Текст книги "Дневник 1953-1994 (журнальный вариант)"
Автор книги: Игорь Дедков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
21.12.82.
Год – к концу. Сегодня в Москве торжества в связи с 60-летием Советского Союза. Доклад Андропова выдержан в сдержанных и здравых тонах. Есть небольшое количество относительно новой фразеологии. Дело противопоставлено громким словам. Это тотчас подхвачено в телевизионных комментариях. Под относительно новой фразеологией подразумевается упоминание “иллюзий” и “ошибок” при характеристике развития социалистических стран. Есть некоторые располагающие нюансы при оценке наших внутренних национальных проблем. Несколько иным, чем обычно, был торжественный концерт. Не было торжественных песнопений и хоралов во славу партии; была допущена даже эстрада. Лишь ансамбль Б. Александрова спел нечто торжественное и прежнее. Финальная оратория во славу дружбы народов была выдержана в духе церковного праздничного песнопения – во всяком случае, так мне показалось. <...>
Дочитал Честертона. Огромное удовольствие. Вот так бы писать мне, грешному. <...>
Дней десять – двенадцать назад как–то вечером заходил Александр Шпикалов из “Журналиста”, спец. корреспондент при секретариате, фотограф. Хваткий, настойчивый, очень живой. Что–то пытался извлечь полезное из меня (какой–нибудь “диалог” о “духовности”, “провинции”, “патриотизме”/?/), но я пока отговорился. Сегодня звонил, собирается завтра зайти. Поговорить можно, но “дела” никакого делать не будем.
Пишу о Залыгине. Пока длинновато; думаю все–таки, что есть смысл сказать правду о ранних вещах не только Залыгина, но едва ли не поколения, вступавшего в литературу в конце сороковых – начале пятидесятых. Косвенно это будет характеристикой духовно ограниченного, приниженного времени. Надо только соединить краткость с общепонятной доказательностью. Надо, чтобы читали все, помнящие и не помнящие тексты Залыгина, и всем было все понятно. <...>
25.12.82.
Декабрьские лужи, оттепель, все чего–то ждут, и я, ничего хорошего не предполагая, чувствую, как во мне на самом дне тоже шевелится какая–то надежда, сама же сознающая, что – детская, призрачная, сказочная.
А я говорю вслух, что конца света не будет, что еще у Пушкина сказано: “Снег выпал только в январе”, но тетя Шура, вахтерша редакционная, вдруг поднимает заинтересованное лицо и говорит: “А насчет конца света верно! А то говорят...”
Я, сообразив – про что речь, не про погоду, про всю жизнь нашу, – бодро говорю, что прежде люди тоже ждали конца света, собирались! – но не состоялось.
И сейчас отложат! – бодро говорю я.
Оптимист.
30.12.82.
Сегодня от Оскоцкого письмо и несколько номеров “Моск<овского> литератора”. У него все в порядке, много работы, выступлений, жалуется, что последнее время тяжело писалось, грозит старческое бесплодие, надеется умереть “на лету” и т. д. От некоторых новостей и слухов, от газетки (от этой газетки – всегда) повеяло чем–то неприятно–тревожным... <...> Ну а слухи о возвышении М. Алексеева, о замене Феликса Залыгиным и т. д. Хорошо, что живем, обо всем этом не ведая, не участвуя, не обзвани<ва>я друг друга по вечерам... Газетка же в своем обыкновении: жизнь Союза писателей предстает суетой большой, строго иерархической конторы с обильными заседаниями, отчетами, докладами, комиссиями, комитетами, штабами, проверками, семинарами и т. п. С обязательным упоминанием, какие чины партийного и писательского аппарата присутствовали и т. д. Стиль газетки по–прежнему соответствует стилю учебных пособий для практических занятий по стилистике на факультетах журналистики... Хоть Валентин и оправдывает свое цитирование из моей статьи (ст. Оскоцкого в “Неве”), но мне оно представляется некорректным, упрощающим мое истолкование прохановского романа (“Место действия”). Кстати, появилась шестая книжка “Лит<ературной> учебы”, и там в статьях Коробкова и Е. Сидорова опять склоняют мое имя. Далась же им моя “литобозовская” прошлогодняя статья – ведь прошло уже больше года. Ковский в “В<опросах> л<итературы>” причислил меня к народническим критикам. Ладно. Но к каким причислить самого Ковского и многих других, предсказанных Блоком (“и стать достояньем доцентов”)?
Новая и быстрая шутка: “Знаете ли вы, что Цека КПСС больше нет?” – “Как нет? А что есть?” – “Есть Чека КПСС”.
Шутка пока построена на формальных основаниях. Министр внутренних дел сменен работником госбезопасности; новый зам. председателя Совета Министров – с сорок третьего года, более двадцати лет, служил в органах безопасности Азербайджана, начиная, видимо, с лейтенантских должностей (после окончания Бакинского университета).
В залыгинской моей рукописи сейчас 60 страниц; придется переделывать их еще раз: сокращать, добиваться большей емкости каждой фразы. Задумываясь над теми годами (послевоенные, до смерти Сталина) и проглядывая кое–что из напечатанного тогда, встаешь перед вопросом: должны ли мы все написанное тогда в газетах, журналах, в книгах – забыть? Сделать вид, что ничего этого не было, или признать все это неизбежностью и о вине и ответственности за те нагромождения прекраснодушных, услужающих слов не говорить, не помнить...
ХОЛОДНАЯ РУКА ЦИКЛОПА
Из дневниковых записей 1983 – 1984 годов
4 января 1983 года.
Живем дальше. Тридцать первого утром поставили с Никитой елку, нарядили, повеселели, прогулялись; Новый год встречали втроем, Бочковы пришли во втором часу; опять пили шампанское, утомительное дело <...> в одиннадцать с Никитой смотрели, как позорно проиграл “Монреаль”[177]177
1 января 1983 года ведущая команда НХЛ “Монреаль Канадиенс” проиграла заключительную игру суперсерии московскому ЦСКА.
[Закрыть]. Второго на душе было полегче, ну а третьего жизнь вернулась в свою колею. Пришли поздравления от Теракопяна, Огнева, Лазарева, Бакланова, Скатова, Афонина, Друцэ, Мазурина и др. Тридцать первого часов в одиннадцать звонил Б. А. Можаев.
У Виктора[178]178
Бочков В. Н. (1937 – 1991), историк, краевед, писатель, друг Дедкова.
[Закрыть]опять несчастье, завтра похороны его тестя.
Опять втягиваюсь в работу над Залыгиным[179]179
Здесь и далее идет речь о работе над книгой “Сергей Залыгин. Страницы творчества”. М., “Современник”, 1985.
[Закрыть]. Пока написанное меня устраивает мало; но надо писать дальше, как бы “пробить штольню”; отделка будет потом: “крепление”, то да се. Иногда по вечерам читаю статьи Станюковича 70 – 80-х годов; знал его как автора “Морских рассказов”, открываю теперь заново: статьи есть блестящие; ну а какова свобода слова? нам и не приснится. Однако не зря встречал имя Станюковича у Кеннана; иногда терпение власти истощалось. Понемногу читаю прозу Пастернака; он мог то, чего никто не сможет; проза Вознесенского с нею несопоставима; у Вознесенского есть мелкая суета, он все время чувствует себя на ярмарке литературного тщеславия; почти нигде он даже не берется за решение тех задач, которые ставил себе Пастернак. За подобные, – скажем так, – задачи. Описания улиц, домов, деревьев, времен года у Пастернака уникальны; это не просто наблюдательность такая, это качество зрения, качество ощущения – воздуха, дождя, снега, света, шелеста листвы, раскачивания фонарей и т. п. Чтение “Кощеевой цепи” Пришвина иногда доставляет большое удовольствие; несомненна выработанность и устойчивость стиля, хотя это из ранних (не по возрасту) вещей; интересны типы, нравы, разговоры; несмотря ни на что вызывает расположение Козел (Розанов)[180]180
Розанов Василий Васильевич – русский писатель, публицист, религиозный мыслитель.
[Закрыть]; или накладывается сегодняшнее знание и уважение к его писательству? Иногда начитаешься – сон вылетает, ну а если еще участвует кофе, то полночи, а то и вся ночь насмарку; вчера в такую ночную пору, видимо, еще под впечатлением сообщения Виктора вдруг пронеслась мысль о смерти, и напугался ее как в детстве, хотя вроде бы давно с нею свыкся и даже какое-то противоядие в душе нашел; слава богу, пронеслась – исчезла; потом еще даже удивился – чумная, ночная голова, не нужно ее мучить.
В Польше приостановлено действие военного положения; пока Польша праздновала, что же будет дальше? Приостановленное легко возобновляется. Мы же живем по-прежнему. В. Г. Корнилов[181]181
Корнилов В. Г. – ответственный секретарь Костромской организации СП РСФСР в те годы.
[Закрыть]ожидает полного и повсеместного порядка. Порядок – это вроде как идеал общественного устройства. Другого слова, чтобы его обозначить, не находится. Можно и получить порядок – этого в XX веке хватало.
7.1.83.
“Что ни говори, а главного героя мы немного связываем с собой”, – писал Виталий Семин. Какой я романист, но такого, связанного со мной, главного героя очень бы я хотел выпустить в свет. И посмотреть хотел бы, как бы он себе жил. И как бы прожил.
Меня удручает обилие <в современной прозе> каких-то странных главных героев. Если Семин прав и связь существует, – а “немного” звучит полуиронически, и значит, связь крепка и надежна, – то каковы те, думаю я, с кем главные герои в такой родственной близости?
Я не собираюсь выпускать своего главного героя кому-нибудь в укор. Просто я думаю, что и ему пора вернуться в жизнь – пусть призрачную, фантастическую, однако кишащую и громкоголосую, и пусть он просто засвидетельствует, чтотемижизнь не кончается, что есть еще много других или совсем других, и они со своими тихими голосами и скромными повадками еще не утеряли своего значения в глазах жизни, где они были и есть и где шли своею дорогою.
8 января.
Быков прислал книжку и письмо. “Знак беды” снят в “ДН” цензурой и после читки “выше” передвинут на май. <...>
Продолжаю писать, но собой не доволен: не то; не так... Настроение по временам тяжелое. И празднование Нового года, и похороны Викторова тестя, большевика с 1919 года, работе не “способствовали”.
Впрочем, не стоит искать оправданий.
Встретил учителя Меренкова, ныне (он на пенсии) – слесарь при домоуправлении, точнее – при котельной, где он в последнее время работал оператором. Смеется над беловским “Ладом”[182]182
Белов В. И. Лад. Очерки о народной эстетике. М., “Молодая гвардия”, 1982.
[Закрыть]: ну какой там, в русской деревне, “лад”? Не было, не бывало и нет. Спрашивает меня, читал ли я письмо Ломоносова о “размножении русского народа”. Говорю, нет и не знаю про такое. Он мне рассказал, ну а я дома нашел то письмо, прочел. И верно, к “ладу” отношение имеет, ко всякой идеализации собственного народа – прямое.
Из меренковского разговора: “А зачем попу наган, если поп не хулиган”.
Никаких рождественских морозов. Три градуса тепла.
Статья П. А. Николаева в “ЛГ” против М. Лобанова, в основном и главном справедлива; опять взялся за “Драчунов”[183]183
Алексеев М. Драчуны. Роман. – “Наш современник”, 1981, № 6, 7, 9.
[Закрыть], надо прочесть. Очень любопытно место, занимаемое в этом сочинении главным героем; если проследить внимательно, обнаружится немалое самодовольство и вера в свою значительность. Стиль рыхлый, с обильными длиннотами; как будто хочется наговорить больше слов. Как можно больше. Заметны и психологические просчеты, тоже характерные, связанные с внутренней неправдивостью; идея проводится с усилием, с искусственным усердием и навязчивостью.
Нарастают – по телевидению, в газетах, – разговоры о трудовой дисциплине и порядке. Возможно, они приведут к чему-то положительному; меньше станет прогулов, хождений по магазинам и т. п. Но, в сущности, это предусмотрено законами Паркинсона: новый начальник начал борьбу за совершенствование распорядка рабочего дня во вверенном ему учреждении. В. Семин писал, что надежда на новизну и свежесть очередного начальника имеет место при “катастрофическом способе ведения хозяйства”. <...>
Честертон своими рассуждениями о Французской революции[184]184
Честертон Г.-К. Чарльз Диккенс. М., “Радуга”, 1982.
[Закрыть]помог мне утвердиться в своем отношении к Октябрю. Да, эволюция лучше революции, – меньше крови, но революция случилась. “Если демократия разочаровала вас, пусть она запомнится вам не как лопнувший мыльный пузырь, а как разбитое сердце, как старая любовь. Не смейтесь над временами, когда вера в человечество переживала медовый месяц; взгляните на них с тем уважением, которого достойна молодость”.
В такую слякоть, как сегодня, город настолько неприятен, – к тому же суббота, толпы людей слоняются по магазинам, черные муравьи, – что я вдруг чувствую всю напрасность своей здешней жизни, ее глубокую заброшенность, свою затерянность. И иду рядом с Никитой к дому, старательно перебарывая в себе это совсем не новое ощущение, потому что, к счастью, он ощущает все окрестное иначе, светлее, и я вовсе не хочу, чтобы он догадывался о моих настроениях: пусть он верит в мою силу и в мое значение. В сущности, отбросив хандру и печаль, как всегда качающую меня как на волнах, нужно признать твердо: меня трудно счесть побежденным. Невозможно признать процветающим, но столь же невозможно – побежденным.
19 января.
Сегодня от Левы Аннинского “Лесковское ожерелье”[185]185
Аннинский Л. А. Лесковское ожерелье. М., “Книга”, 1982.
[Закрыть]и письмо, и тронувшее меня и даже как-то подстегнувшее меня (сидел за машинкой). Чуть-чуть доброты, господа, и понимания, и живется много легче, и пишется свободнее.
Виктор привез письмо Лакшина Залыгину (около трех страниц). Несколько дней назад послал письмо Залыгину в некоторой надежде поддержать его, не зная, впрочем, нуждается ли он в том. Пока от него – ничего. Лакшину и Залыгину не пристало бы “выяснять отношения”; дурные люди радуются, более того – пользуются этим в своих нечистых целях.
Изменения в газетной фразеологии (официальной) незначительны. Я начинаю думать, что они отражают калибр и глубину происходящих изменений.
Анекдоты о “чукчах” сменились анекдотами о бандеровцах. Странно, но так. Из последнего “цикла”, что сумел запомнить. Бандеровец (бывший, разумеется), называется какое-то украинское имя, берет в детском доме ребенка на воспитание (своих детей нет). Приводит домой. Жена потрясена: “Да вин же черный!” – “Какая тебе разница! Зато не москаль!”
Весь январь теплый; средняя температура должна быть плюсовой. Основное, что обсуждает народ: наращивают дисциплину, начальники хмурят брови и устрожают голос. Редактор разговаривает, будто все в чем-то провинились. Замечательно. На уровне правительства и Цека обсуждали сначала производство запасных частей к частным автомобилям, сейчас – время работы магазинов, прачечных, ателье и мастерских. Это и есть крайности цивилизации, ее, по сути, безумства.
6 февраля.
<...> Идут разговоры об “облавах” в дневные рабочие часы в универмаге, в продуктовых магазинах (винных отделах), в книжном магазине: ищут “прогульщиков”. Маляр из соседнего подъезда (любимое присловье: “Здравствуй, хлеб, четыре булки!”), который иногда захаживает ко мне за тремя рублями, дня три назад жаловался, что его самого задержали в магазине двое мужчин и, проведя воспитательную беседу, отпустили. Он же жаловался на повышение цен на крепленое вино, на то, что в отрезвителе увеличили плату (до 70 рублей) и деньгами не берут, требуют отработки. Очень огорчался, что “рабочего человека” “прижимают”.
Пока у нового руководства одна новая идея, предложенная народу: на работе – работать. Произошло также очередное необъявленное повышение цен: на вино, газ, стройматериалы, почтовые отправления, установку телефонов и еще на что-то, что мы узнаем постепенно.
Еще новое: “Комсомолка” завела рубрику: “Служба в Афганистане”. Ну а остальное – старое. Материал Пржиалковского[186]186
Пржиалковский А. Г. – костромской журналист.
[Закрыть]о Высоцком для “Молодого ленинца” окончательно похоронен. Разговоры Аркадия с работниками отдела пропаганды и агитации обкома (Прокофьевым, недавним районным газетчиком, и Рыбалкиным) показали, что для них до сего дня имена не только Высоцкого, но и Окуджавы, и Ахматовой, и Пастернака, и Булгакова – имена вредных людей, которых лучше не упоминать. В материале Аркадия стихотворение Ахматовой было перечеркнуто не в московской цензуре, а в костромском обкоме. Про авторов высказываний о Высоцком, собранных Аркадием по московским журналам и газетам: Крымова, Карякин, Вознесенский, Любимов и т. д., – было сказано, что это все одна компания.
И эти трусливые болваны учат людей, как жить <...>
29-го января, как и два года назад, выступал на научной межвузовской конференции в пединституте. Мои идеи, возможно, не всем по душе, но если смотреть в наши дни из будущего, то я прав. Я говорю не об утопии, а о норме, которая попрана. Говорю о противоестественном распределении реальных возможностей для людей, о неравенстве столиц и провинции.
Пишу о Залыгине, читаю рукопись книги А. Бочарова, прочел Левину книгу о Лескове и статью о Рыбакове (“Новый мир”, № 1). Это действительно хорошо и в значительной степени свободно. Все равно за всем углядеть они не могут. Очень точна статья о Рыбакове; тут Левины идеи я разделяю полностью. Вот буду писать ему.
“Юристы” Хоххута[187]187
Хоххут Рольф – немецкий драматург и публицист. Имеется в виду: Хоххут Р. Юристы. М., “ВААП-Информ”, 1983.
[Закрыть]заставляют вспомнить о наших юристах, которые не были наказаны никак за преступления против общества и народа. Вот вопросик оттуда: “Сколько же нужно вынести смертных приговоров, чтобы забыть каждый в отдельности?”
Андропова по радио и телевидению не называют иначе как по имени и отчеству. Поэтому только и слышишь: Юрий Владимирович, Юрий Владимирович...
Корнилов решил устроить встречу братьев писателей с Баландиным[188]188
Баландин Ю. Н. – первый секретарь Костромского обкома КПСС в те годы.
[Закрыть]. Вроде бы в принципе договорился. Это привело к тому, что его самого я застал пишущим для обкома справку о наших успехах, меня приглашал Неймарк, чтобы расспросить, как костромские сочинители пишут о деревне, и был удивлен тем, что я пришел с пустыми руками, ничего для него не написав (он намекал мне на какой-нибудь обзорчик по телефону); наконец, обл. библиотеке было поручено собрать отзывы о наших книжках... Вот такая идет подготовка, такая суматоха. Напросились. Еще неизвестно на что – напросились.
28.2.83.
В “Колибри” отвалилась буква “о”, будто я сильно “окал”. Дневник не печатаю. Распространяется молва о задержании людей в парикмахерских, в магазинах в рабочие часы, о “поимке” командированных в ГУМе и других московских магазинах. Якобы ставятся на командировках “штампы”, препятствующие их оплате. ДОСААФ расшифровывают как Общество содействия Андропову, Алиеву и Федорчуку. <...> Я пишу о Залыгине, недовольный тем, что получается. Но надеюсь на чистовой текст, который будет мало походить на черновик. Черновик как проходка без закрепления – заваливает, но идешь, чтобы пройти до конца.
2.4.83.
К часу дня ходил прощаться с Георгием Александровичем Гаушем. В газете о смерти не сообщили. Некому. Было ему 82 года. Последние четыре года ноги ему отказали совсем. Ходил за ним то ли дальний родственник – молодой человек, то ли просто участник художественной самодеятельности, знавший его и за что-то ему благодарный. Когда-то Г. А. был моим автором и писал на старости лет просто хорошо – с ясным умом и чувством стиля. Отец его – художник из “Мира искусств” – Гауш – жил и работал в Ленинграде, был репрессирован. В Костроме Г. А. участвовал в создании КЭБа (концертно-эстрадного бюро), работал во Дворце пионеров. Сегодня среди провожающих говорили, что он жил в свое время в Париже. (Никогда об этом не говорил.) Помню, что рассказывал, как учился в Кенигсберге в какой-то “немецкой” гимназии. Хоронить было некому. Мало было народу в старом костромском дворе (Островского, 16). Лежал совсем маленький старичок.
Вчера заходил Р. А. Семенов. Купил дом в деревне под Галичем. Рассказывал о брате. Брат – 1922 года рождения. На фронте – саперный офицер. Разжалован после выхода из харьковского котла. Попал в штрафной батальон. Был приказ – идти минировать поле днем. (Обычно, т. е. всегда! минировали ночью.) Взял в обе руки по мине и пошел. Попадет пуля в мину – все. А попала – в колено – разрывная. Остался без ноги. Четыре года назад отняли и вторую. Брат говорит, что Сталин (называет его Иоськой) хотел убрать всех свидетелей харьковской катастрофы. <...>
Вечером – фильм об Анне Маньяни. Потом разговаривали с Томой о нашем искусстве, где всякая чушь вроде “Премии” или “Дней советской литературы в Первомайском районе города Москвы” (сегодня отчет и фотографии в “Лит. России”).
10.4.83.
Завтра день рождения. Сегодня – уборка квартиры, покупка коньяка, вечером “Красавец-мужчина” в исполнении Малого театра[189]189
Малый театр гастролировал в Костроме.
[Закрыть]. Днем – подгоняющее письмо из изд-ва “Современник”; приглашение в Минск и – на удивление – обозначение моей темы (они там придумали сами, не спросясь) – “Белорусская военная проза глазами русского критика”. Как все успеть!
Читаю Е. Кушкина (ЛГУ) “Альбер Камю. Ранние годы” (1982).
Подумал вот о чем: духовная атмосфера (обстановка), в которой проходила юность – моя, нашего поколения, – была бедной, однородной, способствующей бедному, сжатому мышлению – в узком диапазоне.
То есть вырваться за пределы этой навязанной обстановки – было можно (через библиотеку, через каким-либо образом совершавшееся ориентирование), но это было индивидуальным актом.
Обстановка к этому старалась не побуждать.
Надо бы дать ясное представление о кругозоре и миропонимании юного человека конца сороковых – начала пятидесятых годов – именно ясное, т. е. как бы обвести контур и беспощадно описать то, что в нем, т. е. все содержание.
Пора бросить умиляться таким добродетелям, как “чистота”, “вера в высокие коммунистические идеалы”, “патриотизм” и т. д. Пора и пожалеть тех, т. е. нас, – за бедность и однолинейность нашей судьбы.
Сергей Сергеевич Павлов, капитан госбезопасности, на все спектакли ходит с “дипломатом”. Тома спрашивает меня: зачем? Зачем ему даже в воскресенье (не с работы же!) в театр – с “дипломатом”?
17.4.83.
Отъезд в Москву автобусом... Отъезд в Минск (22.00) вместе с Лазаревым[190]190
Лазарев Л. И. – литературный критик, ныне главный редактор журнала “Вопросы литературы”.
[Закрыть]и Кондратьевым[191]191
Кондратьев В. Л. (1920 – 1993) – писатель, автор повестей “Сашка”, “Отпуск по ранению”, “Встречи на Сретенке”, романа “Красные ворота” и др.
[Закрыть].
18.4.83.
Минск. Утро у Быкова (с 10.30 до 14.30) вместе с Лазаревым и его женой. Днем просмотр тел<евизионного> фильма “Формула гуманизма”. Вечером – все вместе у Адамовича.
19.4.83.
С утра заседание[192]192
Институт литературы им. Я. Купалы АН БССР и Союз писателей Белоруссии проводили научную конференцию “Литература о войне и проблемы века”. В конференции принимали участие писатели Москвы, Ленинграда и других городов России.
[Закрыть]. Были Гранин, Кондратьев, Галлай, Анфиногенов, Гусаров, Еременко, Адамович, Быков, Гилевич, Чигринов, Брыль, Ю. Карякин. Мое выступление во второй половине дня. Банкет. Несчастье с Быковым[193]193
Внезапная болезнь.
[Закрыть]. Ночные беседы с Ю. Карякиным.
20.4.83.
Утреннее заседание с выступлением А. Савицкого. Ответ Адамовича[194]194
Алесь Савицкий, автор партизанских повестей, отстаивал “марксистско-ленинскую методологию анализа войны” и выступал с нападками на видных военных писателей, обвиняя их в “капитулянтстве”. Алесь Адамович горячо отстаивал творчество писателей, показавших античеловеческую сущность войны.
[Закрыть]. Поездка в Хатынь. Проводы. Ирина Михайловна![195]195
Жена В. В. Быкова.
[Закрыть]
21.4.83.
Смоленск. Весь день с отцом по городу. Родные места. Могила деда. Воспоминания о детстве. Вечером отъезд.
10.5.83.
Сломалась “Колибри”, пишу теперь редко, что-то привычное нарушилось. И про Минск записал в “загребской тетради” бегло, едва обозначил, кто был и что было. А люди там были интересные, ко мне относились хорошо и рассказывали иногда любопытные вещи.
Ехали в двухместном купе фирменного поезда “Белоруссия”, скорый; ехал им и назад вместе со всеми, в одном купе с В. Л. Кондратьевым. В 2.45 ночи сошел в Смоленске, тихо, не разбудив его.
Когда отчалили от Москвы, перезнакомились, Кондратьев достал фляжку с коньяком, но себе налил на донышко и не притронулся, и пошли разговоры...
Тут надо записать, что Лазарев рассказывал под свежим впечатлением о своей стычке в цензором Сологдиным (о нем как-то рассказывал и Можаев; с ним он вел переговоры об издании второй книги своего романа) – из-за переписки Твардовского с кем-то, которую “Вопросы литературы” собрались опубликовать. Меня потрясла, рассказывал Лазарев, та ненависть, с которой Сологдин говорил о Твардовском. Он припомнил Твардовскому все, вплоть до главы о Сталине в поэме “За далью даль”. Тогда, сказал Лазарев, я напомнил ему, что Ленинская премия за поэму, кажется, не отменена. Но в глазах Сологдина прегрешений за Твардовским было и без того избыточно. Я понял, сказал Лазарев, как жутко они его, Твардовского, ненавидят – давней ненавистью.
На обратном пути уже подвыпивший Еременко, директор “Советского писателя”, рассказывал о своих встречах-разговорах с Твардовским в ту пору, когда он, Еременко, служил в Цека, курировал “Новый мир” и “Октябрь”. В частности, он рассказывал, как однажды он звонил А. Т., приглашая его в Цека для очередной беседы. А. Т. в таких случаях молча выслушивал приглашение, переспрашивал иногда, когда и к какому часу, потом говорил: “Хорошо, буду” – и вешал трубку. Он был человеком дисциплины, и ему не приходило в голову, что голосу из Цека можно не повиноваться, возражать. “Хорошо, буду”, приходил, выслушивал, что ему наговаривали, прощался, уходил, иногда сказав что-нибудь вроде того, что вы все-таки не все поняли верно, не во всем разобрались, но это говорил спокойно, со вздохом, сожалея больше, чем возмущаясь.
В тот же день Еременко позвонил Кочетову и тоже пригласил его. Кочетов стал спрашивать, какова повестка заседания, кто докладчик. Я сказал ему, рассказывал Еременко, что своими вопросами он нарушает партийную этику, но, что, идя ему навстречу, я могу сказать, что повестка такая-то и докладчик такой-то... “Вы все защищаете └Новый мир”, – сказал в ответ Кочетов, – и я не приду”. Последовало, видимо, что-то возмущенно-удивленное со стороны Еременко, и тогда Кочетов заявил, что он болен и прийти не сможет. Такое разное поведение этих людей Еременко считает характерным; сказывались два характера; во всяком случае, очевидное благородство А. Т.
Еще Еременко рассказал, как однажды он сидел в кабинете Твардовского в ожидании начала партсобрания редакции “Нового мира”, на которое он пришел, – всегда, видимо, ходил. Вдруг в дверях появился молодой Егор Исаев и стал просить разрешения прочесть стихи. Твардовский не отказал; м. б., ему было неудобно при постороннем отказывать. Он помялся и разрешил. Исаев приступил к своему священнодействию. Выслушав, А. Т. попросил: “Дайте что-нибудь почитать глазами”. Прочел несколько листков и твердо сказал: “Это не поэзия”. И никогда в своем журнале Е. Исаева не печатал.
Вот и май; во второй раз истекает срок моего договора на книжку о Залыгине с “Современником”. Весь апрель ушел на то, чтобы отрецензировать присланные издательством рукописи (проза некоего В. Евдокимова, гл. редактора “Московского рабочего”, а также критика А. Бочарова и В. Пискунова, общий объем около 60 п. л.), а затем – поездка в Минск. Начерно написал о Залыгине 350 страниц машинописи, но там ни слова о романе “После бури”. В сущности, надо переписать, сократив до 12 п. л. и добавив об этом романе. Буду просить об отсрочке – противное дело, а еще ждут предисловие к Распутину (переделка), рецензия на “Знак беды”, предисловие к Афонину[196]196
Дедков Игорь. Верность родному берегу. – В кн.: Афонин Василий. Чистые плесы. М., “Молодая гвардия”, 1986.
[Закрыть], статья для “ЛГ”; конца нет. И нет покоя. После Минска работалось хорошо; лишь бы удержаться. Как можно дольше удержаться.
Надо бы, конечно, обдумать то, что говорил Адамович в своем докладе.
В. О.[197]197
Богомолов В. О., писатель, автор романа “Момент истины”, рассказов “Иван”, “Зося” и др.
[Закрыть]говорит, что все эти “глобалки”, т. е. глобальные проблемы (угроза ядерной катастрофы, экологические опасности и т. п.), обсуждать столь интенсивно – бессмысленно, т. к. каждый из нас лишен возможности действовать и что-то значить в “решении” этих проблем.
30 мая.
Вот так вот: долгий перерыв <...> Записи об этих днях, в том числе о поездке в Минск и в Смоленск, в каких-то тетрадях, да и сделаны наспех – “пунктирно”.
Анекдот, привезенный из села Красного, – там на площади памятник Ленину стоит лицом к райкому партии и спиной к какому-то заводу (не помню, какой там завод? ювелирный, что ли? допустим, что есть такой). Вот рабочие и спрашивают Ленина: “Почему ты так стоишь, отвернувшись от нас?” Ленин отвечает: “Я вам доверяю, а вот за ними нужен глаз да глаз”.
Печальное событие случилось две недели назад: умер Федор Абрамов. Надо было бы мне поехать на похороны, но в те же самые дни (18 мая) мы здесь хоронили Евдокию Ефимовну Павлову[198]198
Павлова Е. Е. – костромская писательница, репрессированная в 1930-е годы.
[Закрыть]. <...>
Занят сейчас рецензией на “Знак беды” [В. Н. Семина] для “Нового мира”. Мои статьи прошли в майских номерах “Журналиста” и “Нового мира”. В Костроме отклики на первую очень хорошие. На вторую – разозлятся братья русопяты. Бог с ними, как хотят, их заботы – не по мне[199]199
Имеются в виду статьи: “О провинции с признательностью” (“Журналист”, 1983, № 5) и “О судьбе и чести поколения. (О прозе Григория Бакланова)” (“Новый мир”, 1983, № 5).
[Закрыть].
31 мая.
“Знак беды”, Салмов[200]200
Салмов М. А. – костромской художник, в тот год писал портрет Дедкова.
[Закрыть], письма от Леоновича[201]201
Леонович В. Н. – поэт, друг Дедкова.
[Закрыть], Я. А. Горбовского[202]202
Горбовский Я. А. – учитель, отец поэта Глеба Горбовского, уехал из Ленинграда в 40-е годы, работал в костромской сельской школе. О встрече с ним Дедков писал в книге “Во все концы дорога далека” (Ярославль, 1981).
[Закрыть]и А. А. Макаровой, приславшей мне однажды историю своего сгинувшего в тюрьме брата. В “желтой” книжке я писал о Горбовском, думая, что его уже нет в живых. Теперь, не год ли спустя после того, как я послал книжку его сыну, явилось это письмо. Все происходит медленно: сын, видимо, не спешил сказать отцу, что о нем плохо ли, хорошо ли, но написано. Что ж, теперь все прояснилось, слава богу, я рад, что этот человек живет.
Володя Леонович хлопочет о судьбе северных рек. Это благородно, слов нет, но прилива гражданской энергии я что-то в себе не чувствую. Я не то что знаю, но чувствую, что все это (поворот рек и т. п.) во-вторых и в-третьих. Решается более важное, и оно требует от нас сосредоточенности; у нас не хватает мужества сосредоточиться. (Это сказано неточно и туманно; я просто думаю, что под шум одних проектов проходят другие, более страшные для человека. К тому же я не уверен, что писатели достаточно компетентны в той области, в какую хотят вмешаться. Когда Залыгин боролся против строительства Нижне-Обской ГЭС, он был компетентен. Вообще же сфера писательской компетенции – человек, его судьба, возможности, удел.) <...>
Дочитываю “Весну священную” Алехо Карпентьера. Уж очень старательно прочерчивает он в романе правильную политическую линию, словно чувствует за спиной любознательно склонившегося внимательного читателя. Самое интересное: исторические и культурные реалии, связанные с республиканской Испанией, Парижем, докастровской кубинской жизнью, т. е. автобиографическое. Интеллектуальную насыщенность не стоит преувеличивать: пестрота картины сводится в конце концов к двуцветности, к схеме. Осталось чувство, что погибший француз, муж героини, предшественник Энрике, был талантливее, просто интереснее главного героя. Может быть, так было и с прототипами?
Жарко. Тепло было в апреле, жарко в мае. Сухо. Температура выше двадцати и двадцати пяти. В Европе и Северной Америке ливни и наводнения; Корнилов бы сказал, что идет метеорологическая война, он в этом уверен.
Художники шагу не ступят без натуры; складки на рубашке и те важны, – воображение и проницательность включаются потом; а романист хороший – разве...
17 сентября.
...не так же собирает по мелочам? (Это ли я хотел написать в тот далекий теперь майский день?)
Надо бы припомнить важное из летней жизни, но прежде – этот самолет, сбитый в ночь на первое сентября. Ныне это называется так: “пресечение полета”. Оно произошло: погибли 269 человек: американцы, южнокорейцы, тайванцы, индусы, канадцы, шведы и другие. Среди них были дети. Самолет летел из аляскинского аэропорта (не помню названия) в Сеул. Почему, думаю я, это сделала наша страна? Если это провокация американской стороны, то почему мы на нее поддались? Если мы действительно не знали, что это гражданский самолет, то почему не заявили, чтопотрясеныслучившимся? Предпочитая без конца повторять, что это был самолет-разведчик, самолет-враг, мы даем понять, что нам все остальное (гражданский не гражданский) – безразлично. И наконец, даже допустив, что кто-то на самолете собирал информацию о наших секретных объектах, можем ли мы признать, что онадороже269-ти человеческих ни в чем не повинных жизней? Возможно ли предположить, что у американцев нет других действующих более эффективных способов собирать информацию об этом районе? Что они, должно быть, и делают. Нет, повторяю я, почему это совершила наша страна? <...> Нам хотят доказать, что наше государство превосходит другие единственным – своей несокрушимой, постоянной, неизменной и даже тотальной правотой, о чем бы ни шла речь.
