Текст книги "Святослав (Железная заря)"

Автор книги: Игорь Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

Глава 10

Сколько бы нашествий ни было с Востока на Запад, почти все племена оставили свой след в Таврии. Были рода, причислявшие себя к гуннам, готам, сарматам и древним скифам, но все они забыли и язык, и обычаи предков. Вот новые, печенеги, булгары, угры – те, кто ухитрились осесть здесь, имели собственные кочевья в засушливых таврских степях. Хазары были вторыми по многочисленности после греков, они же привели и братьев по иудейской вере – жидовинов, которые, впрочем, всегда появляются там, где можно собрать хорошую прибыль. Уживаются все мирно, земли хватает всем и в отличие от остальных подданных Империи, жителям Тавриды в данях и налогах легота. Тавры, народ вольный, и Византия лелеет Тавриду, как любимого ребёнка, да и ребёнку было легче любить своего родителя издалека. С соседями тавры тоже почти всегда уживались мирно, был ли тут особый талан, либо что-то другое, но воинственные русы тому пример – с ними торговали, дружили, но только не воевали.

Асмунд показывал Святославу длинную, тянущуюся вокруг города в несколько вёрст, из пожелтевшего кирпича стену:

– Её построили мегарские греки, чтобы защищать с моря Бухту Символов и сам Херсонес. Я повидал многое и поверь, эта бухта самая лучшая, что я видел. Ромейский Золотой Рог, может, и не уступает по размерам, но здесь гораздо спокойнее в шторм.

Если ранее встречались только рыбацкие лодки, что смело подходили к русским лодьям и предлагали на продажу рыбу, то здесь стали встречаться корабли из арабских стран, Хазарии, Персии и, конечно, из Византии. Над головой хлопал шёлковый парус с вышитыми на нём двумя лепестками – знаком рода Святослава. Ласковое южное солнце отражалось от спокойной зеркальной глади синего моря, играло на пряслах стен, на бойницах боевх башен, и открывался сказочный каменный, утопающий в виноградных садах, залитый светом город. Перекрывая крики чаек, неслась с кораблей иноплемённая речь, пели рога, другим, непривычным русскому уху голосом. Кмети, прилипнув к бортам, оживлённо обсуждали корабли, спорили о названиях и странах, орали что-то мореходам на чужих наречиях, кто что знал и где-то когда-то ухватил, глазели на город.

Русам помогли причалиться сразу и сразу же пустили на берег, учтиво попросив оставить дружину пока на кораблях.

Асмунд ещё раньше рассказал Святославу о херсонском архонте[28]28
  Архонт (виз.) – «начальник», понятие, часто употреблявшееся византийскими историками в самом широком смысле по отношению к своим и иноземным чиновникам, правителям и т.д. Катархонт – начальствующий над архонтами.


[Закрыть], что правит городом и всей землёй таврской, о стратиге[29]29
  Стратиг – наместник фемы (см.), главнокомандующий фемным войском. В широком смысле – просто военачальник.


[Закрыть]Антонине, что был другом его отца и Тмутараканского воеводы Володислава. Княжич знал, куда шёл и теперь оглядывал каменные палаты, стараясь скрыть интерес и удивление, изредка невольно хватаясь за полы алого корзна.

Слухи давно опередили приезд днепровских русов, да они и не пытались плыть тайно. Здесь не Византия и не было долгой подготовки к церемониям, разместили княжича и вятших, дружину, и через какие-то пару часов архонт принял гостей. Приём был простым, без лишних поклонов, сопровождающих евнухов и прочего. Русы вошли, произнесли подобающие приветственные речи, архонт в знак уважения поднялся со стольца навстречу Святославу, крепко пожал руку, улыбнувшись. Нет, не ромейский порядок жил здесь. Дарили подарки, доставали связки соболей, куниц, бобров. Стратигу Святослав лично поднёс меч, работы русских кузнецов. Стратиг Антонин был высок, поджар, под просторным хитоном, как и должно быть у настоящего воина, угадывались тугие узлы мышц. Впрочем, друг отца и должен быть таким, другим княжич не мог его представить. Стратиг с интересом рассмотрел обвитый серебряной вязью черен, отливающий позолотой крыж, потянул меч из ножен, провёл пальцем по харалужному узору и не смог сдержать возглас восхищения. Произнес по-русски, почти не коверкая слов:

– Поистине княжеский подарок! За такой на торгу и целый боевой корабль попросить не грех!

– Я рад, что смог порадовать тебя, стратиг! Ты оценил красоту меча, и я клянусь, что в бою он тебя не разочарует тоже! – ответил Святослав.

– Доброе и верное оружие всегда прекрасно, как рослый и резвый скакун много красивее мелкого упрямого осла, – возразил Антонин.

С сыном стратига, о котором вскользь как-то упомянул на Хортице Игорь Молодой как о «друге росов», Святослав познакомился на пиру Княжич сразу обратил внимание на быстроглазого, лет восемнадцати, юношу, сидевшего рядом с Антонином и часто и внимательно рассматривающим Святослава. Асмунд наклонился к уху воспитанника и шепнул:

– Это Калокир, сын Антонина. Бают, умом вельми светел, при дворе базилевса будет служить, наукам различным обучаться.

Калокир был похож на отца и лицом, и статью, и, сравнивая их, Святослав невольно сравнил себя со своим отцом, примерив, опять же нечаянно, на себя дружбу, так могущую состояться между сыновьями двух воинов. Некогда Антонин, истинный херсонец, воспитывал сына в неприятии Византии, называя Константинополь не иначе как жирным отвисшим брюхом на теле всего разложившегося тела некогда великой римской империи, но жизненно необходимой Таврии, как старый корабль, нужный до тех пор, пока не появится новый. Впрочем, ромеи тоже недолюбливали херсонитов, посматривая на них с гордостью и свысока, как столичный житель смотрит на мужика, живущего на задворках империи. Чем больше среди соседей друзей, тем меньше врагов – золотое правило Херсонеса. Херсониты не брезговали дружбой с варварами. Калокир, дождавшись, пока пир разгуляется, пересел поближе к Святославу.

– Здравствуй, – обратился он к нему по-гречески, достаточно громко, чтобы рус его услышал, и достаточно тихо, чтобы на это не обратили внимания другие, – я слышал много хорошего о твоём отце и матери твоей, княгине Ольге.

Княжич обернулся, мелькнувший в глазах интерес сменился недоверием. В свои немногие годы он был уже знаком с подхалимством некоторых бояр, чаявших в нём матереющего наследника. Однако Калокир оказался не таким. Не распинаясь о вечной дружбе и достоинствах русских князей, предложил назавтра показать город, потом, переведя разговор, рассказывал о присутствующих на пиру гостях, называл их имена, принадлежность и кто и откуда. Заметив, что Святослав стал слушать вполуха, под предлогом, что его зовёт отец, ушёл, дабы не утомлять собеседника. Таким образом Калокир о себе оставил первое хорошее впечатление. Потом в последующие дни они много беседовали, находя во взглядах друг друга много общего.

Эти дни запомнились навсегда и вспоминались до конца жизни. Когда они с Калокиром уходили далеко от города, забирались на скалы и смотрели оттуда закат. Велико было безбрежное море, в отличие от воли и величия степи не таившее в себе топота вражеской конницы. Человек мелок перед морем, и смел тот, кто бросает ему вызов. Тянутся в сторону Бухты Символов игрушечные кораблики, а сереющее море заглатывает солнечный блин, уже не видный у подножия скалы, но всё ещё видимый здесь наверху. И хотелось остаться на этой ласковой земле, есть сочные сладкие плоды, ходить в море, смотреть так вот на закат...

Как бывает в младые годы – не обошлось и без шалостей. Калокир сводил своего нового друга в лупанар, причём не единожды. Святослав сначала немало удивился, что за это приходится платить, особенно сыну стратига. На Руси можно было словить какую-нибудь податливую портомойницу, да и в соседних сёлах полно баб, которые княжичу не откажут, другое дело – что ни Асмунд, ни Свенельд блуд не поощряли, ибо воину прилично воздержание, а распутство расслабляет тело и голову, даёт марам[30]30
  Мара – одно из низших славянских божеств, таких как домовой, банник или овинник. Богиня болезней, тоски, телесного дискомфорта. Помощница Мораны.


[Закрыть]овладеть твоею душой, и то же самое твердили волхвы, но не только про воинов, но и про всех Даждьбожьих внуков. Впрочем, портомойницам стоило поучиться у девок из лупанара, и Святослав решил, что не зря было уплачено звонкой монетой.

Глава 11

Тяжело нагруженный торговый корабль-скаф нехотя забрался на волну и неуклюже с неё съехал. Ветер наполнял паруса, давая отдых гребцам. Византийский купец Никита наслюнявил палец, поднял вверх. Похоже, ветер дует уверенно, хоть в этом теперь везёт. Никита забил свои трюмы под самую завязку, рассчитывая всё продать и купить через год большой мюриамфор, с несколькими палубными ярусами. Прибыток рос медленно, и Никита опережал время, ради экономии даже посадив на вёсла рабов, вместо того чтобы нанять гребцов. Рабы – самый беспокойный груз на корабле, раб закован в железо, раб болеет многоразличными болезнями, он заразен, он умирает, кроме того, раб, взятый в неволю недавно и не смирившийся ещё со своей участью, опасен для своих господ. Вчера Никита проклял всё, когда парус безвольно висел целый день, а в Херсонес надо спешить. Плеть надсмотрщика щёлкала беспрерывно, и Никите пришлось выбросить за борт двух сдохших от работы невольников. Рабы роптали, а те два друга-варвара из разных варварских племён с ненавистью смотрели на купца в четыре светлых глаза – эти опасны, надо бы их развести по разным концам корабля.

Варваров звали Хальвдан и Станила. Хальвдан в прошлом был морским разбойником из племени ютов, Станила – славянин, из племени кривичей. Когда-то Станила прибыл в Византию с двумя друзьями славы поискать и нажить богатства, о котором на родине ходило много толков один другого чуднее. С тех пор они побывали в бессчетных сшибках, судьба заставляла изнывать от безжалостного горячего солнца, терпеть голод и жажду. Здесь, несомненно, жили другие боги, ибо Даждьбог[31]31
  Даждьбог – бог Солнца, податель тепла и света. Сын Сварога.


[Закрыть]Сварожич не позволил бы так нещадно палить мать землю, а скорее всего единственный бог ромеев не может уследить за всем и навести порядок, потому что ему нужны помощники. Однако славяне дали уговорить себя служителям Иисуса Христа принять ромей-скую веру, получив взамен по золотой номисме[32]32
  Номисма – основная денежная единица Византии, около 3,79 – 4,55 г золота, которая в IV – XI веках стала образцом для монет Европы и Востока, почти тысячу лет являлась международной валютой.


[Закрыть]и тёплое место в царьградской страже.

Так случилось, что Станила был назначен охранять анфи-пата Луция, что зачем-то плыл в Болгарию. На корабле он познакомился с Хальвданом, который ранее служил в Ладоге и неплохо говорил по-славянски. На втором дне пути, начало штормить, и Станила, непривычный к морю, провёл день свесившись за борт. Когда сошли для ночлега на берег, он, усталый, рухнул спать под тёплым южным небом. Разбудил его Хальвдан. Увидев в руках нового знакомого оружие, едва соображая из-за прилипшего тяжёлого сна, привычкой воина надел бронь и опоясался мечом.

Едва забрезжил рассвет – стан гудел потревоженным ульем, бегали люди, слышались крики и лязг железа – видимо, стража прозевала нападение. Не пробежав и десяти саженей, сшиблись с какими-то по одеянию и доспехам похожими на болгар. Нападавшие, не ожидав отпора, отбежали. Шатёр Луция был повален, полотно разорвано и залито кровью. Вокруг уже заканчивалась схватка в пользу нападавших, те вязали пленных, добивали раненых. Один, не остывший от лёгкой победы, уверенно кинулся на Станилу. Кривич играючи ушёл от удара, рубанул противника по ногам, тот, взвыв, откатился в сторону и был добит Хальвданом. Остальные, бросившиеся за товарищем, остановились. Нет, это были не воины, скорее збродни, или подсылы, для чьёго-нибудь убийства.

Станила расставил ноги чуть шире, привычно оценил про-тивников, чуял, что за спиной стоит его новый знакомец, от этого стало спокойнее и бодрее.

– Бросьте оружие!, Ваш хозяин мёртв, и вам некого защищать! – прозвучала до боли знакомая ромейская речь. Говорившему было лет сорок, кажется, Станила видел его в Большом императорском дворце, когда нёс там стражу.

– Клянусь Богом, я сохраню вам жизнь!

Поколебавшись, друзья вложили мечи в ножны, не привыкшие нарушать клятвы, они поверили. Потому не захотели обратить внимание, как кольцо вокруг них сжалось плотнее и им начали крутить руки и отбирать оружие. Они не сопротивлялись – нарушивший клятву теряет честь, таких не делают вождями. Ромей приблизился к ним.

– Мне приказали убить всех, кто видел это, – он кивнул в сторону порушенного стана, – но рабы молчат так же, как и мёртвые, только рабы ещё приносят прибыль.

Хальвдан рванулся из цепких рук.

– Ты обещал нас отпустить!

– Я обещал лишь сохранить вам жизнь, – возразил ромей, – помните моё великодушие...

Их продали на корабль хорезмийскому купцу, плывшему в Трапезунд. Если рабство можно назвать везением, то им повезло: в Трапезунде их не разлучили, а продали вот этому купцу, Никите. С тех пор прошло чуть более месяца.

На палубе засуетились, увидев на окоёме чужой корабль. Из-за высокого борта гребцам не было видно, и Хальвдан приподнялся со скамьи, хлёсткий щелчок плети над головой усадил его обратно.

– Что там? Успел рассмотреть? – поинтересовался Станила.

– Лодья, похожая на русскую.

– То-то они засуетились, – злорадно усмехнулся славянин, – это тмутараканцы, сейчас ромеям достанется!

Плеть надсмотрщика засвистела чаще, в умелых руках она могла нанести серьёзное увечье, пока только пугала. Впрочем, рабы не умели грести, когда их хозяевам угрожала опасность.

Византийцы вооружались, готовились к битве. Никита всё тревожнее оглядывался на лодью русов. Нет, не уйти!

– Стой! Послушаем, что скажут, – безнадёжно махнул рукой Никита.

Воины распределялись вдоль бортов, каждый на своё место. Тмутараканский корабль, легко, будто птица, летевший по волнам, внезапно остановился на расстоянии полёта стрелы, хищным носом нацелив скафу в правый борт. Из-за щитов на лодье русов, прикрывающих гребцов, запоказывались головы в клепанных шлемах с любопытством рассматривающие противника.

На носу, на почётном месте, стоял парень лет семнадцати. С той уверенной небрежностью, что отличает бывалого воина от глуздыря, он облокотился на голову зубастого животного, что украшала его корабль, и окрепшим и уже охрипшим в морских походах голосом прокричал по-гречески:

– Меня зовут Икморь, сын Володислава, князя Тмутараканя! А вы кто, с какой целью и куда путь держите?

Впрочем, молодец мог бы и не представляться – кто же не слыхал о Тмутараканских разбойниках – русах, нагло хозяйничающих на море, которое не должно им принадлежать! Ведь кому-то везло, и его не грабили, ещё не грабили тех, кто был из Херсонеса или ходил под рукой русских князей. Никита до боли вцепился в верхнюю бортовую доску, злость на сосунка, говорившего с ним, была бессильна.

– Я Никита, купец из Трапезунда, плыву в Херсонес! Что вы хотите?

С лодьи не мешкая ответили:

– Тридцать мелиарисиев за охрану вас от разбойников!

Стоявший рядом с купцом его помощник Малх дерзко ответил:

– Херсонес недалеко уже, а разбойников мы не видели!

На лодье обидно засмеялись:

– Это потому что мы вас охраняли незримо!

Тридцать мелиарисиев – сумма небольшая для небедного купца, к тому же с них на обратном пути уже больше не возьмут, если правду говорят о чести тавро-русов.

Пока собирали деньги, Никита разглядывал юного предводителя. Он был без шлема, не боясь случайной подлой стрелы, тем самым выражая презрение к смерти. Впрочем, воины, стоявшие рядом и зорко следившие за ромеями, были готовы в любой миг заслонить своего вождя. Голова руса по их странному обычаю была обрита наголо, только над левым ухом, подчёркивая знатность рода, был оставлен клок светлых волос. Кожаный мешочек с выкупом полетел в сторону Тмутараканской лодьи. Парень проследил взглядом за его полётом и скрылся за бортовыми досками, чтобы лично пересчитать выкуп. Вскоре появился вновь и, обнажив в улыбке на загорелом выдубленном морским ветром лице белые зубы, сказал:

– Всё верно. Прощайте!

Лодья ловким поджарым зверем развернулась кормой к скафу и побежала прочь. Станила тяжёлым затравленным взором взглянул на Хальвдана, смотрящего вслед уходящей вместе с надеждой о свободе лодье, и, яростно скрипнув зубами, рванул весло, вымещая злость на неповинном дереве.

К вечеру прибыли в Херсонес. До заката был ещё по меньшей мере час и на пристани царила суета. Никита быстро договорился, чтобы их пропустили и начал спешную разгрузку – успеть до темноты.

Рабов, тех, кто обессилел, куда-то повели, остальные принялись таскать тюки и сундуки. Станила, сойдя на берег, не сразу заметил русские боевые лодьи – только когда услыхал весёлую родную речь кметей, грузивших их. Это говорил дом, говорила свобода. Кмети сейчас погрузятся, пойдут к себе в молодечную, будут рассказывать байки, подшучивать друг над другом, не ведая, что недалеко от них есть он, Станила, раздавленный неволей, о которой эти весёлые воины знают только понаслышке. И вот совсем близко он приметил молодого боярчонка, князя ли, отличающегося от своих людей лишь белизной одежды и шёлковому шитью по нарукавьям. Он о чём-то беседовал с таким же молодым, может, чуточку постарше, греком, иногда что-то выкрикивая своим.

– Чего встал?

Грубый оклик надсмотрщика заставил очнуться. Он вдруг увидел себя со стороны глазами русских кметей, не обративших внимания на раба. Да, он раб и останется им вечно. У него не будет жены, сыновей, что украсят никому не нужную теперь старость, он не будет радоваться со всеми на праздниках во имя богов, пить пиво и состязаться с ражими молодцами, показывая свою удаль. Не будет этого и многого другого. А будет чёрная отупляющая работа и плата за неё – полуобглоданная кость к концу дня и мутная похлёбка, от которой отворачиваются даже бродячие собаки.

И так же, словно во сне, он сбросил тюк, развернулся и, поднырнув под ударившую его плеть надсмотрщика, ударил того в лицо. Надсмотрщик отлетел на добрых две сажени, больше не вставая, но так и не выпустив из руки длинной плети. Остальные надсмотрщики действовали быстро и слаженно: одни защёлкали плетьми, подгоняя разинувших рты рабов и быстро затушив тем самым сверкнувшую искру бунта, двое бросились к Станиле.

Назад дороги не было – наказание будет суровым. Кривич побежал к знатному русу настолько быстро, насколько позволяла сковывавшая ноги цепь.

– Спаси, господине!

Плеть надсмотрщика подсекла рабу ноги и Станила упал наземь. Один из надсмотрщиков обратился к русу:

– Прости, господин, мы накажем его!

Рус, быстро оценив происшедшее, поднял вверх руку, останавливая уже взявшего за шиворот и тянувшего вверх Станилу надсмотрщика. Он приблизился к невольнику, сказал:

– Я Святослав, князь русский, ты кто таков и почему я должен спасать тебя?

Кривич поднялся, шевельнул плечами, освобождаясь от рук надсмотрщиков.

– Меня зовут Станила, родом из земель, принадлежащих полоцкому князю. Раньше служил в Византии, потом ромеи продали меня. Выкупи и ты не пожалеешь, я обещаю.

К ним подбежал Никита, краснея от негодования и стыда, узнав Калокира, сына стратига, поздоровался и начал оправдываться:

– Я знал, что от него будут неприятности! Он только что убил моего надсмотрщика. Я всё исправлю...

– Убил, значит? – спросил Святослав, похоже новость его позабавила. Сильный удар в лицо переломил надсмотрщику шею. – Пожалуй, я возьму тебя.

Но тут вмешался Калокир, как истинный грек попытавшийся поторговаться.

– Отдай нам этого раба! Он попытался покуситься на жизнь русского князя и сына стратига Херсонеса! Отдай – и мы сами его накажем.

Никита хоть и не возражал на явную ложь, но тут же в уме просчитал, что лучше – поссориться с Калокиром или претерпеть убыток от умершего надсмотрщика, к тому же ещё лишившись сильного здорового раба, и принял решение:

– У меня есть ещё один такой же, они друзья. Купи его – и я отдам этого в придачу.

Калокир мельком взглянул на Святослава и согласился. Пока с невольников сбивали оковы, княжич оценивающе разглядывал их. Подумалось, что Асмунд оценит то, что он нечаянно нашёл двух кметей к себе в дружину. Хотя, ничего не бывает просто так. На всё есть воля богов.

Глава 12

Два города морских росов, Корчев и Тмутаракань, встали по обоим берегам пролива, соединяющего Сурожское и Русское моря[33]33
  Сурожское море – Азовское море; Русское море – Черное море.


[Закрыть]– Киммерийского Боспора. Именно отсюда срывались в отчаянные походы морские разбойники, потрясавшие в былые времена соседние народы. Разоряли грады, набирали полон, дабы распродать его на рынках Херсонеса или Булгара. И больше хитростью, чем силой, хазары подчинили своей воле неукротимых росов, направив буйную силу в угоду своим интересам. Росы стерегли свой пролив, брали мытное с кораблей, проходящих через него, не пускали в Тавриду кочевых чёрных булгар. Княжество Тмутараканское небольшое: по побережью вёрст на пятьдесят, а на восход[34]34
  Восход – восток. Остальные стороны света назывались: заход – запад, полдень – юг, полуночь – север.


[Закрыть]– ещё меньше – до тех пор, пока реки не разделяют степь и горы. В горах живут воинственные касоги, за касогами ясы – аланы. И с теми и с другими, то мир, то война.

Сузивший море пролив навис берегами над проходящими лодьями. Широко раскинувшийся, будто походный стан, построенный на развалинах древнего Пантикапея, охваченный солнцем, Тмутаракань был заметен издалека, маленького Корчева на том берегу не было видно вовсе. Множество кораблей, начиная от однодревных лодок до больших набойных лодей, стояли у вымолов. Акун, которого взяли с собой с его дружиной, показывая в сторону города, не без гордости сказал Святославу:

– Я уже не раз бывал здесь, – и зачем-то добавил: – Вода здесь из колодцев солоноватая, привычка нужна...

Воевода Володислав – муж весёлый, шумный и говорливый – сыпал шутками, встречая гостей. В городе творилось муравейное кишение и, казалось, никому, кроме воеводы, до них не было дела. Встреча была скомканной и неторжественной. Собирались вечером в каменной, обмазанной глиной палате. Оказалось, вовсю шли приготовления к походу, догружали просмоленные лодьи, собирали людей, потому Володислав извинился перед гостями за такую встречу. По всему было видно, что воевода устал за эти предпоходные дни, но старается сохранять прежнюю радость от приезда княжича Святослава. Затем, не стряпая, перешёл к делу:

– Ваша помощь нам пригодится, – рёк он. – Хазары по землям касогов и по своим путь чист дают.

Асмунд переглянулся со Святославом: уходя из Вышгорода, не знали, что в походе окажутся, а в Белобережье это стало делом решённым. Володислав выжидал ответа. Княжич, уже научившись некоторым хитростям правителя, подождал достаточно времени, якобы для принятия решения.

– Поможем, – ответил он.

На следующий день было по-другому. Святослав с Акуном и сыном Володислава, Икморем, обошли город, на лодке сплавали в Корчев. Икморь, напоминавший повадками оставленного в Вы-шгороде товарища Ратшу, Волчонка, рассказывая об обычаях на своей земле, то и дело заговаривал о предстоящем походе, видимо, ждал его с удовольствием.

– На персов давно не ходили. Земли богатые у них, ранее всегда оттуда с добром возвращались.

Княжич расстегнул ворот рубахи, становилось жарко. Над головой похлопывал парус, вёсла лежали на дне лодки – никуда не спешили и наслаждались прогулкой. Корчев не впечатлил Святослава: меньше Тмутараканя, с такими же домами-мазанками, но без городьбы и даже валов – наверное, на том берегу Боспора врагов не боялись. Наступившее слишком бурное для северного руса тепло утомило княжича. Солёная вода, про которую говорил Акун, не утоляла жажды. Икморь звал гостей к себе и было одно желание – унырнуть в прохладу его терема. На берегу, помогая зачаливать лодку, уже без интереса, как привычное, окинул взглядом суету людей и полез за друзьями по намытому штормами песку.

В полумраке терема, едва не стукнувшись о притолоку, Святослав принял из чьих-то женских рук корец с водой, жадно припал к нему, пропустив слова Икморя, представившего князю сестру. Подняв глаза, увидел её, чуть насмешливо, с улыбкой, обнажившей ровный белый ряд зубов, смотрящей на княжича.

– Как звать? – переспросил он.

– Как сродственницу твою, мать Акуна – Предславой, – ответил Икморь.

Тут Святослав вспомнил, как в дороге Асмунд рассказывал про семью Володислава, про Икморя и про дочь от наложницы, которую добыл в одном из походов. Предслава, верно, была похожа на мать: невеликая ростом, чернявая, но по благородному белая лицом. Икморь, обернувшись, подмигнул Акуну:

– Хороша сестрёнка! Гладишь, после похода свадьбу сыграем!

Предслава, зардевшись, прянула в сторону, скрываясь от

мужских глаз и оставив корец в руках растерявшегося Святослава. Лишь бы что-нибудь сказать, предотвращая дальнейшие насмешки, княжич пробормотал:

– Мне у вас становится по нраву.