Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Фромлакс покачал головой и выставил перед собой руки, ладонями вперед.

– Мистер Макгилл, – сказал он, глядя на гравий под ногами Олбана, – я нахожусь на вашей территории, в родовой усадьбе, в вашем фамильном доме, куда прибыл для совершения взаимовыгодной сделки. С моей точки зрения, вы агрессивный и неуравновешенный человек. А сейчас я намерен вернуться в зал и прошу мне не препятствовать.

Олбан какой-то миг смотрел на него, потом отрывисто качнул головой, отступил в сторону и назад, полностью открыв ему путь.

– Мистер Фромлакс, – окликнул он, прежде чем американец исчез за дверью в холл. Тот повернулся к нему с настороженным видом. – Я тоже был за эту войну на первых порах, – сказал ему Олбан. – Из-за этого мы чуть не разошлись с моей девушкой. У меня были свои доводы и аргументы, но знаете, что она мне сказала? Цитирую: «Искать оправдания войнам – все равно что искать оправдания насилию. Как ни приукрашивай свои мотивы, в конце концов остается только жгучий стыд за себя». Я целый год, не признавая очевидного, пытался найти какое-нибудь возражение, но так и не нашел. А вы что скажете?

Фромлакс посмотрел Олбану в глаза, покачал головой и скрылся в доме.

Олбан еще минут пять постоял на свежем воздухе, чтобы успокоиться, перевести дух и унять сердцебиение.

Наконец он сделал глубокий вдох и тоже вернулся в дом.

В танцевальном зале, где гости лихо кружились в искрометном шотландском танце «Рил для восьмерых», его поджидала тетя Лорен.

– Лорен, – сказал он, – станцуем?

– Может быть, позднее, – сказала Лорен, беря его за руку. – С тобой хочет поговорить Уин.

– Это можно, – сказал он. – Подать ее сюда.

– Она в гостиной, – сообщила Лорен, и они опять повернулись к дверям. – Похоже, у нее сильно испортилось настроение, Олбан.

– Неужели?

«Сегодня у меня это хорошо получается – портить людям настроение», – подумал он.

– Да, очень… А ведь она так радовалась. Оно и понятно, правда? – сказала Лорен, когда они шли по залу к гостиной.

– А как же – день рождения, – поддержал Олбан. – Круглая дата. И вдобавок такая куча денег. Понравилась ей моя открытка?

– Наверняка, – сказала Лорен.

Они остановились у порога гостиной. Лорен распахнула двойные двери. Внутри было почти совсем темно, лишь две небольшие настольные лампы освещали соответственно две стены, а в камине мерцали угли, венчающие горку золы. Казалось, в комнате никого нет, но потом Олбан разглядел маленькую фигурку, утонувшую в большом кресле у камина.

– Ступай к ней, – прошептала Лорен. – Я буду здесь, – добавила она шепотом, указывая на канапе и столик у самой двери.

Олбан направился в другой конец гостиной, где у камина сидела Уин.

Старушка неотрывно смотрела на догорающие угли в черной пасти очага – крошечные черные и желтые пещеры, изрезавшие холмик тонкой золы. От медного ведерка для угля, что стояло сбоку от камина, отражался темно-красный свет, который падал на седые кудельки Уин, делая их похожими на кружевную розовую ермолку.

– Уин, – сказал он. – Привет!

И сел напротив. Уин не сразу снизошла до того, чтобы посмотреть в его сторону. Перед ней на столике стоял стакан виски. Какое-то время она сверлила Олбана взглядом. Потом стрельнула глазами туда, где сидела Лорен, и удостоверилась, что та находится вне пределов слышимости. Подняв свой стакан, она сделала маленький глоточек.

– Насколько я понимаю, вы с Софи взялись за старое, хотя мы все считали этот вопрос закрытым.

– Можно и так сказать, – ответил он.

У него не было возможности узнать, что именно наболтала ей по его просьбе Софи. Он предпочел бы узнать это из первых уст, но его перехватила Лорен.

Уин не очень твердо поставила на столик свой стакан, следя за подрагивающей рукой будто за чужой.

– Вы действительно видите для себя совместное счастливое будущее? – спросила она.

– Почему бы не попробовать? – ответил Олбан, изображая беспечность и душевный подъем. – Я всегда буду любить Софи – я же говорил тебе. Мне казалось, она не отвечает мне взаимностью, но, как ты, очевидно, слышала, оказалось, что это не так. Возможно, у нас есть шанс найти счастье. Разве это плохо?

– Плохо, – ответила Уин, взглядом пригвождая руку со стаканом к столу, и опять подняла на него глаза. – Этому не бывать, Олбан. Этого нельзя допустить. Я не позволю.

Он покачал головой:

– Извини, Уин, но ты не сможешь нам помешать.

Поймав ее взгляд, он в изумлении увидел, что она плачет. В глазах у нее стояли слезы, сверкающие в свете от камина. Одна слезинка начала сползать по крылу носа. Уин то ли не замечала, то ли не обращала внимания, но не сделала никакой попытки вытереть нос.

– Прошу тебя, поверь мне на слово: это невозможно.

– Ни за что, – сказал он как можно мягче.

Какого черта она распускает нюни? Подумать только: он двадцать лет мечтал о том, чтобы довести эту старую вампиршу до слез, но теперь, когда она действительно всхлипывала у него на глазах, Олбан испытывал неловкость и тревогу, желая только одного – чтобы она успокоилась. Тем не менее все шло по плану, не так ли?

– Нет, боюсь, на этот раз ты нас не остановишь, Уин. Мы теперь взрослые. Как решим, так и сделаем, и ты вряд ли сумеешь нам помешать.

Уин кивнула. Слеза доползла до кончика носа, повисла и только подпрыгнула от этого кивка – крошечная капля, в которой играл свет камина. Ему не терпелось, чтобы слеза куда-нибудь исчезла, – хоть сам вытирай старухе нос. Неужели с годами настолько притупляются ощущения, что не чувствуешь своих слез и не торопишься смахнуть каплю, висящую на носу?

– Прежде всего, вы с Софи никогда не сможете иметь детей, – тихо сказала Уин.

Он нахмурился и даже позволил себе хмыкнуть:

– Не будем забегать вперед, Уин, но мне кажется, это не тебе решать.

Олбан открыл свой спорран. Там у него был носовой платок. Надо бы его достать – он уже был готов на все, чтобы только не видеть мерзкой, отвратительной слезы, которая висела у нее под носом, как сопля. Не исключено, что это одна видимость – для пущего эффекта. Многие мужчины полностью теряются при виде плачущей женщины. Он не из их числа.

– Причина, по которой вы не сможете иметь детей, заключается в том, что вы с Софи состоите в более близком родстве, чем ты думаешь, Олбан.

Он рылся у себя в спорране в поисках носового платка.

– Как это? – не понял он.

– Твой отец, Эндрю, Эндрю Макгилл, не приходится тебе отцом, – устало и тихо выдавила Уин.

Олбан похолодел. Одной рукой он все еще придерживал раскрытый спорран, вторая застыла внутри. Что? Что она сказала?

– У тебя хорошие родители, Олбан, но это не твои родные мать с отцом. Про Лию ты и сам знаешь. Но и Эндрю тебе не родной отец.

У него затряслись руки. Он опустил их на колени и сцепил пальцы.

– Кто же тогда? – спросил он.

– Блейк, – выдохнула Уин. – Блейк. Он твой настоящий отец, твой биологический родитель.

– Что? – вырвалось у него. – Блейк?

– Пожалуйста, не повышай голос, – проскрежетала Уин, будто у нее внутри что-то надломилось.

Ее рука опять потянулась за стаканом с виски, но, казалось, не справилась с его тяжестью. Она смотрела на стакан, словно забыв про Олбана.

– Блейк? – спросил он, подавшись вперед. – То есть… – начал он, потом опять откинулся назад.

Блейк? Черт побери, Блейк – его отец? Это полный бред. Он опять подался вперед:

– Как? Но он же… ты говоришь?.. Значит, Ирэн?..

– Ирэн была твоей матерью. Блейк – твой отец, – сказала Уин бесконечно усталым голосом. Она продолжала смотреть на свою руку, которая так и не сумела поднять стакан с виски. – Они были любовниками, очень недолго, в Лондоне, уже после того, как Ирэн познакомилась с Эндрю. Я бы предпочла сказать, что произошло изнасилование; звучит не по-людски, но… Тем не менее насилия не было, насколько нам известно. Блейк не насиловал свою родную сестру, он соблазнил ее. Она сама этого хотела, во всяком случае не противилась. Хотя впоследствии горько пожалела. По всей видимости, – сказала она, посмотрев ему в глаза.

Эта часть прозвучала сильно. Голос ее обрел дополнительную твердость. Несмотря на тепло от камина, у Олбана начался озноб; голова пошла кругом, потому что перед глазами неожиданно возникло преследовавшее его видение. В последние несколько недель этот сон о себе не напоминал и даже здесь, в Гарбадейле, не мешал ему спать, хотя Олбан этого опасался, – и вот все сначала: Ирэн берет пальто из гардеробной и выходит из дому, не обращая внимания на Олбана, оставляя его и направляясь через сад к темнеющему озеру; поднимает по пути камни, входит с ними в озеро и навсегда исчезает в глубине.

– Это бред, – слышит он свой ответ. – Откуда тебе это знать?

– На самом деле именно поэтому Блейка вышвырнули из семьи и фирмы. Мы его изгнали, так он оказался в Гонконге. Никакой растраты за ним не числилось, но он был виновен в кровосмешении. Деньги, которые якобы пропали, были выделены ему в качестве подъемных. Наши бухгалтеры подправили отчетность. По нашей указке.

– Но ведь Энди… – начал Олбан, у которого в ушах завывал странный шум, а перед глазами разверзался тоннель, грозивший затянуть его во тьму.

Это безумие. Такого не может быть. Он не верил ни единому слову. Помимо всего прочего, Эндрю говорил, что Ирэн была девственницей, когда они в первый раз переспали… Но это ничего не значило. Уин только что сказала, что связь случилась после того, как Ирэн познакомилась с Эндрю. Нет, все равно это не могло быть правдой.

– Боже мой, Олбан. – Уин начала злиться, хотя ее голос опять звучал слабо. – Потому-то Ирэн и бросилась под автобус в Лондоне: хотела покончить с собой. – Уин, наклонившись вперед в своем кресле, слегка дрожала и свирепо глядела на него. – Казалось бы, от одного стыда впору было наложить на себя руки, а она вдобавок обнаружила, что у нее во чреве плод кровосмесительной связи. Неужели не понятно? – Уин откинулась назад. – Потом родился ты – хорошо еще, что нормальный, но чувство вины оставалось. Эндрю женился на ней, зная, что ребенок… что ты… от кого-то другого. Насколько мне известно, она не раскрыла ему имени настоящего отца. Советую и тебе помалкивать.

Он привстал с кресла, чтобы не задохнуться. Чтобы не позволить себе такой глупости, как обморок. Это же бред, немыслимый, дикий. Просто эта злобная старуха, движимая какими-то корыстными целями, вознамерилась разрушить его счастье.

– Я тебе не верю, – бросил он ей.

– И напрасно, – сказала Уин, которой удалось наконец взять стакан с виски и поднести к губам. – Надеюсь, анализ ДНК тебя убедит? – Она выпила.

Господи.

– Полагаю, да. Да, убедит. Говори, где и когда я…

– Анализ давным-давно сделан, – утомленно сказала Уин, не скрывая неприязни.

– О чем ты, черт побери?

– Помнишь, ты ездил в Париж навестить Гайдна?

Париж. Гайдн. Особое поручение от фирмы, ночь в Париже и восхитительная… восхитительный секс.

Он пристально посмотрел на нее. В камине что-то рухнуло, и язычок пламени из образовавшейся пещеры заплясал в темноте под дугой оранжевых искр, из которых разгорелись новые язычки, – теперь они лизали оставшуюся нетронутой горку золы. У Олбана отвисла челюсть. Сглотнув, он кашлянул и спросил:

– Ты?..

– Понятия не имею, каким именем назвалась та девка, – сказала Уин, – но твердо знаю: это была одна из самых дорогих проституток Парижа. – Уин поставила стакан и усмехнулась. – Если уж я вмешиваюсь в чужую личную жизнь, то, согласись, дьявольски тонко. – Когда ее усмешка стала совсем незаметной, Уин продолжила: – Аналогичным образом был взят анализ и у Блейка. Нам требовалось установить истину, а наука к тому моменту вполне позволяла это сделать. – Она снова посмотрела на огонь, теперь уже с грустью. – Я со своей стороны, несмотря на все улики, которые можно было бы счесть косвенными, и невзирая на признания обеих сторон, всегда надеялась, что твоя мать просто перепутала даты и твой настоящий отец – Эндрю. Подозреваю, он и сам так считал. Между прочим, зная о наклонностях Ирэн, я лелеяла надежду, что у нее мог быть кто-то третий. – Она снова посмотрела на него. – К сожалению, не повезло. Твои родители – Блейк и его сестра Ирэн. Большая удача, Олбан, что для тебя это обошлось без последствий. Но пойми: шансы у двоюродных братьев и сестер произвести ребенка с генетическими отклонениями составляют один к четырем. Ты, как двоюродный брат, породнен с Софи вдвойне – и по матери, и по отцу. Поэтому шансы, что ваш ребенок будет физически или умственно неполноценным, – пятьдесят на пятьдесят. Вот почему, голубчик ты мой, – сказала Уин, сделав еще один долгий глубокий вздох, – мы в Лидкомбе чуть не рехнулись, когда застали вас в саду, на месте преступления. Хватило бы и того, что вы малолетки и двоюродные.

Он понял. Только теперь до него дошло. Казалось, весь мир, вся его жизнь вихрем улетают прочь, но теперь он знал все. Олбан несколько раз сглатывал слюну, пока к нему не вернулся голос.

– Кто еще знает? – глухо спросил он.

– Кеннард и Кэтлин, – сказала Уин. – Они клянутся, что ни с кем больше не делились.

Он покосился туда, где сидела Лорен.

– Лорен не знает, – сказала Уин. – Это не ее ума дело. Она во всем меня слушается, потому что безраздельно мне доверяет.

Некоторое время Олбан сидел, уставившись в темноту. Его охватило ощущение, близкое к помешательству. Он искал изъяны в ее рассуждениях, прокручивал в голове услышанное, пытаясь найти какие-нибудь – все равно какие – нестыковки.

Ничего не получалось. Все совпадало. Чувство вины, суицидная попытка, самоубийство, несоразмерная истерия вокруг его отношений с Софи, даже то чистое, неожиданное блаженство ночи с Кальпаной – и, конечно, ее настойчивое требование использовать презервативы, – и даже кое-что из того, что говорил ему Блейк в Гонконге.

Охренеть. Ему так не хотелось, чтобы это было правдой, но в этих объяснениях было больше смысла, чем в любых версиях, которые он мог придумать. Вот дерьмо.

– Я распоряжусь, чтобы тебе прислали результаты анализа ДНК, – сказала Уин. – Да, кстати, можешь забрать все свои любовные письма и стихи – все, что ты посылал Софи. По моим указаниям Лорен пересылала все это мне. Извини, – сказала она ему. – Если это тебя утешит, то я их не читала. Их никто не вскрывал.

– Будь осторожнее в желаньях, – сказал он вполголоса, адресуя этот затертый совет скорее себе, чем ей.

– Гм? – не поняла Уин. – Да. Ладно.

Он попытался вызвать у себя ненависть к Уин – или хотя бы обиду. Как она смела крутить его жизнью и жизнью Софи? А ведь она делала то, что считала правильным. Вероятно, были возможны и какие-то иные подходы – надо будет об этом подумать, – но поскольку семья решила хранить все в тайне, у нее, полагал он, практически не было выбора. Он не мог винить ее. И хотел бы, да не мог.

Блейк, подумал он. Блейк?

Энди и Лия всегда будут его родителями, всегда будут ему отцом и матерью. Но оказывается, у него есть еще один отец, а не только вторая мать. Считай, наполовину он подготовлен. Во всяком случае, какая-то симметрия.

– Обещай, пожалуйста, что ты не будешь… – начала Уин. Она сбилась и поправила себя: —…что вы с Софи не будете…

– Конечно, – поспешно ответил он и поднял одну руку. – Об этом не беспокойся. Забудь эту историю.

Уин выдохнула, как будто после долгой задержки дыхания.

– Ладно, – сказала она, набрав побольше воздуха. – С меня на сегодня достаточно. Устала. День был суматошный. Прости меня.

– Позволь, – сказал он, заметив, что она потянулась за тростью, прислоненной к изразцовой стене камина.

Он помог ей подняться, прежде чем из другого конца гостиной подоспела Лорен.

– Баиньки пора? – игриво спросила она.

– Думаю, да, – выговорила Уин.

– Спасибо, Олбан, – сказала тетя Лорен, давая Уин взять себя под руку. – Может быть, позже увидимся.

– Да, конечно.

– Не забудь поставить каминную заслонку, ладно?

– О'кей.

– Ну, доброй ночи.

– Доброй ночи, – выдавил он и прирос к полу возле камина, наблюдая, как уходят престарелые родственницы.

Через несколько секунд он сказал им вслед:

– Спасибо.

Обе остановились. Уин едва заметно повернула голову в его сторону и молча кивнула. В сопровождении Лорен она проследовала к дверям и вышла. Его взгляд опустился вниз, на столик. После Уин в стакане осталось виски. Он залпом влил в себя содержимое, а потом поставил заслонку перед непотухшим камином, чтобы искры не вырвались на свободу.

После этого он снова опустился в кресло и какое-то время сидел у огня.

Он находится рядом, когда Ирэн спускается из своей комнаты по широкой отполированной лестнице под высоким окном, выходящим на юг. Она идет по скрипучему паркету в сторону кухни – он за ней; она поворачивает в короткий коридор, ведущий мимо оружейной комнаты, дровяного чулана и сушилки к гардеробной, и он смотрит, как она останавливается и выбирает, в чем выйти из дому.

На Ирэн фирменные коричневые туфли, белые носки, джинсы и коричневый жакет поверх старого джемпера с высоким горлом. Белье из магазина «Маркс-энд-Спенсер», белое. Ни колец, ни других украшений. Никаких денег, чековых книжек или кредитных карточек, ни удостоверения личности, ни документов, ничего.

У него на глазах она выбирает длинное темное пальто с накладными карманами. Оно необъятное и почти черное, так как драп, некогда коричневато-зеленый, выцвел и обветшал за десятки лет, что прослужило это пальто, покрылся въевшейся грязью и уподобился буро-черной озерной воде. А сам он стоит в унынии, обволакиваемый вездесущим запахом воска. Дождь колотит по тонким, высоко расположенным окнам. Она делает шаг вперед и – он это видит – снимает пальто с деревянного крючка.

Пальто слишком велико, ее в нем не видно. Приходится дважды подворачивать рукава. Плечи висят, а нижний край чуть не волочится по полу. Она вытирает руки о залоснившиеся наружные карманы и проверяет, нет ли чего внутри.

Потом она выходит из дому на пасмурный послеполуденный свет. За ней захлопывается дверь, и он остается в молчаливом одиночестве.

– Олбан, Олбан. – Кто-то осторожно трясет его за плечо.

Олбан открывает глаза.

Уже ночь, он сидит в каминном зале Гарбадейла. В голове проносится: что-то случилось. Что-то непоправимое, ужасное. Потом вспоминает.

Блейк? Блейк?!

– Олбан! Олбан! – Человек, трясущий его за плечо, – это Чейни, гражданский муж кузины Клэр.

Он встряхивается, пытаясь проснуться.

– Здорово, Чей. Прости. Что такое?

– Это тебя.

– Что? К телефону?

– Да, тебе звонят.

Он смотрит на часы у себя на запястье. Десять минут пятого. Телефонный звонок – ему, сюда? Только бы это не было связано с ВГ.

– Кто?.. – начинает он говорить, потом кашляет. С трудом встает на ноги, испытывая боль в мышцах.

Ну пожалуйста, нет, только не ВГ. Нет, только бы не из полиции, не со спасательной станции, не из больницы. Пожалуйста, только не это, после всего, что на него обрушилось. Только не это. Олбан пытается внушить себе, что это сон, но знает, что не спит.

Умоляю, только не ВГ. Умоляю, что угодно, только не это.

– А кто? – наконец спрашивает он.

– Понятия не имею. Из Гонконга.

Олбан спешит по коридору вслед за Чейни в кабинет Нила Дэррила, домоуправителя. Они проходят через танцевальный зал, где еще в разгаре дискотека, правда, без грохота, зато в мигающих огнях. Похоже, половина гостей еще бодрствует, хотя танцует всего человек десять – двенадцать, которые мелькают вокруг него в судорожных позах.

По крайней мере, это не связано с ВГ, по крайней мере, звонят не из-за нее. Просто не учли разницу во времени, вот и все.

– Спасибо, – говорит Олбан, садясь за стол Нила Дэррила и поднимая лежащую рядом с телефоном трубку.

Кабинет небольшой, в нем шкафы с папками, компьютер, ксерокс, повсюду картотечные ящики. Чейни прикрывает за собой дверь, оставляя Олбана одного.

– Алло?

– Олбан? – слышит он знакомый голос. В нем звучит такая тоска, что Олбана пробирает холод.

– Блейк? – спрашивает Олбан, начиная задыхаться. Сентиментальщина, но он ничего не может с собой поделать. И все же надо взять себя в руки.

– Привет, Олбан. Мне сказали, ты… Ты знаешь правду.

– Да, похоже, так. – Он не находит подходящих слов, пытается сообразить, не позвонил ли кто-нибудь – Лорен? Сама Уин? – ему в Гонконг, если все пляшут под одну дудку, но в голову ничего не приходит. Как он может быть уверен?

– Просто хочу сказать, как я виноват, – сказал Блейк. Голос его звучал достаточно отчетливо, хотя звонил он, как понял Олбан, с мобильного.

– Ничего… Все нормально. Конечно, я, так сказать, немного… ну, в общем, немного прибалдел, но…

– Я всегда хотел, чтобы ты был в курсе, но не хотел, чтобы тебе открылась правда, понимаешь меня?

– Вроде понимаю.

– Теперь слишком поздно. Мне легче оттого, что ты знаешь, но вместе с тем – невыносимо. Не думай обо мне плохо. Не было дня, чтобы я не сожалел о случившемся. Очень рад, что познакомился с тобой. Ты будешь… – Голос его пропадает, и Олбан слышит те помехи, какие появляются, когда трубку прижимают щекой к плечу. – Ты еще слушаешь?

– Конечно, – отвечает Олбан.

– Коротышки-кули разбрелись кто куда – время-то обеденное. Но народу – прорва, машин полно…

– Послушай, Блейк, – говорит Олбан. – Знаешь… я думаю… по-моему, нам надо встретиться. Если хочешь, могу…

– Прости, – говорит Блейк, из трубки доносится тяжелое дыхание. – Боюсь, я этого не выдержу. Я так виноват… – Он издает странный звук, как будто с ним что-то происходит. Слышится нечто похожее на вздох, потом опять шорох трения. Вздох теперь сменился ветром, сильным ветром.

– Блейк?

– Прости, – громко повторяет Блейк, и голос его сносит ветром. – Ты переживешь. – Звук ветра перерастает в крик, а может, это и есть крик.

Олбан начинает понимать, что происходит. У него начинают вставать дыбом волосы.

– Блейк! – кричит он.

– …сти, сын.

Вслед за тем – только шум ветра. Потом глухой удар, а дальше – ничего.