Текст книги "Курский перевал"

Автор книги: Илья Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Выскочка!.. Проходимец!.. Языком воюет!.. Неделю просил для прорыва, а сам завяз в обороне русских и десятью дивизиями какие-то Поныри и Ольховатку не возьмет… Подкрепление требует, резервы требует, а у меня фронт колоссальный, направление Московское. Русские вот-вот на Смоленск ударят.

Хорошо зная Клюге, Манштейн не перебивал его, дав старику возможность излить свой гнев. Наконец Клюге начал стихать и уже осмысленно и ясно сказал:

– Я приказал ему приостановить наступление. На фронте всего в десять километров сосредоточить шесть танковых, две моторизованные и три пехотные дивизии, тщательно подготовиться и с утра одиннадцатого начать последний и решительный штурм обороны русских. Если и этот удар не даст успеха, то, значит, кончилось все и война проиграна!

Высказав это столь резкое и опасное мнение, Клюге смолк, видимо досадуя на себя за горячность.

– Я также решил приостановить наступление на сутки, – стараясь успокоить старика, мягко сказал Манштейн, – также сосредоточиваю свои главные силы на узком фронте. И утром одиннадцатого наношу последний сокрушающий удар.

– Совершенно правильно, – воскликнул Клюге, – другого выхода нет! Только решительный удар всеми силами спасет положение! Иначе – катастрофа!

XII

– Ничего не понимаю: одиннадцать часов, а на фронте тишина! – возбужденно сказал полковник Савельев и подошел к сидевшему над картой Бочарову. – Почему не наступают они? Почему?

– Если судить по донесениям наших штабов, у немцев очень большие потери, – не отрываясь от карты, задумчиво проговорил Бочаров.

– А, – пренебрежительно отмахнулся Савельев, – ты что, не знаешь, как в горячке боя потери противника определяют? Кто там считает, что и где уничтожено? Помнишь суворовское: «Пиши больше, чего их жалеть, супостатов».

– Конечно, сил у немцев еще много, – все так же напряженно думая, сказал Бочаров. – Эта остановка – для подтягивания сил и подготовки новых ударов. Ведь не только здесь, у нас, между Белгородом и Курском, но и там, перед Центральным фронтом, между Орлом и Курском, немцы тоже остановились.

– Вот именно! – воскликнул Савельев. – Единый план!

В тринадцать часов Савельев принял первое тревожное донесение: до сотни фашистских танков с пехотой бросились в атаку вдоль автомагистрали на Курск. Через несколько минут стало известно, что противник возобновил наступление на Северном Донце.

– Все ясно! – воскликнул Савельев. – Подтягивал резервы, тылы и готовился к продолжению наступления на прежних направлениях.

– Пока еще туман и ничего не прояснилось, – возразил Бочаров и поспешно встал, увидев входившего в комнату Хрущева в сером от пыли комбинезоне и в такой же запыленной фуражке.

– Как на фронте? – пожав руки полковникам, спросил Хрущев и подошел к расстеленной на столе оперативной карте. – Ваше мнение, полковник? – взглянул он на Бочарова.

– Конечно, противник может попытаться продолжить наступление на прежних направлениях, – заговорил Бочаров, – но…

– Но это значит лезть на рожон, – стремительно закончил его мысль Хрущев. – В народе говорят, что если налетчик не прорвался в дверь, то он будет лезть в окно. И сейчас удивительно: Манштейн умный генерал, а прет очертя голову. Дверь наглухо закрыта, а он не ищет окна. В чем дело? В давлении Гитлера, в тупоумии или еще в чем?

– Разрешите, товарищ генерал? – спросил Савельев, услышав гудок телефона.

– Пожалуйста, – разрешил Хрущев, склоняясь над картой.

Бочаров, не отрываясь, смотрел, как карандаш Хрущева медленно, с короткими задержками, полз вдоль линии фронта от коричневой ленты автомагистрали на запад, потом назад, к шоссе, на восток, к Прохоровке, и дальше, вниз, к Белгороду.

– Что? – спросил Хрущев Савельева.

– До пятидесяти танков с пехотой атаковали в районе села Красный Октябрь.

– Красный Октябрь – под Прохоровкой, – не отрывая пристального взгляда от карты, проговорил Хрущев, – открытая равнина, а дальше гряда высот и холмов в обход Курска. Так что, может, это и есть окно? А, товарищ Бочаров, похоже на окошко?

– Прекрасное направление для действий крупных масс танков! – ответил Бочаров, пристально следя за карандашом Хрущева, настойчиво ходившим по прохоровскому плато.

– Именно прекрасное! Ни рек, ни болот, ни оврагов – развертывайся и газуй на полной скорости. Заманчивые условия. Но может ли это прельстить Манштейна? Об этом нужно поразмыслить, обстоятельно поразмыслить.

За окном резко, с визгом тормозов, остановился автомобиль, и в комнату поспешно вошел Ватутин. Он поздоровался с Хрущевым и с полковниками, пристально посмотрел на карту и спросил Савельева:

– Что нового?

Савельев доложил последние донесения, начал было говорить о подходе резервов, о поступлении пополнения, но Ватутин уже не слушал его. Он сел рядом с Хрущевым, придвинул к себе карту Савельева и, с минуту помолчав, неторопливо, словно продолжая мыслить вслух, заговорил:

– Первая фаза наступления противника явно подошла к логическому концу. Прорваться на Курск прямо, вдоль автомагистрали через Обоянь, ему не удалось. Бить на прежнем направлении нецелесообразно, да и потери велики. Выход у Манштейна только один – изменить направление удара, сократить участок прорыва и, собрав все, что осталось, еще раз попытаться пробиться на Курск.

Слушая Ватутина, Хрущев по-прежнему продолжал водить карандашом вокруг прохоровской равнины и по гряде высот в сторону Курска.

– Точно, Никита Сергеевич, – глядя на движение карандаша Хрущева, сказал Ватутин. – Удар на Прохоровку и поворот в сторону Курска.

– И ложные, демонстративные атаки на прежних направлениях, – добавил Хрущев.

– Безусловно, – подтвердил Ватутин, – и даже настойчивые, яростные атаки. Ну что ж, – закрыв глаза и помолчав, продолжал Ватутин, – подготовим встречу под Прохоровкой, дождемся его наступления, помотаем сутки обороной, а затем нанесем контрудар.

– И решительный, на полное уничтожение! – воскликнул Хрущев. – Песенку свою он спел, и пора сцену оставить.

– Я думаю подтянуть к Прохоровке гвардейские армии – 5-ю общевойсковую и 5-ю танковую, – сказал Ватутин. – Ротмистрова[4]4
  Генерал Ротмистров П. А. – командующий 5-й гвардейской танковой армией.


[Закрыть] и Жадова[5]5
  Генерал Жадов А. С. – командующий 5-й (общевойсковой) гвардейской армией.


[Закрыть] я уже вызвал, через час они будут здесь.

– Да, это надежные силы для контрудара, – согласился Хрущев и спросил: – А что перед Орловским плацдармом? Есть новости?

– Сведения у нас самые общие, – потупясь, ответил Савельев, – ударные группировки и Западного и Брянского фронтов к наступлению готовы…

Хрущев повернулся к Бочарову.

– А не могли бы вы слетать, Андрей Николаевич, а?

– С удовольствием, Никита Сергеевич, – горячо отозвался Бочаров, – это и важно и очень интересно.

– И нужно вникнуть, товарищ Бочаров, – заговорил Ватутин, – в каждую деталь того, что они делают. За три месяца подготовки наступления у них накопился огромный опыт.

– Все сделаю, товарищ командующий, – заверил Бочаров.

– Берите самолет – и в путь, – сказал Ватутин и, повернувшись к Хрущеву, с веселой усмешкой продолжал: – Не выдержал я и проскочил на стройку железной дороги.

– И как? – нетерпеливо спросил Хрущев.

– Еще пять-шесть дней – и двинутся поезда.

– И это как раз вовремя, – сказал Хрущев. – Оборона кончается, и пора вперед, на Украину.

– Но еще несколько деньков повозиться придется, – проговорил Ватутин, опять глядя на прохоровскую равнину. – Видимо, Прохоровка будет финишем.

– И нашим стартом! – воскликнул Хрущев.

XIII

Под вечер 10 июля генерал Федотов получил приказ передать часть полосы обороны дивизии мотострелковой бригаде и, сосредоточив все свои силы на оставшемся участке, не допустить прорыва противника к Прохоровке. Прочитав приказ, он облегченно вздохнул. Произошло именно то, о чем думал он с самого утра. За шесть суток непрерывных боев части дивизии так ослабли, что в двух полках стрелковые подразделения пришлось свести в один батальон. И только полк Поветкина, получивший пополнение сразу же после выхода из окружения, имел два батальона, да и те по численности немного превышали нормальную роту. Не лучше было и с артиллерией. Выдержать бешеный натиск противника такими силами в прежней полосе обороны дивизии было просто физически невозможно. Теперь же положение менялось. Высшее командование, словно угадав мысли Федотова, облегчило его положение.

Бесконечно длинный, прокаленный немилосердно палившим солнцем июльский день клонился к вечеру, но изнурительная духота не спадала, еще сильнее размеряя и так истомленных людей.

«Ну хоть бы на минутку брызнул дождь!» – расстегивая мокрый ворот кителя, подумал Федотов. И вскоре, словно отвечая его мольбе, по бледно-розовому небу потянулись явно дождевые облака.

«Что же еще загадать? – шутливо подумал Федотов. – Может, время наступило особенное – что захочешь, то и сбудется».

– Ну, хоть бы полк противотанковый на усиление да минеров, пусть две или даже одну роту, – вздохнув, вполголоса проговорил он. И опять мольба его еще засветло исполнилась. Прямо из фронтового резерва в распоряжение Федотова прибыл не полк, а целая противотанковая артиллерийская бригада, еще свеженькая, только что вернувшаяся с формирования, а вслед за ней командующий армией прислал минно-заградительный инженерный батальон.

Едва успел Федотов поставить задачи артиллеристам и саперам, как позади его наблюдательного пункта зашумел мотор тяжелого автомобиля и минуты через две в окоп ввалился громадный человечище в авиационном шлеме.

– Разрешите, товарищ генерал, – гулко пробасил он и, не ожидая ответа Федотова, представился: – Полковник Столбов, заместитель командира авиационного корпуса. Прибыл по приказу командующего воздушной армией для авиационного обеспечения вашей дивизии.

– Очень рад, очень рад, – снизу вверх глядя на авиатора, долго тряс его руку Федотов, – располагайтесь, пожалуйста, присаживайтесь. Может, чайку хотите, мне только что принесли, поостыл, правда, но вкусный.

– Спасибо, – прогудел полковник, – чаем особенно не увлекаюсь, больше предпочитаю водичку ключевую да посущественнее что-нибудь, вроде порционной белоголовки или коньячку хотя бы моих звездочек, что на погонах.

– Последнего нет, а порционная всегда найдется, – совершенно серьезно ответил необычайно раздобревший Федотов.

– Спасибо, спасибо. В жару не переношу, только при холоде употребляю. Мне, товарищ генерал, свою машину с радиостанцией поставить надо, чтобы и с вами рядом быть и авиацией управлять.

– Эх, черт возьми, – сожалеюще проговорил Федотов, – местность-то здесь неподходящая: равнина как стол – ни овражка, ни балочки!

– Ничего, – добродушно успокоил авиатор. – В приволжских степях не слаще было. Мне бы в помощь радистам саперов с десяток или на крайность пехотинцев. Одним словом, руки рабочие с большими лопатами. К утру так зароем мою халабуду, только антенна будет торчать.

«Просто невозможно счастливый вечер сегодня, – подумал Федотов, – одна радость за другой! Но каким-то утро будет? Контрудар только двенадцатого, а завтра одиннадцатое. Нужно целые сутки продержаться».

– Только бы облачность рассеялась, – говорил авиатор, – тогда можете быть спокойны. Штурмовики наши задавят вражеские танки и пехоту, бомбардировщики скуют артиллерию и резервы, истребители, уж будьте уверены, и до переднего края «юнкерсов» не допустят. Представьте только – две воздушные армии, да еще какие!

Но в середине ночи на юге потемнело и фосфорически блеснули первые молнии. Тяжелый, не отстоявшийся после знойного дня воздух повлажнел, и сразу повеяло блаженной прохладой.

Сизо-черная туча, рассекаемая молниями, надвигалась все ближе и ближе. Один за другим пронеслись порывы свежего, ласкающего воздуха, потом вихрем взметнулась удушливая пыль, и среди раскатов грома хлынул ливень. Авиатор завернулся в плащ-палатку, скорчился в углу окопа; Федотов же, прикрыв лишь спину и плечи, без фуражки стоял во весь рост, забыв обо всем и чувствуя только давно не испытываемое блаженство. Крупные капли стучали по плечам, мягко, словно ласкаясь, били по голове, стекали по лицу и шее, освежающими струйками вползали на грудь и спину.

Ливень вскоре с шумом откатился на север, и вновь на свежем небе заискрились звезды. Впереди, где рассыпались окопы стрелковых подразделений, глухо застучал пулемет и одна за другой взметнулись осветительные ракеты.

* * *

В напряженной работе Федотов не заметил, как пролетела ночь. Еще раз по телефону поговорив с командирами частей, Федотов вышел из землянки.

Розовые отсветы огромным веером охватили всю восточную половину неба. Справа, на западе, густая белая гряда волнистого тумана обозначила извилистую долину реки Псел. Далеко слева, на фоне полыхавшего неба едва уловимо обозначались посадки вдоль железной дороги между станциями Беленихино и Прохоровка. От гряды тумана и до посадок пласталась обширная, словно проутюженная равнина, темнея всего лишь двумя населенными пунктами – совхозом «Комсомолец», позавчера захваченным противником, и совхозом «Октябрьский», отстоявшим километрах в трех от нашего переднего края. Частицу этой равнины занимали стоявшие рядом три полка, а вернее – четыре неполных батальона дивизии Федотова. Им на подступах к Прохоровке нужно было удерживать всего лишь около трех километров фронта. Но Федотов предчувствовал, что эти три километра удерживать будет намного труднее, чем те восемь километров, что занимала дивизия до 4 июля. Он пытался объяснить себе, чем вызвано это предчувствие, и не мог. С точки зрения арифметических подсчетов оборона его дивизии была значительно прочнее, чем тогда, до 4 июля. Больше был он уверен и в своих людях, выдержавших целую неделю столь ожесточенных боев. Ничего особенно примечательного не было и в противнике. Как и тогда, Федотов точно не знал и не мог знать, сколько танков и пехоты бросятся в атаку и когда начнется эта атака. Но тогда у него отчетливо рисовались возможные варианты действий противника и так же отчетливо складывались все наиболее лучшие и целесообразные варианты ответных действий. Теперь же, сколько он ни раздумывал, не складывалось даже приблизительного представления, что и как будет происходить после начала вражеского наступления. Он пытался успокоить себя тем, что в ходе боев и сражений никогда нельзя точно предугадать, что будет: основные решения принимаются не по заранее обдуманным вариантам, а по той конкретной обстановке, которую создадут развернувшиеся события. Это он знал хорошо и этому учил своих подчиненных. Но успокоения не приходило.

Из машины радиостанции поспешно вышел Столбов и, показывая рукой в сторону железной дороги, встревоженно сказал:

– Слышите, гудит канонада? Это восточнее Белгорода противник начал наступление.

– Товарищ генерал, по линии передают «воздух»! – выкрикнул из окопа телефонист.

– Вот и у нас начинается, – совсем спокойно проговорил авиатор. – Разрешите, товарищ генерал, выносной телефон в вашем окопе поставить, отсюда буду управлять авиацией.

Федотов не любил многолюдья на своем НП, но представитель авиации был в этот день особенно необходим, и он разрешил Столбову занять часть своего окопа.

Сигнал воздушной тревоги на этот раз оказался ложным. Группа бомбардировщиков, как уточнил Столбов, пошла не к Прохоровке, а вдоль автомагистрали, устремляясь на обороняющиеся там танковые части Катукова.

«Наступает восточнее Белгорода, бросает авиацию на автомагистраль, где все эти дни продолжались решающие бои, а под Прохоровкой тихо, – раздумывал Федотов. – Что это, случайность или преднамеренные действия, чтобы отвлечь внимание командования от Прохоровского направления?»

Федотов не успел ответить на этот вопрос, как позвонил сам командующий армией, предупредил:

– Не обольщайтесь тишиной! Есть все основания предполагать, что главный удар противник нанесет именно на Прохоровском направлении. Так что будьте начеку!

Федотов всегда старался как можно реже отвлекать своих подчиненных телефонными разговорами и звонил им только в случае крайней необходимости. Теперь такой необходимости не было, но он все же взялся за телефон. Командиры полков были на местах. Он, так же как и его командующий, предупредил их об усилении бдительности и сказал, что главный удар противника ожидается на Прохоровском направлении.

Шел уже девятый час утра, а противник никаких признаков подготовки к наступлению не проявлял. Получая сведения по авиационной радиосети, Столбов докладывал, что восточнее Белгорода идут тяжелые бои, а на автомагистрали усиленно действуют фашистские бомбардировщики.

– Только главные силы нашей авиации еще не брошены в дело, – добавил он, – сам Красовский предупредил, чтобы я был наготове принять руководство воздушными боями.

– Пока в воздухе чисто, давайте позавтракаем, – предложил Федотов, увидев своего ординарца с котелками.

– С превеликим удовольствием! – согласился Столбов и, вдруг сдвинув широченные брови, скороговоркой добавил: – Кажется, и позавтракать не успеем и обедать не придется. Орел, Орел! Я – Чайка-два, я – Чайка-два, – поспешно схватив шлемофон, встревоженно заговорил он, – прошу подготовить группу номер один, прошу подготовить группу номер один.

Пристально посмотрев на юг, Федотов понял причину внезапной тревоги авиатора. Там в разрывах между облаками едва заметно темнели крохотные, все увеличивающиеся точки. Оттуда же доносился наплывающий гул моторов.

Столбов, неотрывно глядя в небо, вызывал то Орла, то Метеор, то Комету, то упрашивал и уговаривал, то кричал и ругался, обвиняя кого-то в медлительности, нерасторопности, в позорном неумении действовать решительно и быстро. По его переговорам Федотов понимал, что сейчас на наших аэродромах готовились к взлету и уже взлетали звенья, эскадрильи, полки, а может, и целые дивизии истребителей. Но все это было еще где-то там, далеко на аэродромах. А здесь фашистские бомбардировщики уже подходили к линии фронта и встречь им уже начала бить наша зенитная артиллерия.

– Да где же ваши истребители? – не выдержав, закричал Федотов, когда из-за облаков вывалились штук пятьдесят «юнкерсов» и с ревом устремились вниз.

– Вижу вас, вижу! – кричал Столбов. – Заходи от солнца, заходи от солнца! Правее, правее к западу! Правильно. Атакуй!

Федотов напряженно смотрел и нигде не видел тех истребителей, которыми командовал Столбов. Только когда один за другим задымили четыре бомбардировщика, он заметил крохотные фигурки юрких «ястребков», стремительно нырявших то в облака, то из облаков.

– Орел, Орел! Я – Чайка-два, я – Чайка-два! – все так же настойчиво кричал Столбов. – Прошу поднять вторую группу. Прошу поднять вторую группу.

В воздухе стало невообразимо тесно от звуков. За облаками, в облаках, ниже облаков отчаянно взвывали моторы, трещали авиационные пулеметы, резко татакали пушки. А на земле между совхозами «Комсомолец» и «Октябрьский» и дальше, до Прохоровки, широченной полосой полыхали взрывы. Совхоз «Октябрьский» потонул в сплошном дыму. Часть полосы взрывов, как видел Федотов, захватила и его дивизию.

– Опять Поветкину жарче всех, – проговорил Федотов, глядя на все нараставшие взрывы.

– Орел, Орел! Я – Чайка-два, я – Чайка-два! – все отчаяннее и жестче кричал Столбов. – Прошу поднять третью группу. Прошу поднять третью группу

Рев и треск в воздухе достигли, казалось, предела. Уже в разных местах, врезавшись в землю, догорали сбитые самолеты. Истребители, бомбардировщики переплелись в сплошном мелькании с трудом уловимых теней. Но взрывов на земле заметно уменьшилось. Дым над совхозом «Октябрьский» рассеялся, и открылось сплошное бушующее пламя. Там, видимо, не оставалось больше ни одного уцелевшего здания.

И сразу же, как только стихли взрывы бомб, залпами ударила артиллерия противника.

– Огонь гаубицами и тяжелыми пушками! – приказал Федотов своему командующему артиллерией, сразу поняв, что с этого момента начались главные события на земле. Он поспешно взглянул на часы. Было ровно половина десятого.

От совхоза «Комсомолец» донесся рев танковых моторов. Взревели танки и в других местах. Сквозь клочья дыма Федотов увидел перед полками Поветкина и Аленичева вражеские танки.

– Заградогонь перед Поветкиным и Аленичевым! – приказал он командующему артиллерией.

Сразу же ударившие гаубицы и тяжелые пушки накрыли взрывами атакующие танки. По всему фронту били противотанковые пушки и минометы, взахлеб трещали пулеметы, кое-где слышалось приглушенное аханье гранат.

Федотов, отбросив бинокль, смотрел на разгоравшуюся борьбу и по неуловимым, ему самому непонятным признакам понимал, что в его полках пока все благополучно и противнику нигде не удалось достичь успеха.

– Бросаем штурмовиков! – прокричал Столбов. – Сейчас ударят перед всем фронтом.

– Давай, давай! – ответил Федотов. – По огневым позициям артиллерии, обязательно по огневым позициям!

Столбов в ответ утвердительно закивал головой, продолжая говорить со своими Метеорами, Чайками, Кометами.

Вскоре парами, четверками, шестерками из-за облаков вырвались штурмовики и с ревом, бомбя и поливая противника пулеметно-пушечным огнем, пронеслись перед линией фронта.

– Начинай второй заход! – командовал по радио Столбов. – Бей по огневым позициям артиллерии! Видишь огневые позиции? Так бей, бей насмерть!

Второй, а потом и третий раз прочесали штурмовики вражеское расположение и, победно гудя моторами, ушли на север.

– Кажется, малость угомонили, а, товарищ генерал? – вытирая бурое, разгоряченное лицо, сказал Столбов и попросил у телефониста флягу с водой.

– Вас, товарищ генерал, – подал телефонист трубку Федотову.

– Докладывает Поветкин, – хрипло заговорила мембрана. – Атака противника отбита. Перед полком горят одиннадцать фашистских танков. Погиб командир первого батальона. В других подразделениях потери незначительные. Разрешите на первый батальон назначить Черноярова?

– Черноярова? – переспросил Федотов.

– Так точно, – ответил Поветкин. – В боях он действовал героически и смело. Я очень прошу, товарищ генерал.

– Назначайте, – вспомнив все, что докладывал ему Поветкин о Черноярове, согласился Федотов. – Передайте, что я надеюсь на него.

* * *

Второй стрелковый батальон стоял на левом фланге полка, и первая атака немецких танков его почти не задела. Только в четвертой роте выскочившая из ложбины «пантера» смяла станковый пулемет, но и сама запылала от ударов бутылками спасшихся в глубокой щели пулеметчиков.

«Что-то дальше будет? – беспокойно осматривая позиции батальона, раздумывал Бондарь. – Только бы пехоту отсечь. А с танками артиллеристы справятся. Вон сколько пушек позади наставлено!»

– Товарищ майор, вас командир полка вызывает, – подавая трубку Бондарю, просипел, к удивлению всех, простудившийся в такую жару телефонист.

Поветкин расспросил о положении в батальоне, о противнике, посоветовал сменить огневые позиции пулеметов и с заметной радостью в голосе спросил:

– Где Чернояров?

– Здесь, недалеко от меня, – ответил Бондарь.

– Позовите его, – сказал Поветкин и уже совсем другим тоном продолжал: – Чернояров назначен командиром первого батальона. Пулеметной ротой пусть командует Дробышев.

– Командиром первого батальона! – не выдержав, воскликнул Бондарь. – Замечательно!

– Да, очень хорошо. Как Дробышев, справится?

– Несомненно, – ответил Бондарь и со вздохом добавил: – К тому же в роте осталось всего четыре пулемета.

Пришел Чернояров и по телефону заговорил с Поветкиным. Бондарь ожидал, что он смутится или обрадуется назначению комбатом. Чернояров же спокойно выслушал Поветкина, своим обычным басом невозмутимо повторяя:

– Ясно! Понимаю! Будет сделано! Так точно! Сейчас же!

– Поздравляю, Михаил Михайлович, – сжал его руку Бондарь, – от всего сердца!

– Спасибо, Федор Логинович, – дрогнувшим голосом ответил Чернояров, – спасибо за душевное отношение в это… в это горькое для меня время, – нашел он, наконец, нужные слова. – Я всегда это чувствовал, и это… это… это очень мне помогло.

Он смолк, силясь еще сказать что-то, беззвучно пожевал губами и, вдруг улыбнувшись, искренне и весело сказал:

– Как замечательно все! Вот расколотим фрицев и такой праздник закатим! Правда? Ну, разрешите пойти передать Дробышеву и – на свое место.

– Да что передавать, он и так все знает.

– Нет, – возразил Чернояров, – я хочу с пулеметчиками проститься. Мы же столько вместе пережили.

Проводив Черноярова, Бондарь привалился на бруствер окопа и всмотрелся в истоптанное ржаное поле впереди. Уцелевшие пятна крупной, склонившей колосья ржи нежно переливались золотистыми отсветами, резко выделяясь среди взрытой и опаленной земли. Казалось, сама жизнь неудержимо рвется из этих чудом уцелевших островков столь милой сердцу простой, самой обыкновенной ржи. Особенно мил и привлекателен был ближний кусок уцелевшего поля, со всех сторон стиснутый черными пятнами воронок. Бондарю хотелось пойти туда, лечь среди стеблей на спину и бездумно смотреть на плывшие по небу перистые облака. Искушение было так сильно, что Бондарь приподнялся и чуть было не вышел из окопа.

«Что ты, как мальчишка!» – сердито одернул он самого себя и весь сжался, услышав вой снарядов. Долгий опыт войны подсказал ему, что эти снаряды летят не правее, не левее, а именно туда, где сидел он сам. Инстинктивно пригнувшись, он хотел было перебежать в соседний окоп, но над землей пронеслась тугая волна горячего воздуха, и страшный грохот погасил сознание. Он не помнил, сколько продолжалось это небытие, и, когда, опомнясь, привстал, впереди, на месте живительной картины ржи, дымились черные язвы воронок.

– Товарищ майор… – сквозь нестерпимый звон в ушах услышал он испуганный голос Дробышева. – Вас ничего, не задело?

– Вроде не задело, – ответил Бондарь, глядя на обугленные воронки.

Снаряды и мины рвались все учащеннее и гуще. Бондарь силился рассмотреть позиции своих рот и не мог: совсем рядом ахавшие взрывы заставляли его то и дело нырять в окоп.

– Идут, товарищ майор… – как из-под земли донесся до Бондаря голос Дробышева. От совхоза «Комсомолец» широченной стеной с промежутками всего в несколько метров между машинами, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, ползли «тигры». Впереди них, расчищая дорогу, клокотала, передвигаясь к совхозу «Октябрьский», сплошная волна огня и дыма. Метрах в двухстах за «тиграми» так же почти сплошной стеной выдвигались средние танки, и позади них в кузовах бронетранспортеров мелькали каски пехотинцев. Фланговые «тигры» были так близко, что Бондарь отчетливо видел масляные потеки на их грязных бортах. Стоявшая позади противотанковая батарея уже била по крайним «тиграм», но они, словно заколдованные, не снижая скорости, невредимо шли и шли. В первое мгновение Бондарю показалось, что в атаку двинулись одновременно не десятки, не сотни, а тысячи танков. И в это же мгновение он почувствовал страшную тяжесть во всем теле и неодолимое желание врасти в землю. Только собрав все силы, он с огромным трудом выпрямился, крикнул Дробышеву: «Огонь по бронетранспортерам!» – и побежал к артиллеристам.

– Куда бьете! – отчаянно закричал он. – Огонь по средним танкам! «Тигров» встретят другие батареи!

Выскочивший из окопчика артиллерийский лейтенант ошалело взглянул на него и метнулся к своим пушкам. Вразнобой все четыре пушки ударили по средним танкам, и сразу же вспыхнули три крайние машины.

– Вот так-то! – кричал Бондарь. – Бейте по бортам, по гусеницам.

Словно опомнясь от растерянности, пушки били все чаще и ожесточеннее. Застыли на месте еще два танка, и сразу же на батарею обрушился вихрь взрывов. Бондаря сильно толкнуло в грудь, и, падая, он увидел, как от строя «тигров» отделились четыре машины и с фланга ринулись на батарею. Кто-то из артиллеристов закричал и побежал назад.

– Стой! – вскакивая, крикнул Бондарь. – Спокойно! Без паники!

Он подбежал к ближнему орудию и, встряхнув за плечо усатого наводчика, показал на подползавших «тигров».

– Бей прямо!

Наводчик стремительно заработал механизмами. Бондарь бросился ко второму орудию и приказал расчету бить по соседнему танку. Командиры третьего и четвертого орудий, видимо, сами догадались, куда вести огонь, и взяли под обстрел два дальних «тигра».

В грохоте выстрелов и взрывов Бондарь не заметил, как, распластав на земле гусеницу, закрутился на месте самый ближний танк. Он увидел второй вспыхнувший дымным пламенем «тигр» и упал, потеряв сознание.

Когда он очнулся, все тело полыхало нестерпимым жаром. Открыв глаза, он увидел искаженное страданием лицо Дробышева.

– Сейчас, товарищ майор, сейчас я санитаров позову, – побелевшими губами шептал Дробышев.

«Зачем санитаров?» – с удивлением подумал Бондарь, пытаясь привстать, но острая боль сковала все его тело.