Текст книги "Святослав (Железная заря)"

Автор книги: Игорь Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

Глава 32

Шатры свёрнуты, ратники укладывались спать под открытым небом. Колот попросил Зайца разбудить его через два часа после полуночи, протиснулся меж двумя спавшими телами, положил голову на седло. Кто-то всё ещё бродил, местами слышался смех, далеко в городе высоким голосом творил песнь сказитель, трогая перстами струны гуслей, совсем рядом грустно тянула свирель. Лапа заснул сразу, сказалась долгая походная привычка. Во сне он был дома, с Отеней помогали вспахивать отцу поле, не было жён и рождённых глуздырей, мать, уставя стол молоком, творогом и блинами с мёдом встречала своих мужиков. На чужбине часто снится дом, в ясном радостном солнечном дне, с сябрами и близкими, погружёнными в свои будничные заботы. И кажется дом далёким ирием, куда Колот больше никогда не попадёт, Проснулся Лапа от собственного стона. Тёмная ночь звенела невидимыми комарами, на разные голоса храпели, вскрикивали, посвистывали во сне ратные.

Лапа поднялся, разминая ноги. Вытравил душу сон о доме, оставил борозду, что пройдёт только к утру. Спать более не хотелось. Колот проверил свою стражу, побродил по городу и с рассветом разбудил ратных, приказав выводить коней, снидать и оборужаться. Ратные продирали глаза, ворчали вполголоса на дотошного старшого, что разбудил прежде других сотников. Пусть ворчат, зато его сотня лучшая во Всеславовом полку и в ней едва ли не меньше всех потерь.

Вокруг творилась предбоевая суета, ругались на вечно бестолковых ратных старшие, воеводы с построжевшими лицами отдавали наказы. По выложенной камнем дороге к воротам проехал князь с гриднями. В сами ворота, построившись в походный порядок, уже выходили по сотням воины Икморева и Акунова полков.

Солнце поливало щедрым светом равнину. Выжженная почти до серого пепла, смешанная с пылью трава устало и мёртво цеплялась за сапоги. Впереди, расплываясь в маревной дымке, пестрели развёрнутыми знамёнами ряды ромеев. Колот с двумя десятками своих воинов из раздёрганной, рассованной по полкам сотни, оказался на челе с ратью Икморя. Воины привставали на носки, стремясь разглядеть, что происходит, но за шеломами передних рядов поля совершенно не было видно. Задние один за одним, не ломая строя, садились на землю, готовые вскочить по первому окрику нарочитых.

Святослав в сопровождении Ратши, ломая кусты, цепляя за ветки полами коца, по едва видимой тропке взобрался на середину холма. Прикрыл ладонью глаза от солнца, обозревая поле. Развернувшиеся вдалеке ромеи снова перестраивались, поднимая тучу пыли. До полудня оставалось меньше часа. Цимисхий медлил, испытывая терпение русов.

Могуч и всесилен златоусый Перун. Сегодня, в свой день, он наблюдает за своими детьми, ждёт ратных подвигов и мужества. Заперты ворота города, дабы не было искушения отступления позорного в такой священный день. Кровь остывала в жилах, тело млело под горячим солнцем. Волк откупорил бурак, протянул князю отхлебнуть нагретой дневною жарынью водицы.

– Не уверен в себе Иоанн. Прошла гордыня от собственной силы, – сказал Святослав, вытерев ладонью усы. Ратша, скривившись лицом, указал князю на болгарские знамёна у византийцев:

– Дали-таки воинов переветники! А ведь недавно под нами ходили. Ништо, пусть Радомир своим землякам перья повыщипывает!

Чаще заколыхались вражеские стяги, снова поднялась пыль, разбуженная тысячью ног. Медленно, делая длинные остановки для выравнивая рядов, глубокая ромейская фаланга текла в направлении русов.

Стоявший впереди лес копий опустился, ратные теснее прижались друг к другу, противный вой ромейских труб становился ближе. Строй чуть колыхнуло назад, в передних рядах захрустело, зазвенело. С обеих сторон с задних рядов навесом пускали тяжёлые стрелы, стараясь увеличить урон.

Едва заметно, но ромеи, теснимые, уступали поле. Впереди медведем ворочался Икморь, гвоздил топором, разрубая вражеские шелома, рассекая брони. Уставших воинов заменяли свежие. Колыхался волнами огромный железный клубок сцепившихся друг с другом людей.

Треснула, раскололась фаланга, как раскалывается под ударом булавы глиняный горшок. Русы, под собственный рёгот, забрасывали за спины щиты, чтобы способнее было рубить бегущих. Икморь не успевал да и не смог бы поворотить своих, что вырвались на равнину изломав ряды, потому шёл впереди всех под собственным стягом. На выручку разбитым ромеям спешила арабская конница под началом сына критского эмира Анемаса. Слева широкой дугой, рассыпаясь в лаву, заходили чужие болгары, на перехват которых мчался со своими воинами Самуил. Святослав с Ратшей сбежали с холма, едва почуяв ногами тропу, птицами влетели в сёдла. Плотно сбитый строй пронёсся сзади развернувшегося на равнине пешего войска, заворачивая, чтобы обрушиться на арабов, которые быстро, слишком быстро достигли русских пешцов.

Впереди творилось что-то непотребное. Грудились всадники на поджарых арабских конях, смертельной пляской хороводило железо, Икморева стяга нигде не было видно. Упало сердце у князя, показалось, что застыло всё вокруг, конь под ним еле идёт, а не несётся в бешеном намёте. Князь приметил одного, в блестящих доспехах, с огневым хвостом в навершье острого шелома, не разобрать лица, стар или молод – бармица полностью закрывала лицо. Отшвырнул, едва заметив, вставших на пути арабских воинов, обрушил на него меч, вложив в удар всю силу, развалил араба от плеча до самого седла. Замелькали развёрстые в крике рты, оскаленные конские морды. Святослав, зверея, рубил и рубил, не чувствуя встречных ударов по щиту, шелому и кольчуге. Конь помогал хозяину, продираясь в глубь вражеского строя. За князем привычно след в след шла ближняя дружина, стальными зубами мечей перемалывая железо с человеческими костями. Не выдержали натиска арабы, попятились, разлетаясь по равнине в стороны.

Князь натянул поводья, останавливая натужно храпевшего коня, оглядел полчище, насколько хватало глаз. Нельзя сейчас увлекаться боем, надо уводить своих. Вдалеке катался яростный ком секущихся друг с другом болгар, уступать не хотела ни одна из сторон, но выработанное опытом чутьё подсказывало, что Радомир с Усыней всё же одолеют. Спасая битву, Цимисхий бросил свежие силы, им преградил дорогу Всеславов полк.

Ратные расходились по сторонам, уступая дорогу князю. На пропитанной рудою, потерявшей цвет попоне, лежал Икморь. Страшный удар в левое плечо разрубил грудь до правого бока. Голова неестественно завернулась в сторону, потемневшее запылённое лицо смотрело в чужое небо остекленевшими голубыми глазами. Святослав, опустившись на колено, провёл рукою по челу старого друга, навсегда смежив очи. Мгновением пронеслись перед глазами времена, что провели они вместе с первого пира и с той самой битвы в Хазарском море. Замглилось в голове, будто упала пелена, едва пробиваемая ярким солнцем. Меч будто сам прыгнул в десницу, конь, почувствовав привычную тяжесть седока, рванулся вперёд.

Битва вспыхнула с новой силой. Ряды, конные и пешие, смешались, ярость била ключом, летала над полем криками и звонким железным склепанием. Князь рубил мечом не оглядываясь, знал, что свои рядом, идут за ним. Кровь в голове ходила толчками, но не было усталости, наоборот, каждый новый убитый ромей придавал силы. За Икморя! Тревожно пропел рог – это Волк заметил катафрактов, широким обходом отрезающих русов от города. Правое крыло опасно смялось, грозя сломаться совсем, ещё немного – и русы окажутся в западне. Этого не видел Святослав, совершенно потерявший сердце в бою, в горячке оторвавшийся от войска и растерявший половину гридней.

Воевода Всеслав, вырвался из ромейского окружения с несколькими сотнями кметей. Раненый конь качался под ним, храпел. Воины в иссеченных бронях, грязные от крови и налипшей пыли, ждали дальнейших приказов. Всеслав обвёл взглядом до боли знакомые лица, многих он знал по именам: Гридя, Крук, Ратша Косой, Яра Молния с жёнками-воительницами, Колот Лапа, в битве раздобывший коня и присоединившийся к своему воеводе, многие другие, что продолжали подъезжать, собираясь под воеводским стягом. Эти не подведут. Малого часу хватило опытному Всеславу, чтобы понять, что делать дальше. Левое крыло ромеи обратили в бегство, почти у самых стен Волк рубился с катафрактами, стремясь предотвратить окружение и последующий полный разгром. Радомир, едва отогнав своих соплеменников, во весь опор мчался ему на помощь. Ромеи, пополняясь свежими силами, наступали, и уже отходило к Доростолу правое русское крыло, но всё ещё упрямо стоял на месте княжеский стяг.

– Князя надо спасать!

Воины, дёргали за поводья смертельно уставших лошадей, собирались в плотный клин. Всеслав, набычась, выбросил вверх руку с окровавленным мечом.

– Вперёд!

Последним отчаянным броском Всеслав с воинами прорубили широкую просеку в ромейском войске. Святослав бился в окружении трёх десятков кметей, среди груды наваленных ромейских трупов. Конь под ним давно уже был убит, кровь, будто грязь, хлюпала под ногами, яловые сапоги потеряли свой цвет.

– Отходим, княже!

Святослав, пьяный от крови и страшной усталости, едва признал Всеслава, с трудом взобрался на подведённого коня. Ромеи, отогнанные было смелым прорывом русов, усилили натиск, поняв, что потеряют сейчас близкую добычу – русского князя.

Вокруг княжеского стяга снова закипела горячая схватка. Всеслав, бросив коня в самую гущу, был свален и пронзён сразу несколькими копьями. Колот бешено вертелся в седле, отбивая молнии вражеских клинков, едва не выл от отчаяния, понимая, что князя спасти уже не успеют. Его ткнул долгим копьём в грудь пеший ромей, но не смог пробить бронь, размахнулся пошире, наращивая силу для удара. Колот не успевал и не мог достать его под градом сыплющихся ударов. Яра Молния, гибкая как кошка, извернулась в седле и обрушила вниз длинную кривую саблю, разрубив надвое шелом вместе с головою ромейского пешца, спасая Лапу от ранения или даже смерти.

Недалеко волком рычал Святослав, рубясь одновременно русским мечом и ромейским спафионом, не давал взять себя. На глазах у Колота вывернули с седла Яру, Лапа бросился на подмогу, но сам был опрокинут вместе с конём, лишь увидел, как бородатый ромей со страшным оскалом на роже несколько раз вонзил в её грудь широкий нож.

Гудение рога, показалось, прозвучало над самым ухом. Ослабла хватка ромейских клещей, Радомировы кмети один за другим врубались в византийские ряды. Пели рожки с обеих сторон. Чёрные тучи закрыли солнце, опустив на землю почти ночную мглу. Прохладный освежающий и спасительный дождь развёл по сторонам врагов. Ромеи, догнав было русов до самых ворот, потеряли строй и отошли, скрывшись за пеленою льющейся с неба воды.

Глава 33

Смоченный дождём камень хранил тепло жаркого дня. Неровности земли скопили чёрные лужи. Колот, усевшись на завалинку какого-то дома, прислонился к каменной стене и, разбросав ноги, равнодушно смотрел на чёрную лужу в трёх шагах перед собой. Не кричали бодряще воеводы, не было слышно смеха и шуток, суетились только знахари, перевязывая раненых. Расползались в стороны тучи, обнажая безразличную синеву неба.

Рядом кто-то тяжело шлёпнулся, обдав Колота запахом крепкого пота. Лапа тяжело поднял глаза.

– Заяц?

– Нет, его блазень [92]92
  Блазень – призрак, мираж.


[Закрыть] ! – Заяц заржал хриплым смехом, поперхнулся, сплюнул на землю кровь.

– Грудину проломили, гады! Как жив ушёл – ума не приложу Такую кровавую рубку ещё не помню!

– Сколь положили-то наших! Из многих битв невредимыми уходили. Вместе все невзгоды делили, помнишь ли? – отупелая усталость тянула поговорить по душам. В Зайце всё ещё кипела ярость, и он зло рявкал:

– Ромейскими телами всё поле устлано, ещё немного – и сломаем их!

– Толку-то? Одного рубишь, так на его месте двое других вырастают, – с горечью возразил Колот.

– Ты ли это говоришь? – Заяц аж привстал с завалинки, – Молодняк сопли распустил, а ты-то – воин! Коли правда за нами, так и одолеем, сколько бы их ни было! Парней жалко – да, но доля наша такая и помни об этом, тем более в священный Перунов день!

Колот отвернулся. Нужно время, чтобы переварить душою сегодняшний бой, мало чем отличавшийся от других, но ставший последней каплей в череде поражений. Солнце закатилось за окоём. Мрачный зов трубы оживил русский стан. Тьма расползлась в стороны под сотней факелов, уплывавших за ворота в руках молчавших кметей.

Равнина встретила пришельцев жуткой потусторонней тишиной. Кони, тащившие возы, привыкли к мертвецам не пугаясь их, спокойно прядали ушами, ожидая, когда их нагрузят страшной ношей и поведут к городу. Ромеи растащили своих убитых, не забыв слупить доспехи с побеждённых, но через это было и легче – не требовалось различать впотьмах своих и чужих.

Будто незримый голос позвал Колота к месту, где в последний раз рубился полк Всеслава. Не в силах сопротивляться зову, Лапа подхватил под уздцы коня, забрав его у молодого, опешившего от мрачного зрелища ратного, и пошёл к тому самому месту, безошибочно угадывая дорогу. Конь послушно шёл, гремел сзади воз, иногда подскакивая при наезде на мёртвое тело.

Всеслава он нашёл раздетого почти до нага. Сквозь разорванные окровавленные порты виднелись смертельные колотые и рубленые раны. Оставив пока воеводу, он перепрыгнул через тушу убитого коня, направляясь к месту, где бился в последний раз. Лапа светил в стороны факелом, ища ту, что спасла его от ромейского копья. Яра лежала на том же месте, где была убита. Бледное лицо в обрамлении рассыпавшихся волос было спокойно, будто во сне. Грудь была полностью залита почерневшей кровью, рубаха порвана почти до живота. Тут Колот увидел то, что не хотел видеть – белые стройные ноги, освобождённые от мужских штанов, были разведены в стороны, грязные полосы тянулись от коленей до темневшего лона. Сильная, не дававшая себя в обиду в жизни, Яра оказалась беззащитной во смерти перед животной похотью. Колот снова заглянул в лицо воительнице, стараясь запомнить её красивые, разглаженные Мораной черты лица. Показалось, а может, действительно в уголке правого глаза заблестела слеза. Лапа пригнулся, чтобы получше разглядеть. Затрещало, колыхнулось пламя факела, захлопали во тьме невидимые крылья, невдалеке протявкал обнаглевший шакал. Холодный кромешный страх пробежал по хребту, лязгнуло вырываемое из ножен железо. Лапа резко обернулся, казалось, что кто-то чёрный и незримый стоит за спиной. Факел высветил тёмную фигуру. Стиснув до боли чрен меча, Колот шагнул к ней, готовый рубить человека либо кромешника, вставшего на пути.

– Старшой, очнись!

Знакомый кметь прянул в сторону. Всё ещё сжимая меч, Колот приблизился.

– Ты, Крук?

– Я.

Противный потусторонний ужас не хотел уходить из разума, оплетя его липкой паутиной.

– Коснись пламени!

Руки кметя чуть дрожали, когда проводил ими над факелом, сам, видимо, напугался Колотовым же страхом. К ним, переговариваясь, освещая огнями дорогу, шли свои. Колот бросил меч в ножны, вздрогнул всем телом, прогоняя объявший его могильный холод, сказал Круку:

– Помогай грузить...

Привезённых к городу мертвецов укладывали в принесённые с Дунайского берега лодьи, на руках заносили их на приготовленные крады. Самая большая крада – для Икморя. Святослав, сложив на груди руки, смотрел, как кмети ставят, утверждая, лодью с телом старого друга. Успокоились роившееся мысли в голове рядом с торжеством смерти, пришла отрешённая безмятежность. Сзади бесшумно подошёл Акун, положил руку на плечо родича, напомнил:

– Жребий брошен, княже, Перун требует жертву.

Святослав кивнул головой, соглашаясь.

Пленных ромеев опоили зельем, на случай если кто потеряет достоинство и, позорясь, будет выть, прося пощады. Акун и остальные жрецы приняли из рук князя жертвенные ножи. Хруст, вскрик, кровавое бульканье, руда полилась, наполняя железные мисы,

– Во имя Перуна, слава!

Воины подходили по очереди, чело каждого мазали жертвенной кровью. Мельтешили, ожив, сотни факелов. Строго, соблюдая чин и степенность, кмети отходили, надевали очелья и алые повязки. Святослав скинул рубаху, обнажив мощное мускулистое тело, покрытое старыми и новыми, едва зарубцевавшимися, ранами, принял из рук Акуна факел со священным огнём.

– Прощай, Икморь, прощайте и вы, братья, храбро сложившие головы. Придёт час и встретимся с вами в Нави на пиру у богов наших светлых. Слава!

Огонь полез по сухим веткам, охватывая краду, и вскоре пламя, разбрасывая искры, высоко взметнулось вверх, пожирая дерево, очищая мёртвую плоть. От множества костров в предградье стало светло, как днём. Пламя заиграло сполохами на длинных стенах Доростола, выхватив чёрный зев открытых ворот с языком мощёной дороги. «Слава», подхваченная сотней глоток, проходя сквозь холмы, эхом прокатывалась по равнине. Общий торжественный порыв захватил Колота, ничего не осталось после того малодушия, только стыд за себя, не первый год воевавшего. Вспомнился Всес-лав, красивая воительница Яра, над телом которой надругались ромеи – вот они, лежат все здесь и над потухшими кострами уже насыпают курганы. От боли потери хотелось лететь, обнажив оружие, во вражеский стан, крушить, ломать всё, что попадётся на пути, упасть с разрубленной головой, сжимая в смертельном объятии ромейскую глотку...

По рукам пошли поминальные чаши. Многими голосами товарищей произносились имена павших воинов. Сказитель Певень тронул пальцами струны гуслей и густым голосом завёл песнь о подвигах ратных. Сыпалась земля на пепел, снова всё вокруг охватила тьма, воины постепенно тянулись в город продолжать тризну.

Глава 34

В большом дворе бывшего дворца великого боярина Доростола, видавшего разгульные пиры под открытым ласковым болгарским небом, наполнялся гомонившими ратными людьми.

Воеводы, сотники и просто выбранные от кметей, рассаживались по выставленным скамьям и просто на землю. Большинство после тризны умылись, сменили повязки на ранах, оделись в чистое. Чуть притихнув, проводили глазами Свенельда, что, опираясь на костыль и кивком головы здороваясь с теми, кого успел заметить и признать, прошёл по выложенной серым камнем дорожке к входу во дворец. В плотном нагретом воздухе витало нечто торжественное, что как будто не ушло после ночной тризны. Через это спавшее напряжение прорывалось, Доростольское сидение надоело всем и хотелось хоть какого-нибудь конца, только не бесславного. Князь вывел к собранию в простой белой рубахе, подпоясанной алым поясом, выглядел довольно бодро, хоть за всю ночь сомкнул глаза едва ли часа на два. Встал на высоком каменном крыльце, широко расставив ноги в кожаных мягких поршнях.

– Звал я вас, господа-совет, думу вместе думать, что делать нам дальше, – громкий с хрипотцой голос Святослава катался по двору, вливаясь в уши воинов, – кто хочет слово держать по делу, того будем слушать.

Кметь-Тмутараканец из выборных, пихаясь, продрался сквозь ряды, влез на крыльцо, уступленное ему Святославом, крутил по сторонам бритой головой, сверкая начищенной медной серьгою, начал:

– Меня называют Рутом, сыном Харека. Я много ратился за свою жизнь и те, кто знает меня, никогда не назовут трусом, ибо я не показывал спины в бою. Вчера мы видели гибель многих наших товарищей, и сегодня я скажу: биться и умереть – доблесть, но губить войско понапрасну – дурость. Никто...

Голос руса потонул в гомоне кметей, взбудораженных речью.

– Кто его выбирал?! Спихните его с крыльца! – рвал глотку Заяц.

– Тише ты! – пихнул локтем друга Колот.

– Замолкните, дайте договорить!

Рус подождал, когда соратники утихнут, и продолжил:

– Никто не назвал Волка трусом, когда он спас рать из Переяславца!

– Что предлагаешь?

– Прорваться ночью через Дунай. Икморь, покойник, под носом у них проходил, и мы пройдём!

Ему возразили сразу несколько голосов, в том числе и воевода Акун, сам многажды ходивший в морские походы:

– Ромеи теперь плотно нас заперли. Пожгут, как Игоря когда-то, если кто и прорвётся, то их будет немного.

– Пусть следующий речь держит!

На крыльце оказался молодой воин, по исцветшей вышивке на рукавах да и то с близи, можно было определить, что он из северов. Усыня со Свенельдом быстро и едва заметно переглянулись, что не ускользнуло от Святослава. «Вишь, сговорились, а сами речь не хотят держать, парня послали!» – про себя усмехнулся князь.

– Клятву надо взять с ромеев, что уйдём с добычей и оружием, они согласятся – их силы тоже конец имеют! – молвил север.

В ответ полетели ядовитые шутки, негодующие замечания, что, мол, негоже с ромеями сговаривать. Парень, смутившись, сошёл с крыльца. После него ещё выступило трое-четверо, причём один откровенно дурачился, едко шутил в сторону византийцев, чем вызывал смех собрания. Зубоскала взашей согнали, и на его место поднялся Усыня, решившийся таки сказать. Говорил коротко и зло, обвиняя во всём болгар, что бросились присягать на верность Цимисхию, благодаря чему тот и дошёл до Доростола и что нечего цепляться за землю, люди которой легко переходят от одного правителя к другому. Проникнувшись речью, Усыни неожиданно поддержали. Едва дождавшись, пока северский воевода закончит, на крыльцо взлетел Самуил, бурея от гнева, заговорил не менее пламенно, чем Усыня:

– От вас ли я слышу сии речи? Болгары отважно сражались с вами в Преславе и бьются здесь, под Доростолом! Если кто считает, что это не так, пусть скажет мне в лицо! Мне стыдно за тех севастов и властелей, что предали мой народ, но болгары русов не предавали! А с тобой, воевода, мы сражались бок о бок ещё вчера.

– Я не имею ничего против тебя, Радомир! – ответил Усыня. Но Самуил уже отвернулся и продолжал:

– Неужели вы отступите тогда, когда враг уже сломлен? На вас смотрит вся земля Болгарская, которая падет к ногам победителя.

Самуил перевёл дух, ему тут же полетели возражения:

– Побеждали уже и шиш в рыло!

– Свои интересы блюдёшь, воевода!

– Пусть князь скажет, как он – так и мы!

Святослав тяжело взошёл на крыльцо, сунул большие пальцы рук за пояс, нахмурившись обвёл взглядом выжидательные лица собравшихся воинов.

– Никто ещё не побеждал нас силою оружия. Мы били булгар, исмальтян, хазар, ромеев. Без крови взяли Болгарию. Погибнет слава, которая шествовала вслед за войском русов, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Проникнемся мужеством, которое завещали нам предки, вспомним о том, что мощь русов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; мы должны либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, достойные доблестных мужей!

С удовольствием князь увидел, как просветлели лица кметей, значит, дошло слово.

– Когда вы встанете в строй, – продолжил он, – то вспомните, что смотрят на вас души братьев ваших, требующих отмщения! Победа или смерть!

Когда отгремел подхваченный клич и воины начали расходиться, Святослав обернулся к воеводам:

– Всем отдыхать! Выступим за два часа до заката.

И нечаянно поймал строгий осуждающий взгляд Свенельда, выдержал его, дав воеводе первым опустить очи.