Текст книги "Святослав (Железная заря)"

Автор книги: Игорь Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

Глава 8

Начиналось всё сначала. Русы вторглись в Болгарию, с бою взяв Переяславец. Вести приходили одна другой мрачнее, на этот раз Святослав не стал щадить никого, кто против него поднял меч. И снова как тогда, князь не спешил на Преслав, но уже по иным причинам – как докладывали и чему больше всего верил Сурсувул – ждал прихода остальных сподвижных и подручных ратей. Время было собрать войско. Созванная по этому случаю боярская дума ничего не решила: все надеялись на византийскую помощь.

– Вооружим мы рать и чего? – хмуря брови говорил болярин Димитр. – Повторится такой же разгром как на Дунае. Только озлим Святослава.

– Русы Доростол изгонной ратью взяли без боя. Народ не хочет с находниками сражаться. Одна надежда на Византию! – говорил Димитру боярин Мануш.

Но в Константинополе было явно не до болгар. Старого базилевса свергли, а новый только утверждался на престоле. Вскоре стало ясно, что ромеи не помогут, а Святослав, стянув войска в кулак, пошёл в сторону Преслава. Боляре заговорили о сдаче города, чтобы тем самым спасти столицу и, возможно, царя Петра и царевичей, которых привезли из Константинополя после мирного посольства. Драться никто не собирался: без ромеев в одиночку со Святославом было не совладать. Для Георгия это означало полный крах. В одночасье рушилось всё, что кропотливо он создавал десятилетиями. Он никто для русов и станет предателем для ромеев. Он собирался биться за свою власть и, вопреки боярскому мнению, велел готовить город к обороне.

Поняв, что Сурсувула не убедить, бояре решили поговорить с самим Петром. Последнее время он сильно сдал, и Георгий взерьёз опасался его расстраивать, поэтому сам крайне осторожно докладывал ему о текущих делах, призывая более никому не верить.

Бояре в обход Сурсувула переговорили с Петром и царь затребовал великого боярина к себе в покой, из которого уже редко и выходил. Чувствуя тяжёлый разговор, Сурсувул, мрачный, пришёл к Петру, сразу же заметив нездоровый блеск в царских очах.

– Правду говори, Георгий! – потребовал он. Невесть что ему баяли бояре, но в лице и глазах Петра Сурсувул прочитал всё: убийствинное кипение ратей, огонь и разрушения, сметающие столицу до последнего камня. Кровь толчками билась в висках, боярин достал тафтяной плат, отёр вспотевшее лицо.

– Святослав идёт на Преслав, – вымолвил Сурсувул.

Пётр медленно поднялся с кресла, судорожным движением рванул ворот долгополой ферязи. Звончатая серебряная пуговица мухой отлетела к окну, стукнулась о дорогое византийское пекло.

– Все вы предали меня! – надрывным голосом куда-то в пустоту сказал царь. В глазах мутнело, хороводом плясали тёмные бородатые хари, скрюченные пальцы подбирались к горлу. Сурсувул, почувствовав трудноту Петра, шагнул к нему. Неожиданно, издав протяжный стон, царь выпрямился, будто сверху вниз пронзённый копьём, выгнулся назад и рухнул на пол, опрокинув высокий позолоченный подсвечник, со звоном откатившийся в сторону.

– Лекаря! – заорал Сурсувул. Двери разлетелись, вбежавшие слуги ошалело посмотрели на Петра, которого били судороги, подбрасывая худое тело, изо рта, как у загнанной лошади, обильно шла пена. Георгий, склонившись над царём, пытался приподнять его голову, мараясь шёлковыми, шитыми золотой нитью рукавами о пену Один из слуг, сообразив, подхватил с пола упавший подсвечник и стал совать в рот Петру, дабы тот в припадке не откусил язык. Остальные, мешая друг другу в проходе, с топотом выкатились из покоя в глубь дворца.

Царя, бессознательного, кое-как уложили на постель. Сурсувул, тяжело дыша, слепо, почти на ощупь, пошёл к выходу, не дожидаясь, пока его выведет стража, что освобождала покой, дабы прибежавшие на крики не мешали лекарю.

К вечеру Пётр скончался, так и не придя в сознание. Предугадывая дальнейшее развитие событий, Сурсувул приказал выгнать всех вон из дворца, даже челядь, оставив только верных людей. Прибегали и убегали гонцы, распахивались и снова закрывались ворота, охраняемые усиленной стражей. В крытом возке тайно привезли митрополита.

Пётр, мёртвый, разом построжевший лицом, прибранный лежал на ложе. В великой тайне, в нарушение всех канонов, мёртвого царя соборовал сам митрополит, не допустив в покой даже самого Сурсувула. Георгий вышел, затворив за собой тяжёлые двери, оглядел хмурые лица стражников. Подумалось, что слухи о смерти царя всё равно ручейками сочатся из дворца. В народе толки да пересуды, извечный вопрос – что будет теперь? Вечером, нет, завтра утром, когда он станет соправителем царевича Бориса, он объявит о кончине Петра. Вторя его мыслям, стража скоро доложила, что горожане окружили дворец и требуют царя.

На выезде возок митрополита едва продрался через окружавшую дворец толпу. Сам митрополит, насильно вытащенный из возка, взял на себя грех сообщить, что Пётр жив, но тяжко болен. Однако его слова не успокоили, а наоборот, взволновали толпу ещё больше. Высыпавшие во двор кмети с обнажённым оружием отрезвили народ. Те, что побойчее, оттеснились ближе к посаду, робкие ушли вовсе, предпочитая дождаться развития событий дома. Сурсувул, ободрённый уступчивостью горожан, решился выйти, красноречиво заверив, что негоже тревожить больного царя, тем более, когда враг на подступах, обещая казнить смутьянов как русских подсылов и предателей. Толпа покричала ещё, но это уже было шипение залитого водою костра. Кмети ненавязчиво, но твёрдо, кого уговорами, кого тычками, разогнали людей по улицам.

Свалившиеся события утомили нарочитого боярина. Отдав на сегодня последние распоряжения, Сурсувул прошёл на свою половину дворца, где в опочивальне рухнул на колени перед Спасителем. Молитва стройно стрывалась с губ, но роившиеся мысли мешали сосредоточиться. Всё происходившее напоминало пожар в сухостойную пору, когда прикладываешь все силы, чтобы затушить пламя, а рядом вспыхивает ещё один более сильный очаг, и опускаются руки от мысли, что вся борьба напрасна, и огонь всё равно возьмёт своё, прежде, чем отступить. Злость вперемешку с отчаянием обнимала, проникала во все члены, сковывая разум. Что, что он сделал не так?

Отворившуюся дверь выдал несмазанный подпятник. Георгий обернул сердитое лицо, он не любил, когда тревожили во время молитвы.

– Срочное дело, господин, – поспешно заговорил слуга, – бояре Гроздан и Развигор с семьями, скарбом и дворскими людьми покинули город.

Георгий рывком встал с колен, наступив и едва не порвав полу ферязи.

– Бегут уже, значит? Трусы! Догнать! Поймать и сечь плетьми у всех на глазах нещадно! Из города никого более не выпускать и не впускать, только по моему слову!

Всадники призраками выскочили в густую пелену ночи. Гроздан и Развигор будто провалились, не оставив следов. Преследователи вернулись ни с чем.

Дальше всё покатилось и понеслось. Сурсувул, принявший на себя управление съёжившейся страной, упускал происходящее сквозь пальцы. Никакие запреты не могли удержать желающих уехать. Ловили и казнили каких-то переветников, в самом городе происходили кровавые сшибки непонятно из-за чего и зачем. Страх цепко хватал горожан, не желая отпускать. Страх рождал раскалённое, как железо, отчаяние. Через седмицу уже бежало всё, что хотело и могло бежать. Решительные меры могли обернуться пробив самого Сурсувула. Митрополит, бывший эти дни единственной связующей нитью между Сурсувулом и народом, сказал боярину:

– Нельзя остановить валун, катящийся с горы, нельзя заткнуть вулкан, извергающий лаву. Отойди в сторону, Георгий. Бориса русы не тронут, а из-за тебя пострадают все.

– Бежать? Но куда? – пожалуй, впервые в жизни Сурсувул был растерян. Его уже не боялись, не слушали, вся его сила оказалась соломенным домом, сломленым лишь одним дыханием бури.

– К ромеям. Твой народ больше не вернёт тебе власти. Горожане собирали вече, на котором согласно решили послать к Святославу людей с миром. Тебя даже не спросили.

Обстоятельства сложились против Сурсувула, и он поплыл, увлекаемый водоворотом событий. Землю хлестали осенние дожди, когда Георгий со свитой выехал из Преслава. На своей же земле опасались погони от своего же народа, поэтому шли скрытно, на постоялых дворах выдавая себя за купцов. Лишь в ромейском Аркадиополе беглецы почувствовали себя в безопасности.

Глава 9

И всё-таки Георгий до своего бегства сохранял хоть какую-то видимость, пусть и призрачной, но власти. Народ, устав от беспорядков, собирался на веча, которые оканчивались городскими погромами сторонников ромеев. Сами византийцы, кто и был, уже давно бежали, но оставались боярская и купеческая верхушка, которой волею или неволей приходилось общаться с византийцами, и доставалось прежде всего им, виноватым и безвинным. Били прямо в домах, не обращая внимания на вопли детей и челяди.

Повенчанный на царство Борис, не возмог и не восхотел при-строжить подданных, сам испуганный и растерявшийся. Нашлись такие, кто корысти ради воспользовался безвластием: растаскивались лабазы, грабились дома торговых гостей. Ночью город никто не охранял, ибо участились нападения на сторожу и городская дружина, плевав на своих старших, разбежалась. Возок ездившего увещевать паству митрополита перевернули и оставили валяться, мало самого митрополита не тронули. Болярин Димитр, собрав остатки дружины Бориса, решительно выехал на улицы.

Небо плакало мокрым снегом, кони осклизались на мостовых. На улицах валялись пьяные, бродили какие-то вооружённые непонятно протв кого люди. Димитр, ещё молодой, рослый породистый болярин, посмурнев лицом, обнажил саблю. До сшибки дошло, когда выехали на Подол. Мужики, видимо, не местные, с топорами, а кто и с мечом, устремились на вершников. Потеряв четверых в короткой схватке, разбежались. И то ли от действий Димитра, то ли горожане сами устали от беспорядка, но к вечеру город затих.

Димитр, въехал во двор Большого дворца, миновав стража, не снимая с себя мокрой брони, весь уставший, наказал дружинникам, что после сегодняшнего дня смотрели ему в рот, собирать бояр, кто остался и хоть силком волочить сюда. Сам, тяжело ступая, пошёл в покои царя Бориса.

В Преславе тёк погребальный набат, оплакивая погибших во вчерашней замятие. Собравшиеся бояре, будто сычи, со злою растерянностью в глазах смотрели на Димитра. Борис, натянутый, будто струна, едва скрывал волнение, сжимая пальцами рук подлокотники кресла. Димитр, оглядывая лица бояр, хмурился, не наблюдая в них той строгой решительности, что предшествует перед появлением врага (врага ли?), в сотый раз гадая: смогут ли вятшие отстоять город? В сотый раз отвечал себе с болью: не смогут. Понимал это и Борис, к чести его не сбежавший вслед за Сурсувулом. Димитру было жаль юного царя, родителями лишённого воли выбора, воспитанного не на родной земле и теперь чувствовавшего смутную вину за это перед болгарами. Димитр имел с Борисом долгий разговор и говорил честно: настроения в городе непонятные, народ не желает биться и по разным причинам: кто не хочет судьбы переяславцев, а кто и рад приходу русов. Слухи, то ли разжигаемые смутьянами, то ли нечаянными трусами, говорили о страшной резне, устроенной Святославом в Переяславце и огромном числе находников. Ещё говорили о предательстве ромеев, которые попросту стравили болгар с русами, а сами ушли в сторону, хотя ромеям с их очередной смутой со свержением базилевса было ни до кого.

От Бориса ждали речей, и он сказал без долгих предисловий:

– Я решил сдать город Святославу с условием сохранения жизней и живота моих подданных.

Вятшие, отученные царём Петром от доблести своих предков, разуверившиеся в своих силах после первых же неудач, удручённые городскими мятежами, согласились, для порядка немного потолковав меж собой. Окончательно решила всё оглашённая собранию размётная грамота от комитопулов, в которой те явно намекали на свою поддержку русов и отказывались от старых договоров в связи с тем, что Пётр, их заключивший с ними, умер. И уже за стеками Борисова дворца жарко спорили, оставит или не оставит Святослав царя в живых. В русах сильны старые обычаи, и они могли казнить Бориса, а могли и просто куда-нибудь выслать, ибо русский князь был благосклонен к болгарам, принимавшим его руку. В любом случае в именно, болгарский Преслав никто не верил. Лишь Димитр, отъезжая с посольством, направленным навстречу русскому войску, посмотрев в обречённые глаза юного царя, молвил:

– Не бросим тебя, государь, коли ты нас, как Сурсувул, не оставил...

Глава 10

Святослав шёл, как разъярённый тур, что крушит могучими рогами мешающие ходу деревца, по болгарской земле. И ведь было ещё недавнее время, когда он сам не только удерживал от разорения земли свои полки, но и сдержал Давида, что добивался полного поражения Петра, едва с мятежным комитопулом не поссорившись. Димитр не сомневался, что Святослав на мир в этот раз не пойдёт. Яростный Давид, что прислал размётную грамоту Борису, сочтёт мир за слабость со стороны русских и вовсе от них отвернётся в преддверии (в этом тоже мало кто сомневался) войны с Византией.

Встреченный разъезд проводил послов в русский стан. Димитр подъезжая к стану, отметил про себя большое количество шатров, стоящих под русскими, печенежскими и угорскими стягами. Даже, если бы и Святослав пошёл на мир, то удержать приведённую силу, не ломая её, было бы невозможно. На самих переговорах, Димитр, первобытным звериным чутьём почувствовав в русском князе близкую по духу кровь, не чинясь, отодвинул в сторону более старших, чем он, бояр, сам заведя со Святославом долгую молвь. Князь, не умея лукавить, сказал, что не только собирался оставить жизнь царю Борису, но и оставить ему стол, но при его, Святославовом, правлении. Это было вполне разумно: для болгар на столе оставался родной государь, что исключало шкоды со стороны несогласных с появлением русов, как это было в прошлом году, а на самом деле страна была под Святославом. Для Димитра и преславских боляр, ожидавших более прямых и крутых решений от князя, это была новость. Впрочем, такое решение устраивало обе стороны.

Русы въехали в город при звоне колоколов и радостном скоплении успокоившегося народа Новый царь принял русского князя тем же днём в присутствии настороженно перешёптывающихся бояр. Борис стоял перед Святославом в золотом облачении, худой, совсем юный, с робостью в глазах человека, на которого нежданно взвалился ответственный груз, с которым неизвестно, что содеять, но и отринуть его уже нельзя. Обоим подали одинаковые высокие дубовые кресла, подчеркнув равенство переговаривающихся. Усмехаясь про себя над юнешеской робостью болгарского царя, Святослав, тщательно выбирая слова, дабы в лице Бориса не унизить самолюбие болгар, сообщил условия ряда меж Преславом и русами. Князь не требовал клятв верности, а лишь признания его равенства в управлении страной. Отныне в Болгарии было два правителя: Святослав, в руках которого появлялось право собирать рати и объявлять войну или заключать мир от имени болгар, и Борис, сохранявший полноту гражданской власти в своей части Болгарии. Таким образом, у Бориса оставались все регалии и его казна. Стольным своим городом Святослав объявлял Доростол, наместником же при Преславе от себя назначил Свенельда.

Дабы удоволить собственное войско и сподвижных князей, им была обещана Фракия с богатым городом Филиппополем, где сильны были византийские настроения, и куда тоже направлялся Давид, выждавший разумное время и вставший на сторону победителя.

Стоять долго с войском в Преславе и ждать, пока подсохнут раскисшие от весенних дождей дороги, не было ни смысла, ни возможностей. Через три с половиной седмицы после взятия болгарской столицы Святослав осадил Филиппополь, древнейший город, хранивший в себе останки эллинской культуры. Северские, печенежские и угорские рати отрезали все дороги, ведущие к городу, растекаясь по окрестностям, грабили сёла, набирали полон, стадами угоняли скот. Русы переняли все переправы на разлившейся весенним паводком реке Гебр, болгарами именуемой Марицей. Привезённые Давидом пороки били стены.

В течение трёх дней осады пороки, стремясь вынести ворота, разворотили надвратную башню и часть соседнего заборола. Пешая рать, насыпав за эти дни примёт, пошла на приступ, к воротам тащили стенолом. Прясла закурились чёрным дымом кипятившейся смолы. Русские, не решаясь пока подходить, дабы не попасть под горячую смолу и камни, поднятые на стены, обильно поливали заборола стрелами.

Раскрылись створы ворот и большой комонной силой выкатились фракийцы, врезавшись в русский неплотный строй. Когда с полком киевских конников подоспел Всеслав, защитники уже разогнали стоявших на пути пешцов и подожгли стенолом. После пепастойчивой сшибки они убрались обратно в ворота. Русские тоже отошли от стен.

Святослав слышал, что в Царьграде полностью прекратилась замятня и ромеи могут выслать осаждённым помощь, потому твёрдо собрался взять Филиппополь на щит. Ещё четыре дня русские подходили к стенам, обстреливая их, заходя также на дощаниках со стороны Марицы. Фракийцы огрызались вылазкали, причиняя более урона себе, нежели чем находникам. После седмицы осады Святослав решился на большой приступ сразу с четырёх сторон города, благо сил хватало. Кмети снова осыпали прясла оперённым дождём, связывая защитников, чтобы они не логли усилить самое уязвимое место – ворота.

В этот раз вместе с конницей из главных ворот вышла пешая рать, и завертелся в пляске хоровод секущихся друг с другом людей. На иной стороне города осаждённые вывели ещё полки, сшибки начались и там. Фракийцы сопротивлялись отчаянно, подпитываемые из города свежими силами, но их было всё равно мало, и они, сломленные, начали отступать.

Конница Давида вместе с уграми решительно и с трудом ворвались на плечах отступающих в малые ворота. У главных ворот ещё кипела отчаянная схватка. Русские кмети, приставя лестницы к стенам, лезли к заборолам, встречая всё меньше сопротивления. Святослав сам не раз водивший дружину на сшибки, в разорванном алом коце [83]83
  Коц – короткий легкий плащ.


[Закрыть] , первым со стороны основных сил въехал в город. Яростно дрались какие-то окольчуженные ратные, встав спиной к спине, их воевода, рослый, плечистый, в чешуйчатых доспехах, размахивал булавой, отбиваясь от наседавших русских кметей. Но то уже было отчаянные проблески затухающего пламени: защитники бежали со стен, чая спрятаться внутри города, больше не мысля о сопротивлении.

Захватчики заняли торг, принявшись грабить ряды. По рукам заходили отрезы сукон, рухлядь, иноземное стекло и фарфор, многоразличная лопоть. Ратные пихали найденное в торбы и перемётные сумы. Колот со своим десятком и ещё пятью чужими приблудившимися ратными миновал торг, где шёл уже шапошный разбор и въехал в узкие улицы, построенные за два столетия до того, как его предки пришли под Киев из Моравии.

Внутри улиц стоял бабий вой, ор и мат на разных языках. На перекрестье гурьбою пробежали мимо раскосмаченные люди, за ними рысили печенеги с арканами в руках. Завернув на одну из улиц, на которой едва могли разъехаться два встречных воза, их обстреляли с крыш ближних в два яруса домов из пращей. Колот припустил коня, уводя ратных из-под обстрела, обретя помощь, вернулся уже пешим, оставив с конями троих кметей (и то боялся, что свои же соратники, печенеги или угры, убьют воинов да сведут коней – кто разбираться будет в эдакой суматохе?), во пращников уже не нашёл.

У больших дворов вельмож города шли бои. Выламывали ворота крепких стен, бились с челядью, заходили в дома, не щадя никого. Пешо и конно разбредясь по улицам, ратные древками копий выгоняли горожан и посадских, сбивали в кучи плачущих п ругающихся полонянников. Худощавый угор с длинными чёрными усами считал живую добычу, поднимая и опуская указательный палец, будто рубя:

– Эдь, Кэтё, Харом, Ныдь...

Кого-то, избитого в кровь, волоком тащили на аркане. Плачущая баба в шапке длинных всклоченных волос дуром бросилась под ноги печенежским коням. Но ей повезло не быть растоптанной: угры принялись отгонять печенегов, своих давнишних врагов, нечаянно набредших на чужую добычу. Обе стороны орались до хрипоты, едва понимая друг друга, некоторые стали хвататься за оружие. Подъехавший вовремя Всеслав, после долгих уговоров сподвижных воевод, развел в стороны и тех, и других. В городе было тесно от обилия озверевших от битв и грабежа ратных, выволоченного добра и стоявших криков. Помятых и избитых честных бояр, кто был жив, тащили к Святославу на суд. Грабёж города продолжался до самой ночи, и лишь спустившаяся тьма угомонила завоевателей.