Текст книги "«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу"
Автор книги: Иэн М. Бэнкс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Она мимолетно переглянулась с Олбаном, когда ее отец комично повернулся на стуле, делая вид, что ищет какого-то пришельца по имени Джеймс.
Софи с Олбаном еще дважды встречались в своем убежище, а вчера в полуразвалившемся сарае на южной границе поместья использовали два последних презерватива. Олбан отыскал кусок брезента, отряхнул его от мусора и расстелил на траве и крапиве, заполонивших середину этой развалюхи. Потом они лежали рядом, смеялись и щекотали друг друга, но на всякий случай старались не очень шуметь. Теперь семейные ужины доставляли им тайное удовольствие. Они украдкой переглядывались, прятали улыбки, а один раз – накануне – оказались за столом рядышком, и Олбан почувствовал, как ее ступня поглаживает его ногу. Взрослые между тем болтали о всякой чепухе, сплетничали и постукивали приборами, не подозревая, что творится у них под носом.
Этот ужин был для них третьим из таких особых моментов.
Олбан чуть дольше обычного задержал на губах притворно любезную усмешку. Софи тут же отвела глаза. Он попросил кофе и, принимая чашку, краем глаза заметил, что бабушка Уин будто проглотила что-то вкусное: она сверкнула очками, и жесткое, недоброе выражение ее лица сменилось тонкой улыбкой.
На другое утро, накануне отъезда, он отправляется с Энди и Лией в Барнстейпл, идет в местный магазинчик, где раньше на свои карманные деньги покупал сласти или пластинки, и просит упаковку презервативов. Густо покраснев, он не решается поднять глаза на молоденькую симпатичную продавщицу, но это ерунда, главное – все по плану. Он это сделал. Можно собой гордиться. Выходя из магазина, он готов прыгать от радости и орать во все горло! Вместо этого он проверяет, надежно ли засунута его покупка в карман джинсов, и вразвалочку направляется к назначенному родителями месту встречи.
– Правда? Олбан, молодчина! – восклицает она, обнимает его за плечи, прижимается к нему всем телом и целует.
Им хорошо в высокой траве у стены старинного плодового сада, день близится к закату. Считается, что Олбан завершает последние приготовления к приезду так называемых «настоящих» садовников, которых ждут на следующей неделе. А она улизнула из дому под видом прогулки к реке в последних лучах солнышка.
Она опасалась, что их прощание будет безнадежно тоскливым, но теперь у них есть резинки, а месячные, к счастью, еще не пришли (когда они раздевают друг друга, до Олбана доходит, что это дело он напрочь упустил из виду, а если бы вспомнил, то не мучился бы так, покупая презервативы).
– С каждым разом все прекраснее, – шепчет он ей на ухо, начиная входить в нее.
Они рвутся навстречу друг другу, их толчки не всегда попадают в такт, но это ощущение постепенного соединения доставляет ему неведомое прежде наслаждение. Первые раз или два все было сумбурно и заканчивалось до обидного быстро. От нахлынувших чувств они не сразу смогли оценить это преддверие полной близости.
– Люблю, когда ты у меня внутри, – шепчет она в ответ.
Вдруг он чувствует, как она напряглась.
– Шшш!
– Что такое? – спрашивает он. Наверное, слишком громко.
Она зажимает ему рот ладонью и заставляет остановиться. Он не понимает, что она затеяла, – в порножурналах, которые Плинк таскал у старшего брата, чего только не рассказывается на эту тему; даже «Космополитен», излюбленный журнал Лии, этого не чурался. Он приподнимается, чтобы видеть ее лицо, но она опять заставляет его лечь плашмя.
Слегка повернув голову, он втягивает запахи примятой травы и жимолости, магнолий и сосен.
Теперь и он что-то слышит. Шаги по кирпичной дорожке, потом шорох одной или двух пар ног в высокой траве. Ой-е, проносится у него в голове. Ой-е. Он слышит приглушенные голоса, потом шепот: «Сюда».
Софи изо всех сил прижимает его к себе, чтобы их не было видно. Стискивает его изнутри, а он от волнения уменьшается и слабеет, хотя мгновение назад эрекция была мощной до боли.
Чьи-то подошвы приминают траву, шаги то приближаются, то удаляются, но в конце концов возвращаются сюда. Потом замирают. Ему ничего не видно. Даже не определить, где эти люди – в метре от них или в десяти. Женский голос приглушенно говорит:
– Вот здесь.
Пауза. Тот же самый голос – теперь ему ясно: это бабушка Уин – нетерпеливо шепчет:
– Ну же!
Слепящий свет.
– Ах ты, ублюдок!
– Папа, нет! Папа, это…
Олбан выскальзывает из Софи, падает с нее и откатывается в сторону, прикрывая рукой глаза от резкого луча, скачущего по их лицам и по ее удлиненному, бледному телу, которое она кое-как отворачивает от посторонних глаз. Он ощупью прикрывает свой член с надетым презервативом, стараясь одновременно свернуться клубком и подняться на колени.
– Боже праведный! – кричит дядя Джеймс.
От удара в плечо Олбан валится на траву, все еще пытаясь стянуть кондом и подняться с земли.
– Ты, грязный подонок!
Джинсы болтаются у него на уровне колен и не дают ничего сделать.
– Вставай! А ну, поднимайся, кому сказано!
– Папа!..
Перед глазами мелькают дядя Джеймс и бабушка Уин. У Джеймса в руке фонарь. Может быть, рядом есть кто-то еще.
– Вставай, щенок! – твердит Джеймс.
Отвернувшись, он натянул джинсы, так и не сняв резинку.
– Позволь-ка, Джеймс, – раздается голос бабушки Уин. – Вот так.
Олбан застегивает молнию и поворачивается к слепящему столбу света. Удар по голове – и опять темнота. Очнувшись, он понимает, что лежит на траве.
– Нет, папа! Не надо!
– Джеймс! – Это бабушка Уин, во весь голос. – По голове нельзя!
– По голове нельзя? Да я ему сейчас яйца оторву!
– Папа, не надо! Пожалуйста, не надо!
Ох, какая боль. Щеку саднит. В голове звон. Надо подняться. Йопта, йопта, йопта. Подняться. Встать.
– Не придуривайся, Олбан! Сейчас же вставай! Подними-ка его, Джеймс.
Плач Софи.
Вот он, самый печальный звук на свете, теперь Олбан это понял.
– Еще чего! А ты ступай за мной, негодница. Спасибо тебе, Уин. Спасибо. Чего уж…
Трясущийся столб света начал удаляться. Рыдания Софи стали почти не слышны.
Небо окрасилось в цвет спелого персика.
Он с трудом поднялся на ноги. Перед ним по колено в траве стояла бабушка Уин. Ее лицо было неподвижно и сурово.
– Желторотый болван, – бросила она ему.
– Законом это не запрещено! – вырвалось у него. Совсем по-детски, он и сам это понял.
– Как бы не так. Вы оба несовершеннолетние. Одевайся!
Он с трудом натянул футболку. В глазах у него стояли слезы, которые он пытался побороть.
Бабушка Уин шла за ним до порога.
В дом его не пустили. Так решил дядя Джеймс.
Сначала он сидел на ступеньках, потом в машине Энди. Время тянулось бесконечно. Прошедший час обернулся сущим кошмаром. Лия – бледная, потрясенная – то и дело порывалась его обнять, но он не давался. Энди безмолвно кипел. Тетя Клара слегла в постель, ее стоны разносились по всему дому, но были слышны только тогда, когда Джеймс переставал орать.
Софи исчезла, заперта на замок. Униженная, с горящими ушами от этого жуткого, нескончаемого, оглушительного крика.
Вскоре Энди посадил их с мамой в машину и увез в Линтон, где они сняли одну комнату – других номеров уже не было – в гостинице «Лэм». Олбан всю ночь не сомкнул глаз: он прислушивался к мирному храпу отца и маминому приглушенному плачу.
Сам он разрывался между двумя крайностями: от злости и твердой убежденности, что с ними поступили нечестно, ведь то, что они сделали, было вообще-то не противозаконно, а прекрасно и правильно, это взрослые раздули скандал из ничего… до острого, жгучего стыда. В такие минуты его сотрясали рыдания, он утыкался лицом в подушку, чтобы не выдать себя, и думал только о том, что сломал жизнь и себе, и Софи, и всем остальным.
Наутро они уехали в Ричмонд.
5
Настил. Мать честная, добрую половину сада закрыли деревянным настилом. Олбан тихо ненавидит эти настилы. Последний писк моды, новое поветрие, способ уподобить дом улице или улицу – дому, а может, соорудить комнату без крыши или еще какую-то хреновину изобразить, но он этого просто видеть не может. Нет, здесь есть, наверное, свои плюсы: при помощи настила можно реально увеличить площадь дома или квартиры первого этажа, ведь намного проще положить настил на уровне пола, нежели перетаскать тонны земли и щебня под фундамент каменного или кирпичного патио; кроме того, настил вполне отвечает современному стилю жизни в условиях избытка денег и нехватки времени и так далее и тому подобное: он уменьшает размер территории, требующей постоянного ухода (никакой грязи, почвы и прочего), давая возможность ограничиться несколькими живописно расставленными цветочными горшками… но все равно его это бесит. Потому что настилы теперь у всех подряд, где надо и где не надо. Потому что это стандартное решение, а он не доверяет стандартным решениям. Он с тайным злорадством предвкушает, как эти настилы начнут повсеместно гнить. То-то будет воплей, то-то будет разлитых коктейлей, когда ноги станут проваливаться в неожиданно образовавшиеся дыры.
– Нравится? – спрашивает Лия, одной рукой взяв его за локоть, а другой приобняв: они стоят и смотрят на серую ширь многоуровневых деревянных щитов. – Пришлось кое-где убрать кусты, клумбы и молодые деревца, но зато теперь совсем другой вид. Как ты считаешь? Кори одобрила, – добавляет она. – Вроде бы. – Его сестра занималась промышленным дизайном и жила в Лос-Анджелесе с мужем и двумя детьми. – А тебе как?
– Отлично смотрится, – отвечает он и с улыбкой поворачивается к Лии.
Ей под шестьдесят, у нее все те же вьющиеся белокурые волосы, хотя уже не такие пышные, да и подстрижены гораздо короче. Немного располнела, но все равно прекрасно выглядит для своих лет. На ней юбка в складку и светлая блузка под тонкой безрукавкой. Она много играет в теннис, а с недавних пор еще увлеклась гольфом. Олбан подозревает, что она сделала подтяжку: во время их предыдущей встречи, больше года назад, ее веки выглядели старческими, набухшими, а под глазами были мешки.
– А ты сама довольна? – спрашивает он.
– Еще как! Мы теперь все свободное время здесь проводим. Ну, понятно, не зимой. Хотя с уличными обогревателями и холод не страшен.
В общей сложности перед домом теперь три больших газовых уличных обогревателя, два шезлонга, стол, шесть стульев, двухместные качели с тентом да еще мангал – не так уж много места остается для цветочных горшков. Зато на почетном месте, у ступеней, ведущих на нижний уровень, в огромных терракотовых вазонах немереной стоимости зеленеют два деревца, каждое из которых заботливо сформировано в виде идеально круглого леденца на палочке.
– Надо бы еще прикупить парусиновый тент, – делится с ним Лия. – А то летом солнце слишком печет.
– Вроде тут был фонтанчик? – спрашивает Олбан. – Из корабельного теса, с зеркальными стеклами?
– Был когда-то. – Лия сжимает его локоть. – Морока, да и только. – Еще одно легкое пожатие. – Ах, Олбан, как я рада, что ты приехал!
– Я тоже, – откликается он, обнимая ее за талию.
– Осторожно, не толкните, а то разольете! – Из дверей террасы появляется Энди с подносом в руках.
Энди почти не изменился, только отяжелел в поясе и в районе подбородка. Одет он в темные хлопковые брюки и поношенную джинсовую рубашку. Волосы по-прежнему седые на три четверти, не более. Отпустил усы и эспаньолку, такие же пегие (Олбан не мастер определять цвета). Заказал себе модные очки в прямоугольной черной оправе с широкими дужками. Он широко улыбается сыну, тот отвечает тем же – приятно увидеть Энди и Лию. Видимо, пора признать, что слишком долго он у них не бывал.
Они ступают на дощатый настил.
Все было как в старые добрые времена. Они с Энди выбрались в город, в Национальный киноцентр.2727
Национальный киноцентр – лондонский кинотеатр на южном берегу Темзы, где ежегодно проводится Лондонский кинофестиваль.
[Закрыть] Сели на утренний поезд, потом перешли на другой берег Темзы, пообедали в итальянском ресторане возле Ковент-Гардена, вернулись по мосту обратно и как раз успели на «Ран»,2828
«Ран» («Смута») – исторический фильм производства Японии и Франции, 1985. Режиссер Акира Куросава. Снятая на японский манер версия шекспировского «Короля Лира». Феодал Хидэтора (Накадаи) отдает свое царство старшему сыну, чем вызывает борьбу за власть между двумя младшими. Премия «Оскар» в 1986 г.
[Закрыть] последний фильм из ретроспективы Куросавы, который, как ни странно, раньше не смотрели. Лия сказала, что вроде бы его уже видела, но они оба подозревали, что она просто давала им возможность побыть вдвоем.
– Значит, Филдинг вытащил тебя из норы, так? – спросил Энди, когда они шли южным берегом Темзы; набережная вела их по дуге мимо концертных залов в сторону моста Ватерлоо; справа темнела река, за ней сверкали огни, а впереди маячили Биг-Бен и колесо обозрения «Глаз Лондона».2929
«Глаз Лондона» («Колесо тысячелетия») – крупнейшее в Европе колесо обозрения, популярный аттракцион, который посещают более трех миллионов человек в год.
[Закрыть]
– Уж не знаю, как он меня выследил.
– А что, это было трудно?
– Ну, нарочно я не прятался, но и следов не оставлял. – Он взглянул на Энди. – Вы ведь получали от меня открытки, да? – Открытки на Рождество и дни рождения он посылал им неукоснительно.
– Получали.
– Извини, что так долго… не давал о себе знать. – Он неловко приобнимает Энди за плечо. – Рад тебя видеть.
Энди улыбнулся и кивнул:
– Ну и хорошо. Я тоже.
Олбан не знал, что еще сказать. У них с Энди всегда были очень ровные, спокойные отношения, что неудивительно, потому как Энди вообще отличался очень ровным и спокойным характером. Наверное, самая серьезная их размолвка была связана с той историей, из-за которой они спешно покинули Лидкомб, но даже в тот раз он вел себя как истинный британец – молча поджимал губы и всем своим видом давал понять: «ты-всех-нас-подвел». После того как их, по сути, вышвырнули из Лидкомба, они вернулись в Ричмонд, и вечером Энди разразился короткой проповедью о чувстве ответственности, взаимном уважении, сексуальном поведении, обязательствах гостя перед хозяевами, а также о соблюдении законности, даже если от законов проку – как от козла молока. В качестве наказания Олбану предписывалось каждую субботу до конца года работать в благотворительном магазине, которому помогала Лия, а заработок переводить в Оксфордский комитет помощи голодающим. Все, свободен.
Сейчас Олбан с благодарностью думал о том, что с ним обошлись не как с ребенком, а как со взрослым, но в ту пору он бы, наверное, предпочел скандал с воплями, брызганьем слюной и угрозами.
Это было далеко не самым худшим последствием того, что Джеймс и Уин застукали их с Софи, совсем нет, но это было худшим, что произошло между ним и Энди.
– Ты собираешься в… – начал было Олбан, но тут же хлопнул себя по лбу. – Ах да, ты же ответственный секретарь фирмы. Думаю, тебе положено присутствовать в Гарбадейле на чрезвычайном собрании акционеров. Извини, забыл.
– Ничего, – ответил Энди с легкой улыбкой. – Лия, по-моему, не в восторге от этой перспективы, но считает, что обязана быть на бабушкином восьмидесятилетии.
– А ты?
– Хочу ли я ехать? Не особенно.
– Вот и я не хочу.
– Но все же собираешься?
– В принципе, собираюсь.
– А зачем? – Энди посмотрел на него в упор.
У Энди была обескураживающая способность задавать самые очевидные вопросы, которые – если только не отделываться банально-невежливым «а что?» – ставили бесхитростного собеседника в неожиданно сложное положение. Иной раз приходилось даже поломать голову.
Олбан нахмурился и почесал бороду.
– Ну, это возможность всех увидеть.
– Что за внезапная перемена? Ты, по-моему, уже давно не стремишься никого видеть. Даже нас с Лией.
Олбан покосился на Энди, но тот, как обычно, хранил беззлобное, слегка насмешливое выражение лица. В его голосе не было ни тени обиды.
– Так уж получилось, – ответил Олбан. – Слишком долго я себя жалел. Было не самое лучшее настроение для… этого… для общения.
Энди задумался над его словами.
– Знай: мы с Лией всегда здесь. Понятное дело, ты не можешь по каждому поводу прибегать к нам под крыло, но… Ты просто знай, что мы тебя примем в любое время.
– Спасибо, пап.
– Всегда к вашим услугам, – отшутился Энди, слегка подталкивая его локтем и широко улыбаясь. – А насчет поездки в Гарбадейл… – начал он и сделал несколько шагов в молчании, – думаю, Софи тоже приедет.
– Да, но я не… – Олбан осекся. – Я ни на что не рассчитываю. – Они посмотрели друг на друга. – Честно.
Немного выждав, Энди произнес:
– Ну что ж.
– Просто я считаю, что должен приехать на чрезвычайное собрание и на старушкин юбилей.
– Вот повеселимся-то, – заметил Энди с каменным выражением лица и взглянул на Олбана. – У тебя же есть минимальная доля акций. Как ты проголосуешь?
Олбан повел плечами:
– Против. Из принципа. Может, ничего из этого не выйдет, но все же. И потом…
– Из какого принципа?
Олбан задумался.
– В знак протеста против культурного империализма Америки? – Они оба усмехнулись. – А ты?
– Я считаю, фирму надо продать, – ответил Энди. – То же посоветую и любому, кто спросит моего совета.
– А доводы типа «семья должна быть заодно» не убеждают?
– Ну, знаешь, Олбан, если сплоченность семьи держится на одних акциях… – Энди пожал плечами. – Да и для кого нам стараться? Для твоего поколения?
– Ну, для таких, как Филдинг…
– Как ни странно, этот действительно проявляет заинтересованность, – сказал Энди. – У меня всегда было впечатление, что еще чуть-чуть – и он сбежит с корабля, подберет себе что-нибудь более завлекательное или начнет собственное дело. Но, по моим сведениям, они с Ниной подумывают о ребенке, так что он, возможно, захочет стабильности, чтобы оставить после себя наследство.
– Правда? – Олбан устыдился, что ни разу не спросил Филдинга про дела на личном фронте. Ну чего уж теперь. – А для таких, как тетя Кэтлин? – предположил он.
– Она моего поколения, а не твоего.
– Ну да. Конечно.
– А Гайдн? – не сдавался Олбан.
Энди покачал головой.
– Ему гарантирована работа в «Спрейнте». – Энди покосился на Олбана. – Он же звезда первой величины. Не скажу, что у нас он сидел без дела, но ему по плечу и более серьезные задачи. Та же должность, но более широкие полномочия, свобода в принятии решений, совсем другие масштабы. – Они прошли еще немного. – Хотя он скорее исключение. Остальным придется попытать счастья в других местах.
– Но ведь у нас подросла смена, – заметил Олбан.
– Возможно, только заботиться о молодой поросли должно твое поколение, Олбан, а не мое. Если по справедливости.
– Ну тогда впишутся только Филдинг и Гайдн.
– И Софи, – резонно заметил Энди и посмотрел на Олбана. – Ты же не собираешься сбрасывать ее со счетов.
– Да, естественно, она тоже впишется, – согласился Олбан, неожиданно смутившись, и печально улыбнулся. – А я, естественно, нет. – Он подумал, что лучше сказать это самому.
Некоторое время Энди молчал.
– Как же ты намереваешься ратовать за будущее фирмы и семьи, Олбан, если давно отошел и от того и от другого?
Олбан фыркнул:
– Я же вернулся. До поры до времени.
Энди посмотрел на часы:
– Давай-ка прибавим шагу, а то на поезд опоздаем.
Они свернули с набережной.
Хуже всего – во всяком случае, на первых порах – было то, что он не знал, когда сможет вновь увидеть Софи. Он мучился пустотой и одновременно все той же гремучей смесью злости и стыда, терзался беспокойством и невыносимым ожиданием, потому что знал: ничто не решится и не уладится само собой до тех пор, пока они снова не увидятся и не поговорят. Даже простой телефонный звонок был бы лучше, чем ничего; не бог весть что, конечно, но хотя бы для начала. Хотя бы услышать голос.
Проблема заключалась в том, что он не знал, как с ней связаться. Раздобыть бы номер ее телефона или номер кого-нибудь из ее подружек – она придет к ним в гости и сможет без помех с ним поговорить. Он пытался вспомнить какое-нибудь место, где они бывали и куда могли бы прийти по отдельности, но ничего не шло на ум. Она, должно быть, уже вернулась в школу – не попытаться ли с этой стороны? Знай он название ее школы, можно было бы туда позвонить.
На следующей неделе он несколько раз звонил в Лидкомб, надеясь, что она ответит, но к телефону подходили только тетя Клара и дядя Джеймс. Олбан молча вешал трубку.
Всю первую неделю в Ричмонде он мчался сломя голову на каждый телефонный звонок – кубарем скатывался по лестнице и хватал трубку. Он был уверен, что Софи так же отчаянно стремится к разговору, как и он, но почему-то она не звонила.
Иногда он чуть не выл от тоски, но держался – запрещал себе плакать. Он плакал только в первую ночь, в линтонской гостинице «Лэм», плакал от внезапности, молниеносности и потрясения, а может, потому что слышал, как плачет Лия, но с тех пор он не давал воли слезам, хотя много раз был на грани. Он считал, что слезы – это знак покорности родственникам, которые закатили тот дикий, истерический скандал. Заплакав, он как бы перед ними прогнется. Заплакав, он как бы перед ними капитулирует.
Он помнил ее лицо, тело, ее ощущение и запах; в его голове звучал ее голос, повторяя раз за разом мантры лета, проведенного вместе: «Где их черти носят? С лошади брякнулась, начальник. Ну не до такой же степени».
Он продолжал названивать в Лидкомб.
На третий или четвертый раз он попал на Джеймса. Услышав в трубке молчание, тот стал орать, что сейчас позвонит в полицию. Олбан быстро положил трубку, размышляя, догадался ли Джеймс, что это звонил он, а не какой-нибудь телефонный хулиган.
Он начал думать о том, чтобы вернуться в Сомерсет и разыскать ее там. Это казалось наилучшим вариантом. Он накопил почти тридцать фунтов наличными, на эти деньги можно было запросто купить обратный билет, доехать до Бриджуотера, а дальше – автобусом или автостопом. Оставалось придумать, как бы прогулять школу, чтобы ни Лия, ни Энди об этом не узнали, или подговорить кого-нибудь из приятелей соврать, будто у них экскурсия, а самому под этим соусом увильнуть от субботней повинности в благотворительном магазине и уехать на пару дней.
На следующий день он позвонил из телефонной будки. Нарвался на автоответчик.
Не важно. Он поедет к ней сам. Эта поездка, связанная с трудностями, с опасностью разоблачения, с возможной неудачей, докажет ей, как сильно он ее любит. Тогда она поймет его чувства, а возможно, уже поняла, хотя они ни разу не осмелились назвать все своими именами. И что не менее важно – он им всем покажет: ее родителям, бабушке Уин, Лии, Энди – всем. Он им покажет, насколько у него – у него с ней – все серьезно. Может, хоть что-то до них дойдет. Он поедет. Он это сделает.
В тот день за ужином его отец мимоходом заметил, больше для Лии, чем для Олбана, что Софи уехала из Лидкомба. Ее отправили учиться в Мадрид, где она пробудет, скорее всего, до следующего лета, даже на Рождество останется в Испании.
Олбан долго сидел уткнувшись в тарелку, не в состоянии ни шевелиться, ни думать.
– Ты не болен, золотко? – спросила Лия.
Он извинился и вышел.
Тяжело дыша, он сел на кровать, сложил руки на коленях, уперся взглядом в ковер на полу и был готов зарыдать – в носу защипало, на глаза навернулись слезы, но он не дал им воли.
Раскисать нельзя, даже сейчас. Должен быть какой-то выход.
Прошел год. Ему минуло шестнадцать. Родители разрешили ему устроить вечеринку, но сами тоже остались дома. В школе все было нормально. Судя по рассказам приятелей, он не был единственным, кто прошлым летом потерял невинность, хотя подробности, которыми делились мальчишки, звучали не очень-то убедительно. О своем опыте он помалкивал. Просто улыбался, когда его спрашивали в лоб. Кто-то считал, что он набивает себе цену, кто-то догадывался, что у него это было.
Похолодало. Однажды ночью он лежал без сна, все еще пытаясь придумать, как бы разыскать Софи, как добраться до Испании или, на худой конец, узнать, куда ей звонить.
Где-то на улице завыла сигнализация. То ли в машине, то ли у кого-то в доме. Надо попытаться заснуть, завтра в школе предстоял трудный день. Он перебирал в голове необходимые приготовления, мысленно составляя список книг и принадлежностей, а потом вычеркивал пункт за пунктом, зная, что все уже либо собрано, либо имеется под рукой.
Сирена не умолкала, действуя ему на нервы; один и тот же визгливый, пронзительный вопль разносился по всей округе минута за минутой, раз за разом.
Он должен ее разыскать. Но как? Туда не доберешься. Слишком далеко, совсем другая страна, а у него даже паспорта нет. Неужели ее сослали в Испанию из-за того, что между ними произошло? Не слишком ли круто, а? Единственный выход – позвонить ей или написать, только куда? Он пробовал покопаться на столе у Лии и Энди (стыдно, но выбора не было), выискивая номер телефона или адрес – любую зацепку. У них ведь мог быть записан адрес ее родной матери в Испании, но нет.
Сигнализация завывала вовсю, упрямо и неумолимо.
Может, кто-нибудь из родственников хоть что-то знает? Кто-нибудь из его – и Софи – ровесников, кто поймет?
Кузен Гайдн? Он был только на год младше его и Софи. Стеснительный, толстый мальчик – Олбан подумал, что от него вряд ли будет толк.
То ли сигнализация, то ли страшный сон разбудили Кори; он услышал плач, доносящийся из ее спальни, а потом тихие шаги Лии, вставшей к дочке.
Дети дяди Грэма и тети Лорен? Кузен Фабиол? Кузина Лори? Фабу восемнадцать – наверное, он слишком взрослый, чтобы понять. Лори: вот эта вроде бы им сверстница – или нет?
Насколько он помнил, она никогда не была особенно дружна с Софи, но надо использовать любую возможность.
А сирена все выла, выла, выла, выла…
Он перекатился на другой край кровати и обратно. Помастурбировал, спрятав потом салфетку под кроватью. Может, еще разок? Хотя бы время убить, после этого, возможно, будет легче заснуть. Эта проклятая сигнализация его убивала. Он пробовал накрыть голову подушкой, вроде как стало потише, но сирена все равно била по ушам.
– Достало! – пробормотал он.
Отшвырнув подушку и откинув одеяло, он вскочил, подбежал к окну, открыл его до первого паза и впустил в спальню холодный воздух; вой сирены стал еще громче. Говорят, лучший способ защиты – нападение. Бросить вызов этой хреновине, пусть видит, что тебе плевать. Бред, конечно, но почему-то ему показалось, что это важно.
Он вернулся в кровать и опять погрузился в свои мысли: как бы встретиться, или написать, или позвонить, как бы с ней поговорить?
На улице всхлипывала и завывала сигнализация, а он все прокручивал в голове разные планы. Все будет хорошо. Ничего невозможного нет. А если кажется, что ты в тупике, то это неправда, этого не может быть. Скорее всего, Софи, где бы она ни была, также мучительно думает, как связаться с ним. Он здесь, а она в Испании или еще где, но они все равно вместе. Они всегда будут вместе.
В комнате стало холодно, ветер дышал ему в лицо. Пришлось подняться и закрыть окно. Сирена все орала, но это продолжалось так долго, что его мозг словно бы сумел выключить этот рев. Из уроков не то биологии, не то психологии он помнил, что нос может ощущать только новые запахи, – а потом вроде как пресыщается и перестает чувствовать, хотя запах никуда не делся.
Все будет хорошо. Как-нибудь да срастется. Это точно. Он все время думал о Софи, заснул, думая о ней, и видел ее во сне. Надо было что-то придумать.
В конце концов сигнализация умолкла, оставив после себя нечто большее, чем просто внезапную тишину. Он все равно ее слышал.
Сирена отключилась, вой умолк, но он все равно ее слышал. Хотя какая-то часть его мозга тоже отключилась, этот новый звук вызывал точно такое же чувство тревоги, которое он пытался подавить.
Он лежал и слушал этот призрак звука, совершенно четко слыша то, чего уже быть не могло, и тут он заплакал.
Чтобы никто не услышал, он зарылся головой в подушку и задыхался от сотрясавших все тело рыданий; одинокий, с разбитым сердцем, оплакивая все то, что потерял.
С ВГ он знакомится в девяносто девятом – в огромном шанхайском отеле, составляющем единое целое с конгресс-центром и торговым комплексом, откуда весьма сложно выбраться. Он приехал на выставку игр. Она – на конференцию. Уже несколько дней он смутно подозревал, что тут слоняются еще какие-то люди, которые, по всей видимости, не принимают участия в выставке и не похожи ни на бизнесменов, ни на туристов. Рекламный щит, стоявший в холле, объявлял золотыми буквами: «Привет участникам 23-й деситтеровской3030
…деситтеровской математической конференции… – Биллем де Ситтер (1872–1934) – нидерландский астроном. С 1919 г. – директор Лейденской обсерватории. Занимался позиционной астрономией, фотометрией звезд, космологией. Работы де Ситтера по теории относительности, представленные Лондонскому королевскому обществу в 1916–1917 гг., привлекли внимание научного мира к общей теории относительности Эйнштейна. Де Ситтер создал одну из первых релятивистских космологических теорий, которая послужила отправной точкой для последующих теорий нестационарной Вселенной.
[Закрыть] математической конференции». Математики, значит. В большинстве своем, мягко говоря, чудаки.
В Шанхае он вместе с Филдингом. За последние годы, после безумства в Сингапуре, его кузен довольно жестко сократил количество потребляемой наркоты и полагал, что Олбан последовал его примеру. Так или иначе, с собой у них ничего не было. Филдинг поговаривал о том, чтобы достать какого-нибудь местного зелья, но, видимо, просто для понта.
Как-то утром он проснулся затемно; накануне пришлось достаточно поздно и плотно ужинать со слишком восторженными производителями из Пудонга, а потому спал он беспокойно и мучился животом. Проснувшись в пять, больше он так и не уснул, на завтрак пошел очень рано. Сейчас его биоритмы вконец сбились, хотя из-за смены часовых поясов он и прежде чувствовал себя разбитым. Все эти командировки, знакомства, вечеринки и вынужденные светские беседы – как кость в горле. Впрочем, кое-кого такая жизнь вполне устраивает – Филдинг просто обожает налаживать связи, считая это занятие по-настоящему важным и целесообразным, хотя и несколько утомительным. Но не все приспособлены к таким вещам. Сейчас начало тысяча девятьсот девяносто девятого года, ему еще нет и тридцати, но он уже чувствует себя старым и пресыщенным; в гробу он видел эту, с позволения сказать, престижную работу. В компании произошла небольшая реорганизация, и теперь он отвечает за развитие производства, хотя на практике его полномочия простираются намного шире, так что при желании он может вмешиваться с полной безнаказанностью и с безусловного матриархального благословения почти во все дела фирмы. К видимому восторгу и удовольствию начальства и коллег.
Бразды правления фирмой целиком находятся в руках бабушки Уинифред. Большую часть времени она все еще проводит в Гарбадейле, но примерно раз в квартал наведывается в лондонский офис и даже, поговаривают, изредка сама ездит в командировки.
После легкого завтрака Олбан подумывает прогуляться перед первой из запланированных встреч. Вот только утром, когда он проснулся и выглянул в окно, шел дождь; мглистая, из низких облаков морось ассоциируется у него с Юго-Восточной Азией (Сингапур он сюда не включает, но тем не менее). Сейчас он в Шанхае, а ощущение такое, будто по-настоящему здесь не бывал. Вечером, в день прилета, их свозили на автобусную экскурсию по остаткам старого города, по набережной Вайтань,3131
Набережная Вайтань (другие названия: Бунд, Банд, Шанхайская набережная, Набережная) – участок улицы Сунь Ятсена в Шанхае (Китай). Располагается в границах бывшего многонационального поселения вдоль реки Хуанпу в восточной части района Хуанпу. Обычно под этим названием также объединяют здания и пристани вдоль этой улицы и прилегающие территории. Напротив набережной через реку расположен новый деловой район Шанхая Пудун.
[Закрыть] вокруг пары гигантских строек и мимо нескольких эффектных, умопомрачительных сооружений, включая знаменитую телебашню «Восточная жемчужина».3232
Телебашня «Восточная жемчужина» – самая высокая телебашня в Азии (высота 486 метров), третья по высоте в мире, главная достопримечательность района Пудун в Шанхае. Сфера, венчающая башню, имеет радиус 45 метров и находится на высоте 263 метров над землей.
[Закрыть] Под впечатлением от увиденного Филдинг сказал:
– Похоже на космический корабль.
– Или на самый большой в мире генератор Ван де Граафа,3333
Генератор Ван де Граафа – генератор высокого напряжения, принцип действия которого основан на электризации движущейся диэлектрической ленты. Первый генератор, разработанный американским физиком Робертом Ван де Граафом в 1929 г., позволял получать разность потенциалов до 80 киловольт.
[Закрыть] – предположил Олбан, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть огромную решетчатую сферу.
Он пересекает холл, потом идет по бесконечному коридору в поисках окна, выходящего на улицу, чтобы проверить, что там с погодой, и раздумывает: может, лучше вернуться обратно в номер, почистить зубы и все такое, вызвать такси – но тут ему открывается другой корпус бизнес-центра и еще один коридор. Так и не найдя нормального, человеческого окна, он прислушивается и вроде бы различает шум дождя, барабанящего по бесполезным, непрозрачным стеклам верхнего света. Через некоторое время около небольшого конференц-зала он замечает доску объявлений и узнает, что тут состоится доклад по теории игр, начало – он смотрит на часы – через пять минут. Деситтеровская математическая конференция. Вход свободный.
