Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"
Автор книги: Иэн М. Бэнкс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Они с Олбаном застают в доме бедлам. Изнутри доносятся вопли. Двустворчатая парадная дверь стоит нараспашку. Все окна открыты, кое-где парусами раздуваются занавески. Из верхнего этажа валит какой-то рыжий дым.
На узкой стремянке, поднимающейся из цокольного этажа, застыл пожилой человек в робе, который придерживается за одну из металлических загогулин, украшающих элегантные перила по краям широких ступеней парадного крыльца. Задрав голову, он неотрывно смотрит в сторону распахнутой двери. Между ним и этой дверью, прямо на нижней ступеньке, лежит изрядно расплющенный шмат сырого мяса. Ступенька забрызгана кровью, и это внушает естественные опасения. Когда Олбан с Филдингом поднимаются по лестнице, человек оборачивается.
– Вы полицейские? – В его голосе слышится явное облегчение.
– Нет, – решительно отвечает Филдинг. – Мы родственники.
3
– Мужчины, Дорис! У нас в доме гости! К нам пожаловали мужчины!
– А? Что? На кого пожаловались? Как ты сказала?
– Мужчины, черепаха глухая! – прокричала снизу бабка Берил в надежде, что ее услышат наверху.
Двоюродная бабка Берил, маленькая и сухонькая, в свои девяносто лет обладала поразительно зычным голосом. На ней был выцветший синий комбинезон, а голову покрывал платок, завязанный узлом на лбу. Из-под платка выбивались седые космы. В руках она держала старую швабру с охотничьим ножом, угрожающе примотанным к рукоятке. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что обшлага ее комбинезона тоже примотаны клейкой лентой к голенищам черных резиновых сапог.
– Берил, что происходит? – спросил Олбан.
– Как отрадно тебя видеть, Олбан, и тебя, Филдинг! – приговаривала старушка, потрясая охотничьим ножом в опасной близости от гостей, отчего те попятились назад, когда она собиралась пожать им руки. – Заходите-заходите! Вы как раз вовремя. Тут полно беглецов. К оружию – и на помощь! Хотя нет, вы же мужчины, обойдетесь и без оружия.
С верхнего этажа продребезжал голос:
– Берил, кто там? С кем ты разговариваешь?
– Берил… – начал Олбан.
– Это мужчины, Дорис, молодые люди! Племянники! – прокричала наверх бабка Берил и повернулась к Олбану. – Ты что-то сказал, дружок?
– Тут у вас беглые арестанты?
– Если бы арестанты, дружок. Полдюжины мышей, а с ними Борис.
– Борис?
– Питон. Вообще-то он девочка, просто мы этого долго не знали, а кличка уже приросла, понимаешь?
– У вас сбежала змея? – забеспокоился Филдинг, косясь по сторонам. – Большая?
– Метра два с половиной.
– Е-мое, – пробормотал Филдинг, плотно сдвигая ступни.
– Что за выражение, Филдинг! – рявкнула бабка Берил.
Не сходя с места, Филдинг осмотрелся, схватил двоюродного брата за рукав и вытянул шею, приглядываясь к разнокалиберным цветочным горшкам и высоким вазам на изящных столиках. От лестницы отходил бесконечный, подозрительно темный коридор.
– Берил, это торговый агент?
– Да нет же, это… надо лучше слушать, дорогуша.
– Там… э-э-э… снаружи, у входа, валяется кусок мяса, – сообщил Филдинг, стреляя глазами по сторонам.
– Знаю, – сказала бабка Берил. – Мы хотели соорудить за окном ловушку, а мясо возьми да и выскользни. Потом вспомнили, что у нас после юбилея остались комнатные фейерверки, и решили дымом выкурить этих тварей на улицу, но все напрасно. Самая действенная мера – топать и кричать.
– Берил, немедленно доложи: с кем ты болтаешь? Не могу же я одна держать оборону до бесконечности!
– Ох, силы небесные! – воскликнула бабка Берил.
Она метнула швабру с кривым охотничьим ножом в сторону Олбана; тот отпрянул, но все же ухватился за палку. Почтенная старушка развернулась и с топотом двинулась вверх по широким деревянным ступеням.
– Завтра прямо с утра, – прокричала она вверх, – будем звонить доктору Маклафлину: видно, пора тебе удалять пробки из ушей!
На полпути она обернулась.
– Увидите мышь – пригвоздите к полу. Борис, конечно, предпочитает живьем, но сожрет и дохлую – голод не тетка.
– А со змеей-то как быть? – спросил Олбан.
– О, ради бога, Бориса не протыкайте. Просто схватите пониже головы, вот и все. Ничего страшного, если он обовьется вокруг руки. А вот если потянется к шее, надо его пожурить.
Бабка Берил скрылась за лестничным маршем, Олбан с усмешкой занес над головой импровизированную пику.
– Будет исполнено, – сказал он и, поймав на себе взгляд Филдинга, пожал плечами.
– Относись к нему как хочешь, – сказала мне Дорис.
– Уж будь спокойна, – ответил я.
– По-моему, славный, прямой парень.
– Сам-то, может, и прямой, а мозги набекрень!
Разразившись хохотом, бабка Берил запрокинула голову. Черный парик, увенчанный кокетливой шляпкой с пурпурными перьями, начал угрожающе съезжать на затылок, но стоило ей дернуть головой вперед, как он вернулся на свое законное место. Она протянула руку и с неимоверной силой вцепилась Олбану в предплечье.
– Там, наверно, осталось еще шерри-бренди.
– Спасибо, Берил, больше не могу.
– Тебе, милый мой, никто и не предлагает.
– Прошу прощения. – Олбан подкатил к себе сервировочный столик, отделявший его от Берил. – Позволь.
– Вот спасибо. Только совсем… а, ладно, как получится.
Бабке Дорис потребовалось какое-то время, чтобы оценить, а возможно, освежить в памяти этот розыгрыш, но потом она тоже разразилась громоподобным смехом. Закидывать голову слишком далеко назад она не могла. Вылетавшие у нее изо рта мелкие капельки слюны плясали в свете торшера, который, как и большинство ламп и светильников в этом доме, скрывался не то под шелковым шарфом, не то под прозрачной накидкой. Стены столовой, поражавшей высотой потолков и эркеров, были обшиты – Олбан в этом почти не сомневался – натуральным красным деревом. Присборенные лиловые шторы с фестонами спускались на тиковый паркет. Лишь один предмет выглядел диссонансом: белоснежный куб новехонькой, полностью подключенной посудомоечной машины «Бош», воцарившейся у выложенного дивными изразцами камина.
Переступив порог столовой, Олбан и Филдинг как по команде уставились на это новшество.
– Чтобы не бегать взад-вперед, – объяснила бабка Берил.
Старушки переоделись в допотопные вечерние туалеты – шелковые платья с длинным рукавом и глухим воротом – и по случаю приезда гостей открыли затхлую столовую, хотя молодые люди не прихватили с собой подобающей одежды. Филдинг, правда, надел темно-серый деловой костюм, а Олбан довольствовался свежей, хотя и неглаженой белой рубашкой, заправленной в относительно недавно выстиранные джинсы.
Кушанья, заказанные в китайском ресторанчике, доставил приветливый юноша по имени Синь, который по-свойски держался с Берил и Дорис. Сервировка стола по уровню намного превосходила китайские закуски в пластиковых контейнерах, но бабки признались, что выложили не самые лучшие приборы (ведь продаваемая на вынос еда зачастую содержит пищевые добавки, которые разъедают качественное серебро); в старом чулане, служившем винным погребом, Филдинг сам выбрал шампанское и вина – все отменного качества, кроме небезупречно закупоренной бутылки «La Mission Haut-Brion» урожая тысяча девятьсот пятидесятого года.
– Итак, Филдинг, – начала бабка Дорис, обращаясь к Олбану.
– Это Олбан, милая моя, – проинформировала ее Берил.
Бросив взгляд на Олбана, Берил только покачала головой. Филдинга в тот момент даже не было в комнате.
– Разумеется. – Дорис нетерпеливо отмахнулась.
Телосложением она была покрепче сестры – примерно как воробей против пеночки, но выглядела хлипкой, если не сказать дряхлой по сравнению с жилистой, сухощавой Берил. На голове у Дорис красовалась почти такая же шляпка, как у сестры, только с алыми перьями, а парик она выбрала белокуро-платиновый. Очки в суровой роговой оправе делали ее похожей, как она сама сказала, на Эдну Эверидж.1616
Эдна Эверидж – комедийный телевизионный персонаж в исполнении австралийского актера Барри Хамфриса.
[Закрыть]
– Ну, Олбан, – продолжила она, – как ты поживаешь?
– Не лучше и не хуже, чем пятнадцать минут назад, когда ты, милая моя, в сотый раз задавала тот же вопрос, – ледяным тоном произнесла Берил.
– В самом деле? – Дорис поморгала за стеклами очков. – И что ты мне ответил, мальчик мой?
– Я ответил: спасибо, хорошо, – улыбнулся Олбан.
– Вот и славно, – сказала Дорис. – Повторенье – мать ученья, верно? Теперь-то уж точно запомню. Ха!
– Будем надеяться, – сказала Берил.
– Я что хочу спросить, – Дорис вдруг стала серьезной. – У нас еще остался персиковый шнапс?
– Вот, пожалуйста.
Олбан взялся за бутылку. Бабка Дорис умиротворенно ворковала, наблюдая, как струйка спиртного льется в ее бокал размером более ликерной рюмки, но менее стакана для хереса.
– Как я понимаю, – заговорила она, дождавшись, когда бокал наполнится почти до краев, – тебе дали отставку… эта… как ее…
– Отставку? – переспросил Олбан.
– Ну, ты знаешь, от ворот поворот… эта… – Она пошевелила тонкими, узловатыми пальцами. – Твоя… как ее… вылетело из головы…
– А, понимаю. Но у меня сейчас никого нет, Дорис. – Он с улыбкой поднял свой бокал. – Во всяком случае, ничего серьезного.
– А эта математичка? – вмешалась Берил. – Верушка. Милейшее создание.
– Согласен. Только она сама по себе, а я сам по себе.
– Правда? – Берил выразила искреннее удивление.
– Чистая правда. Мы еще в поиске.
Дорис поцокала языком.
– Такой видный парень. Девчонки небось штабелями к ногам падают. Подтверди, Берил.
– Подтверждаю, – сказала Берил.
Слегка нависнув над столом, Дорис понизила голос.
– Не пора ли прибиться к берегу? – подмигнула она.
– Для начала нужно нащупать твердую почву, – ответил в тон ей Олбан.
– «Нащупать»? – Дорис пришла в легкое замешательство и повернулась к Берил. – Что за грязный намек?
Оставив ее вопрос без внимания, Берил придвинулась поближе к Олбану.
– И постараться там не наследить, верно? – прыснула она.
– Уж не голубой ли ты, мальчик мой? – полюбопытствовала Дорис.
– Дорис, скажешь тоже! – возмутилась Берил.
– Вы с Филдингом, случайно, не того?.. – не унималась Дорис, совершенно сбитая с толку.
– Нет, Дорис, уверяю, ни он, ни я не имеем ни малейшего отношения к педикам.
– Ладно, – нахмурилась Дорис. – Но если что – мы вас в одну комнату поселим.
Олбан рассмеялся.
– В одном-единственном случае Филдинг может оказаться в моей постели: если Борис совершит очередной побег.
– Как ты сказал? – Дорис не на шутку встревожилась. – Борис опять?..
– Что касается Бориса – он, милая моя, у себя в террариуме, – громогласно заверила Берил. – А что касается Олбана – он не голубой!
– Вот как, – произнесла Дорис все с тем же недоуменным видом. – Что ж, оно и к лучшему. Ну, будем здоровы! – Она сделала изрядный глоток шнапса и легким движением промокнула губы салфеткой.
Наконец-то готово. Поначалу он решил, что все пойдет наперекосяк, потому что ближайшая розетка оказалась штепсельной – штепсельной! – но либо в доме были две независимые проводки, либо допотопные розетки остались на прежних местах после ремонта, потому что чуть дальше на стене обнаруживается нормальная сдвоенная розетка.
– Дамы и господа! – Филдинг хлопает в ладоши и распахивает двери столовой. – Добро пожаловать на презентацию!
– На презентацию? – переспрашивает Олбан, подталкивая старых перечниц к гостиной.
Но не тут-то было; Берил и Дорис колеблются в нерешительности, суетятся и топчутся на месте, собирая шали, сумочки, коробочки для лекарств, чехлы для очков и всякую всячину, а сами при этом без умолку болтают бог весть о чем, и племянники в конце концов берут их, как маленьких, за ручки, чтобы препроводить в гостиную, где Филдинг уже расставил стулья и водрузил на стол ноутбук с проектором, направленным на белое полотнище во весь оконный проем.
Усаживая дам, Ол смотрит на Филдинга.
– Ты действительно собираешься устроить презентацию? – спрашивает он таким тоном, будто это новый анекдот.
– А то! – отвечает Филдинг.
– И «пауэр-пойнт» используешь?
– Без него никуда.
– Нет, серьезно? С буллитами? – допытывается Ол, ухмыляясь от уха до уха.
– Естественно!
– Филдинг, – урезонивает его Ол, качая головой.
– А что такого? – спрашивает Филдинг, но Ол уже занят тем, что придвигает поближе какой-то столик, чтобы старушенциям было куда поставить напитки.
Когда Филдинг выключает верхний свет, комнату освещают только торшер в углу и луч проектора, направленный на белое полотнище.
– Эй, Филдинг, – окликает Берил, – это что за агрегат? – И показывает на проектор.
– Это проектор, бабушка Берил. Вот так.
Филдинг хлопает в ладоши; проектор, как театральный софит, озаряет его мягким светом. Он снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и ослабляет галстук, чтобы выглядеть непринужденно. Или скорее по-дружески.
– Прежде всего хочу поблагодарить Берил и Дорис за чудесное угощение и потрясающее гостеприимство.
Это я хватил, думает про себя Филдинг, вспоминая, как давился китайской едой, против которой были бессильны даже вполне приличные напитки. Не важно. Льсти, чтобы заслужить одобрение. Старухи сыты-пьяны, сидят задницами на мягком.
– Полагаю, ни для кого не секрет, что семейной компании «Уопулд лимитед», а точнее, всей «Уопулд груп» недавно поступило…
– Мы будем смотреть слайды? – спрашивает Дорис, не обращаясь ни к кому в отдельности.
– Да, милая моя, – говорит Берил, – похоже на то.
– Строго говоря, это компьютерная презентация, – уточняет Филдинг, включая серебристую лазерную указку, вынутую из кармана. – Итак, как я уже говорил. «Уопулд компани лимитед». «Уопулд груп». И «Спрейнт». Корпорация «Спрейнт». Американская корпорация «Спрейнт». – Филдинг сжимает губы, опускает глаза, поворачивается в профиль к публике и начинает медленно прохаживаться, держа руки за спиной. Он представляет, что должен склонить на свою сторону суд присяжных. – Помню, когда я был…
– Значит, там компьютер? – спрашивает Берил, заглядывая под стол.
– Компьютер вот здесь, бабушка.
– Как, вот это?
– Да, именно.
– Надо же… Переносной?
– Можно и так сказать. Портативный компьютер, ноутбук, бабушка Берил. Так вот…
– Тогда почему он от нас отвернут? Мне же не видно телевизор, ну этот, экран. А тебе, Дорис, видно?
– Как ты сказала, дорогуша?
– Видно тебе экран? На этом агрегате.
– Мне… Думаю, он на месте.
– А тебе его видно?
– Ну, в общем…
– То есть плохо?
Что за ересь они несут?
– Простите, я не совсем… – начинает Филдинг, и тут до него доходит. – Ага, понимаю! Суть вот в чем. Компьютер сообщает проектору, что показывать на большом экране, вот здесь. На этом полотнище, видите? Вам не нужно сидеть перед монитором. У меня в руке небольшой пульт, с помощью которого я управляю показом. Все очень рационально, но это сугубо технические подробности.
– Небольшой пульт? – переспрашивает Берил, косясь на приспособление, которое Филдинг только что извлек из заднего кармана.
– Будем смотреть телевизор? – спрашивает Дорис.
– Милые дамы, это всего лишь техника. Суть в другом. – Филдинг бросает взгляд на Олбана, но оттого никакой поддержки: сидит себе нога на ногу и ухмыляется.
– Надеюсь, это не с моей кровати простыня! – говорит Дорис, глазея на полотнище экрана. – Ха-ха-ха!
Полный абзац, думает Филдинг.
– Смотрите, я вам сейчас кое-что покажу.
Он отступает в сторону, нажатием кнопки вызывает логотип компании, и на экране возникает картинка – стилизованное изображение коробки с игрой «Империя!», вокруг которой разбросаны фишки и карточки. Камера резко наезжает на поверхность доски, фокусируясь то на фишках, то на отдельных игровых полях.
– Вот это да!
– Ничего себе!
Филдинг улыбается. Наконец-то заинтересовались. В действительности это немногим более чем навороченный скринсейвер, но он показывает, как работает система.
– Умно, ничего не скажешь! – говорит Берил.
– Это фильм? – Дорис, как и прежде, озадачена. – Мы будем смотреть фильм? – Она наклоняется к Берил. – Ты же знаешь, я целый фильм не высижу, мне придется время от времени выходить.
Филдинг демонстрирует дагерротипный портрет своего прадеда, основателя компании Генри Уопулда, который благодаря бакенбардам выглядит весьма импозантно, как и подобает викторианскому джентльмену.
– Помню, когда я был… – снова начинает Филдинг.
– Смотри, Дорис! – восклицает Берил. – Старина Генри собственной персоной!
– Да нет, это просто слайды, – говорит Дорис. – А откуда они берутся?
– Неужели они внутри этого, как его, проектора? – спрашивает Берил.
– Нет, все данные – в компьютере, – отвечает ей Филдинг, храня самообладание. – Проектор отображает их на экране. Понимаете? А я контролирую показ при помощи пульта. Самое обычное… средство достижения цели. – Филдинг возвращает на экран логотип компании. – Видите?
– По второму кругу! – восклицает Дорис и наклоняется к Олбану. – Олбан, что это такое?
– Чудо техники, Дорис, – отвечает он ей.
– А ты так умеешь? – спрашивает она.
– Нет, это Филдинг у нас специалист. А я на побегушках.
– Ты – на поблядушках?
– На побегушках, Дорис! – хохоча, повторяет он в полный голос. – Вроде как помощник.
Но в понимании Филдинга это совсем не так. Помощник хренов, самодовольный кретин. К стулу прилип да еще зубоскалит. А Филдинг тем временем начинает потеть.
– Друзья мои, – говорит он. – Я понимаю, вся эта технология может показаться немного…
– Ну-ка, что тут такое? – спрашивает Берил и тянется к ноутбуку, чтобы исследовать его на ощупь.
– Берил! Пожалуйста, не… – начинает Филдинг.
Она оставляет компьютер в покое. А Филдинг, должно быть, случайно нажимает не на ту кнопку, потому что изображение коробки с игрой снова сменяется портретом Генри, а затем фотографиями разных знаменитостей за игрой в «Империю!»: вот Бинг Кросби и Боб Хоуп1717
Бинг Кросби (1903–1977) – американский эстрадный певец и киноактер.
Боб Хоуп (1903–2003) – американский комический актер.
[Закрыть] с озадаченным видом сражаются в американскую версию игры; а вот знаменитый кадр в Балморале из старого телевизионного фильма про королевскую семью – на заднем плане видна игра; следом идет другой кадр, из сериала «Истэндеры»1818
«Истэндеры» – популярный телесериал о повседневной жизни жителей одного из кварталов лондонского Ист-Энда, выходит с 1965 г.
[Закрыть] (упоминания названий не допускалось, но всегда можно крупным планом снять коробку или заставить одного из героев постоянно упоминать «эту игру, покорившую мир»). Дальше в течение нескольких секунд разворачивается новейшая электронная версия игры, за которой следует многоцветная, уходящая в правый верхний угол диаграмма прошлых объемов продаж с прогнозом на будущее. В общем, презентация Филдинга – на последнем издыхании.
– Извините. Извините. – Филдинг вздыхает и прокручивает изображения назад, к старому Генри.
– Опять Генри! – говорит Дорис. – Сдается мне, я его уже видела.
– Думаю, теперь и нас с тобой покажут, милая моя, – говорит ей Берил.
Она улыбается Филдингу, и тот совершает очередную ошибку: направляет на свою ладонь лучик лазерной указки, чтобы проверить, работает она или нет.
– О! А это что за штука? Для чего? – спрашивает она.
– Это лазерная указка, – покорно объясняет ей Филдинг, направляя указку в угол экрана.
– Ой, что это? – интересуется Дорис.
С этой минуты Филдинг, можно сказать, теряет свою аудиторию. Ее намного больше интересуют указка, пульт и загадочный способ передачи изображения от ноутбука к проектору при помощи соединительного кабеля, чем захватнические поползновения корпорации «Спрейнт» и тщательно продуманная история о многолетних трудах семьи на благо страждущего мира, который наконец-то получил высококачественную игру в новом, электронном исполнении.
Почему-то они проводят остаток вечера за игрой в средневековую версию «Империи!»: рубятся и кромсают друг друга в кровавых побоищах, ведут осаду крепостей и увертываются от пушечных ядер размером с баскетбольный мяч, хотя и без помощи пульта – просто давят на кнопки ноутбука, создавая полный хаос. Без стакана не разберешься. Дорис и Берил выхватывают друг у друга лазерную указку – либо чтобы использовать ее как воображаемое оружие, либо чтобы посветить на промежности и гульфики персонажей. Берил в особенности понравилась ластовица, и при виде этой детали мужского костюма она каждый раз оглушительно визжит. Дорис вызывается приготовить на всех кофе, отказывается от посторонней помощи и приносит чай. Ирландский чай, если таковой существует: она плеснула в чай виски. Помои редкостные.
Берил производят в маркграфы. Олбан ржет. Дорис засыпает. Под экраном резво проносится мышь, удирающая в сторону двери. Начинается погоня.
Олбан валялся в постели, прихлебывая воду и обдумывая телефонный звонок, сделанный ранее. Он испросил разрешения воспользоваться телефоном только после того, как они взяли в окружение почти всех мышей и засекли Бориса, который обвился вокруг водогрея в сушилке на верхнем этаже. В темноте комнаты Олбан вновь отпил воды и улыбнулся. До чего же классно лежать на настоящей двуспальной кровати с постельным бельем и подушками. Видавшая виды кровать с медными шишечками, скрипучая, продавленная с одного боку, оказалась достаточно удобной. Впрочем, у него были основания надеяться, что следующую ночь он проведет не в этой кровати. Отпив еще воды, он стал прокручивать в голове тот разговор, ухмыляясь в потемках.
– Грэф слушает.
– Привет.
– Кого я слышу: мистер Макгилл!
– Как жизнь?
– Неплохо. А ты как?
– Нормально.
– Ты где?
– В Глазго.
– Это хорошо. Встретимся?
– Завтра?
– Отлично. Я, кстати, могу и сегодня.
– Соблазн велик.
– На то и расчет. – Он слышал, как она улыбается. – Цени! Ни с кем другим не проявляю такой готовности.
– Я бы тоже хотел сегодня. Но семейные дела не пускают.
– Твои бабушки? Берил и Дорис?
– Они самые. И еще двоюродный брат.
– Тогда до завтра. Привет старушкам.
– Спасибо, передам. Где встречаемся?
– Заходи за мной на факультет. Только не раньше семи. Я тут уезжала на конференцию, так что работы скопилась уйма.
На самом деле он не там. Он это понимает, а что толку? Он это понимает, но не может ничего поделать.
Он не там: во-первых, этого не может быть никогда. Во-вторых, никого там не было, это всем известно, это факт. В-третьих, это случилось, когда ему было всего два года, а во сне он на несколько лет старше. Ему лет пять, не меньше, и он понимает кое-что из происходящего, может говорить и умолять ее (пусть даже она не слушает, пусть даже она не может слышать, пусть даже она его не видит). Во сне он ходит стремительной походкой, чтобы поспевать за ней, когда она идет через весь дом, доходит до прихожей, надевает длинное темное пальто с вместительными прорезными карманами, которое прежде носил ее отец, а иногда, как, например, в этот раз, он даже может выйти следом за ней из мрака дома на дневной свет и не отстает, когда она ступает на темную, сырую тропинку под сенью ольхи и рябины и продолжает путь под солнцем, направляясь к сторожке у ворот и по шоссе – к морю.
Сон был прерван, когда открылась дверь и кто-то переступил через порог, на мгновение впустив в спальню свет.
– Олбан? – прозвучало в темноте.
Сначала он не был уверен, что сон кончился, и на какую-то долю секунды решил, что это, возможно, мама, наконец-то внявшая его мольбам. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы проснуться. Похоже, спал он совсем недолго.
– Это ты, Берил? – спросил он.
– Включи-ка свет, – приказала бабушка Берил. – Боюсь ободрать ноги. В моем возрасте ссадины не заживают.
Он ощупью поискал прикроватную лампу и щелкнул выключателем. Бабушка Берил пришла в длинной белой ночной сорочке, поверх которой набросила теплый халат из шотландки. Ее волосы – ее настоящие волосы – были седыми, клочковатыми и редкими.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Вообще-то да, но ничего сверхъестественного.
– Борис в террариуме?
– Кажется, да. – Она подошла и завернула край простыни в ногах кровати. – Подвинься, племянничек, и передай мне подушку. – Берил откинула одеяло со своей стороны, взяла протянутую ей подушку и забралась на кровать, положив подушку за спину, чтобы сидеть прямо, лицом к Олбану. Она вперила в него обезоруживающе ясный взгляд. Он немного подтянул одеяло, чтобы прикрыть соски, поражаясь собственной стыдливости. Его двоюродная бабушка глубоко вздохнула.
– Итак, Олбан.
– Слушаю, Берил.
– Ты получил мое письмо?
– Получил. Правда, только сегодня. Филдинг привез его из Уэльса.
– Прочел?
– Прочел. – Он потянулся за стаканом воды. – Пить хочешь?
– Да, будь добр. Спасибо.
– На здоровье.
– Так вот, – сказала она, сцепив руки. – К сожалению, с тех пор как я написала это письмо, медицинские показатели стали вовсе никудышными.
– О Берил, сочувствую, – сказал он.
В письме говорилось, что она занемогла и проходит обследование. А поскольку Берил, как известно, никогда не жаловалась – и вообще не обращала внимания – на здоровье, он догадывался, что дело нешуточное, если уж она затронула эту тему.
– А сам думаешь: дотянула до девяноста, скажи спасибо, и так далее и тому подобное. – Берил не нуждалась в соболезнованиях. – Короче говоря, весьма вероятно, что в течение года или около того я отдам концы. Ха! Будто в этом возрасте можно ожидать чего-то другого. А все-таки противно, что у меня нашли эту гадость, которая оканчивается на «-ома» и, по всей видимости, не оставляет ни малейшей надежды. Однако полгода-год у меня в запасе есть. Единственный плюс – у больных моего возраста рак развивается очень медленно: раковые клетки так же слабы и немощны, как и весь организм, а потому делятся еле-еле.
– Ох, Берил…
– Прекрати охать, сделай одолжение, – вспылила она, гневно моргая. – Я признательна людям за сочувствие, но в разумных пределах. Все мы не вечны. Мне-то еще повезло – как-никак, получила предупреждение.
– Я могу что-нибудь сделать?.. – начал он.
– Конечно, – с легкостью ответила она.
– Что именно?
– Закрой рот и слушай.
– Хорошо.
– Так вот: учитывая, что моя болезнь прогрессирует, а самочувствие ухудшается, мне, видимо, придется по своему разумению распорядиться собственной жизнью, потому что я не намерена терпеть муки, если нет надежды на выздоровление. Как ты понимаешь, я обязана тебя подготовить, но знай: с моей стороны это будет лишь практический способ избежать неприятностей, вот и все. Ясное дело, люди обычно порицают такие решения: дескать, это слабость, нужно бороться до последнего, возможны самые невероятные повороты и так далее; но для меня вопрос решен, и я хочу, чтобы ты – именно ты – был к этому готов. А еще мне подумалось, что беды, от которых можно спастись самоубийством, в противном случае растянулись бы на всю оставшуюся жизнь. Если человек понимает, что ему уже не светит ничего, кроме страданий, которые уйдут лишь со смертью, то это осознание само по себе невыносимо, и чем ты моложе, тем хуже. Вот что лезет в голову, когда вокруг тебя сжимается кольцо. Может, это все и не так, но я должна была тебе открыться. – Она помолчала. – Понимаешь?
Она видела, что Олбан порывается что-то сказать. Он набрал побольше воздуха, но в конце концов только кивнул и выговорил:
– Понимаю. Спасибо.
– А теперь второе, о чем упомянуто в письме. Мы с тобой об этом беседовали пару лет назад.
После паузы Олбан, не найдя ничего лучшего, пробормотал:
– Ну да.
– Не знаю, насколько ты осведомлен о подробностях своего появления на свет.
Олбан отвел глаза, словно хотел обшарить взглядом темные углы.
Он пожал плечами.
– Родился в поместье Гарбадейл третьего сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Мои родители поженились там же, за два дня до этого события. Прежде они жили в Лондоне. Учились в Высшей школе экономики, где и познакомились. Потом осели в Гарбадейле, и отец стал, ну, правда, неофициально, кем-то вроде стажера-управляющего. Думаю, именно в тот период он увлекся живописью. Уинифред и Берт тоже большую часть времени проживали в Гарбадейле. Мама – Ирэн – занималась моим воспитанием, хотя временами ее подводило здоровье. Возможно, сказывалась послеродовая депрессия. Наша семья жила в поместье, пока… Пока мне не исполнилось два года. До маминой смерти. – Он снова повел плечами.
Берил впала в задумчивость, и без того маленькие глазки, окруженные морщинами, превратились в щелки.
– Хм. Так-то оно так. Но я хотела тебе рассказать, что произошло в конце августа того года – когда ты еще не родился.
Он кивнул и сложил руки на груди.
– Тебе известно, что в Лондоне твою мать сбил автобус, за считанные недели до твоего рождения?
– Да. Это стало одной из причин ее переезда… их с отцом переезда в Гарбадейл – ей нужно было поправить здоровье.
– Допустим… Однако довольно странно после такой тяжелой аварии отправляться за пятьсот миль от дома, пусть даже в спальном вагоне и в большом удобном автомобиле. У нее были множественные ушибы и сотрясение мозга.
– Знаю.
– Если бы ее сбила машина, у нее бы и ноги были переломаны.
– Вполне возможно, – сказал он. – Но травмы, по всей видимости, были не такими уж серьезными: через пару дней ее выписали из больницы.
– Что правда, то правда. – Берил задумалась.
Положа руку на сердце, этот разговор был ему неприятен. Он вообще не любил предаваться таким мыслям. На протяжении всей сознательной жизни он избегал возвращаться в тот большой мрачный дом и заросший сырой сад, окруженный пустошью, где не было ничего, кроме осклизлых валунов и растрепанного грозами вереска. В детстве его несколько раз привозили в Гарбадейл на выходные, в гости к бабушке Уинифред и дедушке Берту, а однажды, вскоре после рождения его сестры Кори, они провели в поместье целую неделю, но ему там никогда не нравилось, и, оглядываясь в прошлое, он понимал, что отец тоже терпеть не мог эти поездки. Ничего удивительного. Олбан один-единственный раз вернулся туда по собственной воле: ему потребовалось кое от чего избавиться. С тех пор он был там редким гостем и, если покрепче стиснуть зубы, уже не испытывал робости ни перед здешними местами, ни перед прошлым.
– Видишь ли, – сказала бабушка Берил, – я как раз была в Лондоне, когда твоя мать попала в аварию.
– Угу, – пробормотал Олбан.
Берил служила медсестрой в Женском вспомогательном корпусе ВМС, потом работала в системе здравоохранения, после чего завербовалась в Саудовскую Аравию и Дубай, а в Глазго поселилась только перед выходом на пенсию.
– Ее сбили на Лоук-стрит, а там как раз неподалеку была больница, – поведала Берил. – Вернее, частная клиника. Как сейчас говорят, центр плановой хирургии. Один из тамошних докторов первым прибыл на место аварии. На другой день я пришла к ней в больницу Святого Варфоломея. Она была накачана снотворным: я ничего не могла из нее вытянуть. Пыталась ее разговорить, но меня попросту выставили из палаты. Медсестра-монашка не выбирала выражений. Я объяснила, что, мол, прихожусь пациентке родственницей и сама работаю хирургической сестрой, но она и слушать не стала. Помню, я тогда подумала: ну и грубиянка. – Берил нахмурилась, будто этот инцидент тридцатипятилетней давности все еще не давал ей покоя. – В Лондон я приехала буквально на пару дней – проведать старую боевую подругу. Пользуясь случаем, забежала на чашку чая к Уин и Берту, которые тогда жили в Южном Кенсингтоне, и тут явились полицейские, чтобы сообщить об аварии. А я только-только присела, даже не успела макнуть печенье в чай. Уин и Берт, как узнали о случившемся, сразу помчались в больницу, а меня оставили за хозяйку – отвечать на телефонные звонки и так далее. Вернулись к ночи, сказали, что Ирэн без сознания и к ней не пускают. Но я все равно с утра отправилась туда, чтобы проверить, обеспечен ли ей надлежащий уход. А на следующий день меня уже ждал Персидский залив. Так что другого шанса повидаться с ней у меня не было. – Она на мгновение умолкла. – Больше я ее не видела.
