче. До войны он был старший лейтенант.

– Как только связь восстановим, запросим Москву… – Перегудов нервно передернул плечами и, склонив лысеющую голову, зло пробормотал: – Связь, связь… Нет у нас никакой связи! Фашисты решили начисто уничтожить нас. Всякая там полиция, жандармерия и охранники разные – ерунда! С этой сволочью мы бы запросто разделались. Войска, войска регулярные брошены против нас: пехота, артиллерия, авиация и даже танки. Вот как мы у них в печенках засели! От штаба бригады мы отрезаны, от соседей отрезаны. А против нас, смотри, – развернул он старенькую, истрепанную карту, – здесь батальон пехоты, шесть танков и целый дивизион артиллерии; тут, между нами и штабом бригады, пехотинцы вклинились с легкими минометами. Так шпарят – житья нет. Здесь вот еще до батальона пехоты, и тоже с танками, с минометами и даже с гаубицами. А у нас ни танков, ни пушек. Только винтовки, автоматы, два миномета, да и боеприпасов голодному на одну закуску… Не только в этом беда-то, – помолчав, продолжал Перегудов. – Жители, жители мирные – вот кто сковывает нас по рукам и ногам. Почти две тысячи женщин и детишек из окрестных сел скрываются у нас. Не бросишь же их фашистам на съедение! Спасать нужно. А где тут спасать, когда самих каратели обложили с трех сторон?

– Придется в глубь лесов уходить, – не отрывая взгляда от карты, проговорил Васильцов.

– Это единственный выход, – согласился Перегудов. – Только не просто уходить, а драться. Вывести женщин и детишек, а всем мужчинам, кто способен оружие держать, драться. Вот что, Степа, – положил Перегудов руку на плечо Васильцова, – только без всяких разных обид и недовольств. Ты поведешь жителей, больных и раненых в самую глубь лесов, а я с отрядом прикрывать буду…

* * *

Партизанский отряд Перегудова, отбиваясь от наседавших карателей, отходил в глубину брянских лесов. Как назло, стояли солнечные дни и высветленные звездами погожие ночи. Только дремучий сосняк и густые дубравы спасали партизан от оптических глаз назойливо бороздивших небо фашистских самолетов.

Степан Иванович Васильцов возглавлял колонну больных, раненых и спасавшихся в лесах местных жителей. Странная и горестно-скорбная была эта колонна. Полторы сотни подвод с людьми, скудным запасом продуктов и кое-каким домашним скарбом уныло тянули отощавшие лошаденки. Между ними брели женщины и дети повзрослее, жалостно мычали продрогшие и голодные коровы, кое-где виднелись одинокие фигуры вооруженных мужчин. Ни смеха, ни громких выкриков и оживленных разговоров. Только приглушенный хруст, тяжкое дыхание людей и животных да редкие возгласы ездовых тревожили глушь бескрайних лесов.

Позади, на востоке, где остались главные силы отряда, то замирая, то разгораясь, глухо рокотали отзвуки боя. Едва уловимо доносилась стрельба и с севера и с юга. К утру вконец измученные лошади уже не подчинялись ни уговорам, ни кнутам. Не пройдя и половины намеченного пути, пришлось остановиться на дневку.

Васильцов рассыпал подводы среди угрюмых, безмолвно качавших седыми шапками вековых сосен, выслал во все стороны дозоры и отправил донесение Перегудову.

Стрельба на востоке не утихала. Вернувшиеся от Перегудова связные привезли Васильцову коротенькую записку.

«Не задерживайся ни на секунду! – писал командир отряда. – Уведи колонну еще хоть километров на пять. Каратели жмут отчаянно. Держимся с трудом. Много убитых и раненых. Боеприпасов осталось совсем мало».

– Еще хоть пять километров, – повторил Васильцов, осматривая беспорядочный табор. От жующих последние остатки сена лошадей и коров валил белесый пар. В разных местах дымили костры, и вокруг них грудились женщины и дети. Дымилась и единственная во всем отряде захваченная у немцев походная кухня.

– Сварилась каша? – спросил Васильцов чумазого повара с деревянным протезом вместо правой ноги.

– Еще бы малость подварить, да вот, – морща одутловатое лицо, показал повар на окружавших костры людей, – того и гляди поуснут, и не поднимешь.

– По малому черпаку хватит на всех?

– Должно хватить.

– Ну, быстро выдавай сначала детям, раненым, а потом остальным. Через полчаса тронемся.

– Тронемся? – удивленно округлил покрасневшие глаза повар. – Они же и с места не двинутся, враз попадают.

– Воздух! – донеслось из глубины леса.

– Гаси костры! – прокричал Васильцов. – И ты заливай топку, – бросил он повару, – наверняка «раму» черти несут.

Над лесами и в самом деле, поблескивая в лучах солнца, плыла осточертевшая и солдатам на фронте и партизанам в лесах «рама» – двухфюзеляжный немецкий разведывательный самолет. Пока «рама» кружилась вдали, все костры были погашены, и в сосновом бору замерла прогорклая дымом настороженная тишина.

– Сюда, сюда прется! – отчаянно прокричала какая-то женщина, и все люди, не сговариваясь, словно по единой команде, бросились к стволам деревьев.

– Вот неразумные, – беззлобно упрекнул повар женщин и детишек, – вроде как страусы: голову спрятал, а хвост наружи! Да в таком лесище – будь у него хоть сто глаз – ни черта не разглядит.

В этом был уверен и Васильцов, но, когда «рама» прогудела над бором и повернула на второй заход, он невольно шагнул в сторону ближней сосны.

«Фу ты, как мальчишка несмышленый!» – мысленно выругался он и, выждав, когда разведчик отлетел к северу, приказал повару:

– Раздавай, только быстро.

Первыми к походной кухне прибежали санитарки, за ними потянулись детишки. Женщины с удивительным спокойствием и, как показалось Васильцову, безразличием продолжали стоять под деревьями, не глядя даже в сторону кухни.

От Перегудова прибежал еще один связной.

– Уводите скорее! Командир приказал, – задыхаясь, прохрипел он. – Фрицы танки пустили. Один мы подбили, остальные напролом лезут. Только и можем удержать, что за ручьем с оврагами. А овраг-то, вот он, почти рядом.

Васильцов ждал, что сразу же после команды «в колонну стройся» начнутся жалобы, стоны, роптанья. Но все подводы уже вытянулись между деревьями, и никто не проронил ни слова.

Опять, перемежаясь с неумолкающей стрельбой, поплыли среди величавых сосен монотонный скрип, приглушенные всхрапы лошадей, тяжкий шорох множества ног.

Разведчики опять ушли далеко вперед, но какая-то смутная, сосущая сердце тревога охватила Васильцова. Он взял с собой двоих партизан и решил сам выскочить вперед колонны.

– Степан Иванович! – окликнула его в голове колонны Нина. – Степан Иванович, я же совсем здоровая, сильная, что же я буду с больными, ранеными… Я же стрелять умею… Дайте оружие, я тоже в охранение пойду.

– Степан Иванович, – вступился за девушку Кленов, – и в самом деле, что ей прозябать тут, когда она воевать может! У нас есть в запасе и автомат и патроны.

Васильцов хорошо знал презрительное отношение к женщинам вихрастого, часто озорного и буйного отчаюги разведчика Артема Кленова и немало удивился его столь горячей защите почти незнакомой девушки.

– Да вы не глядите, не глядите так на меня! – рассердился Кленов, поняв мысли Васильцова. – Это же не какая-нибудь неженка, а Найденова Нина, – дерзко скосил он на Васильцова цыганские глаза, – та самая разведчица, про которую мы, не зная ее имени, целый год легенды слушали.

Нина смущенно потупилась, что-то невнятно пробормотала и, взглянув искоса на Кленова, проговорила:

– Что выдумываете несуразное?..

– Ну, хорошо, хорошо, – впервые за последние сутки улыбнулся Васильцов, – согласен. Только куда же направить тебя: к разведчикам или в охранение?

– Какое там охранение! – возмущенно воскликнул Кленов. – Она же разведчица и будет с разведчиками.

– А вот и автоматик, – вынырнул из-за спины неразлучный друг Кленова Сеня Рябушкин, низенький курносый паренек лет восемнадцати с удивительно голубыми и чистыми глазами. – Немецкий, правда, нашего не нашлось, – словно оправдываясь, поглядывал он то на Васильцова, то на Нину, – зато патрончиков всегда вдосталь.

– А гранаты что же, позабыли? – подзадорил Васильцов разведчиков.

– Никак нет. В полном порядочке, – лихо отрапортовал Рябушкин и ловко перекинул через плечо Нины брезентовую сумку с гранатами.

– О це дивчина, как говорит наш Иван Кечко! – с гордостью воскликнул Кленов, когда Нина, щелкнув затвором автомата, взяла его на изготовку. – А вы ее, Степан Иванович, в обоз записали.

– Только смотрите, – погрозил пальцем Васильцов, – беречь ее, как собственный глаз.

– Ни боже мой! И пылинке сесть не дадим, – торжественно заверил Рябушкин.

– Ну, а теперь вперед, – радуясь короткому перерыву тревожных мыслей, скомандовал Васильцов.

«Эх, если бы не раненые да не женщины с детьми! – думал он. – Помотали бы мы карателей по лесам брянским, по чащобам да болотам».

Все так же подымая высоко к небу иглистые макушки, величаво проплывали медностволые сосны. Казалось, этому дремучему бору не будет ни конца ни края. Но километра через три бор резко оборвался, потянулось неказистое мелколесье, и вдруг открылась чистая прогалина.

– Стой! – крикнул Васильцов. – Маскируйся!

Над прогалиной назойливо кружила «рама».

– Да-а-а, – оглядываясь по сторонам, с досадой протянул Кленов, – и вправо и влево сплошь открытое поле, да и впереди до леса километра, наверно, три. Вот бы влопались, если всей колонной на эту пустоту выползли.

– Где же разведчики? Я троих послал, – возмущенно проговорил Васильцов.

– Вот следы, – прокричал Рябушкин, – вправо опушкой двинулись.

– Раз они вправо пошли, – приказал Васильцов Кленову и Рябушкину, – тогда вы так же по опушке влево проскочите. Далеко не уходите, километров пять и назад. Я здесь буду. А вы, Нина, быстро к обозу. Как дойдете до края бора, стоп и рассредоточиться.

Отправив разведчиков и девушку, Васильцов с ненавистью взглянул на хищно кружившую «раму» и присел под куст. Отзвуки боя, казалось, приблизились вплотную. О переводе колонны через открытую прогалину днем Васильцов не мог даже подумать. «Рама» сейчас же вызовет бомбардировщиков, и от колонны останется только кровавое месиво. Единственный выход – ждать темноты. Но сдержат ли партизаны натиск карателей до ночи?

Васильцов обхватил голову руками и несколько минут сидел в безмолвном оцепенении. Все, что было сделано для спасения изможденных пленных из лагеря и обреченных на смерть женщин с детьми, сейчас могло быть перечеркнуто одним налетом немецких бомбардировщиков или ударом какой-нибудь паршивенькой роты вражеских автоматчиков.

– Нет, – резко вставая, со злостью проговорил Васильцов, – этого не должно быть! Нужно отыскать выход!

Его внимание привлек легкий шум на вершинах сосен. Подняв голову, он заметил, как под напором порывистого ветра иглистые ветви, качаясь, склонялись к юго-западу.

«Дымом, дымом закрыть прогалину, – мгновенно осенила Васильцова счастливая догадка. – Создать видимость лесного пожара и замаскировать колонну от наблюдения с воздуха. Да… – тут же усомнился он, – а если пожар и в самом деле разольется по всему лесу? Ну и пусть, – решительно возразил самому себе Васильцов, – далеко не разойдется. А если и раскинется вдоль этой прогалины, то мы успеем проскочить, а каратели будут отрезаны. Потерпи, батюшка брянский лес, ради спасения людей советских», – умоляюще посмотрел он на шумевшие под ветром сосны.

Перегудов одобрил решение Васильцова, и через час густая полоса дыма поползла по лесной прогалине. В воздухе все так же гудела «рама», но ее не было видно, и колонна Васильцова двинулась в соседний массив леса.

Пропуская колонну, Васильцов увидел Круглова, до самого подбородка закутанного одеялом.

– Как самочувствие, Паша? – весело окликнул его Васильцов.

Круглов, жалостно глядя тоскующими глазами, пытался улыбнуться, но вместо улыбки криво сморщился и глухо пробормотал:

– Ничего вроде. Ноги вот только ломит и в грудях скрипит чтой-то.

– Потерпи, осталось немного. Вот отскочим от карателей, прилетит самолет, и мы тебя на Большую землю переправим. А там подлечишься в госпитале – и домой.

– Спасибо, Степан Иванович, – прошептал Круглов и, когда отошел Васильцов, про себя добавил: – Дай-то бог, дай-то бог! Поскорей бы только…