Текст книги "Святослав (Железная заря)"

Автор книги: Игорь Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

Глава 36

Из Витечева в киевскую сторону выезжала целая дружина, рассыпаясь и тая по дороге – кмети уходили в родные сёла. Колот, в числе других выпросившийся в Осинки, ехал вместе с древичевскими и ещё с десятком кметей из иных селений. Древичевские – трое их было – предложили:

– Давай к нам! Там заночуешь, а наутро вместях к тебе поедем. А то чего ты один? Вдруг кого-нито чужого встретишь.

У Колота и так душа была не на месте с той поры, как Переяславец покинули, а теперь, когда дом, может быть разорённый, совсем близко, отворачивать – значило ломать себя.

– Нет! В Киеве увидимся.

– Ну, как знаешь. Бывай здоров!

До вечера было ещё долго, и к Осинкам можно было подъехать не спеша и осторожно. Да и конь подустал (заводного как и остальные кмети он оставил в Витечеве). Мокрое под бронями тело страшно зудело – в бане с дороги так и не поспели вымыться.

Вилась под ногами коня знакомая дорога. Колот, остро, как волк, внюхивался, всматривался в стороны – ратная жизнь научила не доверять тишине и обычной размеренной жизни леса. Не доезжая до веси полторы версты, слез с седла, изучил конский след. Умение по следам вычислить засаду иногда спасало десяток жизней. Конь был не подкован, нёс на себе седока и явно направлялся в Осинки. Поискав, Колот нашёл ещё следы. Степняки редко подковывали коней, предпочитая расходовать дорогое железо на более полезные в обиходе вещи, но это могли быть и русские смерды.

В веси не было никакого движения: не лаяли собаки, не ходили люди, глупая домашняя птица, часто пролезавшая за тын, не появлялась тоже. Колот спрятал коня в рябиннике. Из травы свернул паклю, засунув ему в ноздри, чтобы не взоржал ненароком, почуяв кого-нибудь. Конь сердито фыркнул, помотал головой – не понравилось. Лапа ласково погладил его успокаивая, отошёл подальше, убедился, что коня не видно, если не подойти вплотную.

Перевязав за спину меч, Колот осторожно двинулся через дворы. Он с младых ногтей знал здесь каждый куст, каждую лазейку, не раз раньше лазили через дворы, на беседы собираясь ли, или шалили в озорной Корочун. К своему двору подошёл с подветренной стороны, пролез за тын и тут же похвалил себя за осторожность: у ворот были привязаны две небольшие осёдланные степные лошади. Убедившись, что они его не почуяли, прокрался вдоль бревенчатой стены терема, внимательно оглядел двор. У стаи, раскинув руки, лежал какой-то мужик, но Колот не мог рассмотреть кто, но явно не из близких родичей. Недоброе предчувствие сильнее зашевелилось в груди. Едва скрываясь, он миновал клеть, рванув на себя дверь. Помнится Зимава всё ворчала на Отеню: зачем, мол, так густо смазал подпятники, что не слышно, кто входит, сейчас это пришлось кстати.

На пороге изложни лежала Услада, из рассечённого лба на пол змейкой стекала в лужицу кровь. Колот почувствовал, как разум затмевает подступающая ярость, в голове толчками начинает ходить кровь. Он не разглядел, точнее, не взял разумом, что за жёнка лежит с задранным подолом, видел только склонившегося над нею печенега и второго, стоящего рядом. Меч сам прыгнул в ладонь. Первый степняк едва успел поднять руку, будто смог бы защититься, острый клинок развалил его наполы. Второй был проворнее, успел выхватить из-за пояса топор с узорной рукоятью, нанёс им удар, но лезвие рассекло воздух. Колот отсёк печенегу руку, помедлил, наблюдая, как алая руда хлещет из раны, всадил меч в рёбра степняку и обеими руками рванул гарду вверх. Он видел, что так делали в Хазарии боспорские росы, чтобы доставить жертве наибольшие страдания. Рёбра с хрустом выламывались из позвонков, вопль печенега от боли заложил уши. Колот отшвырнул от себя степняка, высвободив меч и застыл посередине изложни, весь запачканный кровью, яростный, мало в сей миг похожий на себя. Пелена злости спала, и прямо перед собою он увидел Усладу, которая стояла, зажимая ладонями рану, и смотрела на него полными страха и одновременно радостными глазами.

Глава 37

Колот наскоро похоронил убитого Угара, прикоснулся к ещё не остывшей могиле, где были похоронены брат с племянником. Сухая горечь стояла в горле, произошедшее казалось сном. Не покидало ощущение, что вернулся он не домой, а продолжал ратоборствовать на чужбине. Он убивал, насиловал жёнок в чужих странах, мало беспокоясь, что такая же война может прийти к нему в дом.

Печенегов он выволок на дорогу, плюнув на мёртвые тела:

– Коли собаки вас не растаскают, то путник прохожий без чести зароет!

До заката оставалось чуть боль юс– часа. Он снял седло (доброе, из цельной кожи) с одной из печенежских лошадей, оседлав им рабочего конька, па котором приехали Угар с женщинами. Пока затягивал подпругу, неслышно подошла Услада, заглянула в посуровевшее лицо мужа:

– Может, не поедем сегодня, здесь заночуем? – она кивком головы указала в сторону Милавы, что сидела на завалинке без кровинки в лице и смотрела опустевшим взглядом куда-то перед собой.

– Поедем, – твёрдо возразил Колот, – не могли о пи одни здесь появиться. Спешить надо!

Услада села в непривычное седло, взяла в руки поводья. Колот помог забраться сзади неё Милаве, не решаясь взглянуть в лицо родственнице, что в одночасье потеряла мужа, сына и честь. Лучше бы ревела, билась о землю, выпуская наружу своё горе – всё было бы легче и ей, и ему.

До Вышгорода было чуть более восьми вёрст. Если спрямить путь, то версты на полторы менее. Если заночевать и оставить в городе жёнок, Колот наутро поедет в Киев, чтобы там ещё дня на три отпроситься у боярина, заодно и узнать, как там и чего.

Шли ходкой рысью. Кони, будто чувствуя настроение хозяев, спешили сами. На широком поле колосился хлеб, вдалеке приветливо махал сосновыми лапами лес, пряча за своей спиной заходящее солнце. Справа, где липы, смыкаясь, загораживали собой ручей, вспорхнула стая галок, что, поднявшись над вершинами деревьев, полетела в сторону леса. Колот, ехавший сзади, попридержал коня. Послышались тяжёлые всплески – кто-то переходил ручей. Один за другим, разгоняя лошадей, выезжали вершники, человек семь, к ним чуть со стороны, присоединялись ещё двое.

– О, Матерь Сва!

Колот хлопнул по крупу коня, нагоняя женщин, крича на ходу, нахлобучивая и застёгивая шелом:

– В лес! Быстрее!

Их коня не было видно среди вытянувшихся колосьев, только быстрее запрыгали вверх-вниз две светлые фигуры. Лапа огляделся. Печенеги нагоняли, кто-то расправлял смотанное ужище. Пущенная стрела воткнулась в щит, висящий на спине, отчего он стал тяжелее. Колот вырвал из налуча лук, развернувшись и прицелившись, пустил подряд две стрелы в передних нагоняющих степняков. Стрелы прошли рядом, никого не задев, но печенеги чуть поотстали.

Спасительный лес приближался. Там Колот знал тропки, он заблудит печенегов, даст уйти жене и родственнице, а если повезёт, то и сам жив останется.

– Правее! Правее тропа! – заорал он, но Услада, приметив расступившиеся деревья, уже сама направила туда коня.

Замелькали перед глазами колючие ветки, Лапа пригибался, едва успевая дёргать поводья, направляя коня по извилистым петлям тропы. Перед лугом, поросшим по краям кустами шиповника, дорога стала прямее, вспучившись корнями на выезде из леса. Вдруг конь под жёнками споткнулся и грянулся на землю, женщины покатились в разные стороны, сминая траву Колот не успел осмыслить происшедшее, как его собственный конь пошёл дурным плясом, заваливаясь набок. Лапа, чувствуя, что не удержаться ему в седле, высвободил ноги из стремян, кувырком упал на землю и, прокатившись, снова поднялся на ноги.

Из леса гуськом выскакивали печенеги. Какие-то мужики с рогатинами и топорами, взявшиеся невесть откуда, окружив, валили их с сёдел. Хрястнув, упало дерево, отсекая степняков от дороги. Вперемежку с криками и матом лязгало железо. Мужики, смерды по виду, носились по лугу, тыкали печенегов рогатинами, подчас мешая друг другу, но их было явно больше, и степняки сопротивлялись недолго. Один, матёрый, кружился, махая саблей, но меткий удар топора свалил его с лошади.

Услада с Милавой, охая, поднялись. На счастье отделались ушибами, и кони, на первый погляд, тоже были в порядке. Их свалили растянутым вервием, натянутым на тропе. По ошибке их остановили, а может, охотились не разбирая – было не ясно. Колот, пробежав взглядом по полю, упёрся глазами в огромного роста мужика, что стоял, опираясь на рогатину и внимательно разглядывал Лапу. Мужик был худощав, но широк в плечах и, видимо, был очень силён. С печенегами уже кончали и начинали собираться вокруг него, спрашивали, что и как делать. Один парень указал на Колота:

– Гляньте-ко, бабы справные да и броня неплохая на ём! Может, и его тож?

Парень был из тех, что в бою прячутся за спинами сильных, подстрекая их, а потом добивают поверженное тело. Колот положил руку на гарду меча: победа им достанется дорого. Заметив движение Лапы, великан усмехнулся и сказал парню:

– Так сходи!

Стоявшие рядом заржали, парень, смутившись, отступил на шаг. Мужиков собиралось всё больше, сваливали в кучу взятые доспехи, оружие, кое-кто ловил по лесу разбежавшихся коней. Главарь тяжело двигал челюстью туда-сюда, будто раздумывая, что делать с Колотом и его бабами. Какой-то окольчуженный ражий мужик, растолкав стоявших у него на дороге лапотников, подошёл к главарю:

– Слышь, Хряк, – обратился, – оставь кметя в покое. Добычи взяли и так немало. Тем более свои русские. Отпусти его.

И голос, и сам воин был до боли знакомым. Колот всматривался, но не мог разглядеть лица, скрытого наглазниками шелома и застёгнутой бармицей. Зубило! Он, не он? Как он здесь? Куда подался, когда у них вышла та котора с Бабурой? Зубило тоже узнал Лапу и старался не поворачиваться в его сторону. Колот вовремя сообразил, что окликать сейчас старого товарища не след. Главарь повернул к воину крупную голову, оскалился:

– Княжьи холопы, что ли, свои для тебя? Печенеги, как у себя дома, ходят, а они животами прирастают! Может, захочешь с ним уйти из ватаги?

Воин молчал. Вот каков стал Зубило, под зброднями ходил и сам был зброднем. Слушал нового воеводу лапотного, опустив очи долу Натешившись своим превосходством, Хряк великодушно разрешил:

– Ладно, княжий пёс, ступай своей дорогой. Не звери мы какие тоже! Но больше мне не попадайся – не пощажу!

Колот скрипнул зубами: на княжеской земле ему, кметю, указывает холоп, волею случайной нити Мокоши ставший зброднем. Лапа едва подавил желание броситься на всю эту свору и показать, что значит сражаться с настоящим воином, не раз бывавшим на ратях. Нельзя, баб своих довести нать! Не отводя глаз от збродней – мало ли, стрелу в спину пустят – коротко приказал жёнкам:

– По коням!

Глава 38

До места скакали ещё без малого два часа, в сгустившихся сумерках выбирая дорогу едва ли не на ощупь. Как оказалось, рабочий конь охромел, ушибив при падении передние ноги, и Колот пересадил к себе в седло Милаву. В Вышгороде, оставив жену со своячницей у соратника, Колот отправился ночевать в дружинную избу. Едва занялось утро, его разбудил ратный из стражи. Чумной со сна, Лапа выхлебал чару холодного загустелого сбитня, пал на коня, у ворот едва с него не свалившись – забыл как следует затянуть подпругу.

За окоёмом поднимался оплавленный диск солнца, разгоняя утренний туман. Утренняя прохлада унимала зуд: с самого Пере-яславца всё недосуг было сходить в баню, и давеча вышгородские кмети шарахались от его духа. Отдохнувший за ночь конь нёс легко, вспахивая копытами дорожную пыль. Менее чем через два часа Колот въехал в Киев. В предградье, у родной дружинной избы творилась суета: ратные торочили коней, беззлобно ругаясь, распределяли сулицы и тулы со стрелами. Колот остоялся, соображая, открыл рот, чтобы спросить, но его уже окликнул Доброта. Подойдя, обнял за плечи спешившегося Лапу. Колот отстранился, удивившись нежданной радости всегда сурового сотенного.

– Жрал сегодня? – спросил Доброга и потащил ничего не понимающего Колота на поварню. Там, пока Лапа обжигаясь и с: удовольствием уплетал горячее хлебово, рассказывал:

– Вятшие снем собирали вчера, не знаю, что тамо князю наговорили, но вышел злой, как тур, которого железом прижгли, боялись к нему на поприще подходить, не то убьёт сгоряча ненароком. Тут сказка появилась, что рать печенежская, то ли шесть, то ли восемь сотен, ополонившись, уходит в степь, так он и ухватился. С другими-то мир Претич заключил, а этих бить можно. Хватились: дружина вся в разгоне, собирать времени нет, так повелел, кого найдём, утром сегодня конно и оружно в поход выступить. Так что, Колот, рад я тебе, как родному Заводных коней табун пригнали, бери хоть двух.

Все замыслы рухнули, приехал отпрашиваться, а попал в поход. Своим в Вышгороде весть бы дать, но тут же Колот отбросил мысль: сами узнают. Вспомнился брат с племянником, люди мирные, зла не делавшие никому, ведь беззащитных рубили и добро, нажитое годами, из терема вытаскивали. Горе на Отенину семью обрушилось в полной мере, хорошо, хоть не видел брат, как жену насиловали. И вдруг вспомнил Колот её лицо, когда лежала под печенегом, видел тогда, но из-за ярости не взял в толк и сейчас понял, что до сих пор бродит слепым невытравленным зверем та ярость и будет бродить, пока он не отомстит. А старики сколь дён в лесу просидели – ещё посидят. Облизав ложку, посмотрел горячим взором готового к драке зверя в единственный глаз сотенного:

– Так скорее же надо выступать, не то не поспеем печенегов спровадить!

Глава 39

Святослав в суконном вотоле, наброшенном на простую холщовую рубаху, объезжал строй собравшейся дружины. В памяти свежи были суровые лица вятших, что, отбросив всякую почтительность, швыряли ему в лицо обвинения в оставлении родной земли. «Чужой земли ищешь, а своя в раззоре лежит». Спросить бы их, почему рати не собрали вовремя, почему Претич поспешил мир заключить, но знал князь не понаслышке, как им тут пришлось. Потому молчал, заходясь алым румянцем, ярея, сжимал и разжимал кулаки. Провалиться бы на время под землю, потом возникнуть и начать жить вновь. Но удел княжеский таков – за всё в ответе: за нахождения ратные, за благо народа, за мор, гуляющий по земле. Мать слегла, не выдержав напряжения тех дней, он не был ещё у неё – стыдно было, не снёс бы молчаливого укора глаз: «Я же говорила тебе!» Вместо нее распоряжался теперь Ярополк, кого от даней освобождал, кому телка, кому лес в княжеских угодьях – нахождение многих разорило и удоволить надо всех.

Где-то толково не мог распорядиться, так помогали бояре. Всё шло мимо Святослава, не спрашивали его совета, не приходили с грамотами и в течение одного дня он уже почувствовал себя здесь действительно чужим и никчемным, как некогда в детстве, когда Ольга ещё была полна сил. И о том отряде Святослав узнал случайно, когда сын при нём готовил грамоту к купеческому братству о выкупе полона, пока захваченных русичей не угнали в степь и не распродали где-нибудь в Корсуне.

– Грамоте ходу не давай! – наказал Святослав Ярополку. – Пока возможно ратной силой полон отбить.

На миг показалось, что сын с лёгким презрением посмотрел на него: что, мол, ты понимаешь? Но Ярополк отрёк по-иному.

– Ворога надо бить, чтобы не лез вдругорядь, а за вернувшихся людей тебе вся земля благодарна будет!

Теперь он оглядывал строй, всматриваясь в решительные насупленные лица своих дружинников. Чуть больше двухсот человек собралось. Просились многие, в том числе из дружины Ярополка, но Святослав отобрал только проверенных, испытанных в боях и способных к длительным переходам воинов.

– Братья! – обратился он к ним. – Враг воспользовался тем, что вы были в походах, и опустошил ваши дома! Печенег хитёр и вероломен. Но наши мечи острее и ярость сильнее! Не родился ещё тот, кто сможет победить нас! Степняки бежали, испугавшись нашей славы! Так докажем оружием, что не зря о нас говорят за пределами нашего края!

Дальше был тяжёлый изматывающий сумасшедший бег коней. Мелькали по краям дорог сёла, колючие кустарники на узких летниках вырывали клочки из одежд, в сумерках, вымотавшись, снедали по-степному размятое под седлом мясо, валились спать. С рассветом, хмельные от усталости и недосыпу, снова забирались в сёдла. Приближалась, дыша горячим дыханием, степь, попадались редкие разорённые слободы. Люди, уставшие бояться, признав своих, смело выходили навстречу.

– Тамо встал печенег. Его земли недалеко, идёт открыто, не боится...

Древний старик шевелил беззубым ртом, кругло разводил сухими руками, объясняя, как и где искать степняков. Из поросшего осиной леса один за другим тянулись его родовичи, с любопытством разглядывая знатного, не сошедшего с коня мужа в алом мятеле, наброшенном на кольчугу. Стрига Злыдень, с прищуром вечно задорно-злых глаз, подъехал к Святославу:

– Дозволь, княже, совет дать, ибо не впервой мне печенегов бить приходится...

Воины разбрелись по поляне, привыкшие использовать впрок любой малый час отдыха. Доброта, вплотную подойдя к Колоту, спросил:

– Чего дед сказал? Далеко степняки-то? Не дослышал я чего-то.

– Стареешь, сотник, – улыбнулся в усы Лапа, с удовольствием разминая затекшие от скачки ноги и беря под уздцы заводного.

– Но! Мал ещё попрекать меня! Могу ведь и в рыло! – обиделся Доброга.

За окружённым лесом болотом, перейдя маленькую речушку, встали печенеги, развернув походные шатры, отогнав к болоту полон и обоз. Солнце клонилось к закату, коней, не стреноживая, сбили в табун и отвели в сторону. В стане зазвенели струны, слышались громкие голоса и смех – кочевники были почти дома и с добычей. Молодёжь с живостью мечтала о том, куда её пустить, старики, усмехаясь, умильно смотрели на подросшее степное поколение.

Стрига предлагал двумя потоками разрезать печенежский стан, прижать к болоту печенегов и истребить. Святослав, нахмурившись, отверг предложение: хоть так легче и меньше потерь среди воинов, но погибнет много пленников. Решили ударить с трёх сторон: Всеслав должен будет отрезать степняков от обоза, Стрига охватом зайдёт со стороны степи, Святослав ударит в сердце стана.

Редкие высокие облака загоняли Хорса за окоём. Нагретая за день земля начинала дышать душистым теплом. В стороне нерешительно крикнула сова, призывая приближение ночи. Святославов стальной кулак первым ворвался в печенежский стан, изрядно нополошив. Печенеги бежали от шатров, седлали коней, кто – в бой, кто – в бег. Воеводы, сами толком не успев оборужиться, метались, собирая людей. Святославовы кмети проскочили стан, завернули коней, устремились обратно.

Всеславова рать чуть задержалась в короткой сшибке с успевшими вооружиться в обозе печенегами. Колот, с яростью разгоняя коня и обогнав воеводу, срубил первого степняка, скакавшего ему встречь. Краем глаза приметив падающее тело, принял на щит стрелу стрелявшего с колена печенега. Степняк, поняв, что не успеет сбить комонного, отбросил в сторону лук и побежал. Конь в два прыжка нагнал его. Печенег рухнул плашмя, уходя от смертоносного клинка, но скакавший сзади кметь, изловчась, достал-таки круглым концом меча непокрытую голову неудачливого стрелка. Колот придержал конский бег, высматривая новую жертву. С боков стремглав обходили свои комонные.

– Заворачивай! – Всеслав, завидев впереди опушку леса, поворачивал изогнувшийся дугою строй. Колот резко осадил коня так, что брызнули комья земли из-под копыт, наддал острогами и снова оказался впереди всех. Ярость жгла тело. Перед глазами стояла избитая жена, понасиленная невестка, убитые брат с племянником.

Две слившиеся рати – Святославова и Всеслава, катились навстречу хоть и нестройной, но большой лаве печенегов. Степняки, кто убежал, опоминались, возвращались, разбирали коней и оружие. Но грозою на них уже налетал нежданно полк Стриги. Зажатая степная лава брызгами рассыпалась по стану. Колот, расшвыряв заворачивающих лошадей врагов, схватился с рослым, закованным в струящуюся броню степняком, чётким ударом выбил из его рук саблю, отвёл назад руку с мечом. Печенег спасаясь от неминуемой гибели вздыбил коня, подставляя его под удар, ловко спрыгнул с седла и побежал прочь. Колот не сразу сообразил, куда вдруг из-за возникшей и исчезнувшей мордой коня исчез печенег, узрев, его, петляющего по стану, кинулся за ним. Пешему тяжело уйти от конного, Колот чуть привстал на стременах, готовясь срубить бегущего. Печенег нырнул в большой цветной шатёр, Колот, не успев придержать коня, въехал вслед за ним.

После только начавшихся ещё светлых сумерек шатёр объял темнотой, и Колот не увидел, почувствовал скопление собравшихся здесь оружных людей. Ближний ткнул копьём его коня, попав в нагрудник, конь взоржал, вздыбился. Лапа, чувствуя, что не вырваться, что зарубят сейчас, изогнувшись в седле, дотянулся мечом, вложив всю силу в удар, до несущего столба. Конь, услышав, как шелестит над головою падающее полотнище, сам резким скачком рванул наружу через выход. Печенеги ругались по-своему, резали оружием запутавшую их ткань, но вокруг обрушенного шатра уже собирались регочущие русичи, кто-то, с бранной шуткой на устах, готовил ужище.

Русская рать разбежалась по полю, ловя и рубя спасающихся печенегов. Увлёкшиеся сечей кмети пропустили, как, видимо, кто-то из опытных степняков собрал вокруг себя вооружённое пешее войско, вставшее кольцом для последнего боя. Вокруг него серыми коршунами кружили воины Стригиного полка. Сам Стрига, разогнав коня, вдруг резко, оттолкнувшись от стремян, запрыгнул на седло, встав в полный рост и взяв в зубы повод. Сам был без шелома (в бою ли утратил, а может, и так шёл с непокрытой головой), вороньим крылом развевались длинные на затылке волосы. Ни одна из пущенных стрел не попала в него – наверное, Чёрный Перун, которому он поклонялся, хранил его. Злыдень прыгнул, как показалось, необычайно длинно и высоко, падая прямо в глубь вражеского строя. На лету прикрылся щитом от направленных ему навстречу копий, рухнул камнем, скрывшись с глаз и только волнение печенежского строя выдало, что жив Стрига, ворочается, рубится, ожидая своих, яростно, не щадя себя, как только он и умел. Русичи, навалившись разом, разломили печенежское кольцо. Колот, поспевая за остальными, рубил без устали, вымещая всю накопившуюся ярость и, лишь устав и насытившись боем, опустил окровавленный меч перед поднявшим руки, жалобно заскулившим печенегом.

Пленных, вчерашних разорителей, растерявших всю свою победную спесь, сгоняли в кучу. Свои освобождённые полонянники рвались к ним, готовые рвать их руками и зубами. Святослав, оглядев пленных печенегов, приметил нескольких в богатом платье, решил, что пленные пригодятся, если их собратья нарушат мир и отказал настойчивым просьбам некоторых из воинов отдать степняков на расправу потерпевшим раззор от них русичам.