Текст книги "Святослав (Железная заря)"

Автор книги: Игорь Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)

Глава 7

Что отличает воина от пахаря? Это известно всем, пахарь кормит страну, а воин эту страну защищает, и оба своими трудами кормят и снабжает свой дом, свою семью. На жене лежит забота по хозяйству: прядение, ткачество, стряпня, уход за скотиной. Горе мужу, не умеющему и не хотящему кормить и обеспечивать свою семью, его изгонят свои же родичи, недаром самыми страшными ругательствами являются «изверг» или «изгой», означающие то, что даже собственный род отказался от него. Кончают изгои почти всегда одинаково: либо умирают в одиночестве и безвестности, когда даже курган насыпать некому, либо идут на большую дорогу, либо бывают пойманы и убиты на воровстве, и никто не осудит убившего вора, ибо последнее дело – воровать нажитое тяжким трудом. И лишь отчаянные, умудрившиеся не потерять ни чести, ни человеческого облика изгои, собираются в вольные дружины, идут грабить, опять же, не своих: печенегов ли, булгар, хазар ли, а кто идёт в богатые золотом земли, доходя до самого Царьграда, где всегда можно стать воином, получая за своё ремесло звонким серебром.

Однако есть и похожее у пахаря и воина: в раннем возрасте, в пять, шесть или семь лет – отец берёт сына на недельную, а то и больше охоту. Оторванный от мамкиного подола дитёнок перед суровой природой навсегда становится мужем. Потом пахарь приучает сына к своему нелегкому труду, ремесленник ведёт ребенка в мастерскую, а боярин садит сына на коня, даёт в руки оружие. Князь же должен быть лучше всех. Кроме ратного умения он учит грамоту, несколько языков соседних народов, осваивает кузнечное, плотничье, кожевенное ремесло. Что скажут о князе не умеющем починить развалившуюся сбрую, порванную в битве бронь, перековать коня и, наконец, не могущем построить в лесу крепкую бревенчатую землянку?

Минули те детские времена, когда Святослав со своим другом Ратшей, сыном Ивора Собаки, и прозванным за буйный и неуживчивый норов Волчонком, с ватагой таких же глуздырей обкидали камнями хазарское посольство, прибывшее в Киев. Нашкодивших княжича с боярчонком привёл встречавший посольство кметь Асмунд увёл обоих в дальнюю клеть, подальше от чужих глаз и ушей и как следует выпорол – впредь наука. Одновременно с постижением ратного ремесла Святослав пошёл в училище, где с детьми боярскими учился читать и писать на старой славянской глаголице и новой кириллице. Поп Григорий, что ещё с Ольгой из Болгарии приехал, преподавал греческий язык, а старый желтолицый хазарин – хазарский.

И вот уже юный двенадцатилетний княжич кошкой забирается по стремени в седло. Скачет в направлении соломенного чучела с надетою на него старою латанной-перелатанной бронью. Не доезжая тридцати шагов бросает в него сулицу. Сулица пробивает насквозь чучело, Асмунд, наблюдающий за этим, одобрительно кивает. Святослав скачет дальше, оставив мишень позади себя. Отъезжает далеко, кормилец щурится от солнечного света, думает про себя: «Вишь, уверен в себе, погляжу, ничего, ошибется, отругаю!» Слишком, слишком далеко отъехал княжич.

Святослав вытянул напруженный с тетивою из кишечнои струны лук из налучья [26]26
  Налучь – жесткий кожаный чехол для лука. «Завязанный» или «напряженный» лук, то есть с надетой тетивой, помещался в налучи более чем наполовину или даже целиком – так, чтобы не вываливался при движении. Носили его в горизонтальном положении у левого бедра.


[Закрыть], привстал в стременах (конь продолжал свой бешеный скок!), развернулся в седле, одновременно налагая стрелу, резко натянул до уха тетиву и выпустил стрелу. Граненое жало прошло сквозь кольчугу чучела и унырнуло в землю. Княжич круто развернул коня так, что тот встал на дыбы и поскакал, наддав острогами, выпуская одну стрелу за другой. Подскакивая к чучелу, убрал лук, выхватил меч из ножен, картинно взмахнул над головою и срезал глиняный горшок, надетый на соломенного человека за-место шелома – это уже сам, никто тому не наказывал.

– Но, не балуй! – Пристрожил Асмунд. Святослав резко осадил коня (а сила была в руках у княжича, и немалая!), слетел с седла. Предстал перед кормильцем, ждущий одобрения либо укоров.

– Молодец! – похвалил кормилец. Редко от Асмунда дождешься похвалы. Святослав опустил очи долу, повинился за самовольство. «В поход бы парня гнать, пора уже!» – подумал Асмунд, невольно любуясь проглянувшейся воинской статью в княжиче. Жаль, не увидит этого Свенельд. Шесть лет назад воевода выехал вверх по Днепру со стремянным, где умер в дороге прямо «в седле», как и подобает воину. Смерть великого воеводы тут же обросла легендами самыми невероятными. После Свенельда остался сын Мстислав, которого по отцу к его гордости начинали величать тоже Свенельдом, только вот почёта отцовского он пока ещё не заслужил.

Первый поход запоминается так же как и первая охота на вепря или тура, как первая жёнка, отдавшая своё тело. Муромские князья попросили рать против буртасов, что набегами своими тревожили их границы.

Отправлялись немногою дружиной, две с половиной сотни отборных, проверенных в боях кметей. Обоза не брали, дабы не замедлять хода, всё съестное, в основном мясо, просоленное от порчи, увязано в торока, по дороге клали под седло, потом, размятое, ели прямо на ходу. Иногда счастливилось бить зверя или дичь тогда вечером, жалея время и не тратя его на долгую варку пищи, жарили мясо на остриях сулиц над костром и уминали его с припасённым из дома хлебом, потом валились в короткий и тяжёлый походный сон. Святослав, хоть и приученный к тяготам многодневными упражнениями, к вечеру едва не падал с коня. Наскоро поужинав, стелил попону на землю, или нарубив предварительно елового лапника, клал под голову седло, накрывался дорожным вотолом и, замотав голову от комарья рубахой, ложился среди умученных переходом кметей.

В Муроме оказались менее чем за две седмицы, немало удивив местного князя, не поспевшего ещё собрать рать. Обрастя воинам, дальше пошли увереннее. Долго брели по густым непролазным мещёрские лесам, которым не было ни конца ни краю, и только опытный глаз проводников определил земли буртасов. Святослав сжился, сросся с походной жизнью, что вошла вместе с усталостью, солёными шутками ратных, что на ночёвках у костра пересказывали друг дружке весёлые небывальщины. Днём – брань со стонами раненых и воем угоняемых в полон, вечером – весёлый рёгот, будто не было умытого кровью уходящего дня.

В этом походе княжич взял первую жизнь. Это был разъярённый буртас, что, не помня себя от криков уводимого в полон семейства, в только что разорённом руссами граде, уставив рогатину, ринулся в сторону скучившихся делящих добычу воинов. Кмети хохотнули над бездоспешным мужиком, наверняка необученным ратному умению, а один стал сматывать на руку аркан-ужище, намериваясь взять нападающего «руками».

– А ну, стойте! – приказал Асмунд и обернулся к Святославу. – Пускай княжич его возьмет!

Кмети понимающе заулыбались, расступились, пропуская вперёд Святослава. Княжич почувствовал предательскую дрожь в ногах, повёл плечами, подражая бывалым воинам и тем показывая, что не боится, рыкнул, зля себя и устремил навстречу буртасу. Мужик, признав по злачёному шелому, что перед ним не простой воин, боярчонок быть может, заорал, обеими руками вскинул над собою рогатину, намериваясь одним мощным ударом покончить со знатным сынком. Святослав не успел подумать, как способнее и годнее взять мужика, тело, закалённое многими упражнениями, само ушло от острого жала рогатины. Буртас подался вперёд и напоролся на страшный косой удар мечом снизу вверх, от которого даже бронь не защитила бы. Кмети подошли уже, одобрительно охлопывали по плечам, а княжич стоял, не отрывая взгляда от поверженного врага, будто завороженный. Потом заставил себя вытереть меч о траву, обернулся к воинам и глухо сказал:

– Невелика честь, вот ежели б так самого буртасского князя взять!

На что мудрый Асмунд ответил:

– Первую жизнь всегда забрать труднее, особенно в поединке...

Русские и муромские рати, полностью разорив окраинные волости, не рискнули углубляться в глубь буртасских земель – ополонившиеся и утяжелённые добычей, повернули обратно.

Глава 8

С неба несло мелкой изморосью, обтаявший, потемневший, свернувшийся в маленькие умирающие кучки по берегам Днепра снег напоминал, несмотря на погоду, что бурная пестроцветная весна ещё впереди. Ольга, в свои три с небольшим десятка лет не потерявшая девичей стройности и оттого казавшаяся выше ростом, стояла над рекой на круче, куталась в пуховый плат, спадавший с высокой кики. Годы не брали и писаное лицо княгини, лишь строже и зрелее смотрели широко расставленные серо-зелёные глаза, да резче обозначилась властная складка в углах тонких губ. Располневший от стаявших вод Днепр нёс на огромной серой спине крошечные русские лодьи, уходящие далеко, к самому Киммерийскому Боспору. На передовой лодье невидный издалека, плыл её сын со своим кормильцем Асмундом.

Далёкими и невзаправдашними казались Ольге годы, проведённые с мужем Игорем. Стёрлись из памяти все причуды молодого князя, называемого уже в народе «старым», дабы отличить его от Игоря, князя Белобережья; остались только тёплые воспоминания, которые она передала Святославу. И ту, молодую, себя Ольга уже вспоминала как чужую, полную несбыточных мечтаний и, тем резче ощущала себя сегодняшнюю. Княгиня так и не познала толком полную радость молодости, рано созрев своим нежданным вдовством и полностью отдав себя тому единственному, что ей осталось – власти. Твёрдая неженская рука Ольги ощущалась во всём, начиная от собственного двора и заканчивая мытными делами не окраинах своей земли. Властность была в её осанке, в привычке вести разговор, в движениях рук. И суровые дружинники замирали, когда она шла мимо них, привычно для себя отмечая выправку и бережность оружия.

И вот теперь единственный сын уходит в буйный Тмутаракань, как когда-то уходил его отец. Не дай Бог ему такой судьбы. Святослав рос воином и ушедшие предки могли гордиться им. Сердце Ольги самой наполнялось гордостью и одновременно трепетом от того, что мог сын вот так погибнуть на рати. Всё же она вложила в него то, что так не хватало его отцу, по меньшей мере так казалось: Святослав был дальновиднее Игоря и решал умом, а не сердцем И всё же непросты были отношения у матери с сыном: война была ему ближе к душе, чем власть правителя. Может, влекла бурная кровь русских предков. А может, Ольга сама ревновала Святослав к тому, к чему единому прикипела и не хотела ни с кем делиться Княжич вольным соколиком рвался из-под материнского крыл туда, где его не накрывает тяжёлая Ольгина длань, подчиняющая своей воле всё, до чего может дотянуться. «Женить надо парня!» – подумалось не впервой. Нужно продолжение рода, но и невест нужно такую, за предков которой не стыдно.

Не только волею властителя укрепляется власть на Земле, но и мирными отношениями с соседями. Едва ли прошёл месяц, как Ольга вернулась из Болгарии, где восстанавливала старые связи своих родителей. Могучая страна, которую царь Симеон оставил своему бездарному бесхребетному сыну, медленно увядала под неуклонно наползающей пятой Византии. Всё, чего Роман Лакапин не смог добиться войной, совершенно без боя отдавалось ромеям царём Петром. И вроде так же мужики засевали поля, ходили по рекам корабли с товаром, но во взглядах и разговорах болгар читалось глухое недовольство правлением царя.

Ольга ехала не как простая гостья, а как правитель страны с большой свитой, и сразу в столицу. Преслав, стольный город встретил гостей колокольным звоном и толпами гомонящего народу. Рослые широкогрудые кони, сверкая серебром, въезжали в ворота. Гости переливались алыми, желтыми, зелеными и синими цветами опашней и мятелей, вздетыми по случаю торжественного въезда. Возок княгини, украшенный снаружи серебром, слегка подпрыгивал по каменной мостовой.

Царица Ирина тепло приняла Ольгу – как-никак свою родственницу, а значит, и родственницу Константина Порфирогенита – однако царь Петр так и не появился, сославшись на болезнь. Когда-то настроенный самой же Ириной против всего, где не правит ромейский порядок, он решительно не понимал, зачем ему нужно выходить на прием русской княгини. Вечером изводил жену, давно уже понявшую, что перегнула палку в воспитании своего мужа:

– Зачем она здесь? Я хочу, чтобы она немедленно покинула Преслав! О чём вы с ней говорили? Император Константин узнает, что мы принимали у себя с почётом царицу варваров, и будет очень недоволен! После смерти твоего отца Романа ромеи холодны к нам, а Ольга еще больше нас поссорит!

Ирина, сдерживая раздражение и брезгливость к своему бедовому и капризному супругу, клала его голову на колени и нашептывала ласковые успокаивающие слова.

И все же Петр встретился на следующий день с гостями. В свои сорок с небольшим лет, измученный болезнями и ночными кошмарами он выглядел сущим стариком. За весь прием царь так и не проронил ни слова, предоставив говорить своей царице и безраздельной здесь хозяйке, Ирине. Иногда встревал в разговор чернобородый боярин с внимательными и умными темно-синими глазами по имени Георгий Сурсувул; чувствовалось, что он был не последним человеком здесь при дворе Ирины. Ольга держалась почтительно, стараясь не касаться острых тем. Была у княгини мечта, выросшая и выношенная скорее всего из далёкой уже юности, от тяги к родной болгарской земле: сдружить два государства с похожим языком народом, может быть, с одной верой. А там, глядишь, будут ставиться по Днепру каменные города с большими красивыми храмами, потекут на Русь учёные мужи, везя с собой книги. Народ пахарей и воинов, подобно древним эллинам, понесёт свою культуру за дальние моря, оставляя за собой славный и легендарный след. Мечта разбилась в прах. Устами Ирины говорила жадная ромейская знать, охочая до новых земель с новыми данниками.

В родной Плиске Ольга побывала после почти месячного томительного пребывания во дворце, и то в сопровождении царицы. И все же княгине удалось увидеть то, что так тщательно старалась скрыть Ирина: везде, во градах и селах, чувствовалась железная рука Византии. У болгар перенималось все, что можно перенять – торговлю, дани, набольшие должности и даже церковь. Народ устал от царя, стремительно двигавшего не без помощи жены к упадку свою страну. И ересь, называемая богумильство, никогда бы не возникшая в другое время и встретившая ярое неприятие церкви, попала на благодатную почву.

Посетить Плиску так, как хотела Ольга, не удалось: тихо, медленно побродить по родным с детства местам, вдыхая благоухающий весной воздух (в Болгарии уже заканчивалась зима), поболтать со знакомыми с детства людьми. Все было излиха торжественно, везде наблюдали сотни глаз. Даже на могилах отца, матери и воспитавшей Ольгу игуменьи, пришлось терпеть присутствие Ирины и ее гудящей как улей свиты.

Глядя на упадок Болгарии, безвольно увядавшей под правлением царской четы, у русской княгини вызрела мысль отправиться в Царьград, к самому базилевсу Константину.

Глава 9

Водяная пена густо вскипала под тяжелыми носами лодей. Корабли княжеские и купеческие, не стесняя друг друг друга, разошлись по широкому Днепру. Пройдя град Витичев, заночевали на берегу, наутро двинулись дальше, ставя паруса и яро налегая на вёсла. И так день за днём. Всё реже на берегах красных боров и сёл среди них, попадаются рыбацкие лодки. По утрам ещё чувствуется отмирающее дыхание зимы, потом выйдет ласковое весеннее солнышко и согреет землю. Паводок, нашедший за растаявшим снегом, почти сошёл, на берегах мёртво лежат вывороченные весенним буйством воды коряги. Освободившаяся от воды земля ещё не обросла травой, в некоторых местах и нельзя было узнать лик берегов, в прошлом ещё осенью выглядевших по-другому. Острые глаза кормщиков на изгибах реки видят намытую уже в этом году косу.

Ночевали выставляя сторожу, здесь уже можно нарваться на разбойные печенежские разъезды. Дикая степь вроде бы мирная, но нечасто некоторые рода выходят из под воли своего правителя. Ближе к порогам уже меньше баловства и балагурства, здесь-то как раз степнякам нападать и способней: лодьи идут медленно, добрая половина дружины занята перевалом кораблей.

Первый порог называется «Не спи», он и вправду будит успокоенных безмятежной гладью воды путников. В месте порога Днепр сужался, его дно покрыто острыми скалами, островками, торчащими из воды. Лодьи разгружали, кмети оружно и в бронях охраняли везших по берегу груз, остальные, пихались шестами, щупали дно. Таким же побытом прошли Островной и Лоханный пороги, располагавшиеся рядом, что иногда их считали за один, потом Звонец, пятью верстами ниже. Впереди самый трудный – Ненасытец. Пройдя три версты по успокоившейся воде, ватажники сошли на берег поснидать и отдохнуть. Асмунд услал сторожей, чтобы предупредили о печенегах. Один отряд вскоре вернулся. Широкоплечий кметь, протянув в сторону Ненасытца заскорузлую от ратных мозолей ладонь, сказал:

– Тамо варяги[27]27
  Варяги – о происхождении и смысле данного слова до сих пор идут споры. Дабы не путать читателя, автор придерживается гипотезы, трактующей выражение «варяг» как человек, пришедший с берега Варяжского (Балтийского) моря, то есть не только скандинав, но и славянин или фриз.


[Закрыть]какие-то застряли, подсобить просят!

– Не знают, где порог, небось, береглись да и сели, – заметил один из бывалых ватажников.

Асмунд со Святославом и с десятком своих и полусотней купеческих людей пошли за кметем. Идти было недалеко: всего-то полверсты, и вскоре русичи увидели в саженях тридцати от берега задравший высокую грудь северный корабль, намертво севший на мель, рядом покачивался второй. Один из купечьих узнал варягов:

– С Ладоги они. В Киеве зимовали, теперь в Царьград идут.

Часть варягов сушили промокшую одежду, остальные, оборуженные на всякий ратный случай, тут же окружили пришедших. Безошибочно выделив среди них старшего, Асмунд коротко переговорил с ним, объяснив потом своим:

– Это купцы-свеи из племени гутов. Вождь их Торгейр просит помочь. Мест сиих не знают, первый раз Днепром идут, потому на мель и сели. Они опасаются печенегов, и Торгейр извиняется, что встретил нас при оружии.

Помощь в порогах – дело обязательное, с давних пор ставшее обычаем. Страх перед печенегами сближает купцов разных языков. Купечьи люди готовно разделись и с весёлым матерком, подзуживая свеев, забрались в воду Оставшиеся кмети, поняв, что варяги драться не собираются, охрабрев, теперь с интересом рассматривали оружие и брони иноземной работы, живо обсуждали. Вскоре севший корабль под дружное гиканье слез с мели и виновато закачался на водной глади. Мокрые ватажники вылезали из воды, охлопывали свеев по плечам, приговаривали:

– Магарыч с вас!

Асмунд, угадав Торгейрову кручину, о которой не позволяет повестить гордость, сам предложил следовать с ними через пороги и далее до моря. Купец поблагодарил воеводу, снял наборный пояс, протянул его Асмунду и произнес по-славянски:

– Возьми!

Воевода, легко усмехнувшись, принял подарок, отдарившись серебряным запястьем.

Пройдя Ненасытец, заночевали. Завтра последний рывок, хорошо бы до Белобережья сразу дойти, но бывалые говорили, что навряд ли, половодье уже спало и вода на порогах – боле не помощник, вот если б ратная дружина шла, тогда другое дело, а так, купцов с товаром через Поворотную переправу тащить, то и заночевать придётся. Бывалые оказались правы, нескольких вёрст даже не дошли до переправы. Святослав, раздражённый маленькой скоростью купцов, клялся себе никогда не ходить с торговыми лодьями, лучше дружину с ними оставить, потом догонят. Чтобы от печенегов по воде да на боевом корабле уйти – четыре десятка кметей более чем достаточно. Впрочем, когда одолели переправу и, пройдя ещё несколько вёрст, достигли острова Хортицы, раздражение ушло, сменившись на ощущение общей радости. Вытаскивали на берег корабли, весело переговаривались с местными рыбаками, вышедшими встречать путников. Свей уже поспешили достать из под скамей своих богов и, определив место, утверждали их для предстоящей требы за минувшие трудности и трудности предстоящие.

Их примеру следовали русские, потом все вместе принесут жертву у священного дуба, почитаемого вот уже несколько столетий.

Прознав про приезд князя с отцом, на Хортицу прибыли правители Белобережья, Игорь Молодой и Акун, оба рослые, статные в своего родителя Улеба, почившего уже пять лет назад. Поздоровавшись с княжичем, которого не видели с далёкого детства, долго мяли с Асмундом, что был им стрыем, друг друга в объятьях, расспрашивали о житье-бытье. Вечером за ужином в небольшом тереме-полуземлянке говорили о делах насущных. Игорь на восемь лет старше Святослава с некоторой завистью поглядывал на Днепровского князя. Белобережье – край небогатый. Жили в основном рыболовством, охотой, добычей соли, столь дорогой на полуночи. Ещё живы были те, которые помнили лихие времена, когда местные росы грабили своих же данников – славян и отец дарил сыну меч со словами: «Я не оставляю тебе более ничего, а всё, что нужно, ты добудешь себе мечом». Об Игоре говорили много хорошего и не смотря на его молодые годы уже называли мудрым правителем. Он часто бывал в Херсонесе, тяготел больше к торговле, ремёслам и грамоте, не русским побытом носил длинные волосы и бороду, по-юношески ещё короткую. При нём небольшая страна, в которой жили росы, славяне и греки, начинала богатеть, мирно торгуя с Херсонесом и Византией. Полной противоположностью мирного старшего брата был Акун, как и Святослав грезивший о военной славе предков. Вот и сейчас обратился не к стрыю, а к Святославу, признавая тем самым его старшинство перед собой:

– В Тмутаракане поход собирают. Раз вы туда идете, возьмите и меня с собой.

Святослав с интересом облокотился на стол, подвинув грудью тарель с вяленой рыбой.

– Какой поход?

– Хазары попросили Володислава наказать исмальтян.

– А хазарам отказать нельзя. Только их милостью Тмутаракань держится, не то сами придут или ясов с касогами на русов натравят, – перебив брата добавил Игорь.

– Хазария вечно, как кость в горле! – вдруг резко сказал Асмунд так, что все посмотрели на него.

– С ромеями это они Игоря Старого стравили, – продолжал кормилец, – торговлю полуночную у нас перебивают. Купцы предпочитают Итилём ходить больше, чем по Днепру. Народу под ними: и булгары, и буртасы, и ясы с касогами, и славяне некоторые, да наши Тмутараканские росы. В Тавриде их владения есть. До Белобережья власть их не дошла, через это и с греками и с печенегами здесь мирно живут. Ради чего теперь Володиславу людей своих класть? Ради того, что арабы с хазарами что-то не поделили?

– С похода и Володиславу прибыток будет, – возразил Акун.

– Будет, только берёт он не своею волей, а разрешили ему, – ответил Асмунд.

– На каждый шаг у хазарского кагана разрешения спросить надо что ли? А если самим на хазар ударить? – зло потемнев глазами, спросил Святослав.

Игорь странно посмотрел на княжича, а Акун и вовсе рассмеялся. К хазарам здесь относились как к чему-то по-божьи неизбежному, как относятся к мору или голоду, к тому, что нельзя одолеть человеческими силами, потому, чтобы идти на Хазарию походом, не думали вовсе.

– Сил у нас никогда не достанет, – сказал Игорь.

– Может, и достанет, – задумчиво молвил Асмунд, – Хазарское море наступает на их земли, сжирая пахотные поля. Да и народ не очень доволен своими иудейскими правителями. Новая вера глубоко разделила народ. Купцы говорят, что нестроения там гуляют. А когда люди недовольны, то и за правителей они сражаться не пойдут.

Княжич, растерявшийся от смеха Акуна, с благодарностью посмотрел на кормильца. Жаль, опыта не хватает большие дела решать. Иметь бы Ольгину голову – у той всё получалось, она бы и сейчас не стала теряться, сказала, что нужно сделать, куда грамоты послать, у кого помощи попросить. Хотелось делать всё самому, но вдруг Святослав осознал, что без материнского совета не обойтись, как ещё она на это посмотрит? За столом повисло молчание: слова княжича заставили всех задуматься новой тяжёлой и широкой мыслью. Асмунд думает о сборе ратей, о кормах, труднотах похода; Акун видит себя в сече средь сверкающей молниями стали; Игорь, отбросив ратное время, просчитывает, какую выгоду принёс бы разгром хазар.

С улицы доносятся песни и хмельные голоса: в Белобережье можно передохнуть от постоянного ожидания опасности, и ватажники пьют пиво. На следующий день они пойдут дальше в неведомые заморские края.

Наутро набольшие дружины, в том числе и свейские, собрались у священного дуба. Асмунд на правах старшего должен принести требу Собравшиеся торжественно замерли в молчании, боясь неосторожным словом помешать священнодействию. Асмунд воткнул вокруг дуба восемь стрел – оружие Перуна и по числу лепестков громового знака.

– Прими жертву от нас, отче Перун Сварожич, на дорогу дальнюю и дела многотрудные!

Несли хлеб, мясо, Святослав под одобрительный взгляд Асмунда принёс турий рог, сделанный у основания серебром. Перун был доволен жертвой, и брошенный жребий выпал отпустить жертвенного петуха.

Пути Святослава с купцами расходились. Здесь до устья подать рукой, там на берег уже никто сходить для прощания не будет, потому прощальную чару обнесли по кругу на Хортице. Впереди было безбрежное море, которое многих из русичей, его не видевших, поразит водяной бесконечностью, оглушит величием, а кого-то покорит навсегда.