Текст книги "Знаменье Метели (СИ)"

Автор книги: Игорь Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 26

По-иному хоронили Клатиса. Похоронами руководила его жена, прекрасная Тилия. Женщина, узнав о потере мужа, прискакала верхом на коне из Верты. Умелые люди вскрыли труп воина, внутренности вынули и сложили отдельно, а сердце передали жене. Нарубили разных пахучих трав – аниса, сельдерея, кипера, – добавили ладана и смолистых веществ и всю эту пахучую смесь вложили внутрь трупа, после чего тщательно зашили его.

Долго возили тело на повозке, ходили за ним, затем выбрали место, вырыли могилу, укрепили ее стенки рядом копий, а когда положили Клатиса на подстилку, стали класть ему оружие, чаши для вина, узды и одежду.

Могилу закрыли досками и завалили землей. Сверху насыпали высокий курган, который рос куда быстрее, чем вал перед стенами города-крепости.

– Клатиса хоронят, как царя! – докладывали Ведущим.

– Он прекрасный воин. Если бы из таких состояла вся наша армия, мы бы в первый день закончили осаду. Пусть его хоронят как можно пышнее. – Отвечала Эидис. Сильтия лишь согласно кивала.

На тризне Креол встретился с Тилией. Женщина отнеслась к нему по-дружески, но ни тени улыбки не появилось на ее побледневшем лице. Она не плакала, но с необыкновенной твердостью ответила на соболезнования Креола:

– Видимо, Альвдис не была к нему благосклонна. Однако его воины не покинут осады. Мы останемся здесь до победы.

– Ты, Тилия, достойна своего покойного мужа. У тебя в груди большое сердце. Я был другом Клатиса и останусь другом его воинов. Располагай мною всегда так, как найдешь нужным.

– Спасибо.

Ему хотелось еще что-то сказать молодой вдове, но она посмотрела на него с суровой грустью. Воевода вздохнул и замолчал.

После похорон Тилия совещалась с приближенными и друзьями Клатиса и на другой день утром отбыла в Верту в сопровождении пяти десятков воинов.

Перисад с нарастающим чувством огорчения и досады бродил по лагерю, посматривая на стены города. Чем больше он наблюдал ход осады, тем более убеждался в ее вероятном провале.

Главная проблема, чуть не погубившая весь грандиозный поход, заключалась в том, что каждый житель города неугасимо верил – и те, в кого он верил, слышали его молитвы и не собирались пока бросать его душу.

Все их преимущества, все оказалось бесполезно! Воины Увязающего Песка впали в некое подобие спячки, Безымянные пришли практически в полную боевую негодность, будто под действием мощнейшего заклинания. Их молитвы и чудеса почти не могли дать серьезного толку, потому что прямо воздействовать на город было невозможно – его надежно охранял тетраим веры.

И с чего это Жгущий внял к людям, а уже тем более имперцам? Не только Перисад, но и все темносвященники задавали себе этот вопрос… Возможно ответ удалось бы найти в самом городе, или же что-то более древнее и магическое возымело действие на него? Ответ найти не представляется возможным.

Защитники города показали образец стойкой обороны. Быстро перебрасывая свои войска на опасные участки, успешно отразили все удары войск Рограина, войск Тьмы! Теперь неусыпно следили за всем происходящим в лагере осаждающих. Можно было видеть, с какой четкостью, через ровные промежутки времени, происходит смена воинов на стенах.

Круглые сутки перекликаются часовые на башнях. Ночами, когда, укрывшись войлочными одеялами, осаждающие беспечно храпят у костров, за зубцами городских стен мелькают огни, невнятно доносится говор имперских воинов и топот многочисленных ног.

Войску тьмы не хватало боевой сплоченности и упорства. Это, в свою очередь, вытекало из того, что именно сюда отправили всех бедных, неимущих воинов, поденщиков, работников. Отборные солдаты, тренированные и дисциплинированные не хуже, а то и лучше имперских, отправились на главные направления – с Анкхаретом и Ренкретом.

Осада уже надоело большинству, осенние серые дни сменялись зябкими ночами, не принося ничего, кроме скуки. Старика с начала похода раздражала неорганизованность бедных воинов. Осада велась так бестолково, что смотреть не хотелось на нелепую трату ратных сил, массовый падеж лошадей от бескормицы. И ведь дело не в полководцах!

Бывало, во время штурма Перисаду хотелось самому схватить аркан, взбежать по лестнице вверх, разрубая стрелы взвихрениями чудес. Но он понимал, что там, наверху, одним этим не обойдешься.

Старик озабоченно вздыхал и в печальном раздумье чесал затылок. Нужно во что бы то ни стало взять город и войти в Империю как можно скорее.

Решение Эидис о привлечении на земляные работы крестьян оживило надежды многих. Это была удачная мысль. Привычные к труду скоро и лучше возведут вал, а воины, сохранив силы, с большими решимостью и рвением пойдут на приступ.

Когда стало известно, что крестьяне-землекопы уже прибыли, в лагере стало веселее. По подмерзающей грязи медленно брели толпы иззябших поселян. За плечами они несли мешки с провизией. В красных от холода руках держали лопаты и кирки. Сзади и по сторонам ехали на конях вооруженные стражи.

Пока прибывшим работникам растолковывали суть предстоящей работы, древотесы стучали топорами, строя из бревен высокое сооружение.

Башня на колесиках, с которой воины должны будут прыгать на стены и бить врагов. При виде сооружения этой конструкции послышались крики:

– Я первый прыгну с той башни на стену города!

– Это все, чего от нас ждут госпожи полководицы!

– Обагрим мечи имперской кровью!

Хоть подобный настрой и охватил всех воинов в лагере, на стенах пока что были только бедные воины, поденщики, ремесленники. Башню сооружали они же. Если бы каждый воин так старался ради благополучного конца осады, город-крепость бы уже пал!

Крестьяне дружно взялись за работу. Смастерили самодельные носилки и стали быстро возводить вал, утаптывая сырую землю ногами. Они не смущались тем, что вокруг стояли конвоиры, посматривали за ними по-хозяйски. Переговаривались между собою о том, что скоро с их помощью город-крепость будет побежден и госпожи полководицы наградят их за усердие.

– Я пойду на приступ вместе с воинами! – громко заявлял рабочий, воинственно взмахивая лопатой.

– Работай, чего зубы-то скалишь! – грубо обрывал его стражник.

Богатые воины всегда держали себя крайне высокомерно и заносчиво перед крестьянами, считая их ниже себя. Сейчас они и вовсе стали вести себя как надсмотрщики.

Вначале покрикивали на нерадивых, потом, словно сговорились, пустили в ход нагайки длинные бичи, которыми гоняют лошадиные табуны. На крики возмущения и боли они отвечали жестко:

– Меньше разговаривай, больше работай!

Имперцы опять встревожились, и, поставив, против вала сильнейшие камнеметы и баллисты, начали обстрел работающих землекопов. В первый же день, несмотря на то, что приходилось буквально тратить целый снаряд на одного человека, удалось убить двоих и еще нескольких тяжело изувечить.

Крестьяне, подхватывая на руки убитых и раненых, с криками страха убегали дальше от стен, отказываясь продолжать работу. Их встретил строй всадников, размахивающих бичами. Нещадными ударами воины остановили бегущих. Возмущенные крестьяне ответили криками:

– За что бьете? Лучше бы согнали со стен имперцев стрелами!..

– Мы работаем, а воины спят в шатрах! Нужно не бить нас, а прикрыть стрелометанием! Тогда и работа пойдет без перебоя.

– Не вас ли защищать мы сюда собрались? – насмешливо отвечали солдаты. – А ну назад! Идите насыпайте вал! Если кого убьют, потеря невелика, других пригоним!

Опять защелкали сыромятные бичи.

– Чего деретесь!.. Дома весь хлеб выгребли, здесь издеваетесь!.. Мы вам не рабы, а вольные землепашцы!

– Все вы рабы Владычицы Альвдис и ее полководцев! – отвечали всадники, подкрепляя удары бичей крепкими тычками обратной стороны копий.

– Мы – свободные и никто не сделает нас рабами!

Обида перешла в ярость, крестьяне начали отчаянно сопротивляться произволу воинов. Произошла драка, которая довольно быстро перешла в настоящее сражение. Но лопаты – плохое оружие, а особенно против копий и мечей. Землепашец, недавно выразивший желание участвовать в штурме, с окровавленным лицом кинулся к воины, который размахивал копьем, и стащил его с коня на землю.

– Землекопы бунтуют! – доложили Ведущим.

– Так усмирите и заставьте работать, – прошипела жестокая Сильтия.

Она была категорически возмущена нежеланием крестьян трудиться на благо Рограина.

Поскакали всадники. Крестьян хотели окружить, прижали их к стенам города. Некоторые из них кричали:

– Откройте ворота, дайте нам убежище!

Но имперцы сочли это за грубую военную хитрость и открыли стрельбу камнями и стрелами, убивая крестьян и их преследователей. Лошади воинов тьмы стали беситься, конница отхлынула от стен. Бунтовщики, пользуясь замешательством воинов и наступившей ночью, бежали из лагеря, проклиная Ведущих и их войну.

На том затея с валом была окончена.

После бегства землекопов, Сильтия спросила отправленных за ними:

– Откуда были эти изменники?

– Из селения к западу отсюда.

– Горе им!.. Мы еще там побываем!

Эидис стала раздражительна и не терпела никаких возражений. Она, была убеждена, что все неудачи происходят оттого, что военачальники и воины просто плохо исполняют ее повеления.

Отчасти она была права. Однако Сильтия была взбешена в основном неповиновением крестьян. Тех из них, что удалось поймать, она приговорила к казни и лично привела приговор в исполнение.

Ужинали в главном шатре втроем, включая обеих Ведущих в Битву и Хеймнонда. Обе женщины много и жадно пили, ели. Под глазами у них появились мешки от бессонных ночей и тяжелых дум.

Несколько часов назад Эидис лично, с косой наперевес, отправилась под стены в приступе необузданной ярости. Она походила на демона, готового вот вот сожрать первое встречное живое существо. В нее летели стрелы, камни, болты, куски дерева, утыканные гвоздями. Коса кружилась и плясала в ее руках, окружая хозяйку верной и надежной защитой.

Ей удалось дойти до самых стен, и там она около двух десятков минут бес толку кромсала каменную стену, оставляя на ней глубокие черные борозды. Такое занятие, конечно, ни к чему не привело, однако все же возымело устрашающее действие на защитников.

Они возбужденно и со страхом переговаривались на стенах, уж не демон ли выбрался из Ксива, чтобы наказать их город?

Все-таки, какое-то время покромсав каменную толщь, полководице пришлось вернуться в лагерь, в необычайно скверном настроении, несмотря на то, что воины очень одобрительно встретили ее выходку.

– С таким полководцем я готов штурмовать хоть сам Алый замок!

– Гляди, как на стенах перепугались!

Полы шатра распахнулись, дохнул ледяной ветер. Вошел воин и доложил, что прибыл лазутчик. Сильтия кивнула головой. Появился человек, грязный, дрожащий от холода, и, видимо, голодный. Он выглядел худым, сгорбленным, будто постарел. Кожа обтянула скулы, губы покрылись трещинами. Только в глазах светилась все та же прирожденная смекалка и энергия.

– Ну, что узнал? – резко спросила Ведущая, медленно прожевывая мясо.

– Проникнуть в город сейчас почти невозможно, – ответил лазутчик, кутаясь в лохмотья, – но я получил сведения, что настоящего голода у имперцев еще нет и они поклялись защищаться до конца.

– Все это я и без тебя знаю, Валинак. Ты стал работать совсем плохо. Я недовольна тобою, и, наверно, отошлю тебя простым воином в пешую рать, чтобы ты даром хлеб не ел.

– Разреши сказать, госпожа полководица.

– Говори, только дельное.

– Имперцы питаются плохо, но они еще едят хлеб. Нужно, чтобы голод стал настоящим.

– Согласна. Как же это сделать?

– Я уже передал своим людям приказ поджечь склады в порту. Удалось узнать, что главные запасы хлеба хранятся именно там. И поджоги домов хозяйских тоже велел делать каждую ночь.

Ведущая перестала жевать и уставилась на говорившего долгим, хмельным взглядом.

– Ты это уже передал своим людям, Валинак?

– Передал, госпожа. Нам помогают городские рабы. Не все, а те, с которыми мне удалось договориться. Я обещал им от твоего имени свободу и награды после нашей победы над имперцами.

– Они получат свободу. Я уже говорила тебе об этом. Но я не вижу дыма пожаров. Уж не испугались ли твои помощники? Рабы трусливы.

– Я сам руковожу поджогами, поэтому сейчас ты не видишь дыма. Мой главный помощник добывает сведения, нужные нам, ибо он близок к градоначальнику, а кроме того, передает остальным мои приказания.

– Надо ускорить дело с поджогами, Валинак! Любой ценой. Если твой замысел будет выполнен, я награжу тебя, да и твоих имперских помощников не забуду. Ты знаешь, мое слово свято.

Валинак глянул на полководицу исподлобья.

– Тебе известно, госпожа, – сказал он, – что я бедный человек и никогда не жил в довольстве, хотя служу тебе, не щадя жизни. Но я воин тьмы и сейчас скажу тебе, что самой большой наградой будет для меня наша победа на городом. Разреши, я попробую пробраться в город. Или я погибну, или завтра ты увидишь дым и зарево над стенами!

– Разрешаю. Но не медли, действуй сегодня же ночью. Иди… Эй, дайте Валинаку чашу вина и отведите его к моим поварам, пусть они его накормят.

Сильтия сразу изменилась. Несмотря на кажущуюся закрытость, она была человеком с быстро меняющимися настроениями. Удачи окрыляли ее, неудачи повергали в уныние. Она сама сознавала это свойство своей натуры и всячески боролась с ним, в том числе и с помощью маски безразличия.

Однако сейчас она была под хмельком, не удержалась, и, бросив чашу на землю, вскричала:

– Этот проклятый город должен пасть!.. Пусть воеводы смотрят на своего полководца и подражают его настойчивости! Многие полководцы годами стояли под стенами осажденных городов и все-таки побеждали их! Я буду стоять здесь хоть до конца зимы, но войду победителем под стены! Во время этой пламенной речи Эидис сидела, сложив руки на груди и закрыв глаза. Если бы Сильтия посмела бы говорить такое при ней, будучи трезвой, она не осталась бы в стороне, и, может даже вызвала бы соратницу на дуэль.

Сильтии казалось, что вот-вот случится нечто важное и город окажется в ее власти.

Однако в окрестных селениях творилось неладное. Обозленные поборами и грабежами, крестьяне оказывали вооруженное сопротивление царским фуражирам. Что странно, даже вид Безымянных их не особо пугал, так как гнев был сильнее, а после того, как им удалось в результате слаженных и тактичных действий убить одного из них, боевой дух бунтующих окончательно возрос.

Там шла настоящая малая война между крестьянами и конницей, расквартированной в селениях. Безымянных пускать в битву особо не получалось, так как лошади от одного их вида начинали протяжно ржать, вставать на дыбы и сбрасывать седоков. А после созерцания этих существ в битве, животные и вовсе теряли рассудок и их приходилось закалывать и съедать.

Где-то конники разодрались с флардцами, хотя вот здесь шестирукие воины показали себя в полной мере, не оставив врагам и шанса спастись.

Хлеб для осаждающих и ячмень для их коней совсем перестали подвозиться. Ратники голодали, еле перебиваясь мясом издохших лошадей.

Но сейчас Сильтии не хотелось думать обо всем этом. Призрак легкой победы манил ее.

– Хватит о делах! – сказала она. – Давайте выпьем вина.

Страшное бедствие постигло город-крепость. Оно пришло в виде пожара, внезапно охватившего все портовые здания, в том числе и склады с драгоценным пшеничным зерном. Далеко было видно кровавое зарево над городом. Воины выбегали из шатров и с криками показывали на огненные валы, что бушевали за стенами города.

– Горит город, пылает!..

– Чуешь, как горелым зерном пахнет? Горят запасы имперцев!

– Через десять дней город будет нашим!

Глава 27

К утру пламя стало стихать. В городе собрали совет. Всем было ясно, что склады загорелись не сами собою, но были подожжены рукою тайного врага.

– В нашем городе свила гнездо измена, – говорил градоначальник, – и если мы не вырвем ее с корнем, то завтра будем жертвой новых преступлений, совершаемых в пользу врага.

Всеобщий крик гневного возмущения был ответом на эти слова. В сильном волнении поднялся на ноги Вилас, богатый городской купец и владелец рудника. Его голова тряслась более обычного.

– Нужно найти предателей и уничтожить их! – хрипло вскричал он. – И если они рабы, то и хозяев их наказать прилюдно за нерадение!

При этих его словах друг детства Виласа Леранит, главный стратиг и потенциальный новый глава городской стражи, вспомнил свой недавний разговор с богачом.

Вспомнил он также, как поймал раба Виласа Нигона, который подслушивал их разговор. Вспомнил и содержание этого разговора, напрямую касавшееся продовольственных складов и их местоположения. Зародившееся подозрение перешло в уверенность. «Вот она, разгадка», – решил он мысленно.

Нигон был схвачен, к великому смущению и досаде Виласа. Старому имперцу слуга был нужен как нянька. Без раба он чувствовал себя беспомощным, подобно младенцу. А главное – на него самого падала густая тень, как на того нерадивого хозяина, против которого выступал он сам. Выходило, что это он, уважаемый гражданин города, проявил слепоту, допустил, что его личный раб оказался заговорщиком против города. Да, хозяин, распустивший своих рабов, достоин всяческого осуждения и всеобщего презрения.

Вилас был возмущен черной неблагодарностью раба, которого он кормил и которому доверял. Такие мысли распаляли душу старого купца, и он воспылал лютой злобой к своему телохранителю.

– Чертов изменник! – сетовал он, хватаясь за голову. – Как я теперь выйду на улицу? Любой водонос или каменщик будет кричать мне вдогонку обидные слова, а женщины будут тыкать в меня пальцами!

Старик схватил клюку, намереваясь пойти в известное немногим место города, и завертел головой. Он хотел позвать своего всегдашнего провожатого Нигона, но вспомнил, что его нет, плюнул в сердцах и даже разругался.

Один, шатаясь, как пьяный, он не шел, но бежал по опустевшим улицам города, встречаясь лишь с группами воинов, несущих на плечах раненых товарищей. Из ниши каменного забора какой-то голодающий протянул ему руку за подаянием, но старик ударил по руку палкой. «Эка расплодилось нищих, – подумал он. – Неплохо, если их немного поубавится.»

Нигона сначала привязали к каменному столбу в каком-то сыром подземелье.

– Скажи, – вкрадчиво спросил палач, обращаясь к рабу, – ты знаешь, кто поджег городские склады?

– Не знаю. Ни в каких тайных замыслах против города не участвовал. Служил господину честно.

Вопрос был повторен несколько раз – с тем же результатом.

– Начинайте, – коротко приказал палач двум дюжим надсмотрщикам, державшим наготове сыромятные бичи.

Пока Нигона хлестали по голой спине бичами, палач сам вложил в раскаленную жаровню железный прут. При слабом свете глиняных ламп было видно, как спина Нигона, вначале белая, стала темнеть и покрываться бурыми пятнами.

– Стой!

Надсмотрщики остановились. Палач осмотрел и ощупал бичи. Один оказался более заляпан кровью, другой менее. Он строго взглянул на одного из них и пожевал губами. Тот задрожал.

– Господин, – стал он оправдываться, – он бил по мягким частям, его бич лучше врезался…

– Смотри, раб! – негромко, но внушительно прохрипел тюремщик. Меня так же трудно обмануть, как Жгущего!

Теперь Нигона привязали к столбу спиной. Тюремщик схватил клещами раскаленный прут и поднес его к лицу несчастного. Красный отблеск осветил искаженные страданиями лицо и глаза, широко открытые от боли и ужаса.

– Будешь говорить?

Но Нигон только застонал. Что он мог сказать? В голову ему упорно лез случай, когда друг его господина случайно застал его за «подслушиванием» о котором он даже и не помышлял.

Подошел Вилас. Его лицо, сморщенное более обычного, дергалось, как у помешанного, мутные глаза мигали и слезились. Он хотел показать свое пренебрежение к рабу-предателю, показать всем, что ему совершенно не жалко Нигона. Жалость к рабу считалась постыднейшей слабостью в этом городе.

– Ты опозорил хозяина, обманул его! – заверещал он.

В гневе старик поднял посох и окованным его концом ударил раба в грудь, но в его старом теле не оказалось достаточно сил, чтобы удар возымел какие-то видимые последствия.

Изувеченного узника бросили в темницу, на кучу гнилой соломы. Крысы, привлеченные запахом крови, нахально шмыгали вокруг. Их противный писк Нигон находил схожим с писклявым голосом Виласа.

Через несколько часов палачи пришли за рабом, чтобы вновь пытать и допрашивать его. Однако они наткнулись лишь на отвратительный запах мертвечины и кровавый пир, устроенный крысами. Зажав от отвращения носы рукавами, они переступали с ноги на ногу, будто раздумывая, что делать дальше. В итоге один из них просто плюнул, махнул рукой и ушел. Его товарищ бегом последовал за ним.

– Встаньте, воины Тьмы! – прокатился по лагерю звонкий чистый голос, подобный первым громовым раскатам месяца Жизни.

Эидис стояла на холме, с которого было отлично видно всю расстилавшуюся впереди равнину, усыпанную шатрами. Из них медленно вылезали воины, в походной одежде, либо голые по пояс. Несколько минут были слышны лишь гомон и возня.

Креол, Дилинор, Сильтия, Хеймнонд и другие полководцы выстроились цепью спиной к стенам, гордо выпрямляя спины и оценивающими взглядами окидывая войско.

Эидис продолжала, но уже тише:

– Многим из вас уже надоела эта осада, этот город, а может и этот поход. Но я жду, что вы сделаете все возможное для нашей победы. Вздевайте доспехи, крепите мечи к поясам, опускайте ваши забрала! Я поведу вас на штурм и буду направлять ваше оружие! Вы – гнев вашей богини! Вы – сталь, что она сжимает в кулаке! Берите лестницы, хватайте арканы, щиты и идите за своими воеводами!

Речь Ведущей в Битву была встречена крайне одобрительно среди воинов. Крики радости и ярости, азарта, боевые кличи прокатились по толпам людей. Их охватил боевой пыл, что сродни гневу и они были страшны в этот миг.

Воины не создавали суеты, толкотни, давки. Богатые панцирные пехотинцы стали рядом с бедняками, простыми рабочими. Расхватав лестницы и вооружившись арканами, войско раскололось на несколько частей и каждая из них ровным строем последовала за своим полководцем.

Многие мечи были погнуты, затуплены, зазубрены о камни, но воинов это мало волновало. Они желали как можно скорее искупать их в крови. Меч – орудие убийства, и если долго не давать ему пить вдоволь крови – он ржавеет и тупится, подобно старой сарайной лопате.

Положение имперцев было совсем плохое. Валинак не вернулся после поджога складов, однако было ясно – за стенами голодают. Никаких встревоженных криков не раздавалось со стен, или, по крайне мере, они тонули в топоте ног, металлическом лязге мечей и криках воинов.

Лишь несколько камней, да пара десятков стрел устремились навстречу воинам, не причинив им никакого вреда. Осаждающие перешли на бег и быстро приближались. Вот тогда-то жители города и начали волноваться.

В бойницах все чаще мелькали имперские осунувшиеся рожи. Все, кто мог держать оружие, всходили на стены. В основном это были зажиточные или даже богатые граждане, которые пока по-настоящему не голодали. Они тайно кормились из зерновых ям, скрытых погребов и накопленных за многие годы запасов.

Сейчас Эидис как никогда оправдывала свой титул. Она вела в Битву, победную Битву, в которой ее воины либо победят, либо будут разорваны на куски. Она взяла лестницу у одного из воинов, привалила ее к стене. Деревянная конструкция с треском ударила верхним концом о камень, прочно установившись. Десятки других лестниц последовали ее примеру.

Держа в правой руке косу, левой Ведущая быстро перебирала ступеньки. Сверху полетело бревно. Послышались предостерегающие крики, смешавшись с возгласами радости. Огромный дубовый чурбан пролетел десяток метров. Вдруг Эидис, добравшись до конца лестницы, резко подпрыгнула вверх, одновременно забрасывая аркан на один из зубцов. Не проверив: попала ли? Знала, что попала, извернулась, со всей силы оттолкнулась ногами от стены и из непередаваемо неудобного положения ударила.

Боевая коса прочертила тонкую черную полосу на фоне чистого неба, ее взмах был подобен надломившемуся жернову, который, однако, все еще держался на мельничном колесе. Бревно разлетелось на две части, с глухим грохотом обрушившись в ров.

Боевой дух воинов возрос до небес. Они хватались за ступеньки, торопясь подняться как можно выше и покорить высоту стен, отбивали летящие на них камни и утыканные гвоздями куски дерева голыми руками, не обращая внимания на кровавые раны и выдранное с кожей мясо.

Более хладнокровный прикрывали соратников стрелометанием, целясь в бойницы: даже когда врага не было видно, они посылали стрелы навесно, и нет нет, кого-то удавалось задеть.

– Проворней, проворней! Дошел до конца – сразу за аркан! Увидишь имперскую шапку– так бей! Не жалей себя, бейся насмерть! – Орал Креол, стоя среди кровавых луж и человеческой кожи, обильно сыпавшейся сверху.

Ведущая, расправившись с тяжелым снарядом, приспособленным против штурмовых лестниц, довольно быстро взобралась наверх по аркану – силу и ловкости ей было не занимать. На стене на нее тут же набросились трое. Каждый в тяжелых стальных доспехах, с хорошим остро отточенным мечом наперевес.

Хотелось бы Эидис отметить, что тот, который встал по центру, держал меч в левой руке, в отличие от своих коллег, а тот, что слева, явно хромал на правую ногу. Такая ситуация прямо манила воспользоваться собой и сместиться влево, чтобы противники мешали друг другу и подходили по одному… Все эти размышления промелькнули в голове полководицы за мгновение, что случилось бы с любым опытным воином в такой ситуации.

Однако, как бы ей не хотелось поиграть, время терять никак нельзя – воительница покончила с храбрецами одним взмахом своего страшного оружия. Упругий фонтан темно-алой крови с ног до головы окрапил ее. Подобно маленькому ребенку во время снегопада, Ведущая в Битву забавно высунула язык, собирая на него падающие сплошным потоком капельки.

Юноша, горячий и пылкий, рвущийся в битву, однако по своей сути все еще отрок, не имеющий опыта в настоящем сражении, застыл в ужасе, с занесенным над головой мечом. Воительница не сразу обратила на него внимание.

– О, ты, кажется, испугался крови, что испачкала твои сапоги? Или тебя смущает моя коса? – С деланной наивностью и простотой спросила женщина.

Ее новый противник, видимо, не мог пошевелиться от первобытного страха перед человеком, убивающим других людей, и, мало того, получающим от этого удовольствие.

Так некстати вспомнились старые сказки, которые он слышал от ныне покойной бабушки при тусклом мерцании свечи. Она рассказывала о демонах, кровожадных и безжалостных, помешанных на убийствах. Сейчас ему казалось, что он встретился с одним из них, с кошмаром своего детства.

Юноша, убивший несколькими днями ранее Ласа, а это был именно он, стиснул зубы и попытался замахнуться мечом. Тогда он убил обычного парня, ничем от него не отличающегося, которому просто меньше повезло – это не тяготило его душу, так как он лишь исполнял свой долг, защищая родной город и свою жизнь.

Но встретить такое чудовище он никак не ожидал…

– Красиво, не думаешь? – улыбнулась Эидис. – Эта пьянящая алая влага, что истекает только из раны. Мне и тебя окрасить в этот чудесный багрянец, мой мальчик?

Еще мгновение и все было кончено. Оценивая вкус молодой имперской крови, воительница даже немного жалела, что он умер так рано, не успев понять элементарных правил жизни. Ведь если бы он пытался сопротивляться, было бы еще веселее!

Один за одним воины поднимались на стены. Те, у кого были доспехи, справлялись лучше, получая возможность драться на равных с закованными в броню врагами. Однако все же не все были такими. Тела убитых воинов Тьмы падали в ров, проваливаясь между зубцами, либо оставались лежать на стене. В таком случае довольно скоро давка сражения превращала их трупы в перемолотое месиво: грудная клетка и череп оказывались раздавлены, конечности буквально плющились под весом десятков тел и многих фунтов стали.

Скоро по стене в город резвыми ручейками стекала кровь, кожаные мешки с перемолотыми внутренними органами и дробленными костями, падали на землю. Некоторые женщины, с ужасом узнав в бесформенной массе своего мужа, падали в обморок, а то и получали разрыв сердца.

– Так! Так! Быстрей двигайся! Не давай имперцу духу перевести! – Кричал снизу старый воевода.

Там, где защитникам наиболее успешно удавалось отражать атаки штурмующих, тут же появлялся темный вихрь, унося с собой десятки жизней. Броня, латы, доспехи, оружие, блокирующее удар, ничего не могло его остановить. Казалось, можно было лишь упасть на колени и молиться.

И защитники молились. Молились, чтобы этот смертоносный вихрь остановился, но когда он на несколько мгновений замирал, демонстрирую себя врагам во всей красе, имперские души в панике бросали мечи в сторону и спешили как можно скорее убраться подальше.

В момент остановки этого смертоубийства, им представала весьма однозначная картина: высокая женщина, с темными, заплетенными в две косы волосами, без доспехов, лишь в простой стеганой куртке, с громадной черной косой в правой руке. Это оружие устрашало, от него веяло мощью, смертью, Тьмой!.. Лишь напоив ее кровью можно было увидеть истинную суть этого орудия.

Каждому, кто бросал на нее взгляд, казалось, что стоит только взять эту косу в руки, как она испепелит тебя силами Тьмы. Однако женщина держала ее в одной руке, несмотря на то, что коса была почти в два раза выше ее самой и ее не под силу было поднять самому сильному мужчине.

Бешеная, сумасшедшая улыбка до ушей, больше похожая на кровожадный оскал, растягивала ее лицо. Каждый квадратный дюйм ее тела пропитался чужой кровью. Эта воительница виделась пораженным имперцам кем-то, много превосходящим простого смертного.

Им казалось, что сама богиня Тьмы, Вихреносная Альвдис, Владычица Говорящей Ночи выползла из бездны на битву с ними.

– О боги! Да что же она вообще такое?.. – С этими словами защитники города, достойные мужи и бравые воины, покорно умирали, не в силах даже поднять оружие против Нечто, которое билось с ними.

Самый кровожадный и неукротимый гном-берсерк выглядел рядом с этим чудовищем грудным младенцем, плачущим оттого, что у него отобрали любимую игрушку.

– Я – сама неотвратимость! – гремел ее голос.

Самые страшные громовые раскаты Ночной Грозы мог заглушить этот голос, он был подобен гласу Девятого бога, столь же непередаваемо сильный и низкий, он приводил в трепет самого отважного из воинов и храбрейшего из бойцов.

Имперские женщины и дети под стенами разбежались кто куда, забыв о своих детях и мужьях – все, любую эмоцию и чувство в их сознании вымещал животный страх, ужас перед Бездной, что грозилась поглотить из этого голоса.