Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Валька, – погрозила пальцем Марфа, – смотри у меня! Ишь какая резвая! То ревела, как дуреха, а завидела лейтенантика смазливого и заегозила.

– Что вы, Марфа Петровна! – потупилась Валя. – Я совсем ничего, я как всегда…

XXI

Из дома Андрей Бочаров возвратился под Первое мая. Узнав, что генерал Решетников уехал в войска, он торопливо помылся и пошел в оперативное управление штаба фронта.

– Вернулся? – встретил его вечно озабоченный Савельев. – Обстановкой интересуешься? Идем ко мне, дам карту, дам последние данные. А сам, прости, спешу, вот так занят, – провел он рукой по горлу и увлек Бочарова за собой.

С первого взгляда на карту оперативной обстановки Бочаров понял, что за время его отсутствия на фронте произошли крупные изменения. Общая линия фронта, создававшая Курский выступ, осталась прежней. Курск с его крупным узлом железных, шоссейных и грунтовых дорог был центром, который с трех сторон полукольцом охватила огненная дуга. И только со стороны Воронежа противник не угрожал Курску. Всего месяц назад это огромное пространство Курского выступа было пусто. Даже на самом переднем крае, где наши войска стояли лицом к лицу с противником, змеились только коротенькие обрывки траншей, с большими промежутками между ними, кое-где испятнанными реденькими окопами. Теперь же по всему переднему краю проходила сплошная, в рост человека, траншея. Позади нее вились вторая, третья, а во многих местах четвертая и пятая траншеи, соединенные сетью ходов сообщения. Это была главная полоса обороны, которая должна выдержать первый и решающий удар противника. Позади этой полосы, все ближе и плотнее окаймляя Курск с севера, запада и юга, темнели траншеи второй и третьей оборонительных полос.

Никогда еще Бочарову не приходилось видеть столь сложной и прочной системы обороны. И все это было сделано в поразительно короткий срок. Почти десять миллионов метров траншей и ходов сообщения было отрыто на прямоугольнике Курского выступа.

«Если все это вытянуть в одну линию, – подсчитывал Бочаров, – то глубокая канава, по которой, не пригибаясь, может пройти человек в полный рост, протянется через всю Европу и Азию, от Атлантического до Тихого океана».

Не менее потрясающи были и другие цифры. Всю эту сложную систему траншей прикрывали семьсот километров проволочных заграждений, почти полмиллиона противотанковых мин и триста тысяч зажигательных бутылок.

Пораженный гигантским размахом инженерных работ, Бочаров с восхищением смотрел на карту и мысленно повторял:

«Да, это сила, это мощь, несокрушимая, непреодолимая оборона».

Но восторг Бочарова сразу же померк, как только он углубился в изучение противника. Курский выступ сжимали две мощные группировки немецких войск. Непосредственно на фронте вражеских войск было сравнительно мало. Зато в ближних тылах, в двух-трех десятках километров от линии фронта, грозно синели кружки и овалы, обозначающие танковые, моторизованные и пехотные дивизии. Они, как два гигантских молота, с севера и с юга нацелились на Курск. А разведывательные сводки одна за другой сообщали о подходе в район Орла и Белгорода все новых и новых вражеских войск. Особенно тревожны были донесения партизан. Они сообщали, что все железнодорожные узлы во вражеском тылу забиты воинскими эшелонами. День и ночь по всем магистралям с запада на восток идут танки, артиллерия, пехота. На аэродромах скопились сотни самолетов. Прифронтовые склады и базы до предела заполнены боеприпасами и горючим. А с запада все подходят и подходят новые транспорты.

Скрытой угрозой веяло от каждого документа разведки. Читая и перечитывая их, сравнивая теперешнее положение с недавним прошлым, Бочаров отчетливо видел, как осложнилось положение на фронте. Даже не искушенный в военном деле человек, имея у себя документы, которые изучал Бочаров, мог твердо сказать, что неумолимо приближается начало решающих событий.

– Вернулись? – услышал Бочаров стремительный говорок Решетникова. – Как дома?

– Отца похоронили, – проталкивая опять подступивший к горлу комок горечи, ответил Бочаров и, пожав руку Решетникова, тихо добавил: – И дочь родилась.

– Да… – проговорил Решетников. – Отец умер. Дочь родилась. Так и идет вся жизнь наша. Одни, сделав свое, уходят. Другие приходят.

Он присел напротив Бочарова, сдвинул густые брови и, о чем-то напряженно думая, всмотрелся в лежавшую на столе карту.

– Да, жизнь, жизнь… Весьма сложная, весьма трудная штука, – задумчиво проговорил он и, оживясь, кинул на Бочарова какой-то странно-тревожный взгляд.

– Случилось что-нибудь, Игорь Антонович? – невольно привстал от этого взгляда Бочаров.

– Пока не случилось, но весьма скоро может случиться, – сжав длинные сухие пальцы, сказал Решетников и склонился к Бочарову. – Только сейчас говорил с Москвой. Есть данные, что противник в ближайшие дни начнет решительное наступление на Курск. Ставка Верховного Главнокомандования специальной телеграммой предупреждает об этом командующих Воронежским и Центральным фронтами.

– Это вполне вероятно, и этого нужно ждать, – вспоминая все, что узнал о противнике, сказал Бочаров.

– Вероятно. Весьма и весьма вероятно, – задумчиво повторил Решетников. – Время самое удачное для начала наступления. Сосредоточение ударных группировок они, кажется, закончили. И погода установилась хорошая. Да, весьма и весьма выгодное для них время. Только для нас это невыгодно. Еще бы пару недель, хоть недельку. Большинство нашей артиллерии только что встало на огневые позиции. Артиллеристы еще не освоились с новыми условиями. Да и войска не полностью укомплектованы и людьми и вооружением. Еще бы недельку, одну недельку! – словно умоляя кого-то, воскликнул генерал и смолк.

Молчал и Бочаров. Синие круги и овалы вокруг Орла и у Белгорода сейчас особенно отчетливо выделялись на карте. Казалось, их стало еще больше и они еще ближе придвинулись к нашей обороне.

* * *

Предупреждение Верховного Главнокомандования о возможности перехода германских войск в наступление в первых числах мая сразу изменило всю жизнь фронта. Прекратились окопные работы в главной полосе обороны. Все люди заняли боевые места. Командиры подразделений, частей и соединений вышли на свои наблюдательные пункты и, ни на секунду не отлучаясь, настороженно следили за противником. На переднем крае все словно вымерло, затаилось, с минуты на минуту ожидая начала вражеского наступления.

Томительно прошел первый день ожидания. Противник никаких признаков подготовки к наступлению не проявлял. В этот день даже не было ни одной обычной перестрелки. С рассвета и до темноты на всем фронте стояла грозная тишина. Едва сгустел ночной мрак, в разных местах фронта десятки групп советских разведчиков двинулись к вражеской обороне. И сразу же разгорелась стрельба. Кромешную тьму вспороли сотни осветительных ракет. Тревожно понеслись по проводам коротенькие донесения. Всю ночь, то умолкая, то взвихряясь, продолжалась перестрелка. Сколь ни силен был напор советских разведчиков, но ни одной группе не удалось даже приблизиться к вражескому переднему краю.

К утру разведчики вернулись в свою оборону, и вновь на всем фронте установилась грозная тишина. К рассвету, когда обычно начинаются большие наступления, напряжение на фронте достигло предела. На переднем крае, на вторых, третьих запасных позициях, в резервах, штабах и даже тылах никто не спал. Но рассвело, взошло солнце, разгорелся погожий весенний день, а немецкие войска в наступление не переходили.

Так прошли одни сутки, вторые, третьи.

Под вечер пятого мая генерал Решетников зашел к Бочарову и, резко жестикулируя руками, возбужденно заговорил:

– Тишина, понимаете, Андрей Николаевич, ти-ши-на! То, что они готовы к наступлению, – факт! Но почему не наступают? Почему?..

XXII

К середине апреля все немецкие дивизии, предназначенные для удара на Курск, были собраны в районе Белгорода, Харькова и Орла. По тому, как четко и стремительно поступали пополнения людьми и техникой, как точно по плану накапливались боеприпасы и горючее, Манштейн чувствовал, что Гитлер поднял на ноги всех и сам следит за подготовкой «Цитадели». В разгар кипучей работы у Манштейна все чаще и чаще возникал прежний вопрос: почему же все– таки Гитлер оставил без последствий и его неудачу между Волгой и Доном и его так позорно провалившийся план заманивания советских войск в ловушку? Никому еще Гитлер не прощал таких промахов. Что же руководит Гитлером теперь?

Не однажды пытался Манштейн встретиться или поговорить с Гитлером. Но ни встреч, ни даже обычных телефонных переговоров добиться не мог. Вся связь с Гитлером шла через его адъютантов или через Цейтцлера. Это был недобрый признак. Возможно, Гитлер просто-напросто использует его, Манштейна, опыт подготовки крупнейших операций, а затем вышвырнет, как выжатую губку?

Чем ближе подступал срок начала «Цитадели», тем все большая тревога охватывала Манштейна. Он с еще большей настойчивостью пытался лично поговорить с Гитлером, но никакие усилия не могли пробить стену его ближайшего окружения.

В середине апреля врачи вдруг неожиданно определили, что Манштейну нужно немедленно удалить гланды. Верно, он частенько страдал ангиной, и, несомненно, повинны были в этом гланды. Но сейчас он практически здоров. Сердце пошаливает, но это не впервые. Оно давно дает о себе знать. Почему именно теперь, когда столько дел, понадобилась операция этих злосчастных гланд? Вполне можно повременить до более спокойного времени. Но врачи стали удивительно упорны. Они уже не просили, не уговаривали, а настойчиво требовали немедленно ложиться на операцию. Это бесило Манштейна и вызывало еще большую тревогу. Манштейн категорически отказался от операции. Но опять неожиданно позвонил адъютант Гитлера, от его имени справился о здоровье фельдмаршала и сказал, что фюрер советует ему все-таки лечь на операцию и оперироваться не на фронте, а в спокойной, тихой обстановке, в Лигнице, где чудесная лечебница и все подготовлено для встречи фельдмаршала.

С тяжелым сердцем, полный внутреннего смятения, улетал Манштейн в Лигниц. Будущее рисовалось настолько туманным, что он не видел и малейшего просвета. Но все шло превосходно. Лечебница действительно оказалась великолепной, условия королевские, а врачи – верх медицинского совершенства и учтивости. Операция заняла всего несколько минут и прошла так удачно, что старый фельдмаршал не почувствовал и малейшей боли. Наутро он уже чувствовал себя совершенно здоровым, но эскулапы с отеческой настойчивостью уговаривали полежать хотя бы дней десять. И опять позвонил адъютант Гитлера, от имени фюрера справляясь о здоровье и советуя хорошенько подлечиться и не спешить на фронт.

Что крылось за всем этим? Действительная забота о здоровье или выжидание подходящего времени для нанесения рокового удара? Что-то никогда раньше Гитлер не пекся о его, Манштейна, здоровье, да и о всех других. Манштейн никогда не верил в искренность Гитлера в его бесчисленных поездках к родственникам погибших на фронте с пфенниговыми подарками, которые он так часто и обильно раздавал пострадавшим. Все это были блеф и пропаганда, фиглярство и завоевание дешевого авторитета. В сущности своей Гитлер был самым жестоким, самым бесчеловечным человеком во всей Германии. Даже самый сверхгуманный поступок Гитлера не мог убедить Манштейна в обратном.

И вот теперь эти сочувствия, эти добрые пожелания…

Время тянулось потрясающе медленно.

Наконец третьего мая его вызвали в мюнхенскую резиденцию Гитлера. Манштейн хорошо знал любимую привычку фюрера проводить особо важные совещания в самых неожиданных местах. Так бывало почти всегда перед началом крупных военных действий. Так было и в этот раз. Отличие было только в том, что совещание проводилось в крайне узком составе. Гитлер вызвал к себе всего лишь генерал– полковников Цейтцлера и Гудериана, начальника штаба военно-воздушных сил генерал-полковника Ешоннека, командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Клюге, командующего стоявшей в районе Орла 9-й армией генерал-полковника Моделя и его, фельдмаршала Манштейна.

Необычно началось и само совещание. Вместо внушительной речи с множеством исторических примеров или резкого, с требованием мельчайших подробностей допроса присутствующих Гитлер, как показалось Манштейну, совершенно спокойно и бесстрастно обрисовал положение на германо-советском фронте и слово для доклада об операции «Цитадель» предоставил генерал-полковнику Моделю. Это, в сущности, была прямая пощечина основным участникам совещания, особенно фельдмаршалам Клюге и Манштейну. Модель был самым молодым и по возрасту, и по званию, и по значимости в немецкой армии. К тому же Клюге был начальником Моделя.

Манштейн видел, как дрогнуло и побледнело морщинистое лицо самолюбивого Клюге, как нервно забегали по столу его старческие пухлые пальцы и недобрым огоньком блеснули выцветшие глаза.

А Модель, моложавый, стройный, скорее похожий на юношу-спортсмена, чем на командующего армией, решительно встал, презрительно взглянул на лежавшие перед ним бумаги, потом резко отодвинул их в сторону и твердым голосом заговорил:

– Наступление – самый решительный вид боевых действий. Успех приносит только сокрушительный таранный удар по вражеской обороне, способный мгновенно смять ее и сломить волю противника к дальнейшему сопротивлению. Русские испокон веков сильны и упорны в обороне. А сейчас перед нами особенно мощная оборона, какой за всю войну нам еще нигде не приходилось встречать. Да и вообще история едва ли знала оборону, подобной той, что создали русские на Курском выступе, – с каким-то особенным яростным подъемом сказал Модель и невозмутимо, даже, как показалось Манштейну, дерзко посмотрел на Гитлера, который вопреки своему обыкновению перебивать и осаждать говорившего вопросами сидел молча, неотрывно глядя на Модели и о чем-то сосредоточенно думая.

– На Курском выступе, – спокойнее, но все так же твердо продолжал Модель, – русские создали мощнейшую и сложнейшую систему инженерных сооружений и заграждений. Непосредственно по переднему краю проходят три, местами четыре, а кое-где даже пять сплошных траншей. За ними в некотором удалении идет второй пояс из двух-трех траншей, затем – третий пояс… И все это заполнено войсками, связано огневыми позициями, минными полями, проволочными заборами. Чтобы сказать, что мы оборону русских прорвали, – возвысив голос, Модель вновь всмотрелся в Гитлера, – нам нужно продвинуться по меньшей мере на двадцать-тридцать километров. А это значит – придется вести не обычное наступление, а прогрызать, проламывать, штурмовать сплошные мощные укрепления. А для этого нужны огромные силы! Того, что у нас есть, явно недостаточно для прорыва такой обороны. Нас не спасет даже наше превосходство в танках. Русские перебросили на Курский выступ большое количество новых противотанковых орудий. Они способны пробить даже лобовую броню «тигра», не говоря уж о других наших танках, – отрывисто махнул рукой Модель и смолк.

– Следовательно, нужно усилить наши ударные группировки, – опять удивительно спокойно сказал Гитлер. – Я удвою количество танков в ваших ударных группировках! – теперь уже с обычной властностью выкрикнул Гитлер. – Я переброшу к вам еще несколько сотен «тигров», «пантер», штурмовых орудий. Я передам вам грозную силу – сверхмогучий батальон непобедимых «фердинандов». Если я сделаю это к десятому июня, вы сможете сломить оборону русских? – устремил он огненный взгляд на Моделя.

– Для прорыва такой обороны, что перед моими войсками, – стойко выдержав взгляд Гитлера, все так же спокойно, с достоинством заговорил Модель, – мне нужно шесть дней. В более короткий срок такую оборону прорвать невозможно.

– Позвольте, – видимо потеряв самообладание, дрогнувшим голосом сказал Клюге, – позвольте сказать. Это абсурд! – визгливо выкрикнул он, увидев утвердительный кивок Гитлера. – Данные генерала Моделя о том, что глубина оборонительных позиций русских достигает двадцати километров, преувеличены.

– Это подлинный факт, – даже не взглянув в сторону Клюге, отрубил Модель.

– Не факт, а преувеличение! – разгораясь, уже совсем грубо прокричал Клюге. – Аэрофотосъемки показывают, что то, что вы называете траншеями, позициями, не что иное, как развалины старых окопов от прежних боев.

– Эти развалины могут стать могилами десятков тысяч наших солдат, – сквозь зубы, презрительно морщась, процедил Модель. – По всему видно, что противник ожидает наше наступление. Поэтому, чтобы добиться успеха, нужно следовать другой тактике. А еще лучше вообще отказаться от наступления, – трагическим шепотом закончил он и сел.

Эти слова и особенно тон Моделя были так неожиданны и так смелы, что все генералы замерли.

Только один Модель был по-прежнему невозмутим и старательно приглаживал черные, смолянистые волосы.

В первое мгновение всем казалось, что Гитлер по обыкновению взорвется, вихрем налетит на Моделя и сомнет его, раздавит, обратит в прах. Но Гитлер молчал, и ни один мускул не дрогнул на его желтом лице. Только длинные пальцы костлявой руки, нетерпеливо крутя пуговицу френча, едва заметно вздрагивали.

– Сосредоточение сил для наступления затянулось… Русские подготовились… Окружить их сейчас не просто… Наших войск недостаточно… Танки, танки, нужно больше танков… И время для этого… Отложить операцию… Усилить группировки, – скороговоркой, едва слышно бормотал он и вдруг, окинув Клюге и Манштейна взглядом мутных, непроницаемых глаз, резко спросил: – Ваше мнение?

– Я считаю доводы генерала Моделя предвзятыми, – спокойно, но с заметной злостью на Моделя заговорил Клюге. – Если мы отсрочим операцию, мы упустим выигрышный момент, мы упустим инициативу.

Гитлер нетерпеливым кивком головы остановил его и обернулся к Манштейну.

– Я тоже считаю отсрочку начала наступления нецелесообразной, – сказал Манштейн, чувствуя все нараставшую тяжесть от неотрывного взгляда Гитлера. – За то время, пока мы получим пополнение танками, противник получит такое же пополнение. Русская промышленность ежемесячно выпускает не менее тысячи пятисот танков. И все они могут оказаться под Курском. Каждый день отсрочки наступления наращивает силы противника. И с каждым днем его оборона становится все прочнее и прочнее.

– Численное превосходство русских в танках, если они его добьются, – не ожидая, пока смолкнет Манштейн, заговорил Гитлер, – мы вдвойне, втройне компенсируем техническим превосходством наших «тигров», «пантер», «фердинандов». Мы усилим броню средних танков. Это наше преимущество, и я его полностью использую. Для обеспечения надежного успеха необходима отсрочка начала наступления. Впрочем, – помолчав, громко и отрывисто закончил он, – я еще подумаю. Вы свободны, господа. Приступайте к своим обязанностям.

Это странное совещание ничто не изменило в мыслях Манштейна. Тяжесть ожидания рокового несчастья как дамоклов меч висела над ним. Так и не поговорив с Гитлером наедине, он улетел в Запорожье, в штаб своей группы армий «Юг».

А 11 мая 1943 года был получен приказ Гитлера об отсрочке операции «Цитадель».

Мюнхенское совещание у Гитлера вначале казалось фельдмаршалу Манштейну конечным пунктом всей его военной карьеры. «Но неисповедимы пути твои, господи», – частенько говаривал его приемный отец, старый генерал Манштейн. Все пошло наоборот. Еще не успел фельдмаршал толком войти в свои дела командующего группой армий «Юг», как позвонил сам Гитлер и, не допрашивая пристрастно, не сердясь и не упрекая, как делал он обычно, почти целых полчаса проговорил с Манштейном по телефону. Он интересовался последними событиями в группе армий, расспрашивал о поведении противника, говорил, что в самое ближайшее время направит в распоряжение его, Манштейна, все «тигры» и «пантеры», которые уже вышли из производства, и в заключение совсем неожиданным, мягким и дружеским тоном сказал:

– Я возлагаю на вас самые большие надежды. Самые большие!

Манштейн не привык обольщаться призрачными надеждами. Этот разговор мог быть случайностью, толчком каких-то внутренних пружин столь противоречивого характера Гитлера. Но прошло всего несколько дней, и Гитлер еще раз позвонил, говоря опять спокойно, совсем дружески. Это, несомненно, была уже не случайность. Видимо, действительно Гитлер верил ему, надеялся на него, решительно перечеркнув все прошлые неудачу. К тому же все, что обещал Гитлер, выполнялось с пунктуальнейшей точностью. В группу армий Манштейна непрерывно поступали все новые и новые партии пополнения. Шли резервные батальоны, шли танки, артиллерия, самолеты.